I

Кого склоняет злобный бес
К неверью в праведность небес,
Тот проведет свой век земной
С душой унылой и больной.
Порой ужиться могут вместе
Честь и позорное бесчестье.
Но усомниться иногда -
Еще не главная беда:
Ведь даже и в утрате веры
Возможно соблюденье меры.
Найдется выход для сердец,
Что не отчаялись вконец...
Иные люди, как сороки:
Равно белы и чернобоки,
И в душах этих божьих чад
Перемешались рай и ад,
Оставив два различных цвета,
Из коих каждый есть примета...
Но тот, в ком веры вовсе нет,
Избрал один лишь черный цвет,
И непременно потому
Он канет в ночь, в глухую тьму.
А не утративший надежды
Рядится в белые одежды,
И к праведникам он примкнет...
Но всяк ли мой пример поймет?
Нет, строки, что сейчас прочли вы,
Для глупых слишком торопливы,
Чтоб их в сознанье удержать.
Так заяц тщится убежать,
Когда свое изображенье
Узрит в зеркальном отраженье.
(Меня наш Готфрид понимает,
И все ж он "зайца" не поймает,
Хоть Готфридом воспет Тристан!)
Но разве зеркало - обман?!
Стекло покрыто сзади цинком,
Чтоб отражаться в нем картинкам
Да и явлению любому...
Во сне мерещатся слепому
Черты неясного лица.
Но - жаль несчастного слепца! -
Изображенье тут же тает,
Поскольку зренья не хватает...
И мной зачитанные строки
Об оперении сороки
Содержат попросту намек
На образ, что весьма далек
И кажется неуловимым...
Считаю я необходимым
Здесь привести на свой манер
Хотя б еще один пример.
Допустим, вы щипать мастак,
А все ж не выщипать никак
Вам волоска с моей ладони:
Со дня рожденья и дононе -
Могу сказать наверняка -
Там не растет ни волоска.
В чем суть подобного примера?
В том, что всего важнее - вера!
Есть волосок, нет волоска -
Была бы вера высока!..
...Кому не хочется из вас
Узнать скорей, о чем сейчас
Пойдет сие повествованье?
О встрече или расставанье,
О бегстве в ночь, покрытом тьмой,
О возвращении домой,
О славе или о пороке,
О том, добры мы иль жестоки,
О всех превратностях судьбы
В разгар немыслимой борьбы
Меж черной мглой и ясным светом...
Кто устоит в боренье этом,
Спасенью душу отворя?
Для тех старался я не зря,
Кто ничего не проморгает.
Пусть эта повесть помогает
Им в жизни истину найти,
Фальшь и неверье отмести,
Тем избежав мучений ада,
И знать, что высшая награда
Вернейшего из верных ждет...
Рассказ о Верности пойдет,
О настоящей, не фальшивой...
Порой бывает верность лживой,
Такая верность коротка,
Что хвост у одного быка,
Нет, ошибаюсь, у коровы.
Она сбежала в глубь дубровы,
Укус не выдержав слепня...
Примеров много у меня.
На сем вступление кончаю.
Все, что сказал, предназначаю
Отнюдь не для одних мужчин.
Нет, признаюсь не без причин,
Что все мои призывы к вере
Должны касаться в равной мере
И наших женщин дорогих.
Не дурно, чтобы и у них
Яснее стало пониманье,
Что значит доброе деянье,
Кого им надо предпочесть,
Чтоб подарить любовь и честь...
. . . . . . . . .
Ну, а теперь сочтем уместным
Начать о доблестном и честном,
О гордом рыцаре рассказ...
Услада он для женских глаз,
Для сердца женского - утеха.
Ничто герою не помеха.
Отвагой славен, он потом
Еще прославится умом.
Он ни в одном лихом сраженье
Еще не ведал пораженья,
А все, что дальше будет с ним,
Мы постепенно объясним,
С теченьем нашего рассказа
Но по порядку, а не сразу...
...Издревле у племен романских,
А нынче также у германских,
Весьма суровый есть закон.
В своих статьях содержит он
Наследных прав установленья:
Коль умирает властелин,
Его корону и владенья
Приобретает старший сын.[1]
А младший, тот, лишась всего,
Не получает ничего.
Так у родительского гроба
Вскипают вмиг вражда и злоба.
Садится старший на престол,
А младший брат, с отцом прощаясь
В отверженного превращаясь,
Бредет по свету, нищ и гол.
Нет, мы отнюдь не против старших
Достойных сыновей монарших.
Напротив, вот вам крест святой,
Мы всей душой приходим в ярость,
Когда беспомощную старость
Отягощают нищетой.
Здоровье юности дано!
Младые не страшатся бедствий,
Но им отказывать в наследстве
Несправедливо все равно.
Где тот король, тот князь и граф,
Который вник бы в наши просьбы,
И младшим детям не пришлось бы
Скитаться без наследных прав!
Виновник многих зол и бед
Тот, кто детей страдать заставил...
В Анжу[2] стал жертвой этих правил
Прекрасный, юный Гамурет.
Его родитель всемогущим
Был королем... Но отчего
Он безземельным, неимущим
Оставил сына своего?
Дурной закон всему виною...
В край, сотрясаемый войною,
Пришла ужаснейшая весть:
Король убит! Он пал за честь
Родной земли... Сия кончина
Ведет на трон старшого сына...[3]
Ах, что за плач вокруг поднялся:
Король убит! Король скончался!
Наследник получает трон!
Неужто не поделит он
Свои богатства с младшим братом
Ужель без сердца старший брат?..
В краю, отчаяньем объятом,
Рыдал в ту пору стар и млад.
Но молвил новый повелитель:
"У нас с тобой один родитель,
И рождены мы, брат родной,
С тобою матерью одной
Не уподоблюсь я злодею!
Отринем смело, что старо!
Владей же всем, чем я владею.
Мое добро - твое добро.
Не оскверним себя позором
Братоубийственной войны.
Ведь пред господним приговором
И перед жизнью мы равны!.."
Услышав эту речь, вассалы
Вскричали: "Отчая земля,
Господня милость ниспослала
Тебе такого короля!"
Но, к изумленью паладинов,
Ответил младший сын Гандинов:
"Мой брат любезный и король!
Из всех богатств твоих дозволь
Взять снаряжение стальное.
Мне ни к чему все остальное.
Кольчугу мне стальную дай,
Вели стальные дать мне латы.
И, рвеньем рыцарским объятый,
Отправлюсь я в далекий край.
Делами ратными своими
Хочу твое прославить имя,
И пусть в той дальней стороне
Молва пройдет и обо мне,
Как о твоем отважном брате,
Разбившем вражеские рати".
И Гамурет с улыбкой милой
Сказал, достоинство храня:
"Шестнадцать душ сыздетства было
Оруженосцев у меня.
Теперь нужны мне для похода
Еще четыре молодца -
Красавцы княжеского рода,
Вассалы нашего отца.
И, вознося молитвы Богу,
Мы днесь отправимся в дорогу.
Знай: обо мне услышит мир!
Уверен, не один турнир
Умножит славу Гамурета.
И пусть наградою за это
Мне будет женская любовь,
Которую добуду с бою,
Благословляемый тобою...
Ах, как в груди клокочет кровь!..
Мой добрый брат, не мы ли вместе
В краю родимом возросли,
Не посрамив при этом чести
Своих отцов, своей земли.
Мы вместе тяготы делили,
В походы долгие ходили.
И кто был рыцарь, кто был вор,
Когда, в любви нетерпеливы,
Мы похищали торопливо
Иных красавиц пылкий взор?"
Тут произнес король, рыдая:
"Ужели ты не шутишь, брат,
Мне грудь словами раздирая,
В мое вселяя сердце ад?
Мой кровный брат, мой брат любимый,
Мой друг до гробовой плиты,
За что меня караешь ты
Разлукой непереносимой?
Я все с тобою разделю,
Тебе отдам я полнаследства,
И ты, кто был мне дорог с детства,
Сам станешь равен королю!
Но коль жестокий рок сильней,
Чем королевские веленья,
Бери любых моих коней,
Доспехи, золото, каменья.
И лучших слуг моих возьми,
Дабы, расставшись с отчим краем,
Ты был в пути сопровождаем
Моими верными людьми.
Пусть Бог пошлет тебе удачу.
Прощай... Я безутешно плачу..."
И брату старшему в ответ
Промолвил юный Гамурет:
"Не надо плакать и стенать.
Потороплюсь утешить мать.
Высокая видна мне цель,
Меня пьянит победы хмель.
И сердце в левой половине
Моей груди стучит не зря,
Чтоб, целью высшею горя,
Мне отличиться на чужбине!"
. . . . . . . .

И, плача, мать провозгласила:
"Под сердцем я тебя носила,
И для того ли ты возрос,
Чтоб стать причиной горьких слез
Несчастной матери своей?
Неужто милых сыновей
На свет мы призваны рожать,
Чтоб их в походы провожать?
О, бремя горестных судеб!
Ужель господь столь глух и слеп?
Ужель, кто верит в милость божью,
Себя напрасно тешит ложью?"
"О королевская жена,
Твоя душа погружена
В печаль о доблестном Гандине.
Но не грусти о младшем сыне, -
Промолвил юный Гамурет. -
Я дал всевышнему обет
Наш гордый род в бою прославить
И принужден тебя оставить.
Поскольку мною выбрал путь,
Я не смогу с него свернуть".
И отвечала королева:
"О плод родительского древа!
Ты добрым вскормлен молоком!
Прекрасной Дамой ты влеком!..
Прими мое благословенье.
И с моего соизволенья
Возьми четыре сундука:
В них бархат, кружева, шелка
Нетронуты у нас хранятся.
Тебе в пути они сгодятся.
Ступай! Будь смелым до конца.
А я останусь ждать гонца
С отраднейшей для сердца вестью,
Что скоро снова быть нам вместе!.."
. . . . . . . . .

В поход героя снарядили,
По-королевски нарядили,
Преподнесли ему подарок
Ценою в много тысяч марок
От благороднейшей из дам.
Он припадал к ее стопам,
А ныне простирал к ней руки,
Томимый горечью разлуки,
При этом ставши богатеем,
На зависть алчным иудеям.
Он обнял мать, он обнял брата,
Родной земле сказал: "Прощай!"
Неужто нет ему возврата
В родимый дом и в отчий край?
Ни с кем он не забыл проститься
Пред тем, как в странствие пуститься.
За самый малый знак внимания
Он всех и вся благодарил:
Не в силу княжеского званья
Людьми он обожаем был,
А в силу скромности безмерной
И прямоты нелицемерной,
Той благородной чистоты,
Не признающей суеты...
Вот отчего вошли в преданья
Его высокие деянья,
Что были им совершены
Далеко от родной страны.
Он, окруженный громкой славой,
Ей не кичился никогда.
Душа его была тверда,
Как ясен был рассудок здравый.
Служить хотел он... Но кому?
Не коронованным особам,
Не кесарям высоколобым, -
А только Богу одному!
Своей высокой цели ради.
Свершил он подвиг не один...
В ту пору в городе Багдаде
Жил всемогущий властелин,
Что подчинил себе полмира.
Его считали за кумира
Почти во всех концах земли.
Пред ним иные короли
Подобно слугам трепетали...
Носил он прозвище Барук.[4]
И лицезреть его мечтали
Все, обитавшие вокруг.
Священным наделенный саном,
Он предназначен был творцом
Стать для язычников отцом,
Как папа римский - христианам.
И так же, как к воротам Рима
Из разных стран, земель, краев,
В Багдад тянулись пилигримы
За отпущением грехов.
И сей обычай сохранен
В веках до нынешних времен...
Взрастил двух братьев Вавилон:[5]
Помпей был да Ипомидон.[6]
Барук напал на тех двоих,
Забрав Ниневию[7] у них.
Так сговорившись меж собой,
Два брата вновь вступают в бой.
Теснят Барука их войска...
Но вдруг к нему издалека
Пришла нежданная подмога:
То был наш славный Гамурет.
И хоть ему немного лет,
Достоинств у него премного.
"Тебе, Барук, я послужу,
Как друг, как рыцарь, как мужчина.
Я - сын покойного Гандина
И нынче прибыл из Анжу!.."
Тут повелел Барук всесильный
Ему сменить свой герб фамильный[8],
И новым он щитом снабжен,
Где якорь был изображен,
Как символ плаваний, скитаний
И стойкости средь испытаний.
. . . . . . . . .
И наш герой уплыл далеко:
Сражался в Персии, в Марокко -
О нем в Алеппо[9] и в Дамаске
Доселе сказывают сказки.
Его копье врагам грозило,
Не одного оно сразило.
В песках зарыты их останки,
Поглощены волной морской...
Но вот он бросил якорь свой
В стране чудесной - в Зазаманке.[10]
. . . . . . . . .
Его на берег вынес шквал.
Он Богу чуть не отдал душу
И лишь успел вступить на сушу,
Как некий город увидал.
Вокруг военные палатки, -
Наверно, битва здесь была.
И в поле, после жаркой схватки,
Валялись мертвые тела.
И Гамурет велит гонцу
Скакать немедля ко дворцу,
Дабы узнать: что здесь творится?
Как именуется столица?
И через несколько секунд
Гонец приносит донесенье:
"Мы прибыли в Паталамунд,[11]
Народ нуждается в спасенье!
Халифы начали войну.
Враг справа движется и слева.
И умоляет королева
Спасти злосчастную страну!.."
За королеву наш герой
Решил тотчас же встать горой,
Сим доказав, что в мире есть
И долг, и рыцарская честь.
Врагов жестокий ждет удар!..
И всяк, будь молод он иль стар,
Здоров иль хвор, богат иль беден,
Добросердечен иль зловреден,
Героя принялся хвалить,
Алмазы, золото сулить.
"О рыцарь! Можешь взять свободно
Все, что душе твоей угодно!.." -
Так весь народ воскликнул дружно...
Услышав это, Гамурет,
Чуть поклонившись, молвил: "Нет!
Мне ничего от вас не нужно!.."
И люди грянули в литавры:
"До гроба мы тебе верны,
Хоть наши лица и черны!"
(Там, в Зазаманке, жили мавры.)
Все зашумели, загалдели,
Надежда к ним влилась в сердца.
И жены черные глядели
На светлокудрого бойца.
Глазами черными блистая,
Смотрели девы на него,
Любуясь мантией его
Из дорогого горностая.
. . . . . . . .
В город наш герой въезжает,
Его безмерно поражает
Неутолимой скорби вид.
Здесь все о смерти говорит.
Дороги вздыблены, разрыты,
Гербы на зданиях разбиты,
И раненых протяжный стон
Доносится со всех сторон:
Их с поля битвы ввозят в город, -
И мы их видим пред собой:
Один лежит мечом распорот,
Копьем насквозь пронзен другой...
О, сколь судьба неумолима!
Сколь осажденный город нищ!..
Хромых коней проводят мимо
Давно неприбранных жилищ,
Где, корчась на своей постели,
Хозяин дышит еле-еле -
Какой ему поможет врач?..
Стенанья, вопли, женский плач...
Такою с самого начала
Сия страна пред ним предстала...
Он принят был персоной важной.
Бургграф[12] - рубака преотважный,
Родного города оплот,
Охранник городских ворот -
Его с любовью ввел в свой дом,
Попотчевал вином
И ласково приветил...
Здесь много раненых он встретил.
И в самом деле: не один
Высокородный паладин
Носил на перевязи руку,
Бинт окровавленный на лбу,
Познав военную судьбу,
А также бранную науку...
И, гостя юного обняв,
Расцеловал его бургграф:
"Наш избавитель долгожданный!
Ты в этом доме гость желанный!
Моею вотчиною всей
Распоряжайся и владей!"
Он в раззолоченную залу
Повел его к жене своей:
"Се - отпрыск славных королей!"
Она его поцеловала.
И к королеве во дворец
Бургграф отправился с докладом:
"К нам прибыл доблестный боец!
Спеши к нему! Спасенье рядом!
В наш край явился Гамурет,
Защитник нашего народа!.."
"Скажи, он княжеского рода? -
Она промолвила в ответ. -
Должна я точно это знать:
Могу ль его поцеловать?"
"О королева, этот воин
Самим Баруком удостоен
Высоких званий и наград!
Могу побиться об заклад,
О нем прослышал я впервые.
В сраженье при Александрии.
Мне говорили: это - он,
Кем урезонен Вавилон!
К тому же славный рыцарь сей -
Дитя анжуйских королей,
Но держит это под секретом.
Иди! Встречай его приветом
От имени родной земли,
Чтоб с ним вовек не разлучиться.
И всем придворным повели
Как подобает облачиться..."
И маршал[13], прискакав домой,
Промолвил юному герою:
"Пред королевою самой
Сейчас предстанем мы с тобою!"
Тот словно солнышко зарделся,
Весьма богато разоделся.
Червонным золотом горя,
На нем сверкали якоря -
Герб достославного Барука,
Нетленной верности порука.
Затем, доспехами звеня,
Он сел на гордого коня,
Который, как другие кони,
Ему достался в Вавилоне.
Затем садятся на коней
Бургграф со свитою своей
И ко дворцу стрелою мчатся,
Чтоб с королевой повстречаться...
Меж тем владычица их ждет,
Навстречу рыцарю идет
В сопровождении пажей,
И государственных мужей,
И величавых дам придворных,
Очаровательных, но черных...
...И королеву в знак приязни
Герой целует без боязни.
Она, ступивши чуть вперед,
Героя за руку берет
Своей нежнейшею рукою,
Ведет его в свои покои,
Где в окна мягкий льется свет.
И вот на бархате дивана
Сидят отважный Гамурет
И королева Белакана.
Он знал высоких жен немало,
И та, сидевшая пред ним,
Всем королевам остальным
Нисколечко не уступала:
Ни горделивою осанкой,
Ни речью властной, ни умом.
И лишь черна была лицом
Та, что владела Зазаманкой.
Но ярче звезд на небосклоне
Сиял рубин в ее короне.
. . . . . . . .
И дама рыцарю сказала:
"О вас мы слышали немало,
О вашей славе неспроста
Молва идет из уст в уста.
Вы слабым женщинам опора.
И, полагаю, без укора
Вы мой воспримете рассказ
О том, что столь печалит нас".
И Гамурет сказал: "Поверьте,
Я предан вам до самой смерти,
И я на поединок выйду
С любым, кто вам нанес обиду,
Посмев нарушить ваш покой.
Но кто же, кто же он такой,
Подвергший вас жестоким бедам?
Увы, он мне пока неведом!..
. . . . . . . . .
Скажите прямо: кто ваш враг?
Откуда? Из какого стана?"
И королева Белакана
Герою отвечала так:
"Узнайте жребий мой ужасный:
Служил мне юноша прекрасный,
Чистейшим сердцем наделен,
Душою девственно-невинной,
Он обладал отвагой львиной
И был... Он был в меня влюблен.
Да, пылко, слепо, беззаветно
И, признаюсь, не безответно:
Я втайне любовалась им,
Отважным рыцарем моим,
Моим вернейшим паладином,
Ценя его высокий сан, -
Его отец был властелином
Одной из мавританских стран.[14]
Но я невольно согрешила,
Я испытать его решила,
Сказав: "Геройством заслужи
Благоволенье госпожи!
Доспехи - мужеству помеха.
Без них добейся ты успеха!"
И - горе мне! - войдя в азарт,
Доспехи скинул Эйзенгарт...
Оставив грудь незащищенной,
Он дрался, смерти вопреки.
Но смерть пришла: копьем пронзенный,
Он пал от рыцарской руки.
Но за мгновенье до кончины,
Успев собрать остаток сил,
Он в грудь соперника вонзил
Копье... Так действуют мужчины!..
Ах, я жестоко поплатилась
За прихоть дерзкую мою.
Вокруг молва распространилась
О том, что не в честном бою
Пал мой избранник ненаглядный,
А что рукою кровожадной
Сплела я заговора сеть,
Чтоб, устранив с дороги сына
Страны соседней властелина,
Его землею завладеть.
И мигом вспыхнула война.
Моя страна разорена,
Огнем безжалостным объята.
Но хоть я плачу и казнюсь,
Богами нашими клянусь,
Что я ни в чем не виновата!.."
Почти не сдерживая плача,
Она вела свой разговор,
Украдкой за слезами пряча
Воспламененный страстью взор.
И Гамурет, сидевший рядом,
Ей отвечал таким же взглядом,
И разгоралось сердце в нем
Блаженно-сладостным огнем.
Меж тем владычица привстала,
Вина пригубив из бокала,
Давая рыцарю понять,
Что сим окончено свиданье,
Хоть оба, как гласит преданье,
Волненья не могли унять.
. . . . . . . . .
И с увлажненными очами
Герой сказал высокой даме:
"О, пусть отныне этот меч
Мне даст возможность уберечь
От новых бедствий вашу землю.
С отрадой этот долг приемлю,
Всем сердцем вам принадлежа.
Моя святая госпожа,
Я вашу возмещу потерю!.."
Она шепнула: "Я вам верю..."
К бургграфу рыцарь возвратился.
Хозяин к гостю обратился:
"Мой друг, не хочешь ли, скажи,
Взглянуть на наши рубежи?
Предвидя вражье наступленье,
Войска возводят укрепленья.
Сейчас предмет моих забот
Шестнадцать городских ворот:
Враги в них ринуться готовы.
Шалишь! У нас крепки засовы!.." -
Так утешал себя бургграф.
Но, к месту битвы прискакав,
Наш рыцарь видит: дело худо;
Спасти их может только чудо.
Тесней сжимается кольцо,
И жадно дышит смерть в лицо.
Ужасен город осажденный,
Он, словно на смерть осужденный.
Ждет в страхе часа своего.
Со всех сторон вокруг него
Противник дерзостный залег.
О нет, ни выкуп, ни залог,
Ни тонкость хитроумной лести
Не отвратят кровавой мести...
Кто сдержит вепрей разъяренных?..
И глянь: на вражеских знаменах
Убитый князь изображен,
Копьем предательским сражен.
Но как бы в виде возраженья
На лживые изображенья
Та, что невинна и чиста,
Два к небу поднятых перста
На стягах вышить повелела
И этим символом клялась,
Что за святое бьется дело
И что, богам своим молясь,
Скорбит о друге убиенном,
О дорогом, о незабвенном...
Бургграфа Гамурет спросил:
"Откуда столько свежих сил
У ваших недругов берется?
Как величать их полководца?
Кто покровитель пришлых банд?"
Бургграф ответил: "Фридебранд,
Главарь наемников-шотландцев.
Когда б не помощь иностранцев,
Давно б мы им свернули шею.
Я в том тебя заверить смею!
Вообрази: во вражьем стане
Средь мавров служат христиане,
И прочим воинам пример
Заморский рыцарь Хютигер.[15]
Он в ратном деле исполин.
Из наших братьев не один
Его копьем насквозь проколот.
При этом он красив и молод,
Обворожителен весьма.
Всех наших дам он свел с ума.
А быть любимым женским полом -
Не меньше, чем владеть престолом!.."
Но вот за лесом солнце село,
То время трапезы приспело,
И старый маршал говорит:
"Поедем! Стол давно накрыт".
О, если вы узнать могли б
Об этом рыцарском обеде,
Где громоздились горы снеди -
От цапель жареных до рыб.
И все, чтя святость ритуала,
Сама хозяйка подавала.
Явилась королева в дом,
Чтоб лично убедиться в том,
Что угощают Гамурета,
Не нарушая этикета.
Она колено преклонила.
Героя это удивило:
Не ждал он почести такой...
Затем она своей рукой
Отрезала кусочек цапли
И налила ему вина.
Он осушил бокал до капли:
"За вас, светлейшая жена!"
Тут зазвенели бубенцы,
Взялись за дело игрецы,
Закувыркались скоморохи,
Потешно прыгая, как блохи.
Но королева Белакана
Глаз не сводила с капеллана:
Его наш доблестный герой
Возил повсюду за собой.
Затем промолвил юный воин:
"О высочайшая из жен!
Я слишком щедро награжден
И этой чести недостоин".
И Белакана улыбнулась:
В ней жизнь воскресла, страсть проснулась,
И, обходя пажей и слуг,
Преподнесла им угощенья.
Зарделись люди от смущенья,
Приняв дары из этих рук!
. . . . . . . . . .
Она кивнула головой,
Произнося в прощальном тосте
Хвалу хозяевам и гостю,
И воротилась в замок свой.
Служанки с черными очами
Ей освещали путь свечами
В больших светильниках златых...
Она ушла... И дом затих...
Бургграф улегся на перинах.
И, как в сказаниях старинных,
Вокруг него пажи легли,
Что сон хозяйский стерегли:
Ведь супротивник недалече...
Не потухали в доме свечи,
И было в нем светло, как днем,
И спали все тревожным сном...
А Гамурет? Он в этот час,
И вовсе не смыкая глаз,
Метался на роскошном ложе.
Пылало гордое чело.
На подвиг рыцаря влекло
В честь королевы чернокожей.
В груди дыхание стеснилось,
Тревожно, тяжко сердце билось,
Им завладели в то мгновенье
Любовь и воинское рвенье,
Жгла сердце огненная рана.
И только утренний рассвет
В окно увидел Гамурет,
К себе призвал он капеллана,
Чтоб душу укрепить молитвой
Перед решающею битвой...
Герою панцирь принесли,
Коня лихого привели,
Что был не раз в бою испытан,
В конюшнях рыцарских воспитан
И от загривка до копыт
Надежным панцирем прикрыт...
Герой вдевает ногу в стремя.
Он полон ярости святой!
Сверкает бармица.[16] На шлеме
Пылает якорь золотой.
Щит изумрудами украшен.
Из окон, с крыш, с дворцовых башен
Народ на рыцаря взирает,
У женщин сердце замирает.
И королева говорит:
"Да, он прекрасен беспримерно!
Так боги выглядят, наверно!"
(О, как лицо ее горит!)
И он, пустив коня в карьер,
Летит вперед на поле боя...
Меж тем отважного героя
Приметил рыцарь Хютигер.
И говорит, весьма встревожен:
"На сарацина не похож он!
Неужто с ней вступил в союз
Молвой прославленный француз?
Ну что же, некуда деваться!
Придется с ним посостязаться.
Кто сможет одолеть меня?"
И вот, вскочивши на коня,
Он, по условленному знаку,
Тотчас же ринулся в атаку...
Теперь сошлись они друг с другом.
Колотят копья по кольчугам,
И древки яростно трещат,
И щепки на землю летят.
Ах, в беспощадной этой рубке
Ждать не приходится уступки.
И неужель во цвете лет
Погибнуть должен Гамурет?
Ведь Хютигер одолевает...
Но в жизни всякое бывает,
И не во сне, а наяву,
С коня ударом сброшен,
Противник валится в траву.,.
Анжуец сильно огорошен:
Нельзя лежачего добить!
Но растолкуйте, как с ним быть,
Коль Хютигер не хочет сдаться.
Он, отдохнув, спешит подняться
С сырой земли и прямо в грудь
Копье противнику воткнуть.
"Э, не пройдет сия уловка!.."
И Гамурет пронзает ловко
Своим копьем плечо врага:
"Сдавайтесь, если дорога
Вам жизнь! Ведь глупо гнить в могиле!"
Тот говорит: "Вы победили!
Но объясните, мой герой,
Кем я пленен? Кто вы такой?"
И отвечает победитель:
"Король Анжуйский - мой родитель.
Я сын Гандина - Гамурет!"
И Хютигер сказал в ответ:
"Принять извольте от меня
Мой щит и моего коня,
Согласно благородных правил...
Со мной сдается мой отряд..."
Анжуец рыцаря отправил
Как пленника в престольный град.
И там, в столице Зазаманки,
Завидев пленника сего,
Ему за рыцарство его
Рукоплескали мавританки.
Но не успели кончить сечу,
Как новый враг спешит навстречу:
Героя вызвал на турнир
Нормандец доблестный Гашир.
Взметнулись копья, кони - в мыле,
Оруженосцы стяги взвили,
Звенят щиты, мечи гремят,
И в полчаса нормандец смят
И униженно просит мира.
Анжуец в плен берет Гашира
И молвит: "Повели-ка сам
Сдаваться в плен своим войскам".
Гашир молчит, не прекословя.
Что делать?.. Принято условье.
. . . . . . . . . .
И вновь отважный Гамурет
Берет копье и арбалет
И мчится к берегу морскому,
Дабы ударить по другому
Высокомерному врагу.
Стоял на этом берегу
Король надменный Рацалиг.[17]
Он каждый час и каждый миг
Грозил расправой Белакане.
И в Зазаманке горожане
Страшились, что владыка тот
Столицу приступом возьмет.
Но Гамурет умел недаром
Врагов сражать одним ударом.
Герой противника настиг,
С коня свалился Рацалиг
И в униженье и в тоске
Лежит, как рыба на песке.
Его жена стенает, плачет,
К нему на помощь войско скачет,
И восемь боевых знамен
Уже застлали небосклон.
Но рек анжуец королю:
"Я вам немедленно велю
Домой вернуть свои дружины!"
Взвыл Рацалиг: "Мне все едино.
Ах, тот, кто вами побежден,
Повиноваться принужден!.."
Честной народ, ликуй и ведай:
Война окончилась победой!
Беду геройство отвело!..
У всех от сердца отлегло.
Но Гамурет свой бранный пыл
Пока еще не остудил.
Он рад бы снова в бой рвануться,
Однако вынужден вернуться:
Его домой зовет бургграф,
Свою жену за ним послав.
Освободивши от забрала,
Она его поцеловала,
Рукою нежной обвила
И к королеве повела.
А та сама навстречу скачет.
Не страшно! Пусть толпа судачит
И удивляются пажи
Иным причудам госпожи:
Любовь не ведает запрета!
Оруженосцам Гамурета
Она с улыбкой говорит:
"Хозяин вас благодарит!..
За вашу верность и заслуги
Вы будете награждены.
Но нам сегодня не нужны
Телохранители и слуги.
Итак, друзья мои, идите!
Коней в конюшню отведите
И спать ложитесь, не боясь,
Что пропадет ваш добрый князь,
О нем сама я позабочусь!.."
И удалились слуги тотчас...
Она сняла с него доспехи,
Придворных дам отправив прочь...
Любви высокие утехи
Герой познает в эту ночь.
Покрыто соболями ложе,
Струится лунный свет в окно.
Что значит разность цвета кожи,
Когда сердца слились в одно?
Меж тем на улицах столицы
Толпа шумит и веселится.
Надели жены украшенья,
Готовят жертвоприношенья,
Чтоб отблагодарить богов,
Сломивших полчища врагов.
И вот, вчера еще надменный,
А ныне кроткий и смиренный,
Явился Рацалиг - король,
Превозмогая в сердце боль.
Но к побежденному нет злости!
Его, как равного, как гостя,
Сажают рыцари за стол.
Ведь он с собою в плен привел
Своих оруженосцев конных,
И с соблюденьем прав исконных
Двадцать четыре молодца
Слагают копья у дворца.
Вот прибыл Хютигер на пир,
А вслед за ним - герой Гашир,
Чтобы в раскаянье смиренном
Предстать пред новым сюзереном.
Вдруг громко грянули тимпаны:
В сопровожденье Белаканы,
По-королевски разодет,
Выходит юный Гамурет.
И видят все: он был ей другом,
А за ночь стал ее супругом.
И молодая королева
Придворными окружена:
Теперь она уже не дева,
А венценосная жена.
И люди слышат госпожу:
"Отныне я принадлежу
Со всей моей землей родною
Сему отважному герою!"
И молвит храбрый Гамурет:
"Средь нас врагов в сем крае нет!
Да будет вечный мир меж нами!
А вас, кого я звал врагами,
Я попросить не премину
Поцеловать мою жену
В знак долгожданнейшего мира...
Прошу приблизиться Гашира!"
Гашир к устам ее приник,
Вслед за Гаширом - Рацалиг,
За Рацалигом Хютигер
Явил изящество манер...
Герой вернул свободу пленным,
Их обложив изрядным леном,[18]
И, расточителен во всем,
Осыпал золотым дождем
Своих оруженосцев верных
В признанье их заслуг безмерных,
Всем удалиться приказал
И возвратился в тронный зал,
К той, что его, как жизнь, любила...
Но счастье их недолгим было.
. . . . . . . . . .
Прошло не так уж много дней,
Он все угрюмей, все мрачней.
Любовь страданьем обернулась -
В нем тяга к странствиям проснулась.
Душа охвачена влеченьем
К невероятным приключеньям,[19]
И он готов оставить ту,
Чью красоту и доброту
Он оценил высоким сердцем,
Хоть не был ей единоверцем.
Но, королеву возлюбя,
Все ж превозмочь не смог себя...
Он сговорился с моряком,
Который был ему знаком
По прежним доблестным походам.
Моряк был из Севильи родом[20]
И, к маврам злобой одержим,
Анжуйца причислял к своим.
"Коль нас не выдашь чернокожим,
Мы, господин, тебе поможем.
Едва отчалим от земли,
Нас никакие корабли -
Клянусь всевышним! - не догонят!
А тот, кто сунется, - потонет!"
И Гамурет не возражает.
Он златом судно нагружает
И под покровом мглы кромешной
Бежит от женщины безгрешной.
Меж тем она уже была
Недель двенадцать тяжела,
Не ведая, что в сердце мужа
Недавний жар сменила стужа.
А утром некое лицо
Передало ей письмецо,
И хоть она могла едва
Читать французские слова,
С усердьем до последней точки
Прочла ужаснейшие строчки.
"Охвачен болью нестерпимой,
Пишу тебе, моей любимой.
Я от тебя бежал, как вор,
Украв последний твой укор.
Вина моя не знает меры.
Ах, будь с тобой одной мы веры,
Не совершил бы я побег
И вместе были б мы навек.
Но та, что правит Зазаманкой,
Увы, не стала христианкой,
И я с тобою расстаюсь
И Богу за тебя молюсь.
Коль от меня родишь ты сына,
Запомни: сын твой - внук Гандина,
В нем кровь анжуйская течет,
Потомок он Фата-Морганы,
Что, растравляя в сердце раны,
На подвиг рыцарей влечет.
И знай: меня ты вновь обнимешь,
Когда мою ты веру примешь!"
Она кричит ему вослед:
"Вернись ко мне, мой Гамурет!
Коль ты готов на возвращенье,
Я хоть сейчас приму крещенье.
Разлуки яд в моей крови
Отравит плод твоей любви!
Моя печаль его иссушит!
О, как меня разлука душит!"
Ее измучила тоска -
Ничем душа не насладится.
Ведь горлица без голубка
На ветку чахлую садится.
Она затворницей жила
И в час урочный родила...
От Гамурета с Белаканой
На свет явился мальчик странный:
Он - видно, Бог того хотел -
Был столь же черен, как и бел,
Пятнистой наделенный кожей,
На мать и на отца похожий.
И, белые целуя пятна
На теле сына своего,
Она звала, звала того,
Кто не вернулся к ней обратно.
Малыш со временем подрос.
Сквозь черноту его волос
Пробился золотистый локон.
Прекрасных дам к себе привлек он,
Высоких дев и знатных жен.
Для бранных подвигов рожден,
Он с детства внял походным трубам.
Его прозвали Лесорубом:
Являя в битвах чудеса,
Он копий целые леса
Ломал на рыцарских турнирах.
Щиты и латы были в дырах
У тех, кто смел сражаться с ним...
Да, в битвах был неукротим
Сей Лесоруб, сей рыцарь смелый,
Под стать сорокам черно-белый
(И белолиц и чернолиц),
Отважный воин Фейрефиц.[21]
. . . . . . . . .
А Гамурет, его отец,
В Севилью прибыл наконец,
Сдается нам - не меньше года
Он бороздил морские воды.
Была дорога нелегка.
Вознаградил он моряка
Червонным золотом... Богата
Была условленная плата...

II

В те дни испанская земля
Цвела под властью короля -
Высокочтимого Кайлета.[22]
Он был сородич Гамурета,
В далеких странах побывал,
Весьма успешно воевал.
Наш друг искал его в Толедо,
Но венценосный непоседа,
Как нам поведало преданье,
Опять умчался на ристанье.
Тогда отважный Гамурет
Решил за ним пуститься вслед,
По-рыцарски вооруженный,
Своею свитой окруженный,
Украсив княжеское знамя
Тремя большими якорями.
. . . . . . . .
Его дорога привела
В престольный град Конвалуа,[23]
Где Герцелойда[24] молодая,
Без повелителя страдая,
Велела рыцарей созвать,
Чтоб мужа верного избрать.
Она, считаясь королевой,
Была не женщиной, а девой
И с целью выбора владыки
Турнир затеяла великий.
Так самых доблестных бойцов
Привлек ее высокий зов:
Ведь слаще не было приманки,
Чем сердце царственной испанки.
Она сказала: "Господа,
Пусть мудрость божьего суда
Поможет мне избрать супруга
Из благороднейшего круга.
Кто победит в честном бою,
Тому я руку отдаю
И две страны моих в придачу;
Да ниспошлет вам Бог удачу!.."
Бросая на землю перчатки,
Бойцы сходились в пробной схватке,
Чтоб завтра снова выйти в бой,
Уже не в пробный, а - в большой![25]
И все ж турнир, пусть он и пробный,
Здесь был подобен битве злобной:
Вставали кони на дыбы,
Звенела сталь, сшибались лбы,
И князь, другим побитый князем,
Слетев с коня, валился наземь.
. . . . . . . . . .
Шатры раскинув недалече
От места предстоящей встречи,
Наш друг слегка перекусил,
Чтоб поднабраться новых сил.
А между тем слуга монарший -
Его оруженосец старший, -
Направившись в престольный град,
Уже проник в дворцовый сад,
Застыв в почтительном поклоне
Пред той, стоявшей на балконе.
Она, окрестность озирая,
Придворных спрашивала дам:
"Откуда, из какого края
Сей незнакомец прибыл к нам?
Взгляните на его дружины!
Французы там и сарацины
В одном сражаются строю.
О, я анжуйцев узнаю
По их особому наречью
И редкому чистосердечью..."
И дамы хором говорят:
"Сей рыцарь сказочно богат,
Он бедных щедро одаряет,
Прекрасных женщин покоряет,
И среди прочих ратных дел
Он в Зазаманке овладел
Державным скипетром и троном.
Но вскоре золотом червонным
Он нагрузил свои суда
И тайно двинулся сюда,
Чтоб покориться вашей воле,
Свои шатры раскинув в поле..."
И Герцелойда воскричала:
"Сей путь судьба предначертала!
Но объясните наконец,
Когда ж войдет он в мой дворец?"
. . . . . . . . . .

Почти во всех столицах мира,
Где совершаются турниры, -
Там с незапамятной поры
Справляют пышные пиры.
Свисают с каждого балкона
Приезжих рыцарей знамена,
И украшают их гербы
Дома, заборы и столбы.
Нет величавее картины!..
Грохочут гулко тамбурины,
И отвечают флейты им
Певучим голосом своим.
О, насладимся превосходной
Зовущей музыкой походной,
Однако надобно успеть
Нам Гамурета разглядеть.
Прекрасен он. Судите сами:
Плащ оторочен соболями,
Копье остро, а меч тяжел.
Зеленый бархатный камзол
Поверх сорочки белоснежной...
Он в позе царственно-небрежной
Сидит, откинувшись в седле.
Таких красавцев на земле
Доселе не было, пожалуй.
Рубином рот пылает алый,
Златые вьются волоса...
Слышны восторгов голоса:
"Да, не обижен он природой!",
"Кто ж этот рыцарь безбородый?",
"Ей-Богу, он похож на льва!"...
И тут же разнеслась молва
О том, что рыцарь вновь прибывший,
От битв недавних не остывший,
Собой затмивший солнца свет,
Есть знаменитый Гамурет...
Меж тем, проехав мост дворцовый,
Предстать пред Дамою готовый,
Герой, что в битвах не шутил,
Внезапный трепет ощутил.
Так даже царственная птица
Силка охотника боится.
И вот, одолевая страх,
Наш друг привстал на стременах,
Приняв достойную осанку,
И в тот же миг узрел испанку:
Она в короне золотой
Сияла редкой красотой,
Что в песнях сладостных воспета...
Меж тем до короля Кайлета
Весть торопливо донеслась:
Мол, появился дивный князь
Близ Герцелойдовой столицы,
Мол, надо бы поторопиться,
Чтоб разузнать, кто он такой...
"То - Гамурет, сородич мой! -
Вскричал Кайлет, светлея ликом. -
О мужестве его великом
Идет повсюду разговор.
При этом он с недавних пор
Обласкан королевой черной...
Эй, где тут мой гонец проворный?
А ну-ка, мигом - на коня!
И не забудь к исходу дня
С моим сородичем вернуться!
Авось успеешь обернуться..."
Друг друга заключив в объятья,
Два короля сошлись как братья.
И вопрошает Гамурет:
"Каких гостей, коль не секрет,
В Конвалуа понанесло
И велико ли их число?"
И произнес король испанцев:
"Немало знатных иностранцев
И достославнейших персон
Сюда стеклось со всех сторон.
Британца Утер Пендрагуна[26]
Весьма обидела фортуна.
Осуществилось колдовство:
Жена любимая его[27]
И сын Артур, рожденный ею,
Попавшись в сети к чародею,
Исчезли... Скоро третий год,
Как он нигде их не найдет.
И Утер, взяв с собою зятя,
Ему свои доверил рати:
Король норвежцев - храбрый Лот,[28] -
Добра и святости оплот,
Ревнитель чести, враг обмана...
Да ты слыхал ли про Гавана,
Его отважного сынка?
Он, правда, слишком юн пока,
Еще неопытен, но все же
Честь для него всего дороже.
Геройским духом наделен,
Он к высшей цели устремлен...
Есть и другие постояльцы:
Лихие парни провансальцы
Любого рады бы проткнуть!
О португальцах не забудь:
На славу и на женщин падки...
А вот раскинули палатки
На нашем берегу реки
Валлийцев грозные полки.
Сильны военным ремеслом,
Всех превзошли они числом,
Да и оружием надежным...
А в стане противуположном -
Войска враждебных королей.
Попробуй всех их одолей!
Там: повелитель арагонцев,[29]
Король ирландцев,[30] князь гасконцев[31]
И асколунцев господин,[32]
Морхольт и Бранделиделин.[33]
Явились, тучами нагрянув,
Отряды гордых алеманов[34] -
Дерется каждый за троих.
Ведет брабантский герцог их...
Ну, словом, всех не перечислишь.
Так что ж нам делать? Как ты мыслишь?
Могу ль рассчитывать в бою
На помощь братскую твою?"
И Гамурет ему ответил:
"Ты, кто душой и сердцем свеж
Поверь сейчас моим словам:
Мы все поделим пополам -
И пораженья и победы.
Одни у нас с тобою деды,
Хоть наши разнятся гербы
По странной прихоти судьбы.
Так станем же сильнее вдвое!
Твой герб с змеиной головою
Отныне с якорем моим,
Как братья, мы соединим.
И нам драконий хвост не стран
Которым щит врага украшен.
Ну, а теперь хотя б чуть-чуть
Недурно бы и отдохнуть!"
Но только Гамурет прилег,
Как громкий шум его привлек:
То рыцари в турнире пробном,
Иным сражениям подобном,
Опять сошлись между собой,
Вечерний затевая бой
По группам и поодиночке...
Их пыл не ведает отсрочки!
Влечет их бранная игра...
Наш друг выходит из шатра
И скачет прямо к месту драки,
Где состязаются рубаки.
Он расстелить велит ковер
И с любопытством наблюдает:
Один соперник наседает,
Другой дает ему отпор.
Светло звенят мечи стальные,
Несутся кони как шальные,
И, вылетая из седла,
На землю валятся тела...
Так на ковре наш славный друг
Сидит в кольце вернейших слуг,
Которые, воздевши пики,
Стеною встали вкруг владыки.
О, как не терпится ему
Ввязаться в драку самому
И послужить прекрасной даме,
Что беспокойными глазами
Следит, воссевши на престоле,
За тем, что происходит в поле.
Один гнетет ее вопрос:
"Где тот, кого мне Бог принес,
Чтоб стать очей моих усладой?
Ужель обещанной наградой
Я не смогла его привлечь
И рыцарь в ножны спрятал меч?.."
Но посмотрите! Что за диво!
Герой поднялся торопливо.
Усыпан яхонтами щит.
Плащ из богатых тканей сшит
И блещет золотом, как в сказке.
(Взлетел однажды гриф кавказский
На заповеданный утес
И золото в когтях унес.[35]
Добыча редкостная эта
Считалась главным чудом света...)
Меж тем пробился наш герой
(А с ним - оруженосцев строй)
Сквозь рыцарей стальную стену
На знаменитую арену.
. . . . . . . . .
Он бился яростно и зло.
Немало воинов легло
Под тяжестью его меча.
Иные корчились, крича
От страшной, нестерпимой боли.
Ей-Богу, в незавидной роли
Сегодня оказались те,
Кого уносят на щите.
Великолепнейшие латы
Изрублены, доспехи смяты,
Плащи изодраны в куски,
На лбах и скулах - синяки,
Расплющенный ударом шлем
На шлем и не похож совсем.
Сочится кровь из ран и ссадин.
В бою анжуец беспощаден,
Но рыцарям, кто победней,
Он щедро раздает коней,
В лихом сражении добытых,
Наследство всадников побитых...
Огнем лицо его пылало.
Он приподнять решил забрало,
Чтоб мог коснуться ветерок
Его разгоряченных щек...
И с новой силой рвется в сечу.
Вдруг - капеллан ему навстречу,
Который прибыл из Анжу...
"Забыл свою ты госпожу!
Она, измучена тоскою,
Своею белою рукою
Передала мне письмецо,
Вложив в него свое кольцо,
При этом выразив желанье,
Чтоб ты прочел ее посланье".
И Гамурет, охвачен дрожью,
Вникает в смысл прекрасных слов:
"О ты, кто мне всего дороже,
Услышь моей печали зов!
С тех пор как я тебя узнала,
Любовь мне сердце истерзала.
Ах, я недаром слезы лью:
Я - нелюбимая - люблю.
Да, год за годом, мой любимый,
Живу, любимым нелюбимой.
Так отзовись! Вернись ко мне!
Стань королем в моей стране!
Недавно мой супруг скончался,
И мне престол его достался.
В слезах вступила я на трон
По совершенье похорон.
Теперь я сказочно богата:
Алмазы, серебро и злато
Лежали в мужних кладовых.
Отныне ты - владелец их.
Тебе, к кому душой пылаю,
Свою корону посылаю.
Носи ее! Пусть целый мир
Поймет, что ты вступил в турнир
Французской королевы ради,
Не помышляя о награде,
Обещанной другой женой...
Нет, не сравниться ей со мной!
Ведь я ее богаче вдвое,
И сердце мне дано живое,
Чтобы любимого любить
И чтоб самой любимой быть.
Вот отчего столь благосклонно
Дарю тебе свою корону..."
Вновь опустил герой забрало.
В нем чувство прежнее взыграло:
Да, верность женская не раз
Преумножает силы в нас.
Пусть Герцелойда обнаружит,
Что он своей Анфлисе[36] служит
И в честь ее земли родной
Здесь совершает подвиг свой...
Меж тем, презрев закон турнирный,
Где супротивники - друзья,
Кровавый спор, отнюдь не мирный,
Ведут приезжие князья.
О, помрачение рассудка!
Война - не праздник, смерть - не шутка:
Святые попраны права,
И красной сделалась трава.
И вдруг ужасный вопль раздался:
"Глядите! Якорь показался!
Теперь голов не уберечь!.."
Наш Гамурет вздымает меч,
Сшибает недругов с налету
И скачет на подмогу к Лоту:
"Сюда! За мной! Вперед! Вперед!" -
И арагонца в плен берет
(Беднягу звали Шафилор)...
"Доколь терпеть нам сей позор?! -
Воскликнул Леелин[37] надменный,
Преодолев испуг мгновенный. -
В куски сей якорь изрублю!
Сам в поединок с ним вступлю!"
И два героя без заминки
Сошлись в жестоком поединке,
Удары копий. Лезвий звон.
Кто победил? Кто побежден?
Князь Леелин свиреп и гневен,
И все ж удел его плачевен:
Он сброшен на землю конем
(Наш друг толкнул его копьем) -
И, побежденный, в плен сдается.
Какой позор для полководца!
. . . . . . . . .
Но бой не кончен! Слева, справа
Несется рыцарей орава.
Слетают всадники с коней, -
Так груши падают с ветвей.
(Нет, я предпочитаю груши,
А не загубленные души.)
И вдруг ему навстречу - князь,
Весь словно дымкою подернут:
Копье дрожит, к земле клонясь,
Щит кверху острием повернут.
Недоброй вести скорбный знак...
Казалось: черной ночи мрак
На поле битвы опустился.
"Ты с чем, скажи, ко мне явился?"
И князь ответил: "Говорят,
Погиб твой венценосный брат.
Служа одной прекрасной даме,
Отважно бился он с врагами,
Но все ж не смог их побороть.
Его к себе призвал господь,
И он навек оплакан тою,
Кто для него была мечтою..."
И Гамурет, от горя нем,
С главы своей снимает шлем,
К шатру оставленному скачет,
И, плача горько, слез не прячет...
А бой все злее, все жесточе...
Но - хватит! Поздно!.. Дело к ночи...
Игра в потемках - не игра...
Авось дождемся до утра.
Мы нынче славно воевали,
Немало копий наломали,
Да и устали чересчур.
Ночного неба полог хмур,
Зато в шатре пылали свечи,
Прекрасные звучали речи:
То Зазаманки повелитель
Как самый главный победитель
В честь побежденных свой бокал
Великодушно поднимал.
"Пью, - говорил он, - эту чашу
За доблесть рыцарскую вашу!
Князья, мы больше - не враги!.."
Но вдруг послышались шаги,
И вот в шатре, залитом светом,
Предстала перед Гамуретом,
В сопровожденье дивных дев,
Чистейшая из королев...
"Мой друг, смущение отбросьте!
Здесь вы - хозяин, я здесь - гостья.
Однако помнить мы должны,
Что вы - лишь гость моей страны,
А я - владычица державы
И посему имею право
Облобызать вас и обнять.
Вы против? Как мне вас понять?"
"О нет, владычица! Не против!
Я счастлив... Выразить нельзя...
Но и сидящие напротив
Мои высокие друзья,
Что не сробели в состязанье,
Достойны вашего лобзанья!"
И, повинуясь Гамурету,
Что был судьбою послан ей,
Она, в знак дружбы и привета,
Целует пленных королей.
Затем промолвил славный витязь:
"Моя владычица, садитесь!.."
И тотчас с нею рядом сел...
О, трепет этих юных тел
В случайном соприкосновенье!..
Погасни свечи в то мгновенье,
В шатре не стало бы темно:
Так, изнутри озарено,
Лицо владычицы пылало,
Что свет ярчайший излучало...
Но вот и кравчие пришли,
Неся рубиновые кубки[38] -
Наследство бедной той голубки,
Без друга страждущей вдали...
Затем, из плена возвратясь
(Их благородно отпустили),
Король Кайлет и гордый князь
Киллирьякаг[39] в шатер вступили...
Кайлет отведал угощенья
И произнес не без смущенья:
"Послушай, милый Гамурет!
Ты мрачен, как анахорет,
В твоих глазах прочел я муку.
Меж тем везде молва идет,
Что Герцелойда отдает
Тебе страну свою и руку.
Ты, брат, печалишься напрасно!
Ведь ты сражался лучше всех,
И твой заслуженный успех
Все признают единогласно...
Твои дела подобны чуду.
Поверь: о том трубят повсюду.
Бретонцы, алеманы, франки
Склониться рады пред тобой
И славят все наперебой
Тебя - монарха Зазаманки!"
И тут анжуец произнес:
"Меня ты слишком превознес,
Чего я недостоин вовсе.
Стыдись высокой госпожи!
Уж лучше попросту скажи:
"К турниру главному готовься!"
Кайлет ответствовал, смеясь:
"Ты слишком скромен, милый князь!
Так знай же, доблестный воитель,
Что рыцарский решил совет:
В турнире надобности нет,
Когда известен победитель!"
Тут Герцелойда молвит: "Право,
Хоть я на вас имею право,
Мой друг, заверить вас спешу,
Что как о милости прошу
За мной оставить право это!
Но если ваша честь задета
Иль, верность той, другой, храня,
Вы днесь отвергнете меня,
То, покоряясь воле рока,
Я вас покину без попрека!"
Тут капеллан вскочил: "О нет!
Другой жене он дал обет!
Ее он любит больше жизни!
И я затем пустился в путь,
Чтоб повелителя вернуть
Моей возлюбленной отчизне.
О, если б знали вы, как та,
Чья безгранична доброта,
Тоскует, мучается, стонет,
Как заживо себя хоронит
Под бременем сердечных ран!..
(При всем своем чистосердечье
Был мудр достойный капеллан
Да и искусен в красноречье...)
Так сами рассудите здраво:
Кто на него имеет право?..
Со мной - три князя молодых.
Дозвольте вам представить их..."
. . . . . . . . . .
Три князя дружно воскричали:
"Забудь, король, свои печали!
И доблесть ратную яви
Во имя истинной любви!.."
. . . . . . . . . .
Она взглянула на послов,
Вникая в смысл столь дерзких слов,
Затем сказала величаво:
"Коли на вас имеет право
Та благородная жена,
Я предоставить вам должна
Возможность в битве отличиться!..
Теперь должна я отлучиться.
Но знайте: в завтрашнем бою,
В турнир вступив за честь мою,
Вы честь окажете тем самым
Не мне, а всем прекрасным дамам.
И я прошу вас, мой сеньор,
Не покидать нас до тех пор,
Покуда, в битвы завершенье,
Не оглашу свое решенье".
Он тут же согласился с ней.
Она велит седлать коней.
Кайлет в седло ее сажает
И госпожу сопровождает...
Когда вернулся он в шатер,
Наш друг сидел, потупив взор.
"Ты мнишь, награды я взыскую?
По Белакане я тоскую.
Как я ее покинуть мог?!
Я от разлуки изнемог.
Раскаянье мне сердце гложет.
Я полагал: война поможет
Мне исцелиться от тоски.
Грехи мои столь велики,
Что искупить своею кровью
Я их решил, сей крест влача.
Но, не погибнув от меча,
Стал жертвой подлого злословья.
Опутан ложью окаянной,
Я о себе самом узнал,
Что, обвенчавшись с Белаканой,
От черноты ее бежал!
Словами гнусного навета
Я насмерть ранен неспроста:
Светлее солнечного света
Была мне эта чернота!
Однако есть еще причина
Того, что жжет меня кручина:
В бою мой старший брат убит.
Его, мечом промятый, щит
Повернут вверх... О, Бог всесильный!
На том щите - наш герб фамильный.
Вчера я этот щит видал..."
Анжуец горько зарыдал,
И заливали слез потоки
Его обветренные щеки.
Так, сидя в глубине шатра,
Не мог уснуть он до утра...
Но вот и утро занялось.
Немало в поле собралось
Бойцов, и молодых и старых,
Понаторевших в битвах ярых.
Притом, заметить мы должны,
Все были так измождены,
Что даже думать не хотели
О предстоящем ратном деле.
И кони, под напором стали,
Не меньше всадников устали...
Вдруг Герцелойда появилась
И к полководцу обратилась:
"Прошу вас следовать за мной!"
И за высокою женой
Все устремились в град престольный,
Где наш анжуец богомольный,
Как нам преданья говорят,
Свершал молитвенный обряд.
Вот месса светлая пропета...
Едва успел умолкнуть хор,
Наш друг услышал приговор:
"Я выбираю Гамурета!"
И зазвучал со всех сторон
Всеобщий возглас одобренья...
Сказав слова благодаренья,
"О, горе мне! - воскликнул он. -
Обвенчан я с другой женою,
Дышу я только ей одною
И только ей принадлежу,
Ей повинуюсь, ей служу.
Но будь я даже неженатым,
Как птица вольным, и тогда
Могу быть только вашим братом,
А мужем... Мужем - никогда!
На то иная есть причина..."
"Вы говорите как мужчина.
И все же выкинете вы
Язычницу из головы,
Моей любовью укрощенный!
Как?! Обвенчаться с некрещеной?!
Ужель застлал вам очи мрак?
Ужель вы, христианский витязь,
От скверны не освободитесь,
Вступивши в христианский брак?..
Спасайтесь от господня гнева,
Пока не пробил страшный час!..
Но, может быть, прельщает вас
Земли французской королева,
Что посылает вам послов
С запасом сладкозвучных слов?.."
"О да, - ответил Гамурет. -
Скитальца с отроческих лет
К себе Анфиса приручила,
К отваге в битвах приучила
И в годы бедности моей
Меня одаривала златом.
Но и сегодня, став богатым,
Я, верьте, нищего бедней.
Я, горемычней горемыки,
Познал утрату из утрат:
Восхищен мой любимый брат
Рукою Высшего Владыки!
Моим слезам утрачен счет,
Скорбя, нуждаюсь сам в защите.
Ах, госпожа! Любовь ищите,
Где Радость пышная цветет!.."
"Ну, что ж, я выслушала вас,
Мой славный друг, не без вниманья,
Однако требует отказ
Законного обоснованья..."
"Я излагаю довод свой:
Вам победитель не достался,
Поскольку здесь как таковой
Большой турнир не состоялся".
"О, все уже давным-давно
Турниром пробным решено!
При этом у князей светлейших
Нет больше сил для битв дальнейших
А тех, кто духом отощал,
Спор продолжать не приневолишь..."
"О королева, я всего лишь
Закон и совесть защищал,
И не один - со всеми вместе.
К тому же, признаюсь по чести,
Сии высокие князья
Сражались не слабей, чем я,
Своим достойнейшим оружьем.
На то, чтоб зваться вашим мужем,
Прав у меня особых нет.
Но все, кто верно вам служили,
Сегодня право заслужили
На благодарный ваш привет!"
"Пусть нас высокий суд рассудит -
Как он прикажет, так и будет!"
И тут пришлось ему и ей
Избрать двух доблестных князей
Для отправленья правосудья...
И вот что порешили судьи:
"Кто здесь явился перед всеми
С короной княжеской на шлеме,
Чье имя на устах у всех
И чей заслуженный успех
Единогласно признается,
Сим приговором отдается
В мужья прекраснейшей из жен!.."
Наш друг убит, наш друг сражен,
Слеза в глазах его мерцает,
Он бессловесен, как немой.
Тут Герцелойда восклицает:
"О Гамурет! Теперь вы - мой!
Пусть нас любви связуют нити!
Смелей к груди моей прильните,
И я клянусь, что ваше горе
Со мной забудете вы вскоре!.."
Грустил он несколько недель,
А между тем прошел апрель,
Луга вокруг зазеленели,
Ручьи в долинах зазвенели.
Май по дорогам кочевал -
Больные души врачевал.
И, пробужден дыханьем майским,
Весенним, теплым ветром райским,
Наш славный друг в крови своей
Услышал властный голос фей,
Прабабок голос всемогущий,[40]
К любовным радостям зовущий:
"Заветов наших не забудь!
Люби! И сам любимым будь!"
И, вдохновленный этим словом,
В блаженном озаренье новом,
Он Герцелойде молвил так:
"Да будет прочен этот брак!
Но пусть отныне и вовеки
Не будет надо мной опеки!
Прошу вас внять моей мольбе
И не приковывать к себе.
Моя любовь к вам тем вернее,
Чем я в делах своих вольнее,
И в месяц - ну, хотя бы раз -
Позвольте покидать мне вас
Во имя рыцарских забав.
Что делать, уж таков мой нрав.
А нет, - поверьте, я не лгу, -
Опять не выдержу: сбегу,
Как от любимой Белаканы.
(Ах, мне не по сердцу капканы!)
О, как она меня ласкала,
Но ни на шаг не отпускала,
И бросить мне пришлось жену,
Ее народ, ее страну!"
Испанка молвит: "Вы свободны
Так поступать, как вам угодно.
Я только вам принадлежу,
Но вас насильно не держу".
"Чем я вольней, тем постоянней.
Жить не могу я без ристаний.
Раз в месяц - бой, то тут, то там,
Раз в месяц - копья пополам,
И славой мы любовь украсим!.."
Она ответила согласьем.
Так подружился он с женой
И завладел ее страной...
Молва ту новость принесла
В шатер французского посла.
И капеллан бежит тайком
К герою в замок, прямиком,
И тут же, как бы по секрету,
Тихонько шепчет Гамурету:
"Той, кем вы с детства дорожили,
О вас подробно доложили,
Ей было радостно узнать,
Что вы смогли завоевать,
В своем геройстве неустанны,
Двух королев сердца, и страны,
Великий заслужив почет.
Теперь она вам отдает
В придачу к двум другим коронам
Себя, отечество свое..."
"Я научился у нее
Быть верным рыцарским законам.
И коль велел высокий суд,
Я принужден остаться тут!
Пускай мне боль терзает душу,
Законов чести не нарушу,
Своих отцов не оскорблю.
Слова ей передайте эти,
Добавив, что на белом свете
Я лишь одну ее люблю,
И к ней стремиться буду вечно!" -
Так он сказал чистосердечно
И одарить хотел посла
Дарами, коим нет числа,
Но тот священник узколобый
Его дары отверг со злобой.
Зато три князя молодых
Слезами горько обливались,
Когда с анжуйцем расставались.
И он, рыдая, обнял их.
. . . . . . . . .
Тут до анжуйских войск дошло,
Что с князем их произошло:
Пал властелин на бранном поле,
Но восседает на престоле
Его геройский младший брат,
Муж Герпелойды величавой,
Увенчанный военной славой,
О коей всюду говорят...
И к венценосцу самому
Явились рыцари с поклоном:
"Стань и для нас отцом законным"
"Быть,- он ответил,- посему!
Хотя судьба неумолима,
А наша скорбь неутолима,
Ее должны мы превозмочь!
Живущий да к живым вернется,
И скорбь отвагой обернется!
Слезами горю не помочь.
Рожденный доблестным Гандином,
Я стану вашим властелином
С моей возлюбленной женой.
Отныне к верному причалу
Моя судьба меня примчала.
Здесь я бросаю якорь свой!
И, положась на доблесть вашу,
Пантерой этот щит украшу:[41]
Пусть славный герб моих отцов
Вселяет в грудь моих бойцов
Неукротимую отвагу!.."
Все принесли ему присягу.
. . . . . . . . .
Он, Герцелойдою влекомый,
В покой вступает незнакомый.
Дверь королева заперла
И в эту полночь отдала
Анжуйцу девственность свою.
Нет, я от вас не утаю,
Как наш герой, в боях суровый,
Рот целовал ее пунцовый,
Как оба не щадили губ,
И - пусть рассказ мой слишком скуп,
Сменились радостью печали,
Те, что их душу омрачали...
А вскорости на целый мир
Был справлен ими брачный пир
И - господу благодаренье! -
Тем состоялось примиренье
Досель враждующих сторон...
Князь Гамурет, взойдя на трон,
Оставленный погибшим братом,
Всех одарил арабским златом:
От достославнейших бойцов
Вплоть до бродячих игрецов.
. . . . . . . . .
Так завершилось торжество...
Не раз пантера, - герб его, -
Что щит анжуйский украшала,
Князей строптивых укрощала.
Носил герой поверх кольчуги
Рубашку царственной супруги,
В которую была она
В часы любви облачена,
И в той священнейшей рубашке
Он в битвах не давал промашки...
В конце свидания ночного
Рубашку получал он снова:
Их восемнадцать набралось,
Пронзенных копьями насквозь.
. . . . . . . . .
Да, обделен он не был славой,
И княжество его цвело.
Зачем же снова в бой кровавый
Он поспешил, судьбе назло?
Назло судьбе, себе на горе,
Вновь переплыть решил он море:
Гонцов прислал за ним Барук.
(Здесь, выражая сожаленье,
Я сделать должен добавленье:
Князь поступил как верный друг...)
Барук - мы сведенья имеем -
Вновь атакован был Помпеем,
Не тем, которым славен Рим,[42]
А тем, кто дядею своим
Взращен, Навуходоносором,[43]
Тем властелином, о котором
Шумела глупая молва,
Что он - соперник божества
Из-за его завоеваний,
А нынче, не без оснований,
Посеявший раздоров семя,
Осмеян он и проклят всеми...
. . . . . . . . .
Барук безмерно рад подмоге...
Идет нещадная война.
И знают разве только боги,
Чья одолеет сторона:
Помпея или Гамурета?
Дерется храбро та и эта...
Ах, кто под чьим падет мечом?
И Герцелойда молодая,
Домой супруга ожидая,
Еще не знает ни о чем.
Что ждет ее: добро иль худо?
Вестей тревожных нет покуда,
Беспечно жизнь ее течет.
Довольство, радость и почет
Испанку нашу окружают.
Все королеву обожают,
Ее вниманьем дорожат.
Нет королевы благородней
И благостней!.. Притом сегодня
Ей три страны принадлежат!..
. . . . . . . . .
Ей ревность сердце не терзала,
Любя супруга своего,
Она с улыбкой узнавала
О похождениях его.
Пусть он иным любезен дамам, -
Ее не ранит он тем самым:
Какой ей может быть урон,
Коль всеми привечаем он?..
Меж тем прошло уже полгода,
А из далекого похода
Не возвратился Гамурет.
Вестей о нем все нет и нет...
Так радость горестью сменилась.
Душа тревогой стеснена.
Картина страшная приснилась
Ей в час полуденного сна:
Внезапно вспыхнул полог звездный,
Гром громыхнул грозою грозной,
Кругом пожар заполыхал,
Неслись хвостатые кометы -
Всемирной гибели приметы,
И серный ливень не стихал.
В том гуле, грохоте и визге
Метались огненные брызги...
Но вот ужасный этот сон
Другим ужасным сном сменен.
И снится бедной королеве:
Она дракона носит в чреве,
И девять месяцев спустя
На свет рождается дитя:
На голове его - корона...
Она злосчастного дракона
Своим вскормила молоком.
Но вскоре, к странствиям влеком,
Он мать родимую покинул
И вдруг исчез. Как будто сгинул...
Неотвратимую беду
По высшей воле провиденья
Ей предвещали сновиденья.
Она металась, как в бреду,
Пока ее служанкой верной
Не прерван был сей сон прескверный.
. . . . . . . . . .
Сокрылось солнце. Ночь настала.
Вдруг Герцелойда услыхала
Шум голосов и стук копыт.
Без короля вернулась свита:
"Отныне нам лишь Бог - защита!
Восплачь, жена! Твой муж убит!"
Как смерть испанка побелела,
Скорбя, душа рвалась из тела.
Глава ее клонится вниз,
Глаза ее не видят света.
Но тут промолвил Тампанис,[44]
Оруженосец Гамурета:
"Узнай, как пал твой муж достойный!..
Палил пустыню полдень знойный.
Король был сильно утомлен,
А шлем его - столь раскален,
Что снял свой шлем он на мгновенье,
Дав голове отдохновенье.
Вдруг подошел к нему один
Наемник, некий сарацин,
И кровь убитого барана
Из драгоценного стакана
Плеснул на королевский шлем,
И, не замеченный никем,
Отполз в сторонку... Но металл
Тотчас же мягче губки стал...
Долготерпение Христово,
Кто оскорбить тебя посмел?..
Меж тем взметнулись тучи стрел,
И бой кровавый вспыхнул снова.
Смешенье копий и знамен!..
Мы наседаем, враг сметен.
Бойцов восторженные клики
Звучат в честь нашего владыки.
Глядим: уже с коня слезает
Помпея брат - Ипомидон.
Неужто в плен сдается он?..
О нет! Герою шлем пронзает
Его коварное копье.
Вонзилось в темя острие.
Наш повелитель покачнулся
И все ж не выпал из седла.
Он, умирающий, очнулся,
И - вседержителю хвала! -
Хотя была смертельной рана,
Домчался он до капеллана,
Чтоб исповедаться пред ним:
"Святой отец, я был любим
И за любовь платил любовью...
И пусть моя истлеет плоть,
Да будет милостив господь
К той, что познает участь вдовью.
Прощанье с ней безмерно тяжко...
Отдайте же моей жене
Окровавленную рубашку,
Что в смертный час была на мне...
Благодарю, прощаясь с вами,
Всех воинов моих и слуг..." -
Такими кончил он словами.
Похоронил его Барук
По христианскому обряду.
На удивление Багдаду,
Король во гробе золотом
Лежит в могиле под крестом...
Ах, с сотворения времен
Таких не знали похорон!
Причем не только христиане
Рыдали в славном нашем стане:
И мавры - все до одного! -
Потерю страшную осмыслив,
К своим богам его причислив,
Скорбя, оплакали его..."
Вот что сказал оруженосец
Несчастнейшей из венценосиц...
Она едва не умерла,
Хотя беременна была
На восемнадцатой неделе.
Стучало сердце еле-еле...
Но как-то перед ней возник
Седой и сгорбленный старик,
Разжал он зубы королеве,
Живую воду влил ей в рот,
И тут же драгоценный плод
В ее зашевелился чреве.
Глаза усталые открыв
И отдышавшись понемногу,
Она сказала: "Слава Богу!
Коль я жива, ты будешь жив.
Мой сын, мое родное чадо!.."
(Осталась ей одна отрада:
На белый свет родить того,
Кто цветом рыцарства всего
Взрастет, мужаючи с годами,
О чем узнаете вы сами...)
. . . . . . . . .
И принести она велела
Рубашку с дорогого тела
И смертоносное копье -
Наследство скорбное свое.
Припав к рубашке той кровавой,
Насквозь проколотой, дырявой,
Лицо прекрасное ее
Вновь исказилось в страшном горе...
(Рубашка эта и копье
Погребены в святом соборе
Высокородными князьями,
Анжуйца первыми друзьями.)
Меж тем во многих странах света
Оплакивали Гамурета.
А дней четырнадцать спустя
Необычайное дитя
Она рожает в страшной муке.
Сын крепконогий, большерукий,
Богатырям иным под стать,
Красавец княжеской породы,
Едва не свел в могилу мать:
Ужасны были эти роды...
По лишь теперь, стремясь вперед,
Моя история берет
Свое исконное начало...
Так что б все это означало?
Я долго шел кружным путем,
Чтобы начать рассказ о том
Великом муже достославном,
Кто станет здесь героем главным.
Мы говорили без конца
В повествовании предлинном
О подвигах его отца.
Пришла пора заняться сыном.
Мать берегла его от всех
Опасных рыцарских утех,
Чтоб оградить его от бедствий.
Военных игр не знал он в детстве.
Над ним придворные тряслись,
Мать над ребенком трепетала
И в упоении шептала:
"Bon fils, cher fils, o mon beau fils!"[45]
Рожденный доблестным отцом,
Подрос он славным кузнецом:
Душа взыграла в нем мужская,
Когда в избытке юных сил
Своим мечом он молотил,
Из шлемов искры высекая...
Возросший в королевском замке,
Он вскормлен был не грудью мамки,
А грудью матери своей.
О, сколь отрадно было ей
Младенцу милому в роток
Совать свой розовый сосок.
Так в незапамятное время
Пречистой девой в Вифлееме
Взлелеян был и вскормлен тот,
Кто спас наш человечий род
И, муку крестную принявши,
Своею смертью смерть поправши,
Призвал нас к верности и чести...
Но кто нарушил сей завет,
Тому вовек спасенья нет
От злой судьбы и божьей мести...
И, в эту мысль погружена,
Высокородная жена
Слезами орошала зыбку.
И все же дамы во дворце
Читали на ее лице
Едва заметную улыбку.
Она младенцем утешалась,
В ней боль с отрадою смешалась...
Никто из вас, мои друзья,
Не знает женщин так, как я.
Ведь я - Вольфрам фон Эшенбах,
В своих прославленных стихах
Воспевший наших женщин милых.[46]
Я лишь одну простить не в силах
И посему не стану впредь
Ей гимны сладостные петь.
Из сердца выдерну щипцами
Страсть к вероломной этой даме.
. . . . . . . . .
Итак, с историей моею
Я познакомить вас спешу.
Но нет, не "книгу" я пишу
И грамоты не разумею.
Все, что узнал я и постиг,
Я не заимствовал из книг.
На это есть поэт другой.[47]
Его ученым внемля строчкам,
Готов бежать я, как нагой,
Прикрывшись фиговым листочком...

III

Весьма прискорбно, господа,
Что среди женщин иногда
Нам попадаются особы,
От чьей неверности и злобы
Мы терпим много разных бед.
В их душах женственности нет,
Они коварны и фальшивы,
Жестокосердны и сварливы,
Но так же, как и всех других,
Мы числим женщинами их,
Иного не найдя названья...
Сии ужасные созданья
Порой страшнее сатаны...
На вид все женщины равны,
И голоса у них прелестны.
Однако, признаюсь вам честно,
Что, если бы достало сил,
Я женский пол бы поделил
На две различных половины.
Одни, как ангелы, невинны,
Смиренны, женственны, верны,
Другие - в помыслах черны,
В них фальшь гнездится и зловредность...
Вот говорят: ужасна бедность.
Но той великая хвала,
Что выбрать бедность предпочла
Во имя верности священной,
Не осквернив себя изменой.
Ну, кто из нас в расцвете лет
Решился бы покинуть свет,
Презреть несметные богатства,
Страшась греха и святотатства,
Земную власть с себя сложить,
Чтоб только Господу служить
И заслужить прощенье Бога?..
Увы, средь нас совсем не много
Столь праведных мужей и жен,
Чем я безмерно удручен...
Но Герцелойда порешила
(Ей Совесть эту мысль внушила),
Вкушая божью благодать,
Покинуть трон, корону снять
И скипетр свой сложить могучий,
Чтоб удалиться в лес дремучий...
Печали ей не превозмочь.
Ей все равно: что день, что ночь.
Столь сердце скорбью истомилось,
Что солнце для нее затмилось.
Тоскою скованную грудь,
Увы, не оживят ничуть
Ни луговых цветов цветенье,
Ни соловьев ночное пенье.
В лесу приют она нашла.
С ней горстка подданных ушла,
И, повелительнице внемля,
Они возделывали землю,
Большие корчевали пни...
Так потекли за днями дни.
У ней одна забота ныне:
О мальчике своем, о сыне
Хлопочет любящая мать.
И вот она велит созвать
Всех взрослых жителей селенья
И говорит без промедленья:
"Постигнет смертный приговор
Тех, кто затеет разговор
При нашем сыне дорогом
О рыцарях или о том,
Как совершаются турниры.
Я родила его для мира,
И чтоб не сделалась беда,
Он знать не должен никогда
О страшных рыцарских забавах
И о сражениях кровавых".
Умолкли все, боясь угроз...
А королевский мальчик рос
В своем глухом уединенье,
Вдали от рыцарских забав,
Ни разу так и не узнав,
Какого он происхожденья.
Из королевских игр одна
Была ему разрешена:
К лесным прислушиваясь звукам,
Бродил он с самодельным луком,
И, натянувши тетиву,
Пускал он стрелы в синеву,
Где резвые кружились птахи...
Но как-то раз он замер в страхе!
Была им птица сражена.
О, горе! Только что она
Так безмятежно песни пела -
И вдруг навек оцепенела.
Навзрыд ребенок зарыдал.
Как на себе он кудри рвал!
Как горевал и убивался!..
Он был красив, высок и прям,
Он, крепкий телом, по утрам
В ручье студеном умывался.
Он никаких не знал забот.
Но мальчик, выросший на воле,
Рыдал, бывало, в сладкой боли,
Едва лишь птица запоет.
Необычайное томленье
В нем вызывало птичье пенье.
В слезах он к матери бежит.
Он весь трепещет, весь дрожит.
Мать к сердцу прижимает сына;
"Скажи, в чем слез твоих причина?
С кем на лужайке ты играл?.."
Молчит - как в рот воды набрал
(С детьми случается такое...).
Мать не могла найти покоя
До той поры, покуда тайна
Вдруг не открылась ей случайно.
Она приметила, что сын
Гуляет по лесу один.
И только птицу он заслышит,
Волненье грудь его колышет,
Стремится ввысь его душа.
И, птичьим пеньем пораженный,
Стоит он, как завороженный,
И внемлет, внемлет, не дыша.
Полна отчаянья и гнева,
Повелевает королева,
Созвав крестьян своих и слуг,
Переловить лесных пичуг,
Их без разбора уничтожить,
Чтоб сына не могли тревожить.
Спешат крестьяне вместе с дворней,
Да птицы были попроворней,
Вспорхнули с веточек они -
Поди попробуй догони!..
Так многие спастись успели
И снова весело запели.
Тут мальчик матери сказал:
"Кто бедных птичек наказал?
(Ручьями слезы побежали.)
Вели, чтоб их не обижали!"
Сказала мать, целуя сына:
"Знай, перед Богом я повинна
И плачу, блажь свою кляня.
Ах, почему из-за меня
Должны умолкнуть божьи птицы?
Нет, это вновь не повторится.
Раскаянье - тому залог..."
"Скажи мне, мать, что значит: Бог?.."
"Мое любимое дитя,
Тебе отвечу, не шутя:
Он, сущий в небесах от века,
Принявши облик человека,
Сошел на землю, чтобы нас
Спасти, когда настанет час.
Светлее он дневного света.
И ты послушайся совета:
Будь верным Богу одному,
Люби его, служи ему.
Укажет он тебе дорогу,
Окажет он тебе подмогу,
Мой добрый мальчик дорогой.
Но помни: есть еще другой.
Се - черный повелитель ада.
Его всегда страшиться надо.
Предстанет он в обличьях разных,
Чтоб ты погряз в его соблазнах.
Убойся их! От них беги!
И верность Богу сбереги!
Так отличишь ты с юных лет
От адской тьмы небесный свет".
И мальчик, выслушав ее,
Вник в сущность мудрых наставлений...
Учился он метать копье
И столько уложил оленей,
Что мать и весь ее народ
Кормились ими круглый год.
Трава ли землю покрывала
Иль снеговые покрывала,
Он в чащу леса уходил
И там охотился отважно.
И вот, послушайте, однажды
Копьем в оленя угодил,
Что был громаден непомерно.
С такою ношею, наверно,
Не смог бы сладить даже мул.
А он и глазом не моргнул
И, на спину взваливши тушу,
Упорством укрепляя душу,
Явился в материнский дом,
Нисколько не устав притом...
Затем такой случился случай.
Он лесом шел над горной кручей,
К губам листочек прижимал
(Чтоб сей листочек дребезжал,
Служа приманкою оленям)
И вдруг услышал с удивленьем
Конский топот вдалеке.
Сильнее сжав копье в руке,
Он громким смехом разразился:
"Не сам ли черт сюда явился?
Я кое-что слыхал о нем.
Мать говорит: властитель ночи...
Что ж, поглядим, каков ты днем!
Должно быть, страшен, да не очень".
Так боевой священный пыл
В своем он сердце ощутил.
Но тут три рыцаря из чащи
Уже возникли перед ним.
О, как доспехи их блестящи,
О, как их взор неустрашим!
Все трое на богов похожи.
И мальчик на колени пал
И, просветленный, зашептал:
"О, помоги мне, правый боже!"
Но первый рыцарь рассмеялся:
"Откуда дурень этот взялся?
Клянусь, что валезиец[48] он!
А ну-ка, убирайся вон!"
(Хоть мы не валезийцы с вами,
И нас, баварцев,[49] дураками
Считают люди иногда.
Пускай считают. Не беда!
Нам, с нашим плохоньким умишком,
Хватает мужества с излишком,
И доводилось нам в бою
Не раз стоять за честь свою.)
Меж тем на взмыленном коне,
Весь распаленный, как в огне,
Возник внезапно всадник новый.
Поверх кольчуги - плащ парчовый.
Сей рыцарь тех троих искал.
Он издалека прискакал,
Гонимый чувством возмущенья:
Нет похитителям прощенья -
Трем воинам его дружины,
Что были в сговоре повинны,
Девицу из дому украв.
И Ультерлек[50] - так звался граф -
Решил за ними вслед пуститься,
Надеясь вызволить девицу,
Что жаждала его подмоги.
Вдруг видит: мальчик на дороге.
"Эй, слышишь, парень, прочь с пути!"
Но тот, лишившись чувств почти,
Пал перед графом на колени,
Воскликнув в дивном просветленье:
"Прости меня, великий бог!.."
(Судить его не станем строго:
Граф был и впрямь похож на бога,
Сверкая с головы до ног.
На шлеме - капельки росы,
Лицо - божественной красы,
Огнем горят кольчуги кольца,
И золотые колокольцы
Свисают с правого плеча,
Чтоб при подъятии меча
Они своим чистейшим звоном
Врагу напомнили о том,
Кто кончит бой непобежденным -
Не на щите, а со щитом...)
И вопрошает Ультерлек:
"Скажи-ка, добрый человек,
Мне это знать необходимо:
Здесь, часом, не промчались мимо
Три рыцаря?.. Я их ищу.
Тебя я в тайну посвящу:
Те трое девушку украли
И, как мошенники, удрали,
Презревши рыцарскую честь.
За это их постигнет месть..."
Тут вспомнил отпрыск Гамурета,
Как ложь от правды, тьму от света
Высокороднейшая мать
Его учила отличать.
И, внемля всаднику сему,
Он понял: бог сошел к нему.
"Прости меня, о всемогущий,
Свет справедливости несущий!" -
В благоговенье он вскричал...
Граф головою покачал:
"Тебе я истинно скажу:
Не Бог я, но ему служу".
Но ты мне так и не ответил:
Ты рыцарей моих не встретил?"
И мальчик восклицает снова:
"Что значит - рыцарь? Это слово
Доселе неизвестно мне..."
Граф, восседавший на коне,
Сказал: "Ты молод чересчур.
Но славный наш король Артур
Возводит в рыцарское званье
Всех, кем заслужено признанье
И покровительство его.
Кто не страшится ничего,
Кого геройство не покинет,
Тот при дворе Артура принят.
Спеши припасть к его стопам,
И рыцарем ты станешь сам!.."
И мальчик, перед графом стоя,
Коснулся панциря героя,
Спросив, как спрашивают дети:
"Что означают кольца эти?
Ты кольца носишь на груди?!"
Взглянув на маленького друга,
Граф рассмеялся: "Погоди!..
Не кольца это, а кольчуга.
Я ею прикрываю грудь,
Чтоб не могли меня проткнуть!.."
Промолвил мальчик с удивленьем:
"Такую шкуру бы - оленям,
Их не сразило бы мое
Неотразимое копье!"
. . . . . . . . .
И рыцарь в путь пустился дале.
Его крестьяне увидали,
Что обрабатывали луг.
Немалый вызвал в них испуг
Вид неожиданного гостя:
Его копье, доспехи, меч.
Но без надменности и злости
Он обратил свою к ним речь:
"Да охранит вас божья милость!..
Скажите, вам не приходилось
Здесь встретить девушку одну?
Сию несчастную княжну
Злодеи подлые украли.
Я весь дрожу: не умерла ли
Она от страха и тоски?
Я разорвать готов в куски
Ее обидчиков проклятых,
Что мимо вас промчались в латах!"
. . . . . . . . . .
Лишь граф с крестьянами расстался,
Ужасный шум вокруг раздался.
Крестьяне стонут: "ах!" да "ох!".
Произошел переполох.
Всех охватил великий трепет:
"Ужо владычица нам влепит!
Да как же смели мы его
В лесу оставить одного!
Считай, отныне всем нам - крышка.
Возрос в неведенье мальчишка,
Лесную дичь копьем пронзал
И вдруг о рыцарях прознал!
Небось кровишка-то взыграла
При виде шлема и забрала,
А от кольчуги, от стальной,
Он весь, ей-богу, как шальной!.."
Вот мальчик к матери приходит,
Горящих глаз с нее не сводит
И все выпаливает вслух.
Едва не испустила дух
Она в немыслимой печали,
Спасибо - люди откачали.
А мальчик дальше речь ведет:
"Каких я четырех господ
У нас в лесу сегодня встретил!
Что свет небес, их облик светел!
Впервые я узнал от них
О славных рыцарях лихих
И короле Артуре гордом.
Кто, обладая духом твердым,
Не дрогнет в боевой игре,
Тот принят при его дворе.
Клянусь, что я не успокоюсь,
Покуда сам не удостоюсь
Стать верным рыцарем его!.."
Нет, матери-то каково
От сына слышать речи эти?
Не за него ль была в ответе
Она пред Богом и людьми?
О, сжалься! Боль ее уйми
И смилуйся над ней, всевышний!..
Но вечно плакать - труд излишний.
Коль хочешь вовремя спастись,
Без хитрости не обойтись.
Порою хитрость - та же сила...
И вот схитрить она решила:
"Сын просит дать ему коня?
Что ж, он получит от меня
Коня - то бишь, слепую клячу -
И шутовской наряд в придачу,
А в одеянье дурака
Узнает он наверняка
Толпы насмешки и побои:
Мол, коли шут - не лезь в герои!..
И ненаглядный мальчик мой
Сам в страхе кинется домой..."
Так поступить она решила
И в тот же вечер сыну сшила
Из мешковины балахон,
Подобье неких панталон
И туфли из телячьей кожи,
Что и на туфли не похожи,
Да с погремушками колпак,
Что скажешь? - вылитый дурак!..
В путь уходил он на рассвете.
"О мой единственный на свете, -
Сказала мать, прильнув к нему, -
В дороге трудно одному,
Но с темными людьми не знайся,
Коварных бродов опасайся,
Друзей фальшивых избегай,
А добрым людям помогай.
Коль старца мудрого ты встретишь,
Его с почтеньем поприветишь,
Он верный даст тебе совет.
Внемли: в упрямстве толку нет!
А вспыхнет девичье сердечко,
Возьми заветное колечко,
Но обижать ее не смей.
Не оскверни души своей
Поступком, помыслом греховным.
Бог не простит таких грехов нам.
И навсегда запомни, сын:
Похитил гордый Леелин
Два княжества твоих великих.
Виновен он в бесчинствах диких:
Убит отважный Туркентальс,[51]
Горит Валезия, Норгальс[52]
Войсками вражьими захвачен.
Сей счет кровавый не оплачен,
И в рабстве стонет твой народ
Под гнетом пришлых воевод!.."
Воскликнул мальчик, не робея:
"Копьем своим клянусь тебе я
Врагу пощады не давать,
Коль доведется воевать!.."
Едва за дымкою тумана
Он скрылся хмурым этим днем,
Как в материнском сердце рана
Смертельным вспыхнула огнем.
И, словно в сердце сталь вонзая,
Ее пронзила боль сквозная,
В груди дыханье заперла.
И Герцелойда умерла,
Страдая без родного чада.
Любовь спасла ее от ада.
И пусть посмертная хвала
Сей образ светлый окружает
И Герцелойду провожает
Наш вздох: "Ты матерью была!.."
. . . . . . . . .
А мальчик, волею небес,
Въезжает в Бразельянский лес.[53]
Он у ручья остановился,
Который черной змейкой вился.
Не то что конь - петух и тот
Такой ручей перешагнет.
Но мальчик слыхивал, что в воду
Опасно лезть, не зная броду.
Иль не наказывала мать
Коварных бродов избегать,
Притом воды страшиться мутной?
И вот, усталый, бесприютный,
Весь день наш бедный дуралей
Искал водицы посветлей,
Покуда не увидел мели
И снова устремился к цели,
Как вдруг на правом берегу
Шатер приметил на лугу,
Богатым бархатом обшитый
Да кожаным чехлом покрытый,
Чтоб дождь сквозь крышу не проник...
Наш мальчик скачет напрямик
К шатру, где сладко, как богиня,
Спала младая герцогиня
Необычайной красоты.
Сон обвевал ее черты,
Но и во сне была она
Амуром вооружена:
Пылают знойные ланиты,
Уста ее полуоткрыты,
А зубки дивной белизны,
Как из жемчужин созданы.
(Ешутой[54] герцогиню звали...)
Меня, увы, не целовали
Столь бесподобные уста,
О чем тужу я неспроста...
Сползло соболье покрывало
И перси чуть приоткрывало.
Тут на ее руке кольцо
Увидел юный наш скиталец
И ухватил ее за палец,
Припомнив матери словцо
Насчет заветного колечка.
Ну, что за глупая овечка!..
Немалый вышел перепуг,
Когда она, очнувшись вдруг,
Узрела возмущенным взглядом
Сего юнца с собою рядом.
"Позвольте! Кто вы и откуда?!
Немедля прочь! Иль будет худо!
Гляжу, да вы и впрямь наглец!
Кто дал вам право, наконец,
Врываться к благородной даме?!
Да понимаете ль вы сами,
Что вы попали не туда?.."
Но глупый мальчик - вот беда! -
Не говоря дурного слова,
Над нею наклонился снова,
Ее в уста поцеловал,
С ее руки кольцо сорвал
И вдруг промолвил громогласно:
"Как быть? Я голоден ужасно!.."
"Ах, не меня ль вы съесть хотите?
У вас на это хватит прыти, -
Смеясь, воскликнула она. -
Но если вы не привереда,
У нас осталось от обеда
Немного хлеба и вина
И жареные куропатки...
Мы здесь, в лесу, живем в достатке.
Прошу вас оказать мне честь..."
И тут наш мальчик начал есть!..
Он ел так смачно, пил так жадно,
Проголодался он изрядно,
За кубком кубок осушал
И уходить не поспешал.
Хозяйка молвила в смущенье:
"Благодарю за посещенье,
Однако знайте, милый друг,
Вот-вот вернется мой супруг -
Орилус де Лаландер[55] смелый,
И коль вам жизнь не надоела,
Прошу кольцо мое вернуть
И поскорей собраться в путь".
Мальчишка дерзко рассмеялся:
"Вот уж кого не испугался!
Но если тень падет на вас,
Готов я скрыться хоть сейчас!.."
И он отвесил ей поклон
И с драгоценною добычей
Без дозволенья вышел вон
(Нарушив рыцарский обычай).
. . . . . . . .
Домой спешит Орилус важный,
Закончив ратные труды.
Вдруг незнакомые следы
На мураве он видит влажной...
В шатер вбегает к герцогине,
Кричит Орилус: "Черт возьми!
Клянусь, что нового ami[56]
Вы тайно привечали ныне!
О, сколь жестоко я наказан,
Хоть всей душой был к вам привязан,
Но, благородства не ценя,
Вы опозорили меня!
О, я с ума сойду от боли!
Мне ль выступать в постыдной роли
Обманутого дурака?!
Нет! Пусть скорей моя рука
По воле господа отсохнет,
Чем месть в груди моей заглохнет!.."
Она промолвила в ответ:
"Сколь горько слышать сей навет!
Всему виной - ваш нрав горячий!..
Какой-то дурень, шут бродячий,
В наряде явно шутовском,
Ко мне в шатер проник тайком
И, не сказавши ни словечка,
Сорвал с руки моей колечко.
Затем, немного закусив,
Сбежал виновник злоключенья
В своем дурацком облаченье.
Не скрою: мальчик был красив
И статен, Бог его помилуй..."
Воскликнул герцог с новой силой:
"Мне все понятно наконец!
Вскружил вам голову юнец!
Мое вы осквернили ложе!.."
Она промолвила: "О боже!
Ужель бродячему шуту
Свою отдам я чистоту?"
. . . . . . . .
. . . . . . . .
И герцог молвил герцогине:
"Вы преисполнены гордыни,
Но вашу спесь я поубавлю,
От воздыхателей избавлю,
И жить вы будете в беде,
На черством хлебе и воде!
Забыв любовные объятья,
Носите нищенские платья.
И в виде нищенки убогой
Вы на кобыле хромоногой
Поскачете за мною вслед!
И вам домой возврата нет,
Пока непрошеному гостю
Я не пересчитаю кости!.."
Благоразумию назло,
Он изрубил мечом седло,
Что в дни счастливые, бывало,
Коня Ешуты украшало...
И герцог рек: "Теперь - в погоню!
Я нечестивца урезоню!
Будь человек он иль дракон,
Зверь с огнедышащею пастью,
Я разорву его на части!"
Что ж. Слово герцога - закон...
И тут жена как зарыдает!
Не за себя она страдает;
Ей не себя - супруга жаль.
Ей тяжела его печаль.
Все претерпеть она готова
И даже рада умереть,
Чтоб ревностью жестокой впредь
Не мучить мужа дорогого!..
(И я с Ешуты грех снимаю,
Хотя прекрасно понимаю,
Что гнев всех женщин призову
На бедную свою главу.)
Меж тем, не зная ни о чем,
Герой спешит своим путем.
Кого в дороге он ни встретит,
С почтеньем юноша приветит:
"Моя возлюбленная мать
Мне так велела поступать!.."
В своем неведенье счастливом
Он скачет над крутым обрывом.
Вдруг женский голос слышит он.
Не голос, нет! Протяжный стон,
Вопль ужаса невероятный,
Плач о потере безвозвратной...
Сигуна[57] - то она была, -
Полубезумная, рвала
Свои распущенные косы...
Здесь содрогнулись бы утесы:
В ее объятьях труп лежал.
А безутешный голос звал:
"Мой князь! Мой Шионатуландер![58]
Свою Сигуну ты забыл!.."
"Кто друга вашего убил?"
"Орилус! Герцог де Лаландер!.."
Он молвил: "Да хранит вас Бог!
Но чем, скажите, я бы мог
Помочь ужаснейшему горю?
Хотите, я коня пришпорю
И, где б то ни было, найду
Того, кто вам принес беду,
Чтоб с ним сразиться в поединке?
Не мне ль приказывала мать
В несчастье людям помогать
И чутким быть к любой слезинке?.."
. . . . . . . . .
Она сказала: "Мальчик мой,
Сколь дорог мне твой нрав прямой!
В себе соединяешь ты
Всю кротость детской доброты
С порывами бойца святыми!
Так назови свое мне имя,
Чтоб пожелать тебе удачи!.."
На это юноша сказал:
"Bon fils, cher fils, beau fils"... Иначе
Меня никто не называл".
Сигуна сразу поняла,
Кого судьба к ней привела:
То имя было ей знакомо...
И все же наступает срок,
Чтобы с последующих строк
Горой наш звался по-иному...
"Твое прозванье - Парцифаль![59]
Оно в веках тебя прославит:
Насквозь врага пронзает сталь,
Насквозь любовь сердца буравит.
Узнай, потомок королей,
Что сердце матери твоей
Любовь к тебе избороздила.
Ах, так судьба определила,
Чтобы родитель твой - король
Принес отчаянье и боль
Ее душе, безмерно кроткой.
Без хвастовства тебе скажу:
Была мне Герцелойда теткой...
Отец твой - родом из Анжу,
Мать - валезийская испанка -
Тебе однажды жизнь дала
В прекраснейшем Конвалуа...
Но ведома ль тебе изнанка
Роскошной жизни королей:
Коварство, зависть - смерти злей.
Властитель славного Норгальса,
Узнай, что верный твой вассал -
Князь Шионатуландер пал
При обороне Кингривальса[60] -
Твоей столицы, где народ
Лишь твоего прихода ждет.
Два злобных рыцаря, два брата,
Жрецы насилья и разврата,
Тебе грозят... Из них один -
Надменный рыцарь Леелин,
Другой - Орилус знаменитый...
Здесь пред тобою - князь убитый.
Копьем Орилуса пронзен,
Ах, он при жизни был казнен
Моей холодностью чрезмерной.
Он нам обоим друг был верный.
Погиб он ради нас двоих...
Прости, несчастный мой жених!
Сколь рано ты со мной расстался!
Мне в женихи мертвец достался!
Самой мне умереть пора!.."
"О драгоценная сестра, -
Воскликнул мальчик потрясенный, -
Клянусь норгальскою короной,
Что заодно с тобой скорблю!
Я негодяев истреблю!
Они заплатят головою
За твой неутолимый плач!..
(Он был так молод, так горяч,
В нем чувство зрело боевое!)
Скажи мне, как найти их след?.."
Но, опасаясь новых бед,
Сигуна мальчика послала
На запад, а не на восток!,
Где средь нехоженых дорог
Его бы смерть подстерегала.
По направленью на Бретань
Дорогой едет он мощеной.
Кругом - народ, куда ни глянь.
Купец и рыцарь, пеший, конный
Навстречу юноше спешат.
Он каждого приветить рад,
По материнскому совету
Стремясь душой к добру и свету...
Но вот и вечер наступил.
Наш мальчик выбился из сил.
Вдруг рядом хижину он видит.
Неужто мальчика обидит
Живущий в хижине рыбак?
Скажите, разве не пустяк -
Порой ненастною, вечерней,
Впустить озябшего в свой дом?..
Но никогда мы не поймем
Жестоких нравов подлой черни!..
Рыбак кричит ему в ответ:
"Жди год, жди два, жди тридцать лет, -
Здесь не пожрешь на даровщину!
Уж не тебя ли, дурачину,
Я должен потчевать винишком?
Иль враг я собственным детишкам?
Весь век живя своим трудом,
Мы никому не подаем...
Но кто мне денежек подкинет,
Как лучший друг, мной будет принят.
Ну, доставай свой кошелек!.."
И тут наш юноша извлек
Кольцо божественной Ешуты.
Крестьянин ахнул: "Фу-ты ну-ты!"
И, весь дрожа, заговорил:
"Ах, чудо-мальчик! Как ты мил!
Вот уж красавец так красавец, -
Мечта прелестнейших красавиц,
Мой дом открыт тебе всегда!
Питье найдется и еда,
Перинка мягкая из пуха!..
А ну, готовь постель, старуха!.."
Наш друг сказал: "Я не шучу,
Тебе я щедро заплачу,
Уж больно есть и пить хочу я
И у тебя переночую.
А завтра, рано поутру,
Ты мне к Артурову двору
Дорогу верную покажешь".
"Все будет так, как ты прикажешь, -
Сказал рыбак. - Уж как-нибудь
Мне хорошо известен путь
К дворцу великого Артура...
Твой гордый взгляд, твоя фигура,
Речь, благородна и смела,
Как раз - для Круглого стола..."
И вот, часу примерно в пятом,
Наш мальчик, вместе с провожатым,
Спешит к Артуру во дворец...
Гартман фон Ауэ,[61] ты, певец,
Гиневре[62] верный и Артуру,
Прошу тебя: не вздумай сдуру
Обидеть друга моего!
Зря выражает торжество
Твоя ехидная улыбка.
Мой друг - не арфа и не скрипка,
Чтобы могли играть на нем!
Эй, Гартман! Не шути с огнем!
Не то я сам твою Эниту[63]
И мать Эниты - Карснафиту[64]
При людях насмех подниму!
Хоть и слыву я острословом,
Но ранить друга острым словом
Я не позволю никому!..
Но вот они въезжают в Нантес.[65]
Рыбак сказал: "Вы тут останьтесь,
А мне - я сам тому не рад -
Никак нельзя в престольный град.
Того закон не дозволяет.
По шее страж накостыляет
Иль кто другой намнет бока,
Едва увидит мужика.
Что ж... Ворочусь к своей хозяйке..."
Так скрылся с глаз простолюдин,
А бедный юноша, один,
Рысцой поехал вдоль лужайки.
Дворцовых нравов он не знал,
Галантным не был кавалером,
И Карвеналь[66] не обучал
Его изысканным манерам.
Одежд он пышных не носил,
Не слыл любимчиком удачи
И в шутовском плаще трусил
На неуклюжей, тощей кляче.
(Да, не таким когда-то в свет
Вступал могучий Гамурет.)
Вдруг рыцарь перед ним возник,
Сияя, словно месяц ясный.
То был - скажу вам - Итер Красный,[67]
Один из доблестных владык...
Явился он в доспехах алых,
На рыже-огненном коне.
Глаза горят. Лицо в огне.
Шишак - в рубинах и в кораллах.
Великолепный плащ на нем
Багровым светится огнем.
Как кровь, красно его копье.
Меч красной краскою покрашен
(Белеет только лезвие).
Прекрасен облик. Взор бесстрашен.
Что жаркий пламень, кудри рыжи...
Подъехав к юноше поближе,
Он на почтительный поклон
Поклоном дружеским ответил.
И тут, немало изумлен,
Наш путешественник приметил
В руке у рыцаря бокал,
Что красным золотом сверкал...
Неужто с Круглого стола
Рука предерзкая взяла
Бокал, украшенный портретом,
Пылавший ярко-красным цветом?
И рыцарь молвит: "Друг мой юный,
Видать, обласкан ты Фортуной
И самой чистою из жен
Для славных подвигов рожден.
О, как же ты красив и статен!
Ты будешь славен, будешь знатен,
Ты создан волею творца,
Чтоб, ранив женские сердца,
Их дивным исцелять бальзамом
В служении прекрасным дамам.
Любовь бурлит в крови твоей.
Сейчас ты въедешь в город сей
И явишься к Артуру вскоре...
Увы, я нахожусь с ним в ссоре:
Земля захвачена моя.
Так доложи ему, что я,
Его двоюродный племянник,
Судьбой обиженный изгнанник,
Готов к последнему суду.
Скажи, что я турнира жду,
Где будет назван победитель.
Нет, я не вор, не похититель
И не какой-нибудь беглец.
Придя к Артуру во дворец,
Схватил я этот кубок дядин.
Поверь, он не был мной украден.
Я этот кубок взял в залог,
Покуда не вернут мне землю.
Я приговор любой приемлю.
Но знай, - тому свидетель Бог! -
Гиневре милой - о, проклятье! -
Случайно пролил я на платье
Из кубка красное вино...
Там было рыцарей полно,
И все, кто находились в зале,
Позор мой страшный наблюдали.
Вот чем душа уязвлена!..
Коль на меня обозлена
Прекраснейшая королева,
Скажи: нет повода для гнева.
Ее обидеть не хотел
Тот, чей столь горестен удел...
И все ж одно мне непонятно:
Ужели кубок свой обратно
Артур не хочет получить?
Так из чего ж он станет пить?
Неужто и на самом деле
Мужи Артура оробели
И не решаются со мной
Вступить сегодня в смертный бой
Во имя возвращенья кубка?
Мне тягостна сия уступка!.."
Узнав об этом приключенье,
Тотчас исполнить порученье
Наш добрый юноша решил
И въехать в город поспешил,
Чтоб встретиться с Великим Мужем...
За незнакомцем неуклюжим,
Крича, бежала детвора.
Почти из каждого двора
Народ валил на площадь валом,
Смеясь над бедным нашим малым.
Он сквозь толпу едва пробился.
Но тут пред мальчиком явился
Красавец юный - Иванет.[68]
"Господь храни вас много лет!
Мне матушка моя велела
Любое доблестное дело
Таким приветом начинать.
Я рыцарем желаю стать
И только этим озабочен!
Поэтому прошу вас очень
Скорей кого-нибудь найти,
Кто б мог меня произвести
Немедля в рыцарское званье...
Как мне проникнуть в это зданье,
К героям Круглого стола?
Скажите, вы из их числа?.."
Рек Иванет: "А ну, идем.
Сейчас мы, друг, с тобой найдем,
Кого ты ищешь не напрасно!"
И в зал, разубранный прекрасно,
Они вступили... За столом -
Гиневра рядом с королем
Средь знатных рыцарей сидела.
Наш мальчик, преступив порог,
Воскликнул: "Да хранит вас Бог!
Так матушка моя велела
Приветить старших всякий раз...
Но все же: кто король средь вас?
Я доложить ему обязан,
Поскольку честным словом связан,
О бедном рыцаре одном.
Он взял у вас бокал с вином
И был бы рад любой расплате.
В турнир мечтает он вступить,
Свои владенья возвратить, -
Хотя без умысла на платье
Гиневре он вино плеснул:
Он сам мне в этом присягнул,
Во всем доверившись, как другу...
Когда бы мне его кольчугу
Король великий подарил,
Я вас бы век благодарил!.."
. . . . . . . . .
Взглянув на юного глупца,
Король Артур, добрей отца,
Сказал: "Мой мальчик, я уверен,
Что ты героем стать намерен.
Мне по душе твой пылкий нрав.
Свою отвагу доказав,
Ты будешь рыцарем могучим.
Но мы сперва тебя научим
Любовь и Славу добывать...
Ну, а пока - не унывать!.."
Тут наш герой как разозлится:
"Ученье это год продлится!
А между тем для ратных дел
Я, говорят, давно созрел!"
Король смеется: "Не тревожься!
Ты, милый друг, всего добьешься...
Сама судьба к тебе добра.
Но потерпи хоть до утра -
И ты получишь снаряженье..."
"Как так?! - воскликнул в раздраженье
Мальчишка, выпятивши грудь. -
Не нищий я какой-нибудь,
Чтобы просить о подаянье.
Я только в красном одеянье
Хочу ходить, как рыцарь тот,
Что ожидает у ворот
Во всей своей красе и блеске...
А на обычные железки
Мне - слышите ли? - наплевать!
Моя возлюбленная мать
Мне и без вас подарит латы.
Мы с ней достаточно богаты:
Небось не нищенка она,
А королевская жена!"
Король ответил: "Ты не знаешь,
На чей ты панцирь посягаешь.
Ах, Красный Итер! Это он,
Кем я столь тяжко оскорблен.
Не я его владенья занял,
А он меня жестоко ранил,
Копьем вражды и клеветы
Пронзив кольчугу доброты.
О дерзкий, о строптивый витязь!"
"И вы, король, его боитесь,
Не смея у него забрать,
Что вам должно принадлежать?!"
Кей-сенешаль[69] шепнул Артуру:
"Клянусь, с него он спустит шкуру!..
Мальчишка так и рвется в бой.
Приемлем тут исход любой:
Удачей дело обернется -
Глядишь, и кубок к нам вернется,
А если Итер победит,
То нас никто не пристыдит:
Ведь мальчик не из вашей свиты,
Он не просил у вас защиты,
Не вашим он снабжен мечом,
И мы, выходит, ни при чем!.."
Король сказал: "Пожалуй, верно,
Что этот мальчик храбр безмерно.
Но я за жизнь его страшусь
И с неохотой соглашусь
Его подвергнуть испытанью..."
И вот к желанному ристанью
Готовится наш юный друг...
Толпятся рыцари вокруг,
Ему давая наставленья.
Зеваки праздные галдят.
Из окон женщины глядят,
Как в дни большого представленья.
Меж тем как молодой и старый
К дворцу спешат со всех сторон,
Вдвоем выходят на балкон
Гиневра с гордой Куневарой,[70]
Которая дала обет
До самой смерти не смеяться,
Коли не сможет повстречаться
С героем, что на целый свет
Себя прославит в ратном деле...
Но лишь глаза ее узрели
Мальчишку с дротиком в руке,
В смешном, дурацком колпаке
И в несуразном балахоне,
Как тут же, стоя на балконе,
Веселым смехом залилась
Она, которая клялась
Держаться строгого обета...
Кей-сенешаль, увидев это,
Схватил красавицу за косу:
"Такая честь - молокососу?!
Да это ж - рыцарству позор!.."
И вдруг молчальник Антанор,
Тот, что связал себя обетом,
Поклявшись перед целым светом,
Вовек не раскрывать свои рот,
Покуда смех не разберет
Прелестнейшую Куневару,
Подпрыгнув, словно от удара,
Вскричал: "Запомни, сенешаль,
Ты не уйдешь от страшной кары!
Два брата есть у Куневары!
(Все это слышит Парцифаль.)
Лаландер вместе с Леелином,
Как должно истинным мужчинам,
Тебе отплатят за сестру!.."
"Я в порошок тебя сотру!" -
Воскликнул Кей... Набравшись духу,
Он Антанору оплеуху
Влепил, нисколько не стыдясь
Свидетелей постыдной сцены...
(Мы распознаем постепенно
Разрозненных событий связь...)
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
Меж тем у городских ворот
Ждет поединка Итер Красный,
Еще не зная, сколь ужасный
Вдруг дело примет оборот.
Не видно рыцарей покуда...
Но что такое? Что за чудо?
Взамен достойного бойца
Того зеленого юнца
Он замечает в отдаленье -
И скрыть не может удивленья...
. . . . . . . . .
И вот промолвил Парцифаль:
"Ах, славный рыцарь, мне вас жаль.
Готов поклясться небесами:
Никто не смеет драться с вами,
Возможно, за нехваткой сил.
Я их уламывал, просил,
Все говорил, что вы велели:
Насчет злосчастного вина
И что не ваша в том вина,
Что вы обидеть не хотели
Гиневру дерзостным поступком
(Я рассказал про случай с кубком), -
Все тщетно... Отменен турнир.
Артур предпочитает мир.
Притом - отнюдь не для потехи -
Он ваши дарит мне доспехи.
Как эти латы я надену,
Так стану рыцарем мгновенно...
Поторопитесь! Я спешу
И вас покорнейше прошу
Отдать мне ваше снаряженье,
Здесь неуместны возраженья!.."
"Ах, вот о чем Артур хлопочет!
Скажи, в придачу он не хочет
Тебе и жизнь мою отдать?
И все ж придется подождать.
Оставь напрасную надежду
И береги свою одежду:
Такой наряд как раз к лицу
Столь безрассудному глупцу!"
. . . . . . . . .
Воскликнул Гамуретов сын:
"Не ты ли - злобный Леелин?
Мне мать однажды говорила,
Что наши земли разорила
Рать беспощадная твоя.
А ну, меня попробуй тронь-ка!.."
Тогда тупым концом копья
Князь дурачка толкнул легонько
(Мальчишке не желая зла,
А так, чтоб даром не хвалился)...
Наш дуралей с коня свалился,
Из носа кровь ручьем текла...
Что стало дальше с глупым малым?..
Охвачен гневом небывалым,
Он в тот же миг поднялся вновь,
Рукою утирая кровь,
И дротик свой метнул столь метко,
Что в глаз противнику попал.
И рыцарь на землю упал,
Как с древа срезанная ветка.
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
Да, смертным холодом сковало
Героя павшего уста...
Итак, сбылась твоя мечта!
Сними с убитого забрало
И латы красные его,
Не опасаясь ничего.
И меч возьми, и драгоценный
Шлем с этой бедной головы:
В нем не нуждается - увы -
Кукумберландец убиенный.
Чего ж ты медлишь, Парцифаль?
Ужель гнетет тебя печаль?
Неужто, выиграв сраженье,
Ты взять не хочешь снаряженье
Тобой убитого бойца?
Или страшишься мертвеца
Ты, славный отпрыск Гамурета?
Иль навыка не приобрел?..
"Сильнейшего ты поборол! -
Раздался голос Иванета. -
Здесь все тебе принадлежит:
Его копье, и меч, и щит,
И этот конь, и эти латы!.."
Он обнял юношу, как брата,
И снаряженье снял тотчас -
От наколенников до шлема -
С того, чей гордый дух угас
И чьи уста навеки немы.
(Пусть безутешных женщин стон
К нам долетит со всех сторон...)
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
"Теперь снимай свою хламиду! -
Промолвил юный Иванет. -
Ты не по-рыцарски одет
И просто шут бродячий с виду!.."
Наш мальчик не без огорченья
Внимал словам нравоученья:
"Одежду, что дала мне мать,
Я и не думаю снимать!
Доспехов мне любых дороже -
Пусть что угодно говорят -
Дурацкий, ветхий сей наряд
И туфли из телячьей кожи!.."
И Парцифаль надел впервые
Стальные латы боевые,
Сей символ доблести мужской,
Поверх одежды шутовской.
Затем уселся он картинно
На благородного коня
(О, несравненная картина!)
И молвил: "Выслушай меня,
Друг Иванет. Сейчас свершилось
Все то, что мне сыздетства снилось:
Долг рыцаря исполнен мной.
Но - господи! - какой ценой!..
Артуру доброму с приветом
Вручи украшенный портретом
Сей драгоценнейший бокал.
Скажи: не славы я искал.
Иные чувства - честь и вера -
Мою обуревали грудь.
Но заклинаю: не забудь
Злодейских козней лицемера!
Да внемлет жалобе моей
Светлейший среди королей,
И не избегнет страшной кары
Обидчик бедной Куневары.
Поверь: ее внезапный смех
Мне как бы предвещал успех.
Зачем же царедворец дерзкий
Свершил поступок свой премерзкий?
За что презренный этот пес
Удар невинному нанес?
(Я разумею Антанора...)
Не знаю, скоро иль не скоро,
Но отомщение грядет.
Всему на свете свой черед...
Однако мне пора в дорогу.
Прощай. Господь тебя храни!.."
И на прощание они
Смиренно помолились Богу.
. . . . . . . . .
Где Парцифаль? Простыл и след.
Уже он скрылся за горою...
А тело павшего героя
Покрыл цветами Иванет,
И по законам здешних мест
Соорудить решил он крест,
Всем видимый издалека:
Злосчастный дротик Парцифаля
И поперечная доска
Сей скорбный крест изображали...
Он в Нантес возвратился вскоре.
Король Артур в великом горе
Воспринял юноши доклад.
Рыдали дружно стар и млад,
И всех окутал мрак могильный...
Господь, помилуй и прости!..
Артур велел перенести
Убитого в свой склеп фамильный.
И сам, как говорит преданье,
Присутствовал при отпеванье...
. . . . . . . . .
Должно быть, Итеру назло,
И впрямь затмение нашло
На молодого Парцифаля.
Иначе, думаю, едва ли
Ввязался б он в столь дикий спор,
А Итер жил бы до сих пор.
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
Наш глупый мальчик в это время
Стремится вдаль своим путем.
Он не жалеет ни о чем.
Его не давит скорби бремя.
Кастильский конь его удал,
Испытан в зное он и в стуже,
Необычайно резв к тому же...
На третьи сутки увидал
Наш дурень крепостные башни:
"Ужель на королевской пашне
Такие крепости растут?
И для чего их сеют тут?.."
Вопрос был глуп, смешон, наивен,
Но дивный град был вправду дивен:
Там башни гордые росли,
Казалось, прямо из земли.
Князь Гурнеманц[71] сим градом правил.
Вершитель многих громких дел,
Под сенью липы он сидел
И вдаль суровый взгляд уставил.
Вдруг видит: всадник перед ним,
Весьма похожий на ребенка.
"Будь, старче, Господом храним! -
Сей незнакомец крикнул звонко. -
Моя возлюбленная мать
Мне старших привечать велела
И ради праведного дела
Советы их перенимать".
"Что ж, - князь промолвил. - В добрый час!
Ты здесь желанный гость у нас.
В какое ни войдешь жилище -
Ни в чем тебе отказа нет.
Но, думаю, мужской совет
Тебе всего нужней, дружище!..
Притом, надеюсь, мой урок
Ты не воспримешь как упрек..."
И в тот же миг с его ладони
Взмыл, колокольчиком трезвоня,
Ученый сокол, устремясь
В столицу, коей правил князь.
И, внемля дивному посланцу,
Сбежались к князю Гурнеманцу
Его покорные пажи.
"Князь! Что угодно, прикажи!"
И слышат княжеское слово:
"Примите гостя дорогого.
Его ко мне введите в дом,
Где позаботятся о нем!.."
Немедля к городским воротам
Мальчишку глупого с почетом
Сопроводил военный строй.
Так что ж он сделал, наш герой,
Прибывши к месту назначенья?
Не обошлось без приключенья...
Ему стараются помочь
Сойти с коня, а он им: "Прочь!
Я, ставши рыцарем законным,
Обязан оставаться конным.
С коня не смеет рыцарь слезть,
Иначе он утратит честь...
Но матушка моя велела
От всей души приветить вас..."
(Толпа вокруг остолбенела:
Где парень разум порастряс?)
Но снять пора бы снаряженье...
В ответ тотчас же - возраженье:
"Нет! Я свой панцирь не сниму!"
"Что с вами, рыцарь? Почему?"
Когда ж его уговорили,
Под красным панцирем открыли
Шута бродячего наряд...
. . . . . . . . .
Князь, воротясь в столичный град,
Велел пришельца вымыть в бане.
Э! Гость-то прямо с поля брани:
Кровоподтек, два синяка...
И вот по приказанью князя
Бинтом с целительною мазью
Перевязали бедняка...
Однако же пора обедать.
"Чего изволите отведать?.."
Тут гость за стол без споров сел:
Он ведь с тех пор не пил, не ел,
Как в доме рыбака скрывался.
Теперь он до еды дорвался.
Ужасный голод утолял,
А князь ему все подбавлял -
Вино да жирное жаркое...
"Друг, вы нуждаетесь в покое, -
Промолвил князь. - Хотите спать?"
"Моя возлюбленная мать, -
Сказал юнец опять некстати, -
Поди, давным-давно в кровати".
Князь усмехнулся: да, простак...
И молвил: "Спите, коли так".
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
До полдня крепко спал наш соня,
Затем протер глаза спросонья,
Вскочил, увидел пред собой
На дивной ткани голубой
(Знак величайшего приятья) -
Подаренное князем платье:
То бишь, камзол расцветки алой,
Пошитый с роскошью немалой,
Штаны, а также пояс к ним
С отливом красно-золотым
И чудо-плащ, снегов белей,
С отделкою из соболей...
Восстав с постели, гость умылся,
В наряд свой новый облачился,
Всех живших в крепости смутив:
Он был воистину красив!
Тут вышел князь. "Ну, как вы спали?
Я видел, вы вчера устали.
Однако нам пора пойти
Молитву Богу вознести".
И князь в часовню с гостем входит,
Где очи к небесам возводит
Служитель божий - капеллан...
С тех пор молитвы христиан
И христианские обряды
Герой усвоил навсегда,
О чем мы вам поведать рады...
Меж тем роскошная еда
И дорогие вина ждали
Прибывшего в дубовом зале...
. . . . . . . .
Во время трапезы старик
Спросил мальчишку напрямик,
Кто он таков, откуда родом,
Каким владеет он доходом.
И Парцифаль ему, конечно,
Все рассказал чистосердечно:
О Герцелойде и родной
Далекой стороне лесной.
Не позабыл и той минуты,
Когда он взял кольцо Ешуты,
Сигуну вспомнил, а потом,
Как он за Круглым был столом
У короля Артура в Нанте,
И под конец не умолчал
О воинском своем таланте:
О том, как Красный Итер пал...
И князь при этом прослезился.
Он гостя в сторону отвел
И рек: "Столь дивно ты расцвел,
Сколь и чудесно ты родился!
Ты славным рыцарем растешь
Под знаком божьей благодати,
Но иногда ты, рыцарь, все ж
Глупее малого дитяти.
Чти память матери, но, боже,
Мужчине, рыцарю, негоже
На каждом слове вспоминать,
Чему его учила мать.
Нет, до своих последних дней
Ты думай с трепетом о ней,
Но этот трепет спрячь глубоко,
Иначе высмеет жестоко
Тебя презренная толпа,
Что беспощадна и тупа..."
И мальчик понял: старец прав.
А тот, немного переждав,
Свою продолжил дальше речь:
"Стремись священный стыд сберечь,
Знай: без священного стыда
Душа - как птица без гнезда,
Лишенная к тому же крыл..."
И далее проговорил:
"Будь милосерд и справедлив,
К чужим ошибкам терпелив
И помни всюду и везде:
Не оставляй людей в беде.
Спеши, спеши на помощь к ним,
К тем, кто обижен и гоним,
Навек спознавшись с состраданьем,
Как с первым рыцарским даяньем...
Господне ждет благодаренье,
Кто воспитал в себе смиренье!..
Умерен будь! Сколь славен тот,
Кто и не скряга и не мот!..
С вопросами соваться бойся,
А вопрошающим - откройся.
При этом никогда не ври:
Спросили - правду говори!..
Вступая в бой, сомкни, мой милый,
Великодушье с твердой силой!..
Не смей, коль совесть дорога,
Топтать лежачего врага,
И если он тебе сдается,
То и живым пусть остается!
Ему поверив на слово,
Ты отпусти несчастного!..
Поверженных не обижай!..
Чужие нравы уважай!
Учись, мой рыцарь, с юных лет
Блюсти дворцовый этикет,
А также рыцарский устав!..
Вернувшись с боя, панцирь сняв,
Умойся с тщанием, чтоб грязь
От ржавчины не завелась!..
Прекрасным женщинам служи!..
Любя, в любви убойся лжи!.."
С волненьем Парцифаль внимал
И молча, молча вспоминал
Мать, о которой на чужбине
Вслух говорить не мог отныне!..
. . . . . . . . .
Затем отвесил старцу он
В знак благодарности поклон:
Урок был добрый им получен...
Рек Гурнеманц: "Ты неразлучен,
Сдается мне, с копьем своим?
Но как же ты владеешь им?
А щит как держишь? Нет, по мне,
Висел бы он лучше на стене!"
И старый князь воскликнул: "Ну-ка!
Сейчас поймешь ты, что есть - наука!
На плац! За мной! Сзывайте всех!
Вперед! Борись за свой успех!.."
. . . . . . . . . .
Наш Парцифаль сражался браво:
Колол налево и направо.
В нем, чья рука копье метала,
Кровь Гамурета всклокотала,
И признан был в конце концов
Он самым сильным средь бойцов.
. . . . . . . . . .
И люди на него глядели.
И вот уже в толпе галдели,
Что рыцарь, посетивший их,
И есть желаннейший жених...
Заметим: дочь была у старца.
Сия жемчужина Грагарца,
Как майский день, нежна была.
Увы! Одна она росла.
Ее три брата в битвах пали.[72]
Красавицу Лиасой звали...
. . . . . . . . . .
В Грагарце славном, в самом деле,
Наш странник прожил две недели.
Как бедную Лиасу жаль!
Ее любимый Парцифаль
В Грагарце с нею не останется,
Он к новым похожденьям тянется,
К неведомым событьям.
Супругами не быть им!
Он ощущает странный зов,
Идущий прямо с облаков,
Зов, полный обещанья...
Так пробил час прощанья.
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
О, горемычная судьбина!
И Гурнеманц, свой рок кляня,
Воскликнул: "Знай, сегодня я
Четвертого теряю сына!.."
. . . . . . . . . .
Но Парцифаль сказал: "Лиаса,
Не плачь и жди иного часа,
И коль того захочет рок,
Я вновь вступлю на сей порог,
Но не с поникшей головою,
А рыцарства всего главою!
Я имя господа прославлю,
Христово рыцарство возглавлю,
И лишь тогда на тебе женюсь,
Если таким я сюда вернусь!.."
...Князь обнял дорогого гостя,
И слезы полились из глаз:
"В четвертый раз бросаю кость я,
Чтоб проиграть в четвертый раз!.."

IV

И дальше скачет Парцифаль,
На душе его печаль, -
Пусть добрый им урок получен,
Пусть правилам рыцарским он обучен,
Грызет и жмет его тоска,
Земная ширь ему узка,
А узкое широким кажется...
Одно с другим у него не вяжется.
Как все черно, серо вокруг! -
Меж тем пред ним зеленый луг.
В свой красный панцирь он одет,
Однако видит белый цвет
Заместо красного: то разум
Находится в разладе с глазом.
Сейчас герою моему
Все в целом мире ни к чему.
Любовь его томит, и в этом,
Бесспорно, схож он с Гамуретом...
Не зная сам, куда он едет,
Одним живет, одним он бредит -
Своею златовласой,
Прекрасною Лиасой...
Сквозь чащу путь его пролег.
Спасибо, конь хоть быстроног
И, видно, так дорогу чует,
Что здесь, в лесу, не заночует
Седок, покинувший Грагарц...
. . . . . . . . . .
И под вечер в страну Бробарц[73]
Въезжает рыцарь благородный.
Там, над рекою полноводной,
Встал град престольный Пельрапер.[74]
(Покойный ныне Тампентер[75]
Был королем весьма достойным.
Вослед за тем как умер он,
Вступила дочь его на трон,
Оставленный отцом покойным...)
Переполох в престольном граде:
Враги теснят, народ в осаде,
Притом - еще одна беда:
Так поднялась в реке вода,
Что всех погубит наводненье.
Надежда лишь на провиденье.
Молясь спасителю Христу,
Вскачь по висячему мосту
Герой спешит, ведомый роком,
Над взбаламученным потоком...
Вода, ярясь, как зверь, рычала,
Шальная буря мост качала,
И он на самом деле
Напоминал качели -
Знакомый всем предмет игры
Неугомонной детворы,
Летящий вниз, летящий вверх...
Но этот мост был слишком ветх,
И слишком стар, сплетен из веток,
И создан вовсе не для деток...
Да, бушевал и выл поток,
Но стольный град уж недалек,
И над пучиной буйных вод
Герой наш движется вперед
К правобережным скалам,
Исхлестан ветром шалым...
Но вдруг он видит незнакомых
Бойцов в привязанных шеломах,
Числом примерно в шестьдесят.
"Эй! Стой! - кричат. - Нельзя! Назад!"
Приняв за короля Кламида[76]
Героя нашего, что с вида
И впрямь казался королем...
Крик. Лязг мечей. И тут с конем
Случилось нечто. Все видали:
Уперся конь, ни шагу дале.
Дрожа, ушами он прядает,
Храпит, копытом об земь бьет...
Тут Парцифаль с коня слезает
И под уздцы его ведет...
Охрану словно бы стряхнуло!
Изрядно воинство струхнуло,
Решив: король непобедим,
Уж верно, рать идет за ним.
(Сие смекнул начальник стражи
И - в город! Стражники - туда же!..)
Так Парцифаль защитный вал
Благополучно миновал.
Вот он в железные ворота
Стучит, гремя дверным кольцом:
"Открой!.." С испуганным лицом
В оконце появился кто-то.
И девушка, тонка, бела,
Словами за сердце хватает:
"Коль нам желаете вы зла,
Нам и без вас его хватает!"
И Парцифаль вскричал в ответ:
"Желаю зла?! Поверьте - нет!
Своими докажу делами,
Что всей душой жалею вас,
А также то, что здесь, сейчас,
Слуга ваш верный перед вами!.."
Речь незнакомца услыхав,
Бежит привратница стремглав
К королеве во дворец
Поведать, что настал конец
Их бедам и невзгодам
С чудесного юнца приходом -
Венцом Христовой доброты...
И вот ворота отперты,
И в город Парцифаль въезжает...
. . . . . . . . .
Юное сердце его поражает
Вид этих улиц, этих лиц.
Здесь нет страданиям границ...
Взвалив оружие на спины,
Бредут усталые мужчины,
Защитники родной страны.
Их жены, словно смерть, бледны
И малые их дети тают...
Людей от голода шатает:
Все перерезаны пути,
И крошки хлеба не найти.
И нет ни мяса там, ни сыра.
(Губами, что не знают жира,
На чаше с влагой никогда
Вы не оставите следа...)
О, эти немощные рты!
О, втянутые животы!
О, женщин высохшие груди!
Какую муку терпят люди!..
О, желтая на лицах кожа
(Что на мадьярскую похожа[77])!
О, складки скорбные морщин!..
И женщин жаль... И жаль мужчин...
. . . . . . . . .
Но я-то что о них радею?
В том доме, коим я владею,
Где я хозяином зовусь,
Где, не спросясь, за стол сажусь,
Мышам приходится несладко.
На что их воровская хватка,
И ловкость, и проворство их,
Коль пусто в наших кладовых
И поживиться нечем?.. Я же,
Хоть не кормлюсь посредством кражи
И в кухню запросто вхожу,
Сам иногда не нахожу
Чего-либо съестного.
И в том даю вам слово,
Что часто голодает, ах...
Кто?.. Я! Вольфрам фон Эшенбах!
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
И так прознали жители
О молодом воителе,
Который прибыл в город к ним,
Ниспослан господом самим
И вновь надежда ожила
В них, чья судьба столь тяжела...
. . . . . . . . .
С большими почестями он
Был к королеве приведен,
К прекраснейшей Кондвирамур...[78]
Возвышеннейшая из натур,
Она, безмерно справедлива,
Была божественно красива,
Столь величава, столь мила -
Изольд[79] обеих превзошла,
Столь красотою знаменита,
Что Куневара и Энита,
И все красавицы земли
С ней состязаться не могли...
На рыцаря она взглянула,
Ему приветственно кивнула,
А тот, застыв, молчит... Она
Удивлена,уязвлена.
Ее смущенью нет предела.
"Ужель свое свершили дело
Злосчастный голод и усталость?
И ничего уж не осталось
От прежней красоты моей?..
Мертвы ланиты без румянца..."
Слова запомнив Гурнеманца,
Молчит наш рыцарь перед ней.
(Нам с вами, стало быть, известно:
Герой решил не забывать
Совет, что рыцарю невместно
Вопросы первым задавать...
Итак, понявши, в чем причина,
К рассказу вновь перехожу...)
Сопровождали госпожу
Два седовласых паладина...
. . . . . . . . .
Она подумала: "Ну, что ж,
Ты вправду молод и хорош,
Однако все молчать изволишь.
Молчи... Но ты здесь гость всего лишь,
А я хозяйка. Значит, я,
Обычай рыцарский храня,
Тебе свою оказываю милость,
В уста тебя поцеловав,
В сознанье королевских прав..."
И как ей вздумалось, так и случилось.
Затем промолвила она:
"Мой рыцарь, я спросить должна:
Откуда прибыли, и кто вы,
И нам ли вы служить готовы?.."
"Владычица, еще сегодня
С тем, кто всех в мире благородней,
Я распрощался... Доложу,
Что из Грагарца путь держу.
Князь Гурнеманц Грагарцем правит.
Разлука с ним мне душу давит.
Однако, волю дав слезам,
Ушел я странствовать... И к вам
Был занесен самой судьбою...
Я счастлив вашим стать слугою!.."
И, пораженная немало,
Кондвирамур ему внимала.
"Сейчас мне, рыцарь, не до шуток!
В пути вы не были и дня,
А от Грагарца до меня
По меньшей мере трое суток!..
Но расскажите, бога ради,
Как там Лиаса? Что - мой дядя?
Князь Гурнеманц достойный -
Брат матери моей покойной.
Вы разве этого не знали?.."
И Парцифаль ответил ей:
"Князь Гурнеманц в большой печали.
Трех потерял он сыновей..."
"Ах, за меня они сражались!
Я над убийцею не сжалюсь!
Коварство короля Кламида
Мной не простится никогда,
Поскольку тяжела беда,
Но трижды тяжелей обида!..
А вас я с радостью приму.
Вы, поступив ко мне на службу,
Могли бы дружбою на дружбу
Ответить дяде моему.
Наш край в несчастье пребывает:
К нам провиант не прибывает,
И хлеба, сыра, мяса
Кончаются запасы...
Кламидов сенешаль Кингрун[80]
Наш город задушил осадой,
И каждый, стар он или юн,
Простился мысленно с пощадой.
Здесь умереть любой готов,
Но в рабстве жить нам нет охоты..."
"Примите дюжину хлебов
От дяди вашего Кийота,[81] -
Промолвил старый паладин. -
Пусть поубавят ваши муки
Бочонки сих заморских вин
Да и окорока. Три штуки..."
Подобный же подарок шлет
Другой сородич - Манфилот.[82]
. . . . . . . . .
Но Парцифаль, гласят преданья,
Просил распределить даянья
Средь голодающих людей,
Оставивши себе и ей
Всего лишь тонкий ломтик хлеба...
И пусть благословит их небо!..
Людьми полученный припас
Хоть скуден был, но многих спас.
Однако, всем на горе,
И он был съеден вскоре...
Народ в могилу погружался...
Один лишь Парцифаль держался
Сил у него хватало
Жить... Жить во что б ни стало!
. . . . . . . . .
Теперь пора бы рассказать,
Как Парцифаль улегся спать.
Быть может, на соломе
Уснул безвестный дворянин?
Нет! На мягчайшей из перпн
У королевы в доме!
Сиянье свеч слепило взор,
И драгоценнейший ковер,
Что королевой послан,
Был на полу разостлан.
Он рыцарей отправил прочь...
Слуга спешит ему помочь
Разлечься, расстегнуться,
Раздеться и разуться...
Но вскорости проснулся он
Затем, что сладкий этот сон
Был прерван чьим-то плачем -
Потоком слез горячим...
Тут происходит то, о чем
Мы честный разговор начнем...
Прелестную Кондвирамур
Вел к Парцифалю не Амур.
Она блюла свой стыд девичий,
Не собираясь стать добычей
Злокозненной игры страстей...
Был в полной мере ведом ей
Священный трепет пред границей
Между женою и девицей.
И к Парцифалю дева шла
С надеждою, что в нем нашла,
Не пошатнув законов девства,
Оплот, защиту королевства.
Не муж сейчас ей нужен! Нет!
Мужской ей надобен совет.
За свой народ она просила,
Чтобы влилась мужская сила
В его слабеющую кровь...
И что ей страсти! Что любовь!..
Она идет походкой смелой
В одной сорочке тонкой, белой,
И это ей - вернейший щит,
Что от бесчестья защитит...
Она служанок отпустила,
Тихонько в комнату вступила,
Сама пылая, как костер,
И опустилась на ковер,
Рыданьем спящего тревожа,
Встав на колени подле ложа...
. . . . . . . . .
Он пробудился - сон долой.
"Вы на коленях? Предо мной?
Стоять коленопреклоненной
Возможно лишь перед Мадонной
Да перед господом Христом
Или во храме пред крестом.
Я был бы счастлив, если б сели
Вы хоть на край моей постели..."
. . . . . . . . .
И дева молвила тогда:
"Мой друг, лишь крайняя нужда
Мне обратиться к вам велела..."
Так вник наш рыцарь в сущность дела...
"Едва скончался мой отец,
Кламид пытался под венец
Меня насильно повести...
Я пытки адские снести
Была скорей готова,
Чем выйти за такого
Злодея, зверя, подлеца.
Отдать ему престол отца?!
Я, не моргнув и глазом,
Ответила отказом...
. . . . . . . . .
Тут он мне объявил войну
И разорил мою страну,
И сенешаль его с ним вместе
Творят кровавые бесчестья.
Ах, нет надежды никакой -
На вечный разве что покой...
В тисках отчаянья и гнева
Я погибаю, видит Бог..."
"Но чем, скажите, я бы мог
Полезным быть вам, королева?.."
. . . . . . . . .
И, посмотрев на Парцифаля,
Она промолвила, моля:
"Избавьте нас от короля
И мерзостного сенешаля!..
Отпор противнику утроив,
Я лучших хороню героев.
Но, нашу не осилив рать,
Он мнит меня измором взять
И этот город осаждает.
Кондвирамур, он рассуждает,
Уступит!.. Радуйся, жених!..
Но лучше с башен крепостных
Всех нас пусть сбросят в ров бездонный,
Чем сделкой, якобы законной,
Скреплю бесчестье и позор!.."
К ней руки Парцифаль простер:
"Мне все равно, - он говорит, -
Кто сей Кингрун, француз иль брит,
Какого он происхожденья, -
Ему не будет снисхожденья!
Я призову его к суду,
С дороги правой не сойду
И стану вам служить всей силой,
Безропотно служить, пока
Удержит меч моя рука
Иль сам не буду взят могилой!.."
Кончалась ночь, забрезжил день,
Когда неслышная, как тень,
Она ушла без промедленья,
Исполненная умиленья
И благодарности к нему,
К Парцифалю моему,
С которого весь сон согнало.
А солнце между тем вставало
И зажигало небосклон.
И мерный колокольный звон
На башне зазвучал соборной,
Скликая в храм народ упорный
Сквозь дыма черную завесу
На утреннюю мессу.
И наш герой вступает в храм,
Где, обращаясь к небесам,
Народ святую молит деву
Спасти их край, их королеву.
И тотчас повелел герой:
"Оружье мне! И панцирь мой!"
Святая жажда стали
Проснулась в Парцифале.
Едва он сжал копье в руке,
Как показались вдалеке,
Без права и закона,
Кламидовы знамена.
Вновь супротивник наседал,
Всех впереди Кингрун скакал...
Но посмотрите, кто там
Помчался к городским воротам?
Воспрянь, несчастная земля!
Сын Гамурета-короля
Спешит на поле брани.
Молитесь, горожане,
За вашего спасителя,
Христовой доброты носителя!..
Итак, мы видим Парцифаля,
Летящего на сенешаля.
Их кони вздыбились... С натуги
На брюхе лопнули подпруги.
Что ж. Верно, суждено обоим
Довольствоваться пешим боем.
И лязгнули мечи... Причем
Впервые действовать мечом
Герою выпало сегодня.
(О, тайна промысла господня!..)
. . . . . . . . .
Они сражались горячо.
Кингруну Парцифаль плечо
Насквозь пронзил с наскока
И наказал его жестоко:
Из раны кровь рекой течет.
Сколь прежний призрачен почет!
(Лишь оставаясь невредимым,
Слыл сенешаль непобедимым,
И тем он славу приобрел,
Что шестерых он поборол
Единственным ударом...)
Все это прах теперь! Все даром!
Кингрун от потрясенья нем.
Какой позор! Изрублен шлем,
И с головою обнаженной
Лежит он раненный, сраженный.
Нет, честь былую не вернуть!
Встал Парцифаль ему на грудь.
Кингрун, признавши пораженье,
Героя просит в униженье
Его, презренного, спасти.
Он, дескать, счастлив перейти
К такому рыцарю на службу,
Он явит преданность и дружбу,
Пусть Парцифаль его поймет,
К себе пускай его наймет...
На то последовал отказ.
"Пошлю я к Гурнеманцу вас.
Ему на верность присягнете
И этим честь себе вернете!"
"Нет, - молвил сенешаль-злодей, -
Уж лучше ты меня убей!
Я - страшных мук его причина,
Казнил его старшого сына!"
Рек Парцифаль в немалом гневе:
"Так присягните королеве,
С Кламидом навсегда порвав!"
"О, сколь мой победитель прав!
Но буду ль принят здесь? Едва ли.
Меня бы люди разорвали
В куски за то, что столько слез
Я краю этому принес!.."
Какое тут принять решенье,
Когда одни лишь прегрешенья
В сей жизни сенешаль свершил?
И все же Парцифаль решил:
"Вы станете служить одной
Прекрасной даме, чтимой мной.
Ее обидели ужасно
Из-за меня... И громогласно
Вы скажете, явившись к ней,
Что в мыслях до скончанья дней
Я не расстанусь с Куневарой,
Что жаркий пламень мести ярой
В груди не только не угас,
А все сильнее каждый час.
Отмщение настанет!
Скажите, не устанет
Он, Парцифаль, мечтать о ней,
Которую обидел Кей.
И помните: я вам велю
Служить Артуру-королю.
Его не покидайте,
Поклон мой низкий передайте.
Вовеки слава и хвала
Героям Круглого стола!.."
Так, покорившись новой доле,
Кингрун печально съехал с поля.
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
И вражьи отошли войска,
Понявши, что наверняка
Взять город не придется:
Они - без полководца!..
. . . . . . . . .
А Парцифаль спешит назад
К Кондвирамур в престольный град,
Где слух прошел средь горожан,
Мол, властелин нам Богом дан,
Какого сроду мы не знали.
Он словно выкован из стали,
А сердцем добр и справедлив,
При этом молод и красив,
И ясно всем без спора:
Сыграют свадьбу скоро!..
Меж тем Кондвирамур сама
От Парцифаля без ума
И говорит народу:
"Глядели вы, как в воду.
Скажу вам без обману:
Его женой я стану.
Лишь он моя отрада,
И нам другого короля не надо!.."
И при всеобщем ликованье
Не поскупилась на лобзанье,
Героя крепко обняла,
Она доспехи с него сняла,
Омыла ключевой водою
Да угостила бы едою,
Но в городе на самом деле
Давно уж все припасы съели...
Нет хлеба и для короля!..
Вдруг два чудесных корабля
С коричневыми парусами
Под пасмурными небесами
Ко брегу буря принесла.
Людей Господня длань спасла.
На кораблях - бесценный груз:
Питье, еда на всякий вкус.
Тут весь народ, и стар и мал,
Толпою в гавань побежал,
И все страшны были собой,
Все поражали худобой,
Как лист осенний невесомы,
Как ветром, голодом несомы.
Кричали все: "Еда! Еда!.."
И приключилась бы беда,
Когда бы маршал престарелый,
В таких делах понаторелый,
Не оградил в конце концов
От разграбления купцов,
А корабли от разоренья.
Он, с целью умиротворенья,
Купцам явиться повелел
К тому, кто городом владел...
Стоят купцы пред Парцифалем:
"Как буря стихнет, мы отчалим".
А он им говорит: "Ну, что ж.
Слыхать, товар у вас хорош.
Весь груз за три цены скупаю!.."
Эх, вот душа-то нескупая!
. . . . . . . . .
Народ он щедро угощал.
Тем, кто особо отощал,
Велел он есть помалу -
Отнюдь не до отвалу,
А чтоб у этих горемык
Сперва желудок попривык,
Пред тем как стать набитым,
К кушаньям забытым...
Но вот пора ложиться спать...
"Вы с королевою в кровать
Совместно нынче ляжете?
Двоим стелить прикажете?"
Жених с невестой молвят: "Да..."
Ночная вспыхнула звезда...
С задумчивым и чистым взглядом
Лежит он с королевой рядом,
Лежит, почти не шевелясь
И прикоснуться к ней боясь.
При всем своем очарованье
Он вызвал бы негодованье
И озлобленье многих дам,
Что часто беспощадны к нам,
Своим любовникам желанным:
Прибегнув к способам обманным,
Притворно молят нас: "Не тронь!"
Чтоб пуще в нас разжечь огонь...
Они нас нежат да голубят
И, ненасытные, нас губят,
Упав любовнику на грудь,
Полночи не дают уснуть...
Нет в этом чувстве настоящего!..
Кто любит, любит ненавязчиво,
И я еще открою вам
Приметы благородных дам...
Любезен им с извечных пор
Пред сном любовный разговор,
Не долгий и не краткий,
Но непременно сладкий...
А валезиец наш без дрожи
Сейчас лежит на брачном ложе.
Он Красным Рыцарем прослыл,
Но до поры сдержал свой пыл,
Кондвирамур сей ночью длинной
Оставив девою невинной.
И тем не менее она
Уже теперь его жена.
И чтобы видел весь дворец,
На голове ее - венец,
Особо достоверный знак
Того, что в ночь свершился брак...
И, щедростью своей горда,
Она супругу города
И баснословные именья
Дарует в вечное владенье...
Два дня, две ночи пролетели.
И вот к супружеской постели
Неслышно третья ночь идет.
Их близости настал черед.
Он вспомнил матери советы
И Гурнеманцевы заветы,
Что муж с женой - едина плоть
И так установил господь...
Сплелись их жаркие тела,
Их страсть, как пламя, обожгла,
И выпит был глоток медовый -
Обряд извечный и вечно новый
(Здесь трижды сладостный, тем боле,
Что дело обошлось без боли...)
. . . . . . . . . .
Но слушайте! Король Кламид
Еще близ крепости стоит.
Сил у него премного,
И покарать он хочет строго
Тех, кто пленил его Кингруна,
В надежде, что фортуна
Не подведет на этот раз.
Он войску отдает приказ:
"Вперед! Вперед! Не ждите!
Штурмуйте! Бейте! Жгите!.."
. . . . . . . . . .
Ну, что же! Коли бой, так бой!
Осатанелой бури вой.
Знамена и копья смешались,
Казалось, что все помешались.
На поле истерзанном здешнем
Меж внутренним войском и внешним
Идет беспощадная схватка,
Причем горожанам несладко.
Но духом они воспряли,
Услышав, как меч Парцифаля
По шлемам противника лупит,
И в крепость противник не вступит!
Смятенье во вражеском стане:
Отважные горожане,
Охвачены пылом борьбы,
Огромные валят дубы,
Канатами их обвивают,
В них острые колья вбивают.
Колеса вращают валы,
Со стен опуская стволы,
Подобие гребня тяжелого,
Штурмующим прямо на головы...
Но от рассказа о войне
Пора бы возвратиться мне
К Кингруну-сенешалю...
Его мы где-то затеряли.
А в это время сенешаль
Вступает в замок Карминаль,[83]
В лесу дремучем Бразельянском,
В краю Артуровом, бретанском.
Пред Куневарой он предстал:
"Меня к вам Парцифаль прислал,
Все ваши исполнять веленья
И отомстить за оскорбленье,
Что было вам нанесено...
Не смыто черное пятно!
И Парцифаль скорбит об этом,
Мечтая с действенным ответом
К тем, кто обидел вас, прийти,
Все счеты наконец свести!"
И Куневара вся зарделась.
Поймите же, как ей хотелось
Сейчас обнять объятьем страстным
Того, кто Рыцарем стал Красным...
Вдруг сам король Артур явился.
Кингрун почтительно склонился
И пресмнрепно доложил,
Кто он таков, кому служил
И по какой причине
Здесь пребывает ныне...
. . . . . . . . . .
А вскорости коварный Кей
Кипгруну крикнул: "Кто там! Эй!
Кингрун?! Позволь! Да ты ли это?
Послушай, не конец ли света
Уже воистину настал?
Кингрун разбит! Кингрун устал!
Кингрун врагов не побеждает,
Своим врагам он угождает!
Слыхал я, ты сражался пешим...
Пойдем, несчастную утешим,
И возместим ей, бога ради,
Ущерб в размере двух оладий,
Я ей велю оладьи спечь,
Чтобы от мрачных дум отвлечь..."
Так он "раскаялся", проклятый,
Премерзкий соглядатай.
. . . . . . . . . .
А бой тем временем идет.
Не взявши городских ворот,
Кламид штурмует крепость с тыла,
И ненависть в нем не остыла...
. . . . . . . . . .
Но Парцифаль его теснит,
И вот, в отчаянье, Кламид
На поединок вызывает
Того, кто сердце ему разрывает,
Явив столь редкостное упорство.
Так пусть решит единоборство,
Кому достанется сей град!..
Парцифаль и горд и рад
Вновь проявить отвагу
В служенье истинному благу...
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
И вот сошлись они! Сошлись!
Земля и небо сотряслись.
Нет счета ранам и ушибам.
Из шлемов - искры! Мир весь - дыбом!
От конских тел - горячий пар!
Удар! Удар! И вновь удар!
Дышать сражающимся нечем,
Щитов прекрасных не сберечь им.
Кламид сначала напирал,
Но видят все: он проиграл.
И - поражения влиянье -
Случилось кровоизлиянье:
Кровь у Кламида, как ручей,
Течет из носа и ушей.
И, этой кровью обагренный,
Стал темно-красным луг зеленый...
Король сорвал с себя забрало -
В волненье сердце замирало,
Но Парцифаль спокойно рек:
"Умри хотя б, как человек,
О злой источник горьких слез,
Кто столько бедствий всем принес!
Но ты, наказанный с позором,
Грозить разбоем и разором
Моей жене не сможешь впредь.
Учись достойно умереть!.."
"О юный рыцарь благородный!
В моей груди, как смерть, холодной,
Иссякла давняя вражда...
Сим - предаюсь вам навсегда...
Так сжальтесь надо мной!.. Отныне,
Приняв господни благостыни,
Ваш край чудесно заживет,
Любая рана заживет.
А я... Я смерть ношу в себе,
Злосчастной отданный судьбе:
И ту, кого благословляю,
Вам я в супруги оставляю!.."
Тут Парцифаль припомнил снова
В Грагарце слышанное слово,
Как Гурнеманц учил его
Не трогать пленника того,
Который в плен живым сдается,
Мол, пусть живым и остается,
И рек: "Отцу моей Лиасы
Тотчас же, с этого же часа,
На верность свято присягни!.."
"Нет, нет! В дугу меня согни,
Убей, как жалкую собаку,
Топчи, распни меня, однако
Любую вынесу беду,
Но к Гурнеманцу не пойду!
Я - в том душа моя повинна -
Убил его меньшого сына!
За смерть он смертью мне заплатит...
Ах, неужели вам не хватит
Мне в отомщенье одного
Бесчестья злого моего?.."
"Ну, что ж, твой страх я поубавлю,
К Артуру-королю отправлю
Служить красавице одной.
Она когда-то надо мной
Беззлобно посмеялась.
За это ей досталось
От сенешаля Кея:
Рука сего злодея
В преступном гневе поднялась...
В тот миг во мне отозвалась
Боль, что познала Куневара.
И только месть, и только кара,
И только беспощадный суд
Обидчика отныне ждут!
Ничто не будет прощено.
Так выбирай из двух одно:
Служенье Куневаре нежной
Иль ужас казни неизбежной!.."
Кламид сказал: "Я жить хочу
И к Куневаре поскачу!
Зато сюда мне нет возврата...
Вот - справедливая расплата
За мной содеянное зло..."
А Парцифаль вскочил в седло:
Прыг! - ногу в стремя не вдевая!
И передышки не давая
Коню, он поспешил назад
К Кондвирамур в престольный град,
Где ликовало все и пело,
Предавшись радости всецело.
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
За Круглым сидючи столом,
Кламид рассказывал о том,
Что многие уже слыхали:
О валезийце Парцифале,
Который грозен, хоть и юн.
(Да, подтвердить бы мог Кингрун.
Сколь тяжелы его удары!..)
Нет меры счастью Куневары.
И только Кея-сенешаля
Все эти новости смущали...
. . . . . . . . . .
Но возвратимся вслед за мною
Туда, где Парцифаль страною
Достойно правил; где теперь
Взамен пожаров, бед, потерь
Все оживало, расцветало
И людям жить вольготней стало.
Слышны повсюду песни, смех,
Веселье на душе у всех.
Наследство Тампентера зять
Велел всем подданным своим раздать
А пострадавшим - особливо.
И это было справедливо.
Он слугами любим своими.
Все славят Парцифаля имя.
При этом он не забывал,
Что кровью мир завоевал,
Что может всякое случиться,
И укреплять велел границы...
Так постепенно, день за днем,
Везде росла молва о нем...
А королева что? Конечно,
Супруга счастлива сердечно,
И впрямь: всю землю обойдешь,
Такого мужа не найдешь.
Лишь только им она дышала,
Ничто любви их не мешало...
Безмерно жаль мне тех двоих!
Да. Надвигается на них
Разлуки час неотвратимый.
Жену покинет муж любимый,
Который спас ее страну
И самое ее когда-то...
Но нет! Она не виновата.
Оставил он ее одну!
Итак, однажды, на восходе,
Король при всем честном народе
Сказал возлюбленной жене:
"Надеюсь, что ты веришь мне,
Что я души в тебе не чаю.
Но я без матушки скучаю,
Душа моя без нее иссохла,
Сердце мое без нее заглохло,
И жить не в силах я, не зная,
Где матушка моя родная.
Позволь ненадолго уйти,
Дабы родную мать найти,
А если по пути случится
Мне в ратном деле отличиться,
То знай, что образом твоим
Я вдохновлен был и храним!.."
Кондвирамур его любила,
Словечко каждое ловила,
Что Парцифаль произносил.
Перечить у нее нет сил.
Она все стерпит, все снесет,
Но от тоски его спасет.
И говорит: "Иди, мой милый!
Лети, мой сокол быстрокрылый!"
При этом, как гласит преданье,
Смогла сдержать она рыданье,
Целуя мужа дорогого...
Так в дальний путь пустился снова
Отважный Гамуретов сын:
На этот раз совсем один...

V

Спешу заверить тех из вас,
Кому наскучил мой рассказ,
Что расскажу в дальнейшем
О чуде всепервейшем.
Но перед тем, как продолжать,
Позвольте счастья пожелать
Сыну Гамурета -
Причина есть на это.
Сейчас ему как никогда
Грозит ужасная беда:
Не просто злоключенья,
А тяжкие мученья.
Но я скажу вам и о том,
Что все закончится потом
Полнейшею удачей:
Не может быть иначе!..
К нему придут наверняка
Почет и счастье... А пока
Он скачет по лесу, томимый
Разлукою с женой любимой.
Сегодня путь его пролег
Среди нехоженых дорог,
Средь мхов, средь бурелома...
Чем дальше он от дома,
Тем больше топей и болот...
Он бросил повод. Конь бредет
Сквозь чащу еле-еле...
Ну, а на самом деле
Синица, взмыв под облака,
Не перегонит седока,
Который, сам того не зная,
Несется, ветер обгоняя,
И коль предание не врет,
Еще быстрей спешит вперед,
Чем он летел туда, в Бробарц,
Покинув княжество Грагарц.
Уж вечер... Скоро месяц выйдет.
Но что сквозь заросли он видит?
Там озера блеснула гладь.
Ладью на озере видать.
И рыбаков. А посередке,
В кругу мужчин, сидящих в лодке,
Он замечает одного,
Кто не похож ни на кого:
В плаще роскошном, темно-синем,
Расшитом золотом... С павлиньим
Плюмажем... Будь он королем,
Пышней бы не было на нем
И драгоценнее наряда.
Герой с него не сводит взгляда
И спрашивает рыбака:
Что, далека или близка
Дорога в здешнее селенье?
Но что он видит в удивленье?
Сколь опечалился рыбак!
В его очах - могильный мрак.
Он грустно молвит: "Милый друг,
На тридцать - сорок верст вокруг
Жилья не сыщете людского.
Здесь нет селенья никакого...
А впрочем, добрый господин,
Тут замок - слышал я - один
Невдалеке виднеется...
Вам есть на что надеяться!
Спешите же скорей туда,
Где скал кончается гряда,
Но будьте крайне осторожны:
Глядишь, и оступиться можно!..
Чтоб в замок вас могли впустить,
Вы попросите опустить
Сначала мост подъемный
Над пропастью огромной.
Опустят если - добрый знак..."
"Что ж. Я поеду, коли так..."
"Вам надо торопиться!
Но бойтесь заблудиться!
Я это говорю к тому,
Что нынче ночью вас приму
Как гостя в замке этом,
С почетом и приветом.
Страшитесь же прибрежных скал!..
И, попрощавшись, поскакал
В тот странный замок Парцифаль...
"Коль этот юноша чудесный
Вдруг рухнет со скалы отвесной,
Клянусь, мне будет очень жаль..." -
Сказал рыбак, безмерно грустный...
Но мчится всадник наш искусный,
Господней милостью храним,
И видит - замок перед ним...
Не просто замок: чудо-крепость!
Попытка взять ее - нелепость.
Штурмуй хотя бы тридцать лет,
Обрушься на нее весь свет,
Вовнутрь ворваться невозможно:
Защита больше чем надежна...
Парцифаль при свете звезд
Глядит: подъемный поднят мост,
И только ветер или птица
Способны очутиться,
Перемахнувши через ров,
В одном из внутренних дворов...
Вдруг страж заметил Парцифаля;
И говорит: "Узнать нельзя ли,
Откуда вы? Кто вы такой?
Что наш тревожите покой?"
Парцифаль сказал тогда:
"Рыбак прислал меня сюда.
С ним встретясь волею судеб,
Заночевать, спросил я, где б...
Он мне дорогу показал
И на прощанье наказал,
Чтоб мост подъемный опустили
И в замок чтоб меня впустили..."
"О славный рыцарь! В добрый час!
Все будут рады видеть вас!
Все к вашим здесь услугам,
Коли Рыбак зовет вас другом!"
Страж мост подъемный опустил
И, как устав велит, застыл
Перед высокою персоной,
Сюда судьбою занесенной...
А Парцифаль во весь опор
Во внутренний влетает двор,
Угрюмой стражею допущен...
Но как же этот двор запущен!
Зарос крапивой и травой.
Души не видно здесь живой,
Давно здесь стычек не бывало,
И все зачахло, все увяло.
Плац с незапамятных времен
Не видел яркости знамен,
Давно здесь рыцари не бились,
Лихие кони не носились
(Так делать нечего бойцу
И в Абенберге,[84] на плацу)...
Но пестрой, праздничной картиной
Был подменен сей вид пустынный...
С восторгом Парцифаль взирал,
Как все, кто был здесь, стар и мал,
Его приветливо встречали,
И клики радости звучали.
И, празднично одеты,
Пажи или валеты,[85]
Готовящиеся в бойцы,
Коня хватали под уздцы,
Несли скамеечку для ног,
Чтоб спешиться удобней мог
Наш юный рыцарь вдохновенный,
Воистину благословенный...
Он ловко спешился. И тут
С почтеньем в дом его ведут.
От ржавчины и пыли
Его лицо отмыли.
Затем он получает в дар
Плащ, что пылает, как пожар:
То был арабский шелк блестящий,
Шуршащий, нежно шелестящий,
Тот плащ, что, по словам пажа,
Носила прежде госпожа,
Святая королева
Репанс[86] - "Не Знающая Гнева"...
(Признаюсь вам, что и она
Была поражена
Красою Парцифаля...)
Все словно бы воспряли.
Печаль с угрюмых лиц сползла,
И словно Радости Посла
Скорбящие встречали,
Забыв свои печали...
И все заботятся о нем
И сладким потчуют вином.
С него доспехи сняли,
Чтоб плечи отдыхали,
И унесли копье и меч,
Но все ж, страшась нежданных встреч,
Он счел опасным и ненужным
Впредь оставаться безоружным...
Здесь случай вышел несуразный:
Ворвался некто безобразный
И, погремушками звеня,
Героя чуть ли не дразня,
Сказал ему: "Поди-ка,
Тебя зовет владыка!.."
Герой, оставшись без меча,
Ударил дурня сгоряча
Своим тяжелым кулаком.
Поверженный упал ничком,
Кровь из ноздрей бежала,
Спина его дрожала.
И рыцари все как вздохнут:
"О рыцарь! Он ведь только шут!
А с шуткою, пускай и вздорной,
Нам легче в этой жизни черной.
Мы извиненья вам приносим
И за него прощенья просим.
Слова ж его толкуйте так:
Вернулся с озера Рыбак.
И он уже, как нам сказали,
Вас ожидает в тронном зале..."
И вот вступает наш гордец
В досель не виданный дворец.
В роскошном королевском зале,
Наверно, сотни свеч сияли,
И сотней свеч освещена
Была здесь каждая стена.
И сотни в королевском зале
Перин пуховых разостлали,
Покрытых сотней покрывал...
Вот что наш рыцарь увидал...
В трех креслах восседали чинно
Три неизвестных паладина,
О чем-то говоря друг с другом,
Вблизи стоящих полукругом
Трех изразцовых очагов.
Огонь, достойный и богов,
Справлять свой пир не уставал
И яростно торжествовал
Над деревом Aloe Lignum[87] -
Название дано из книг нам.
(Но в Вильденберге у меня[88]
Нельзя согреться у огня.)
Вот на кровати раскладной
Внесен, усталый и больной,
Дворца роскошного хозяин.
Тяжелой хворью он измаян.
Глаза пылают. Хладен лоб.
Жестокий бьет его озноб.
У очага, что посредине,
Приподнялся он на перине
И с грустью на друзей взирал.
Чем жил он? Тем, что умирал,
Пусть в славе, пусть в почете,
Но с Радостью в расчете...
И тело хворое не грели
Ни печи, где дрова горели
Столь жарким, яростным огнем,
Ни шуба, что была на нем
С двойным подбоем соболиным,
Ни шапка с пуговкой-рубином,
Надвинутая на чело,
Чтоб было голове тепло,
Ни меховое покрывало -
Ничто его не согревало...
Но вопреки ужасной хвори
Он, с лаской дружеской во взоре,
Увидев гостя, попросил
Его присесть... Он был без сил,
Но добротой лицо лучилось...
И вдруг - нежданное случилось...
Дверь - настежь. Свет свечей мигает.
Оруженосец в зал вбегает,
И крови красная струя
С копья струится,[89] с острия
По рукаву его стекая.
И, не смолкая, не стихая,
Разносится со всех сторон
Истошный вопль, протяжный стон.
И это вот что означало:
Все человечество кричало
И в исступлении звало
Избыть содеянное зло,
Все беды, горести, потери!..
Вдоль стен, к резной дубовой двери,
Копье оруженосец нес,
А крик все ширился и рос,
Но лишь за дверью скрылся он,
Тотчас же смолкли крик и стон
И буря умиротворилась...
Тут дверь стальная отворилась,
И в зал две девушки вошли:
Златые косы до земли,
Прекрасны, словно ангелочки,
На голове у них веночки,
Одеты в праздничный наряд,
В руках светильники горят.
С красавиц люди глаз не сводят.
Но вот за ними следом входят
Графиня со своей служанкой,
Лицом прелестны и осанкой.
Как восхитительны их черты!
Каким огнем пылают их рты!
И с восхищеньем видят гости
Скамейку из слоновой кости,
Что обе вносят в зал,
Где Муж Скорбящий возлежал.
Они смиренно поклонились
И к девам присоединились...
Но тут под сладостный напев
Вступают восемь новых дев.
Четыре девы в платьях темных
Несли в светильниках огромных
Громады свеч: их свет светил
Светлей надоблачных светил.
У четырех других был камень,
Ярко пылавший, как пламень:
Струилось солнце сквозь него.
Яхонт, гранат зовут его...
И девы устремились тоже
К тому, кто возлежал на ложе.
Уже поставлен перед ним
Стол с украшением резным.
Возникли чаши, кубки, блюда,
Драгоценная посуда,
И радовали взоры
Из серебра приборы...
Я сосчитал, что было там
Прекрасных восемнадцать дам,
В шелка и бархат разодетых -
Величественней в мире нет их.
Но, счет закончить не успев,
Я шестерых прибавлю дев,
Возникших посреди других
В двухцветных платьях дорогих...
И к трапезе приготовленье
Сим завершилось... И явленье
Чудесное произошло.
Не солнце ли вспыхнуло так светло,
Что ночь, казалось, отступила?
Нет! Королева в зал вступила!..
Лучезарным ликом все освещала,
Чудеса великие предвещала.
И был на ней, как говорят,
Арабский сказочный наряд.
И перед залом потрясенным
Возник на бархате зеленом
Светлейших радостей исток,
Он же и корень, он и росток,
Райский дар, преизбыток земного блаженства,
Воплощенье совершенства,
Вожделеннейший камень Грааль...[90]
Сверкал светильников хрусталь,
И запах благовоний пряных
Шел из сосудов тех стеклянных,
Где пламенем горел бальзам -
Услада сердцу и глазам...
. . . . . . . . .
Да. Силой обладал чудесной
Святой Грааль... Лишь чистый, честный,
Кто сердцем кроток и беззлобен,
Граалем обладать способен...
И волей Высшего Царя
Он королеве был дан не зря...
Она приблизилась к больному
(И не могло быть по-иному),
Поставила пред ним Грааль...
Глядит с восторгом Парцифаль
Не на святой Грааль... О нет!
На ту, в чей плащ он был одет...
Но дело к трапезе идет...
И слуги вносят для господ
Чаны с нагретою водою...
Рук омовенье пред едою
Свершает благородный круг.
И вот для вытиранья рук
Гостям подносит полотенца
Паж с кротким обликом младенца...
Дымится в чашах угощение:
Столов, наверно, сто - не менее.
Четыре гостя за каждым столом
(Гостей - четыреста числом).
Предивно убраны столы -
Скатерти что снег белы...
. . . . . . . . .
Владыка на исходе сил
Сам перед трапезой омыл
Свои слабеющие руки.
И, верен рыцарской науке,
Парцифаль по зову чести
Со страждущим омылся вместе,
У многих вызвав умиленье...
И преклонил пред ним колени
Какой-то очень юный граф,
Обоим пестрый плат подав...
Но слушайте, что было дале!
У каждого стола стояли
Четыре кравчих... Из них двоим
Вменялось господам своим
И нарезать, и наливать,
А двум другим - все подавать...
Затем с достоинством, без спешки,
Вкатили кравчие тележки,
На коих не один бокал
Чистейшим золотом сверкал
И, ярким светом залитая,
Сияла утварь золотая...
Но вот вступает сотня слуг,
Чтоб совершить по залу круг.
Добавим, что в руках у них -
Сто белых скатертей льняных
(Зачем, узнаете впоследствии).
Гофмаршал возглавляет шествие...
Остановились пред Граалем,
И тотчас дал хлеба Грааль им.
(Здесь я рассказываю вам
Лишь только то, что слышал сам.)
Грааль в своей великой силе
Мог дать, чего б вы ни просили,
Вмиг угостив вас (это было чудом!)
Любым горячим иль холодным блюдом,
Заморским или местным,
Известным исстари и неизвестным,
Любою птицей или дичью -
Предела нет его величью.
Ведь Грааль был воплощеньем совершенства
И преизбытком земного блаженства,
И был основою основ
Ему пресветлый рай Христов.
О, сколько в чашах золоченых
Вареных, жареных, печеных
Яств у Грааля-! Он готов
К раздаче мяса всех сортов.
Он разливал супы на диво,
К жаркому предлагал подливы
И перец, обжигавший рты,
Набив обжорам животы.
Он кубки наполнял искристым
Вином, и терпким и игристым,
Он, тот, пред кем склонялся мир,
Справлял гостеприимства пир,
И не случайно в этот зал
Он в гости рыцарей созвал!..
Но что же с молодым героем?
Он потрясен, смятен - не скроем.
Спросил бы: что творится здесь?
Однако скромность, а не спесь
Ему задать вопрос мешает
И права спрашивать лишает.
Ведь Гурнеманц предупреждал,
Чтоб Парцифаль не задавал
При неожиданных соблазнах
Вопросов лишних или праздных:
От любопытства кровь бурлит,
А вежество молчать велит!..
"Нет, любопытством не унижу
Честь рыцаря!.. А то, что вижу,
Мне объяснят когда-нибудь,
Лишь надо подождать чуть-чуть..."
Что ж, может быть иной вопросец
Порой и вправду ни к чему...
Но тут приблизился к нему
С мечом в руках оруженосец,
Меч Парцифалю преподнес,
Великую радость ему принес.
Сей радостный подарок
Стоил бы тысячу марок:
Вся из рубинов рукоять!
А лезвие! Не устоять
Врагу пред этой сталью!..
Тут с ласковой печалью
Негромко вымолвил больной:
"Был этот меч всегда со мной,
Всегда служил мне верно.
Теперь же дело мое скверно,
Рука не в силах меч держать.
И он тебе принадлежать
Отныне будет: воздаянье
За добрые твои деянья
И нечто вроде возмещенья
За скромность угощенья..."
Как речь столь странную понять?
Но Парцифаль молчит опять.
Молчит! Хоть все, кто были в зале,
Сейчас вопроса ожидали.
Он, очевидно, нужен всем.
Но Парцифаль, как прежде, нем...
А почему бы не спросить?
(Молчанья этого простить
Я Парцифалю не намерен!
Он в послушанье неумерен:
Задай вопрос он хоть один,
И сразу б ожил господин,
Которого мне жаль до слез.
Но на губах застыл вопрос
У сына Гамурета.
И я не делаю секрета,
Что сим - какой уж тут секрет? -
Не пользу он принес, а вред:
Ведь только при одном условье
Мог господин вернуть себе здоровье...)
Меж тем закончен странный бал,
И гости покидают зал,
Как бы спеша скорей отсюда.
И слуги кубки и сосуды
Уносят с каждого стола.
И кто последней в зал вошла,
Уходит первой... Парцифалю,
Владельцу замка и Граалю
Отвесив царственный поклон...
Герой понуро вышел вон.
(Ах, неспроста он так печален...)
Но вот в одной из ближних спален
Он примечает старика.
(Кто это? Помолчим пока.
Потом, когда настанет время,
Вы познакомитесь со всеми,
Кто вам доселе незнаком:
И с этим дивным стариком,
Чья борода была,
Как иней утренний, бела,
И с этим королем несчастным,
К моей истории причастным...)
Пока же слышит наш пришелец,
Как замка дивного владелец
Сказал: "Должно быть, вы устали
И, мнится мне, давно не спали.
Ступайте же! Уж поздний час,
Постель постелена для вас..."
Гость был сражен такой заботой.
Но сводит рот его зевотой,
И сон уже смежает очи.
Хозяин молвит: "Доброй ночи!"
И в спальню входит наш герой.
Клянусь, что не было второй
Такой роскошной спальни чудной:
Блеск золотой, свет изумрудный
Волшебно падал на постель...
Подумать только: неужель
Богатство в мире есть такое?
Не нахожу себе покоя,
Дворец описывая сей
При вечной бедности моей!..
Итак, он с королем расстался
И в комнате один остался,
Сказав послушной свите:
"Я спать ложусь. Вы тоже спите..."
Но тут пажи вбежали
И обувь с ног его усталых сняли,
И, скинув облаченье,
Почувствовал он облегченье.
Но сразу обомлел, узрев
Четырех прекрасных дев,
Возникших на пороге
В таинственном чертоге...
Он живо - шмыг под одеяло.
Но так лицо его сияло,
Что даже и не при свечах
Он отражался в их очах.
Смиренно девы попросили,
Чтобы, дремоту пересиля,
Он подкрепился перед сном
Сначала тутовым вином,[91]
Затем пленительным, прохладным,
Пьянящим соком виноградным
И чтоб отведал от плодов,
Из райских присланных садов...
. . . . . . . . .
Чуть закусив, он сном забылся.
Слуга тихонько удалился,
А вслед за ним и девы - прочь...
Так юный рыцарь встретил ночь.
Он спал... Но скверно, неуютно.
Из мрака выплывало смутно
Одно виденье за другим...
Храпит горячий конь под ним
И все куда-то мчится, мчится,
Не может приостановиться...
(Я даже умереть готов,
Чтоб не видать подобных снов.)
Вот он немного покачнулся:
Наверно, ранен?.. И очнулся.
В окно чудесный день глядел.
"Эй! Кто здесь? Кто меня раздел?
А слуги где? И свита?.."
В ответ - ни звука. Дверь закрыта.
Он ничего не понимал
И тотчас снова задремал.
Когда же он опять проснулся,
От удивленья ужаснулся:
Ярчайший полдень на дворе,
А у постели, на ковре,
Доспехи красные лежали,
Те, что ему принадлежали,
И тут же - два меча. Причем
Один меч - был его мечом,
Испытанным и старым,
Зато другой был - даром
Владельца замка. Вот в чем суть!..
Герою в сердце вкралась жуть:
"Сон, видимо, был в руку.
Я обречен на муку,
На испытание войной.
Войну сулил мне сон ночной,
И бой, возможно, грянет
Скорей, чем снова ночь настанет!..
Что ж, я с охотой бой приму,
В надежде угодить ему
И в угождение жене,
Чей дивный плащ сейчас на мне...
Однако сердцем и мечтой
Принадлежу не ей, а той,
Кого супругою зову,
Чьим светлым обликом живу,
Кто красотою вешней
Еще прекрасней здешней!.."
Он сделал все, что долг велел:
Доспехи бранные надел
И, опоясавшись мечами,
Сверкнул воинственно очами,
Готовый встретиться с врагом,
И вышел. Чуть ли не бегом
Через дворцовые покои.
Но диво, диво-то какое!
Во всем дворце нет ни души,
Все словно замерло в тиши.
И за окном нет никого,
Лишь быстроногий конь его
Стоит, привязанный к перилам.
Все выглядит мертвым и унылым.
Наш рыцарь в дом вбегает снова -
Молчанье, глуше гробового.
Герой спешит из зала в зал:
В оцепенении молчал
Дом, где вчера еще шумели гости.
Герой Парцифаль вскричал от злости;
И с криком выбегает вон!
Вдруг нечто замечает он:
Распахнуты в саду ворота,
Как если б распахнул их кто-то.
Трава потоптана. Глядит -
Да тут все сплошь следы копыт!
Видать, ворота отворились,
Чтобы гости удалились...
Что ж, делать нечего. И он
Дворец покинуть принужден,
Причем без промедленья.
Вдруг страж, стоявший в отдаленье,
От посторонних скрытый глаз,
Мост опустив, сказал: "Для вас
Пусть день померкнет ясный!
Пришелец вы злосчастный,
Вас злобный рок сюда занес!
Вопрос! Всего один вопрос
Задать вам стоило, и круто
Все изменилось бы в минуту.
Но вы не для славы рождены
И слыть глупцом осуждены!.."
Герой Парцифаль чуть не плачет:
"Страж, что же это все значит?
Что за вопрос? Кому? Зачем?.."
Но страж молчит. Он снова нем,
Как если б сон объял его...
Не называет никого.
И понял Парцифаль в тот миг
(Хотя всего и не постиг),
Что он в полной изведает мере
Печали, несчастья, потери,
Судьбу беспредельно злую
В оплату за радость былую...
"Ну, а пока - вперед, вперед!
К тем, кто, наверно, бой ведет,
Предписанный всевышним.
Я там не буду лишним, и
Средь тех, кого я полюбил,
Обласкан кем и принят был
(Мне вечер памятен вчерашний),
Драться я стану еще бесстрашней
За дорогую госпожу,
А господину докажу,
Сколь я ему благодарен
За меч, что мне им подарен..."
Он разглядел следы подков,
Сел на коня - и был таков,
Души моей герой любимый,
Бесчестья враг непримиримый.
И я его не оскорблю
Тем, что не скрою, сколь скорблю:
Пошто он в замке не остался?..
...Итак, сперва широкий стлался
Путь перед рыцарем моим.
Однако рок неотвратим,
Чем глубже в лес, тем путь все уже,
Смеркаться начало к тому же,
Беда грозит со всех сторон.
Вдруг женский голос слышит он:
Дева на ветви древа сидела,
Набальзамированное тело
Убитого друга в объятьях держа.
(Слушая это, от горя дрожа,
Вы испытаете потрясенье -
Иначе вам не видать спасенья...)
Он сразу ее не смог узнать,
Хоть у их матерей одна была мать...
Верность!.. Но верность была здесь иная:
Не земная верность, а неземная...
И Парцифаль поклонился ей.
"Госпожа, - он сказал, - душою всей
Я сочувствую вашей печали безмерной.
Повелите служить вам - слуга я ваш верный!.."
Она благодарит с отчаяньем во взоре
(Как все благодарят сочувствующих в горе):
"Кто вы? Из какой вы земли?
Как в эту чащу вы забрели?
Люди чужие здесь редко бывали,
А заблудившихся убивали.
Мне приходилось видать самой
Тех, кто уже не вернется домой:
В крови лежали их тела.
Ужасные здесь творятся дела.
Скачите же прочь под покровом ночи!
И путь постарайтесь найти короче.
Вы молоды. И собой хороши.
Что же вы делали в этой глуши."
"Госпожа, обо мне не думайте худо.
Но, пожалуй, не дальше версты отсюда
Замок стоит за стеной крепостной.
Странный случай вышел со мной...
Оказался я в зале волшебно богатом,
Где все жемчугами светилось да златом,
А какие там яства! И вина! О, боже!..
Это было все только вчера. Не позже..."
"Не шутите над девой несчастной.
Вы шутник, да притом опасный,
В этом я присягнуть готова.
Здесь за тридцать верст нет жилья никакого,
А не то чтобы за версту...
Вы - по вашему видно щиту -
Рыцарь явно не здешний, заезжий...
Ну, а замок-то, замок-то где же?
Клянусь, что ни ночью вчерашней, ни днем
Вы в нем быть не могли, да и не были в нем.
И, конечно, не тот вы имели в виду,
Где, на счастье одним, а другим на беду,
Всевозможнейших благ земных преизбыток:
Любое блюдо, любой напиток.
Но чтоб в замок этот попасть,
Не нужны ни усердье, ни власть,
Ни удача, ни разум могучий, -
Лишь судьбой уготованный случай.
В неведенье священном
Приходят к этим стенам.
Зовется замок Мунсальвеш,[92]
А местность - Терредесальвеш,[93]
Сия земля, которой
Анфортас правит хворый...[94]
Он смерти, говорят, бледней,
Он скован ею, дышит ей,
Болезнь его томит и гложет.
Ни ходить, ни стоять он не может,
Ни лежать, ни сидеть, ни скакать на коне, -
Лишь полулежать, прислонившись к стене.
Но если вправду вы попали
В Мунсальвеш и в тронном зале
Увидали бы короля,
Воспряла здешняя земля,
Поскольку ваше появленье
И означало б исцеленье
Анфортаса..." - "Я видел там, -
Рек Парцифаль, - прекрасных дам
Среди сверканья зала..."
И тут она его узнала
По голосу: "Ты - Парцифаль!
Так, значит, видел ты Грааль
И короля, что был столь мрачен?
Высокий жребий тебе назначен!
Спеши отраднейшую весть
Мне в утешенье преподнесть
И объяви: король спасен,
А ты навеки вознесен,
И с этого мгновенья
В твоем повиновенье
Весь мир, все земли, все и вся.
Ты для чудесных дел родился
И станешь королем Грааля!.."
"Как вы меня узнали?"
"Как?! Вспомни: это я была,
Кто Парцифалем тебя нарекла...
С тобой в родстве я состою,
Я чтила матушку твою,
Ей матушка моя - сестра,
Вся - святость, вся полна добра,
Она, оплаканная мной,
Была венцом красы земной...
Скажи, не ты ль мне сострадал,
Узнав, что бедный друг мой пал,
С кем я расстаться не могу
И смертный сон его стерегу,
Не ведая успокоенья.
Нет! С каждым днем мои мученья
Все тягостнее, все страшней!.."
Герой Парцифаль ответил ей:
"О, страшен мне твой лик усталый!
Стал мертв и бледен рот твой алый.
Ужель зовешься ты Сигуной,
Которую знал я прекрасной, юной?
Не в Бразельянском ли лесу
Свою оставила ты красу?
Кудри твои поредели,
Жизнь в тебе - на последнем пределе,
Лицо твое бескровно.
Мне ясно одно безусловно:
Предать земле сей труп должны мы!
Воистину невыносимы
Страданья, что познала ты,
Смиренный ангел доброты!.."
. . . . . . . . .
Навзрыд Сигуна зарыдала:
"Я долго, долго ожидала
Предсказанного избавленья.
Так вот оно: в твоем явленье!
Коль тот страдалец исцелен,
Мой дух, что птица, окрылен,
И я упьюсь святой усладой.
Так молви, так обрадуй
Известием, что там, где был,
Вопрос задать ты не забыл!.."
"Спросить я не решился!.."
"Знай: ты всего лишился!..
О я, распятая судьбой,
Зачем я встретилась с тобой?
Зачем не промолчала
С самого начала?
Подумать только, что видали
Глаза твои в том волшебном зале!
Копье, сочащееся кровью,
Хозяина в странном нездоровье,
Рубины, золото, хрусталь,
Наконец, святой Грааль!
Ты блюда дивные едал,
Ты столько, столько повидал
И доброго и злого -
И не спросил ни слова?!
О, гнусное отродье волчье!
Душа, отравленная желчью!
Узревши короля в несчастье,
Вопрос, исполненный участья,
Ты должен, должен был задать!
Отныне ты не смеешь ждать
Ни снисхожденья, ни пощады!..
Будь проклят! И другой награды
Не жди, помимо этих слов!.."
"Сестра, я искупить готов
Свой тяжкий грех любой ценою.
Поверь мне, помирись со мною..."
"Нет, проклят, проклят, проклят будь!
И о родстве со мной забудь.
Забудь и Мунсальвеш, в котором
Ты рыцарство покрыл позором!.."
Так Парцифаль расстался с ней,
С бедною сестрой своей...
Он скачет далее... Одним
Раскаяньем герой томим.
Постигнув, сколь он грешен,
Он вправду безутешен...
А солнце жарит и печет,
Пот по лицу героя течет.
Дышать ему нечем стало,
Стесняет дух забрало...
Он это понимает,
Свой тяжкий шлем снимает
И едет, шлем держа в руке...
Вдруг видит, там, невдалеке
На тропке, - свежий след подков.
Не видно только ездоков.
И тут он замер, болью скованный:
На старой кляче, неподкованной,
Скакала женщина. Она
Была бледна, была бедна,
Куда-то поспешала,
А кляча чуть дышала
И не скакала, а плелась.
И паутина ей вплелась
В нечесаную гриву.
А в дополненье к диву,
Казалось, чуть ли не сползло
С кобылы старое седло.
Оно было без луки.
Немыслимые муки
Перенесла, должно быть, та,
Чья бесподобна красота...
Был на прекрасной даме
Истерзанный шипами,
Вконец изодранный наряд
(Вы в нем узнаете навряд
Роскошное когда-то платье).
О, горе! О, проклятье!
Несчастной нет защиты.
На платье дыры не зашиты.
И все ж сквозь рубище белело
Прекрасное нагое тело...
И рот по-прежнему пылал,
Как прежде, жарок был и ал,
Но - небо в том свидетель -
Святую добродетель
Она торжественно блюла,
Хоть зло обижена была
Напраслиной, наветом...
Подумайте об этом!..
...Я все о бедности твержу
Затем, что радость нахожу
Не в роскоши чванливых дам,
Что вечно досаждают нам,
А в неприкрытой плоти!
(Вы меня поймете...)
Но где ж красавец юный? Он,
Отвесив женщине поклон,
Был поражен ее словами:
"К несчастью, мы знакомы с вами.
Ах, слишком памятен тот час,
Когда пришлось мне из-за вас,
Несчастнейшей на свете,
Надеть лохмотья эти.
В измене я обвинена!
И ваша, ваша в том вина..."
Он на нее взглянул в упор:
"Мной не заслужен сей укор,
Поскольку, - верьте, я не лгу, -
Обидеть даму не могу...
Кто вы? Не угадаю...
Но вам я сострадаю!.."
Теперь она с ним рядом скачет
И горько, безутешно плачет.
Как градинки, как льдинки
Из дивных глаз слезинки,
Звеня, ей катятся на грудь...
Однако стоило взглянуть
Ей вновь на Парцифаля -
Слезы бежать перестали...
С нее он не спускает глаз
И говорит: "Дозвольте, вас
Плащом своим укрою
С подкладкой меховою,
Прекраснейшая госпожа!.."
Всхлипнула она, дрожа:
"Ваш плащ не смею я принять,
Вы в том должны меня понять.
Не жаль, что жизни я лишусь,
Несчастный, я за вас страшусь:
Коли на помощь мне придете,
Вы под его мечом падете!.."
Герой едва повел плечом:
"Как так паду? Под чьим мечом?
Мне сила господом дана,
И вражья сила ни одна
Меня не одолеет:
А кто дерзнет, сам пожалеет!..
Так кто ж он, супротивник мой?.."
"Он прежде звал меня женой.
Теперь же, если б мое тело
Его служанкою стать захотело,
Он прочь бы оттолкнул меня,
Измену мнимую кляня.
В его груди угасла вера..."
"Надеюсь, что найдется мера,
Чтоб к вере возвратить его.
Но много ль войска у него?.."
"Нет, с ним пока что я одна.
Но бойтесь! Месть его страшна!
Супруг шутить не любит,
Он вас в куски изрубит.
Да, он изрубит вас в куски,
А я исчахну от тоски,
Злосчастная Ешута!.."
Раздета и разута
Она Орилусом была,
И все же кротостью цвела,
Воистину святою
Женской чистотою...
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
Герой тотчас свой шлем надел
И словно ветер налетел
На герцога, что страшным взглядом
Смотрел, как некто скачет рядом
С его печальною женой...
Конь Парцифаля - вихрь шальной.
. . . . . . . . .
Герои копьями дрались.
Ешута бедная, молись!
И впрямь: подобного турнира
Не знали с сотворенья мира.
Здесь все гремело, все звенело.
Они дрались осатанело.
(Ах, крови, что ль, пролито мало?)
Ешута руки ломала...
Орилус храбрый был боец.
Да что поделаешь? Юнец
Его одолевает,
Сдаваться повелевает.
"Ах так? Не слушаться меня?!"
Взял и стащил его с коня
Могучими руками
(Что было с герцогом, судите сами)
И мигом, как мешок с овсом,
Швырнул его на бурелом,
Синяками лицо изукрасил
И нос ему расквасил.
Кровь из-под шлема льется.
Одно лишь остается
Орилусу: глаза смежить
И умереть... "Ты хочешь жить?
Все от тебя зависит.
Раскаянье возвысит
Тебя, и честь тебе вернет,
И с сердца тяжкий снимет гнет.
Проси же без смущенья
У этой женщины прощенья!
Свое доверье ей верни
И подозреньем не черни.
Тебе клянусь я свято:
Ни в чем она не виновата!.."
"Не виновата?! Кто?! Она?!"
"Да. Знай: во всем - моя вина.
В своей ребячьей дури
Навлек я гнева бури
На воплощенье чистоты...
Ее подозреваешь ты
В супружеской измене!
Но нет на ней вины ни тени!
Хочу, чтоб ты рассудку внял:
Кольцо с нее я силой снял
И, как бы в ослепленье,
Поцеловал без дозволенья..."
. . . . . . . . .
Воскликнул герцог: "Я спасен!
Ужели это все - не сон?
Хоть я повержен и раздавлен,
От худшей казни я избавлен.
Мне пораженье принесло
Усладу дивную. Спасло
Меня сие известье.
Что подозрение в бесчестье
Отпало!.. Что моя жена
Господним ангелам равна
Своей небесной чистотою!
Безумец! Я ее не стою...
И все ж для ревности тогда
Был повод... В том-то и беда.
Она мне сердце разрывала
Тем, что восторга не скрывала
Перед твоею красотой.
А у меня-то нрав крутой.
Дурная мысль мне в мозг вонзилась:
Моя жена в тебя влюбилась,
Жена мне боле не верна!..
Из преопасного зерна
Взросло слепое подозренье,
Позор! Позор мне и презренье!
Но о прощении молю
Ее, что я, как жизнь, люблю!.."
Рек Парцифаль: "Тебя я пощажу,
Возблагодари же госпожу!
Взбодрись душой, с земли восстань!
Ты тотчас двинешься в Бретань.
И - клятву в том с тебя беру:
Придя к Артурову двору,
На верность деве присягнешь!
Какой? Сейчас меня поймешь:
Прелестной деве, кротчайшей,
О коей с болью, с тоской величайшей
Я воздыхать не позабыл.
Кей-сенешаль ее побил.
Из-за меня случилось это!
Удар остался пока без ответа.
Найди ж ее, поведай ей,
Что будет отомщен злодей,
Что он за все заплатит кровью..."
"Я рад твои принять условья, -
Ответил герцог. - Но сперва к жене
С повинною дозволь вернуться мне..."
. . . . . . . . .
И примиренье состоялось.
Сердце Орилуса с горем рассталось.
И вскоре они в пещеру зашли,
Где с мощами святыми раку нашли,
И копье разноцветное там лежало -
Оно отшельнику принадлежало.
Отшельник Треврицент был брат
Анфортаса... (Так говорят
Предания, по крайней мере.
В ту пору не было его в пещере...)
Над ракой вновь Парцифаль присягнул,
Что ни разу в жизни не посягнул
На честь иль достоинство герцогини,
Однако он горько жалеет ныне
О дерзком поступке (известном вам),
И он резнул себя по губам,
Что зло свершили, без спросу целуя,
Дабы кровью с них смыть печать поцелуя.
И, глядя герцогине в лицо,
Он с поклоном ей возвратил кольцо...
. . . . . . . . .
И тут же доблестный рыцарь Орилус
(Чья душа для добра отворилась)
Супругу плащом драгоценным укрыл
И о любви своей заговорил
И о том, как виновен он перед ней,
Кто всех любезней ему и родней...
А Парцифаль с копьем разноцветным
Стоит, глядит на них взглядом приветным,
И радость его наполняет грудь...
Он решает в дальнейший пуститься путь.
Ах, напрасно супруг и супруга
Приглашают младого друга
С ними вместе в шатровый их град.
Словно бы приглашенью не рад,
Он простился с милой четою,
Снова движимый целью святою...
. . . . . . . . .
А теперь я вам о том расскажу,
Как Орилус, обретший свою госпожу,
Ставши снова счастливым супругом,
К своим вернулся слугам
В шатровый город на лугу.
И вправду молвлю, не солгу,
В ту самую минуту,
Когда народ узрел Ешуту,
Восторга клики раздались.
Из множества сердец рвались
Те радостные клики:
День наступил великий...
Им поклонившись до земли,
Обоих в баню повели.
Двенадцать дев придворных,
Прилежных да проворных,
От грязи и от пыли
Владычицу отмыли.
И вот, умыта и свежа,
Вновь почивает госпожа
После скитаний длинных
На пуховых перинах.
Меж тем Орилус, в бане моясь
И ни о чем не беспокоясь,
Мечтает только об одном:
О скором отдыхе ночном.
Тут дорогому господину
Необычайную картину
Один старательный вассал
В таких словах живописал:
"Едва ты, герцог, удалился,
Король Артур сюда явился.
По обе стороны реки
Стоят Артуровы полки,
Кругом раскинуты палатки.
Герои так и рвутся к схватке.
Во имя доблести и славы
Придумывает он забавы:
Турниры, битвы без конца,
Пылают женские сердца.
Их здесь немало, дам прекрасных,
Любительниц сих игр опасных!.."
И герцог, словно бы в огне,
Воскликнул: "Снаряженье мне!
А герцогине - платье!.."
Не в силах передать я,
Как герцогине платье шло
И как лицо ее цвело!..
Затем на ложе они вдвоем сидели
И жареных пичужек ели...
Да жаль, ей герцог есть не давал,
Все беспрерывно целовал
Уста своей Ешуты,
Порвав раздора путы...
. . . . . . . . .
И вот они пустились вскачь.
Конь под Орилусом горяч.
Орилус, герцог, был при всем
Вооружении своем,
Однако в этот час он
Не был подпоясан
Испытанным своим мечом,
Что говорило всем - о чем?
О том, что пораженье
Он потерпел в сраженье.
Меч поперек седла лежал.
Плененью герцог подлежал
И крайне странной каре:
Служенью Куневаре!..
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
Артур, приметив тех двоих,
С большим почетом принял их,
Как если б их давно здесь ждали.
Пажи Ешуту сопровождали
При въезде в лагерь, ко двору...
И вдруг любимую сестру
(О, возликуйте, божьи твари!)
Узнал Орилус в Куневаре...
Да и она, волнением объята,
Признала в нем тотчас родного брата.
Тут достославнейший Орилус
Поведал ей, что с ним случилось.
Не скрыл он также и того,
Какую клятву взял с него
Его бесстрашный победитель,
Заступник добру, а злу - обвинитель,
Который ему явиться велел
Сюда, чтоб положить предел
Бесчинствам сенешаля Кея...
Затем он воскричал, бледнея:
"Кей! Кей тебя ударить смог?!
Но если есть на небе Бог,
Обидчик твой не уйдет от мести!
С героем величайшим вместе
За каждую твою слезу
Обрушим на него грозу!.."
. . . . . . . . .
А королева в это время
С придворными своими всеми
Спешит облобызать Ешуту...
Артур пришел. Ну, а к нему-то
Вассалы, слуги так и льнут.
Все в умиленье слезы льют,
Счастливейшую видя пару
И вместе с ними Куневару,
Что прежде, словно тень, брела,
А нынче брата обрела
И расцвела красою бесподобной...
Но кто это с ухмылкой злобной
Стоит угрюмо в стороне?
Кей, ненавистный вам и мне!
Счастливцев вид его бесил,
И оттого он был без сил.
Вдруг он Кингруна примечает,
Править пиром ему поручает.
"Пойми, - он говорит тайком, -
При совпадении таком
Я за столом сидеть не вправе,
Душой и сердцем не лукавя.
Скорей я со стыда помру!
Ударив герцога сестру,
Себя я виноватым
Считаю перед братом.
Надеюсь, ты меня заменишь
И старой дружбе не изменишь.
Всех угости отменно, вкусно:
Ты это делаешь искусно.
Не ты ль закатывал обеды,
Когда одерживал победы
Твой достославнейший Кламид?..
Я верю, что не утомит
Тебя и это угощенье..."
...Отвесив герцогу поклон,
Печально удалился он,
Так и не заслужив прощенья...
. . . . . . . . .
...Куневара всех потчевала на диво,
Брата родного - особливо.
Король Артур, скажу без лести,
Высокой их удостоил чести,
Когда, собравшись почивать,
Он доброй ночи пожелать
Соизволил недавним жертвам ссоры лютой.
Итак, покуда день расцвел,
Счастливейшую ночь провел
Орилус со своей Ешутой.

VI

Узнайте, что Артур-король,
Покинув замок Коридоль,[95]
Расстался со своей страной...
Среди рожденных стариной
Поверий и сказаний
Немало указаний
На то, что он родную землю
Покинул, гласу мудрых внемля,
Мечтая в странствии, в пути
Младого рыцаря найти,
Того, кто звался Рыцарь Красный
И подвиг свой свершил ужасный,
Невольно Итера убив,
Затем, Кингруна победив,
Пленил Кламида без смущенья
И был достоин восхищенья!
Но что там слава и хвала!
К героям Круглого стола
Отважного причислить надо!
Не это ль высшая ему награда?
Но прежде чем пуститься в путь,
Король на верность присягнуть
Повелевает слугам
И молвит: "Кто друг с другом
Затеет драку или спор,
Пусть ведает, что с этих пор
Нам все решать придется миром -
Не поединком, не турниром:
Нам силы надобно сберечь
Для дальних странствий и для встреч
Негаданных-нежданных
В нам незнакомых странах.
Должны вы это понимать,
Излишний шум не поднимать.
В беде я не оставлю вас.
Так исполняйте мой приказ!
Мы своего добьемся!.."
Все молвили: "Клянемся!.."
. . . . . . . . .
...Однако где же наш герой?..
То было зимнею порой.
Снегами скоро все покроется...
Как?! Разве на дворе не Троица?
Ведь все весной напоено
И все цветет... А! Вот оно!
О, стародавние поэты,
Мне ваши ведомы приметы,
У вас в стихах король Артур -
Изнеженнейшая из натур.
Зефирами он обдуваем,
Он, как цветок: он дышит маем.
Весенний, майский, неземной,
Он только в Троицу, весной
По вашим движется страницам,
На радость голубым девицам...
Но нет! У нас он не таков!
С нас хватит "сладких ветерков"!
Мы сей рассказ соорудили,
Собрав бесчисленные были
И вымыслы. И так хотим,
Чтоб - пусть мороз невыносим -
Герой наш, столь любимый мною,
С Артуром встретился зимою...
. . . . . . . . .
Артур со свитой скачут вдоль
Крутого берега Плимицоль.[96]
Угрюм король и вся его свита
Зело на сокольничего сердита.
Случился нынче скверный случай:
Артуров сокол, самый лучший,
Был перекормлен до того,
Что есть не стал он ничего
При утреннем кормленье
И, в дерзком устремленье,
Рванулся, из виду исчез
И улетел куда-то в лес.
Ну, что тут делать станешь?
Чем сытого заманишь?..
Меж тем бесценный сокол сей
В лесу еловом средь ветвей
Был рядом с Парцифалем.
(За что его восхвалим!)
Да, сокол, улетевший прочь,
С героем рядом был всю ночь.
Трясло их от озноба,
И сильно мерзли оба.
А утром, только рассвело,
Герой увидел: замело
Лесные тропы до единой.
И этой зимнею картиной
Наш друг безмерно потрясен.
Он словно видит дивный сон...
Но как сыскать дорогу?
Он ощутил тревогу.
Теперь он скачет наугад...
Стволы, повалены, лежат.
Кругом - камней нагроможденье.
Так едет он в сопровожденье
Красавца сокола того
И сам не знает про него...
Над лесом ярко солнце рдеет.
Но постепенно лес редеет,
И вот уж впереди видна
Поляна белая одна,
И диких тысяча гусей,
Крича, проносится над ней...
Но сокол кинулся на них:
Какой-то гусь навек затих,
А остальные улетели...
Три капли на снегу алели,
Три капли крови на лугу,
Три алые капли на белом снегу...
Герой наш в думу погрузился.
И понял он, чей отразился
Здесь образ!.. Перед ним возник
Кондвирамур любимой лик.
И в памяти все ожило:
Как снег, ее лицо бело,
Как кровь, красны ее ланиты!..
"Кондвирамур! Меня к себе верни ты!
Beau Corps!.. Прекраснейшая телом,
Ты алое смешала с белым.
Твой лик, поклясться я готов,
Есть сочетанье двух цветов,
Двух красок: белой краски с красной!
Конд-ви-ра-мур!.." И вдруг безгласный
В сердечной боли он застыл,
Лишившийся душевных сил,
Как если б потерял сознанье...
О, горемычное созданье!..
...Застыл он, неподвижен, нем.
А по дороге между тем
В Лаланд стрелой летел Garcon
(Был Куневарой послан он)
И вдруг, смущением объятый,
Увидел чей-то шлем промятый
И щит, проколотый насквозь...
Но, может, все бы обошлось,
Когда бы не узрел гонец
(Garcon - неопытный птенец)
Героя Парцифаля,
Что, погружен в свои печали,
Пред ним возник невдалеке,
Причем сжимал копье в руке...
Да, весь в томленье погруженный,
Он спал. Но спал вооруженный.
Во сне таинственном застыв,
Он спал, копья не опустив,
Как если б он, задира,
Здесь, в чаще, ждал турнира
И вызывал на поединок
Кого-то здесь, среди лесных тропинок...
Garcon к Артуру в лагерь скачет.
Могу сказать: он едва не плачет.
"Беда! - кричит. - Беда! Беда!
Дерзновеннейший рыцарь проник к нам сюда
Он держит копье свое наготове.
Клянусь: он жаждет чьей-то крови
И, видимо, желает зла
Героям Круглого стола!
А вы тут дремлете! Нет - спите!
Вы тут в бездействии сидите!
Ах, ах! Позор, какой позор!.."
...Прекрасный, юный Сеграмор -
Поистине судьбы избранник,
Гиневры сладостной племянник,
В шатер вбегает к королю:
"О дядя! Об одном молю,
Дозволь с тем рыцарем сразиться!
Слыхал, он всех нас смять грозится!
Он снаряжение надел...
Однако есть всему предел!.."
(Чтоб смысл понять сей пылкой речи,
Скажу вам: юноша ждал сечи,
Давно, давно он рвался в бой
И оттого с такой мольбой,
Столь пылко обращался к дяде,
Одной лишь бранной славы ради...)
Король ответить поспешил:
"Мой мальчик, я бы разрешил
Тебе в сражение вступить
И славу доблестью купить.
Но если ты откроешь бой,
То, уверяю, за тобой
Другие ринутся князья,
А силу нам дробить нельзя.
Мы Мунсальвеш должны найти,
Но нам неведомы пути,
И мы не знаем, как встречать
Анфортаса нас будет рать..."
. . . . . . . . .
Тогда прекрасный Сеграмор
К Гиневре лучезарной взор
С мольбой смиренной обратил...
И королеве уступил
Король. И le Roi Сеграмор
Уже летит во весь опор
В огнем пылающей броне
На схожем с молнией коне...
. . . . . . . . .
А Парцифаль был недвижим,
Поскольку завладела им
Любовь, которая не раз
Пытала и меня и вас,
С ума сводила, в бой звала
И сердце пополам рвала.
Ах, знаю я такую,
О коей я тоскую.
Я тоже безутешен
И вроде бы помешан...
Но все же вникнем в разговор,
Который начал Сеграмор...
"Высокочтимый господин,
Вы здесь, как видите, не один.
В чужие вторглись вы владенья.
Мы вправе ждать от вас извиненья.
Поверьте, жизнь я скорей отдам,
Чем себе позволю потворствовать вам!
Ответствуйте, из какой земли,
С какою целью сюда вы пришли?
И коль не хотите с жизнью расстаться,
Вам предлагаю почетно сдаться!.."
Однако Парцифаль молчал,
Он ничего не замечал
Да и не слышал ничего, -
Так одурманила его
Волшебница - госпожа Любовь...
И на снегу он все видит кровь...
Отъехал le Roi Сеграмор чуть-чуть,
Дабы с налета его проткнуть.
Но в этот миг Парцифаль проснулся:
Господин Рассудок к нему вернулся...
И Парцифаль-герой с улыбкою
Наклонил копье свое пестрое, крепкое, гибкое,
В пещере найденное им,
В щит Сеграмора с расчетом таким
Вонзив, чтобы выбить из седла
Того, в ком жажда славы жила,
И урезонить малость
И чтоб при этом копье не сломалось...
Вернулся в лагерь Сеграмор -
Не нужен утешений хор.
Он держится достойно
И говорит спокойно:
"Нет в жизни худа без добра.
Бой, поединок - все игра,
Коль проигрался в кости,
То относись без злости
К тебе назначенной судьбе.
Я это знаю по себе.
Бывает, что корабль и тот
Крушенье терпит, течь дает...
Удача ли, недоля -
На все Господня воля...
Однако супротивник мой
Провел недурно этот бой,
И я скажу без униженья,
Что он достоин уваженья!.."
...Явился муж отважный - Кей
К славнейшему из королей,
Чтоб доложить о Сеграморе,
Который пребывает в горе,
Поскольку не повержен тот,
Кто новых поединков ждет
В лесу, на прежнем месте.
"Неужто он избегнет мести?
Дозвольте мне сразиться с ним!
Иначе все мы посрамим
Супругу вашу! Да, она
Всех более оскорблена
Сим беспримерным посещеньем!
Нельзя отделаться прощеньем!
Иль службу я с себя сложу,
Хоть верой-правдой вам служу
Не первый год!.. О, боже правый!
Ужель с былой простится славой
Ваш Круглый стол?! И так нелепо?!
Да будь все глухи, немы, слепы,
Вы быть не смеете слепым!.."
И король Артур согласился с ним
И дал ему соизволенъе
На битву с тем, кто в отдаленье
Застыл в прибежище лесном...
Сейчас ему в бою честном
Сойтись придется с мужем грозным
Под снежным ветром, днем морозным.
Но Парцифаль недвижен вновь.
Героя госпожа Любовь
Опять околдовала.
Жертв ей, что ли, мало?..
...Скажите, госпожа Любовь,
За что вы пьете нашу кровь,
Зачем вы к нам являетесь
И нами забавляетесь?
Вы, исцеляя от тоски,
Нам сердце рвете на куски,
Вы столь искусно лечите,
Что насмерть нас калечите.
Скажите, и не стыдно вам,
Вняв самым пламенным словам,
Куражиться над ними,
Над чувствами святыми,
И нашу боль не укрощать,
Но беспощадно превращать
Чистейшие стремленья
В предмет увеселенья?
Ужасна сила ваших чар
Для тех, кто молод и кто стар,
Мы все на этом свете
Попались в ваши сети.
Всем причинили вы беду.
Мы из-за вас - в сплошном аду,
Томимые нуждою,
Гонимые враждою.
Мы вас не в силах убедить,
Мы вас не в силах победить,
Напротив: вам в угоду
Бежим в огонь и воду...
Себе в служанки выбрав Честь,
Все ж позабыли вы, что есть
Угроза вашей власти
В живой, в горячей Страсти!..
О госпожа Живая Страсть,
Молю, не дайте мне пропасть
В плену Любви холодной,
Прекрасной, но... бесплодной!..
Другую б песню я сложил,
Коль от Любви бы заслужил
Расположенья крохи
За слезы, стоны, вздохи,
За все, что пережито мной...
Из-за кого? Из-за одной...
Но далее не смею
Песнею своею,
Весьма простонародной,
Любви касаться благородной,
Бессильный гнев свой изливать!..
Любовь достойно воспевать
Лишь Генрих фон Фельдеке[97] умеет.
Пред ним мой бедный язык немеет,
Поэтому я приуныл.
А Фельдеке Любовь сравнил,
Вняв сладостным напевам,
С большим, цветущим древом,
Хоть лучше бы изображать,
Как нам от нее бежать...
А впрочем, от Любви уберечь
Не могут нас ни щит и ни меч,
Ни латы наши стальные,
Ни стены крепостные.
Не ускакать от нее на коне,
От нее по морской не уплыть волне:
На море и на суше
Загубит наши души.
. . . . . . . . .
Но, госпожа Любовь, мне жаль,
Что оказался Парцифаль,
К великому несчастью,
Под вашей строгой властью.
Ах, право, в неурочный час
Кондвирамур прислала вас
К нему из Пельрапера.
Скажу вам для примера
(Прости, всемилостивый Бог!),
Что я бы вынести не мог
Подобного явленья...
Теперь без промедленья
Рассказ я продолжаю свой,
Чтоб не томился наш герой
Под сладким вашим игом,
А пробудился мигом...
...Итак, могущественный Кей,
Воинственнейший средь людей,
Закованный в такие латы,
Что столь надежны, сколь и богаты,
Свой к Парцифалю держит путь.
Не сомневаюсь я ничуть:
Достойный отпрыск Гамурета
Нашел бы способ для ответа,
И Кей бы замертво упал...
Но юный валезиец спал,
Его всего сковала дрема
(Которая и нам знакома),
Он не подъемлет головы...
О женщины! Виновны - вы!
Зачем рассудки нам туманите?
В какую вы нас пропасть тянете?..
Мне это видеть невтерпеж!
Скажите, разве не похож
Герой наш на самоубийцу?..
Кей подъезжает к валезийцу.
"Я, - молвит, - требую суда!
Вы нагло прибыли сюда.
Чье привело вас наущенье?
Неважно!.. Важно возмещенье
Непостижимого урона!
О, здесь оскорблена корона!
Но крови мы не жаждем, нет.
А посему благой совет
Без возмущения примите:
С себя оружие снимите,
Затем, смирив свой нрав горячий,
Ошейник - именно! - собачий
Наденьте... Да... Я так велю!
Я отведу вас к королю...
Ах, не хотите? Что ж, мой милый,
Тогда вас взять придется силой!"
Вот что промолвил злобный Кей.
Но госпожа Любовь сильней
Трезвого Рассудка:
Спит Парцифаль!.. Подумать жутко,
Что с Парцифалем может стать...
Кей закричал: "Ты смеешь спать,
Когда я говорю с тобою?!
Вострепещи перед судьбою!.."
Его по шлему стукнул он
Своим копьем... Раздался звон...
Но валезиец не очнулся,
Даже и не покачнулся.
"Ну, ждать я больше не могу!
Сейчас ты мертвым на снегу
Навеки спать уляжешься,
Коль следовать за мной откажешься!..
Тебя бы надобно кнутом
Полосовать, дабы потом
Мешки с мукой взвалить на спину!
Тебя, ленивую скотину,
Ничем иначе не проймешь!
Не понял? Ну, сейчас поймешь!
Избить! Избить до синяков!
Осел - так не жалей боков!
Тут не воздействуешь словами!.."
...О, боже! Что мы слышим с вами?!
Такое и у мужика
Слетает редко с языка,
А тут вот вдруг - у паладина!
Но кто ж во всем этом причина?
Не вы ли, госпожа Любовь?..
Я знаю: вам не прекословь...
Однако Парцифаль проснулся.
Вновь господин Рассудок к нему вернулся
Развеялся ужасный сон,
И капель крови не видит он
На поляне белоснежной,
Готовый к битве неизбежной...
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
Теперь поведать вам могу,
Что приключилось на снегу:
Сперва казалось, грозный Кей
Героя нашего сильней
Да и ловчей немножко.
В его щите окошко
Своим мечом он прорубил,
Но в тот же миг наказан был,
Когда удар ответный
Ему нанес урон приметный.
С коня он в снег лицом упал
И ногу левую сломал,
А также руку правую...
Бегут к нему оравою
Оруженосцы и пажи...
Господь! Уста мне развяжи
И повели поведать людям,
Что пред Господним правосудьем
Бессильны ненависть и зло!
Вы мните: Кею не везло?
Не в этом суть! Се - воздаянье
За черные его деянья,
Господь свой вынес приговор
За муки те, что Антанор
И Куневара вынесли...
...Из леса Кея вынесли...
Вот он в Артуровом шатре
На скорбном возлежит одре,
Вокруг слышны рыданья
И вздохи состраданья.
К изнемогавшему от ран
Племянник короля - Гаван[98]
Собственной персоной
Прибыл, потрясенный...
Героя раненого жаль.
Но грозно молвил сенешаль:
"Довольно выть, хотя бы!
Или все вы бабы?!"
И рек, к Гавану обратясь:
"Послушайте, великий князь.
Вы - сын Артуровой сестры
И сердцем кротки и добры.
Не надо плакать обо мне:
Речь о родной идет стране!
О вашем дяде речь идет!
Ужель король Артур падет?!
Не за себя отметить прошу,
Но вас предостеречь спешу,
Что враг еще не побежден.
Он ждет! Я в этом убежден.
Да, да! Не терпится ему
Нас всех разбить по одному,
Дабы над всеми возвышаться...
Так не пора ли вам вмешаться
И молвить: "Этому не быть!"
Вы... Вы должны его разбить!..
При вашем появленье
Не выкажет он удивленья,
И ни галопом и ни рысью
(Я разгадал его повадку лисью)
От вас он не ускачет прочь,
Решивши, что себе помочь
Он сможет способом иным:
Лишь явитесь вы перед ним,
Он вам сраженье не навяжет,
А женским волосом вас свяжет
И по рукам и по ногам.
(К иным доверчивым врагам
Он этот способ применяет.
Он связывает и сминает
На жалость падкого юнца!..)
Вы в мать пошли! Но не в отца!
Отбросьте кротость, нежность, томность.
Пусть я вам - раненный - запомнюсь,
Когда настанет ваш черед
В сраженье ринуться, вперед!.."
Все это словоизверженье
Не повергало в раздраженье
Высокочтимого Гавана.
Что значит окрик грубияна?
Подобный пыл нас веселит...
...Гаван коня седлать велит
И без оружья скачет к чаще,
Готовый к встрече предстоящей.
Но Парцифаля видит он,
Как прежде, погруженным в сон.
Тот ничего не замечает,
Тот ни на что не отвечает,
У госпожи Любви в плену...
Сорвать не в силах пелену
Сын Герцелойды с глаз незрячих...
О, сколько ж огненно-горячих
Потоков крови в нем кипит!
Спит Парцифаль. Зато не спит
В нем кровь потомков: бабок, дедов -
Мучительниц и сердцеедов,
Всех, всех, кто повторился в нем, -
И жжет его таким огнем,
Которым грудь его согрета.
И разве не от Гамурета -
Сия приверженность Любви?..
Зови его иль не зови,
Он спит. Он ничему не внемлет.
Любовный сон его объемлет...
...Сын Лота говорит ему:
"Я за обиду не приму
Сие упорное молчанье.
Я прибыл к вам не на ристанье,
Но вы обидели престол
Артура! Вами Круглый стол
В какой-то степени затронут!
Пусть в равнодушье вашем тонут
Мои слова, но объясненья,
Как вторглись в наши вы владенья,
Сейчас обязаны вы дать!..
Вы спите? Я согласен ждать,
Предоставляя вам отсрочку!.."
...В одну, Гаван приметил, точку
Уставил Парцифаль свой взор:
Где снеговой белел ковер,
Три капли огненно алели.
То кровь была на самом деле!..
Тогда Гаван бросает свой,
Подбитый желтою тафтой,
Великолепный плащ шелковый
(Поступок истинно толковый!)
На снег, где проступала кровь...
И тут же госпожа Любовь
Перед Рассудком отступила,
Из плена Разум рыцаря отпустила
(Но сердце его все держала в плену),
И Парцифаль призвал жену:
"О благороднейшая, где ты?
Томлюсь, терзаюсь, жду ответа.
Не я ль завоевал в бою
И руку и страну твою?
Кламида одолел не я ли?..
Так вспомни же о Парцифале,
Бедном сыне Гамурета,
Который солнечного света
Не видит в ослепленье странном...
Застлало мне глаза туманом..."
И вдруг он дико заорал:
"Эй! Кто копье мое украл?!
Куда копье мое девалось?!"
"Увы! В бою оно сломалось!" -
Смеясь, ответствовал Гаван.
"В бою?! И это не обман?!
Воистину невероятно!
Но дрался с кем я?! Непонятно!
Не с вами ведь. Вы безоружны.
Дешевой славы мне не нужно...
Да вы смеетесь надо мной!
Я просто видел сон дурной!.."
Но продолжал Гаван учтиво:
"Поверьте, говорю не лживо,
И хоть я с вами еще незнаком,
К вам дружбой искренней влеком.
Не вижу никаких препятствий
К тому, чтобы мы жили в братстве.
Пришел я вас не победить,
А к тем шатрам сопроводить,
Где множество господ и дам,
Покуда неизвестных вам,
Ждут вашего явленья...
Итак, прошу соизволенья
Вас проводить туда... в шатер..."
"Мне ваш приятен разговор.
Вы друг мне, так я полагаю,
И я вам дружбу свою предлагаю.
Но кто вы, смею ли узнать?.."
"Кто я? Меня Гаваном звать.
Сын Лота и сестры Артура..."
"Ах, ты и есть Гаван? Натура
Твоя известна... Но пока
Признаюсь: честь невелика,
Что ты мне хочешь быть полезен.
Со всеми ты людьми любезен!
Всем равно хочешь услужить!..
С тобой я соглашусь дружить
Лишь при условье, что за дружбу
В ответ мою ты примешь службу,
Чтобы понять, как ты был прав,
В свои друзья меня избрав!..
Однако кто же здесь владыка?"
"Король Артур! Ты погляди-ка
На тот шатер..." - "О, погоди!
Стеснение в моей груди!..
Я не могу пред королевой
Предстать, пока над чистой девой
Еще глумиться смеет тот,
Кем страшный не оплачен счет!..
Злосчастный, ненавистный Кей
(Из-за наивности моей)
Вкатил несчастной оплеуху!
Отмстить злодею хватит духу!
Возмездья час неотвратим!.."
"...Ты только что сражался с ним,
Причем, скажу, не без успеха.
И сон тебе, брат, не помеха!
Переломал ты Кею ногу
И руку... Словом, понемногу
Месть все же осуществлена
И полностью отомщена
Прекраснейшая Куневара!
Одно досадно: от удара
Разбилось в щепки и твое
Необычайное копье!..
Но не печалься. В битве правой
Ты победил, увенчан славой.
Послушай! Ликованья хор!
То ждет тебя Артуров двор..."
...Итак, теперь друзья до гроба,
Неторопливо скачут оба
Туда, к Артурову двору,
К королевскому шатру...
Хор ликованья громогласный
Раздался вновь, лишь Рыцарь Красный
В пределы лагеря вступил.
Он славу доблестью купил!..
Тут Куневара увидала,
Кого столь долго она ожидала,
Кто в битвах бился за нее,
Чье благороднейшее копье
Отмстило мерзостному Кею...
Была герцогиня Ешута с нею
И герцог де Лаландер, брат...
Как преданья говорят,
Валезиец был прекрасен:
Осанкой горд и взглядом ясен,
Лицо сквозь ржавчину сияло...
Он ехал, приподняв забрало...
Однако должен вас отвлечь,
Дабы вам дать послушать речь
Обретшей счастье и свободу:
"Сначала господу в угоду,
Затем уже на радость мне
Оказались в нашей вы стороне...
Покуда вас я не узрела,
Тоска-печаль в моем сердце зрела,
Но вот, в тот день увидев вас,
Я засмеялась... В первый раз
Смеялось сердце!.. Да!.. От счастья!..
Из черной зависти отчасти
Безмерно злобный Кей при всех
Меня избил за этот смех...
О славный рыцарь! Сколь приятно
Мне это вымолвить: стократно
Вы отомстили за меня!
Так вожделеннейшего дня,
Счастливица, я дождалась!..
Облобызать хочу вас, князь!
И жду ответного лобзанья..."
...Неимоверного терзанья
Злосчастный разомкнулся круг...
Куневара кличет слуг,
Чтоб принесли герою платья...
Теперь прошу вас отгадать я,
Что принесли они?.. Блестящ
Был меховой Кламида плащ,
С его отделкой несравненной.
Не просто плащ - трофей военный!
(Строптивым рыцарям урок...)
Да жаль: потерян был шнурок,
А без шнурка ходить неловко...
"Прошу вас взять мою шнуровку!.."
...В руках героя оказалась
Шнуровка эта, что касалась
Благоуханнейшего тела.
Того сама судьба хотела...
Мой валезиец, господа,
Прекрасен был как никогда...
Меж тем король благословенный
Обряд молитвенный, священный
Благоговейно совершал.
Он утро Богу посвящал,
Молясь всевышнему владыке...
Но вот ликующие клики
И до Артура донеслись.
Он понял: люди дождались,
Красный Рыцарь появился!..
...Всяк поспешал, всяк торопился
За королем туда, в шатер.
Бежал вприпрыжку Антанор.
Зачем? Могу ответить:
Чтоб первым гостя поприветить...
. . . . . . . . .
Все злоключенья пересилив,
Как светлый ангел (но без крыльев),
Прекрасный, юный наш герой
Встречал к нему спешащий рой.
Он был красив, любезен, весел.
Пришедшим он поклон отвесил,
И все поздравили его
(Вплоть до Артура самого)
Дружным хором полнозвучным
С прибытием благополучным.
Король с великой похвалою
Приблизился к герою.
Затем добавил: "Спору нет,
Что пользу, равно как и вред,
Моей земле вы принесли:
Ешуту верную спасли
От злобного навета.
Зачтется вам заслуга эта.
Высок ваш рыцарский порыв!
Ешуту с мужем помирив,
Вы благо совершили...
А с Кеем явно поспешили.
Когда бы мне вовремя все рассказали,
Неужто б мы сами не наказали
Сенешаля своего?
Нашлась бы управа и на него!..
И все же просим вас поведать,
Что вас заставило проведать
Сии неблизкие края?
Нас ожидает, чую я,
Рассказ безмерно интересный...
Вступите, просим, в круг наш тесный!
Героев Круглого стола.
Ведь ваши громкие дела
И ваша рыцарская слава
Вам обеспечивают право
Быть в нашу принятым среду
И в первом выступать ряду
Отважных паладинов,
Смущение отринув!.."
. . . . . . . . .
И вот уж вынесен на луг
Из шелка вырезанный круг
(Круглого стола замена)...
Уселись подле сюзерена
Его вассалы, чтоб сейчас
Прекрасный выслушать рассказ...
(Король закон провозгласил,
Чтоб каждый рыцарь приносил
Из странствия иль с поля боя
Какой-нибудь рассказ с собою...)
. . . . . . . . .
Сей лучший из земных столов,
Мы знаем, не имел углов.
Быть как бы во главе стола
Всем честь оказана была,
Всяк удостоен чести
Сидеть на главном месте!..
...К героям Круглого стола
Гиневра с дамами пришла:
У них глаза горели,
На рыцаря они смотрели,
Который всех очаровал...
И тут король Артур сказал:
"Мой друг младой, доставьте радость мне
И дорогой моей жене,
Которая нежностью к вам пылает
И вас облобызать желает,
Просьбу выполнив сию...
Я, конечно, сознаю,
Что вам нисколько не нужны
Лобзанья чьей-либо жены:
Целуют слаще в Пельрапере!..
Но если постучит к вам в двери
Когда-нибудь король Артур,
То пусть ему Кондвирамур
В лобзанье не откажет:
Весь век благодарить обяжет!.."
И вот, прекрасная собою,
Гиневра подошла к герою.
Она подставила уста
Для поцелуя неспроста:
Прощенье это означало!..
Ведь вы запомнили начало
Знакомства их, когда пронзен
Был Красный Итер... Но прощен
Виновник гибели напрасной
Владычицей его всевластной...
И все ж с ее сбежали глаз
Слезинки, ибо и сейчас
Здесь Итера не позабыли:
Все при дворе его любили...
Конец, конец былым обидам!..
Между Гаваном и Кламидом
Сидит мой славный Парцифаль,
Победоносно глядя вдаль.
Всех красотою превзошел он,
Отважен, благородства полон,
Как говорят - в расцвете лет.
И был необычаен цвет
И щек его и подбородка...
Он то восторженно, то кротко
Мужам Артуровым внимал...
Лик его напоминал
Щипцы!.. (Подобными щипцами
Дам, слишком ветреных сердцами,
Вполне возможно удержать:
Лишь надо посильнее жать!..)
Любовь и Нега, Власть и Сила
От Парцифаля исходила,
Все было дорого ему...
И вдруг - конец!.. Конец всему!..
. . . . . . . . .
Чтоб правде вы в глаза взглянули,
Скажу: на тощем едет муле,
Наряд блистательный надев,
Одна из неизвестных дев.
Никто (я б в том не сомневался)
Ее любви не добивался,
Никто по ней не тосковал,
Из-за нее не рисковал.
Лицом весьма неблагородна,
Дева знала превосходно
Французский, мавров речь, латынь...
Но (боже правый, не покинь
Артура, что бы ни случилось!)
Зачем она сюда явилась?!
Что нужно ей в сиих краях?!
Посеять горе или страх?..
...Просвещенной до предела
Она была и овладела
И астрономией небесной,
И геометрией чудесной,
И вольно речь ее лилась...
Кундри[99] волшебница звалась...
Вся вызов госпоже Природе,
В накидке по новой французской моде,
В лондонской шляпе с пером павлиньим,
В изысканнейшем платье синем,
В плаще лазурно-голубом,
Она, как град, она, как гром,
Беспечность, радость сокрушала
И шум веселья заглушала...
Была она желтоглаза,
С глазами, что два топаза.
Коса с головы свисала,
Что "красотой" потрясала:
Коса была черной и длинной
И лишь со свиной щетиной
Могла бы сравниться нежностью...
Такой восхитительной внешностью
Из нас обладает не всякий:
Был нос у ней, как у собаки,
А уши-то, как у медведицы...
(Хотите ли к ней присоседиться?)
Ну правда, не хороша ли?
Ротик ее украшали
Два длинных кабаньих клыка,
Приметных издалека.
Не избежать описаний
Кожи ее обезьяньей,
И шерстью обросших ручек,
И умилительных штучек,
Что назывались ногтями,
Но львиными были когтями...
Не уставала она сжимать
Рубиновую рукоять
Длинной шелковой плети...
Страшней никого я не знал на свете-
Радости погубительница,
Великой скорби носительница,
Скача по зеленому лугу,
Приближалась к Артурову кругу...
Удар ужасный назревал!
Но кто о нем подозревал?!
Никто не ждал удара.
С Артуром Куневара
Беспечный разговор вела.
Радостью королева цвела,
Ну, а король тем боле:
Сиял, как на престоле!..
Кундри к Артуру подскакала
И по-французски ему сказала:
"Fils du Roi..." А впрочем, вот -
Вам мой немецкий перевод.
(Пришлось немало мук снести,
Чтоб эту речь перевести...)
"Сын Утерпендрагуна славный!
Узнай: ты сам виновник главный
Того, что твой унижен трон!
Бывало, шли со всех сторон
К тебе смелейшие из смелых.
Давно ль во всех земных пределах
За счастье бы любой почел
Хоть раз взглянуть на Круглый стол?
Была ли в мире выше честь,
Чем так с Артуром рядом сесть?
И все тебя боготворили,
Тебе любовь свою дарили...
Так что же вдруг произошло,
Что солнце славы твоей зашло?
Погибла честь, почет утрачен,
Твой жребий, как могила, мрачен...
Понять не можешь, в чем тут суть?
Скажу. Но уж не обессудь.
Хочу, чтоб все узнали:
Здесь дело в Парцифале,
Которому ты так мирволишь!
А он ведь негодяй всего лишь!
Им Красный Итер был убит.
Сей грех еще не позабыт:
Все плачут о достойном муже...
Но грех он совершил похуже!.."
...И к валезийцу подскакав,
Сказала: "Низок и лукав
Ваш нрав и темен разум.
Красавцем ясноглазым
Посмели вы придти сюда.
Меж тем от вас - одна беда.
Я всем чудовищем кажусь,
Но лишь одним сейчас горжусь,
Что с вами мы не схожи.
Мы не одно и то же!
Вы сердцем, вы душой урод!..
Пошто трусливо смолк ваш рот?
Иль требуют сокрытья
Известные событья?..
Скажите, рыцарь: как же так?
Вам скорбный встретился Рыбак,
Несчастием томимый...
А вы? Промчались мимо!
В ту приснопамятную ночь
Лишь вы могли ему помочь,
Но вас не занимала
Чужая боль нимало...
(До чьей-то скорби снизойти?!
Куда там! Мне не по пути!
Того печаль изъела?
Но мне-то что за дело?!)
Вы даже не раскрыли рта!..
Но Бог вам разомкнет уста
И вырвет, вырвет ваш язык
За тот не выкрикнутый крик
Простого состраданья!
И нет вам оправданья
Ни в этом мире и ни в том.
Вписали огненным перстом
Вас в некий страшный свиток
Для предстоящих пыток -
Кипенья в адовой смоле,
В геенне!.. Но и на земле
Пощады вам не будет!
Вас и земля осудит!
И проклянет вас этот круг,
В который вы попали вдруг:
Едва узнают, кто вы,
Все будут к вам суровы...
Вы честь мужскую оскорбили,
Свое достоинство сгубили,
Род опозорили людской...
Верьте, лекарь никакой
Вас не спасет от душевной хвори,
И жизнь свою вы проживете в горе.
Да понимаете ли вы сами,
Что значит грех, совершенный вами,
О бессердечный Парцифаль?
Пред вами пронесли Грааль,
Среди разубранного зала
Пред вами кровь с копья стекала!..
Узрев редчайшее из див,
Вы смолкли, даже не спросив,
Что все бы это означало...
Бессмертье вас бы увенчало,
Мир вас бы к звездам превознес,
Задай вы хоть один вопрос!
Словцо хотя бы оброните
Там, в Мунсальвеше!.. В Таброните
Великой славы и наград
Ваш пестрый удостоен брат.
Сбылись желанья Фейрефица...
Но с Мунсальвешем ли сравнится
Арабов город Табронит?
(Всевышний пусть оборонит
Престол достойнейшего брата!)
А вы, исчадие разврата,
Преступно пали до того,
Что господина моего
Меч, вам врученный, осквернили!
О, господи! Да вы верны ли
Хотя бы памяти отца,
Высокочтимого бойца?
Он, кто анжуйцем назывался,
Ах, как бы он сейчас терзался,
О вашей низости узнав!
Он, тот, чей благородный нрав
Был рыцарству всему известен,
Не вынес бы, что столь бесчестен
Его, им порожденный, сын!..
Да что там! Разве он один
Терзался бы? О нем горюя,
Сейчас в огне сама горю я
И гибну в дьявольском огне!
Всех жальче Герцелойду мне!.."
И Кундри в непомерной муке
Стенала, и ломала руки,
И слезы горькие лила:
Святая Верность ее вела.
(А Верность это - та же Сила!..)
И Кундри рыцарей спросила:
"Остался ли еще средь вас
Боец, кто рвется в этот час,
Душою не лукавя,
К Любви и к Бранной Славе?
Кто не забыл, что значит Честь?..
Так знайте: в мире замок есть,
Который скрыт от глаз людей.
Зовется он Шатель Марвей.[100]
Четыреста прекрасных дев
На службе там у четырех королев.
И все четыре королевы
Еще прекрасней, чем их девы...
В Шатель Марвей тому почет,
Кого Любовь к себе влечет,
Кто одержим влеченьем
К высоким приключеньям.
Надеюсь, что, хоть и не без труда,
Сегодня еще попаду туда!.."
И, ни к кому не обратившись,
Ни с кем из рыцарей не простившись,
Печальная дева умчалась одна.
Потом вдруг на миг обернулась она
И уже безо всякой угрозы
Воскликнула сквозь слезы:
"Обитель скорби Мунсальвеш!
Твой дивный избавитель где ж?
В беде ли тебя он оставит
Или спасет да избавит?.."
Речь мудрой девы безобразной,
Как видим, не была бессвязной...
А что наш валезиец? Он
Убит, раздавлен, заклеймен!
Он знает: справедлива кара!..
...Очнувшись первой, Куневара
Ужасно зарыдала вдруг:
Ее спаситель, верный друг,
Всегда ведомый чувством долга,
Столь незаслуженно оболган!
Прошло рыданье среди дам,
И счету не было слезам...
...Умчалась Кундри... Но мгновенно
Явился, как бы ей на смену,
Какой-то рыцарь... Ах! Огнем
Пылала мантия на нем
И на коне сверкали бляхи...
В оцепененье, в горе, в страхе
Он застает Артуров круг...
Такой же след душевных мук
Лицо красавца отражало...
Невыносимой обиды жало
В младое сердце его впилось
И все отныне в нем сплелось:
Отвага с горем, страсть с тоскою.
Он тяжкий меч вздымал рукою
И вдруг взревел, как ураган:
"Где здесь Артур? Кто здесь Гаван?!"
...Рыдали дамы безутешно...
Тут кто-то из пажей поспешно
Ему обоих показал.
"Храни вас боже! - гость сказал. -
Всем вам привет свой посылаю.
Но одного найти желаю
Средь вас, кто станет мне врагом,
Кто в озлоблении слепом
Навек меня возненавидит!
Я знаю, кто он. Пусть он выйдет
Вперед! Его зовут Гаван!..
Святой обет мной Богу дан
Великое свершить отмщенье!
О, неподвластна укрощенью
Меня терзающая боль!
Мой повелитель, мой король
Гаваном мерзостно заколот!
Он столь коварен, сколь и молод!
Без всяких видимых причин
Убит мой князь, мой господин,
Брат моего отца!.. При этом
Гаван с притворным шел приветом
К нему... И в грудь ему вонзил
Свое копье что было сил...
О, вот он, поцелуй иудин!
Убийца низкий! Ты подсуден
Неумолимому суду!
Так выйди! Я ответа жду,
Чтобы отмстить тебе жестоко!
Да! Зуб за зуб! За око - око!
И смерть за смерть!.. Не быть в долгу!
Но, впрочем, может быть, я лгу,
Безвинного черня наветом?!
Что ж! Громко заяви об этом,
Свою невинность докажи,
Меня же смертью накажи
На предначертанном турнире.
Вдвоем нам тесно в этом мире,
И должен пасть один из нас!..
Ответствуй же!.. Но не сейчас...
Турнир во граде Шанпфанцуне,[101]
В стране великой Аскалуне,
Назначен через две недели!
Ну, что ж. Сойдемся в ратном деле.
Готов, как видишь, подождать,
Пока тебе придется дать
Ответ достаточно подробный!..
О, я противник брани злобной
И не для ругани сюда
Пришел... Я требую суда,
Который кровью все решит!
Пускай господь свой суд свершит:
Иль чью-то жизнь он остановит,
Иль чью-то честь он восстановит!.."
...Король Артур сперва молчал,
Сначала он не отвечал,
Потом промолвил: "Рыцарь сей -
Любимый сын сестры моей.
Когда Гаван бы в битве пал,
То за него бы я предстал
В Шанпфанцуне пред судом,
Которого мы с болью ждем.
Однако мой племянник жив
И сам услышал твой призыв.
И сможет сам держать ответ.
Посмотрим: прав ты или нет?
Но одного я не пойму:
Такое бросивши ему
Ужаснейшее обвинение,
Ты не имеешь тем не менее
Необходимых доказательств,
А только - несколько ругательств!
Гореть ты будешь со стыда
По завершении суда!.."
...Вот что сказал король Артур...
Тут юный, гордый Беакур[102]
(Он братом был Гавану)
Вскричал: "Я грудью встану
В бою за брата моего!
И на судилище его
Я представлять желаю!
И жаждой действия пылаю!"
Хоть на слова Гаван был скуп,
Он рек: "Я не настолько глуп,
Чтоб просьбу выполнить твою.
Сам за себя я постою
И род наш не унижу.
Но, честно говоря, не вижу
Причин для поединка.
Однако всякая заминка
Неверно будет понята.
Так пусть Господня доброта
Ни в чем нас не покинет.
Считайте: вызов принят!.."
Но Беакур все не сдавался...
Все своего он добивался...
И хмурый гость сказал тогда:
"О высокие дамы и господа!
Его не имею я чести знать
И вызов не смею его принять,
Вражды не чувствуя к нему.
Он - это видно по всему -
Силен, отважен, прекрасен собой,
Властен, верностью движим святой.[103]
Так пусть он вложит в ножны меч,
Чтоб доблести сии сберечь
Для боле подходящих
Встреч, еще предстоящих.
А я, чье имя вам досель
Неведомо, - князь Кингримурсель,
Хочу сражаться лишь с одним
Гаваном!.. Всем же остальным
Желаю процветанья
И мира!.. Испытанья,
Судьбой назначенного, жду!..
Призвав виновного к суду,
Обязан я заметить,
Что мы готовы встретить
С почетом рыцарским его
В столице дяди моего
(Коль он прибыть туда согласен).
Никто не будет ему опасен,
Его поступку вопреки.
И только от моей руки
Падет он, мной наказан.
Я высшей клятвой связан!.."
Все словно бы оцепенели,
Услышав речь Кингримурселя.
Известно было это имя!
Делами славен боевыми,
Сей рыцарь так мечом владел,
Что равных в мире не имел...
Все трепетали за Гавана...
А князь, явившийся незвано,
Уже успел сокрыться с глаз...
Но мы продолжим свой рассказ.
...От Кундри рыцари узнали
Подробности о Парцифале:
Как валезийца величать
И кто его отец и мать...
Еще не поглотила Лета
В ту пору имя Гамурета.
Иной с ним вместе воевал,
Иной в Канвалуа бывал,
Иной, кто нынче стар годами.
Еще служил Прекрасной Даме -
Анфлисе Несравненной, той,
Что куртуазии святой
Анжуйца первой обучала...
И всех, конечно, огорчала
Обида, что в порыве зла,
Герою Кундри нанесла...
...У каждого - своя обида.
Ну, разве короля Кламида
Однажды не обидел рок
И не был мир к нему жесток?
Нет, Парцифаля и Гавана
Вовек не жгла такая рана,
Которая Кламида жгла:
Душа в тоске изнемогла,
И несть конца его печалям...
И вот с героем Парцифалем
Король вступает в разговор:
"Когда б дары Кавказских гор
Или земель арабских клады,
Монет златые водопады
И все сокровища Грааля
Вы в самом деле потеряли,
Все было б меньше той потери,
Что я изведал в Пельрапере,
Когда, разбив меня в бою,
Вы радость отняли мою.
И вот я состою отныне
При Куневаре... Для княгини
Я только жалкий пленник ваш...
О, тяжелейшей из пропаж
В ничтожнейшее возмещенье
Прошу мне даровать прощенье,
А Куневаре дать понять,
Что стоит от меня принять
Мою любовь, а также руку
В вознаграждение за муку,
Что столько времени терплю..."
"Ну, что ж... Я так и поступлю,
Чтоб вы хоть чуточку воспряли.
Ведь та, кого вы потеряли,
Теперь - моя Кондвирамур!.."
...Гиневра и король Артур,
Рыцари и сенешали
Кламида утешали,
И Куневара его поняла -
Любовь и руку его приняла.
И он, снисхожденьем ее покоренный,
Ее главу увенчал короной...
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
Герой Парцифаль промолвил так:
"Душу мою застилает мрак.
Вот здесь я стою перед вами
И выразить не могу словами,
Какой измучен я тоской...
Не нужно радости мне людской,
И я назад к вам не приду,
Пока Грааль вновь не найду...
Я сознаю, в чем я виновен:
Был непомерно хладнокровен.
Мне быть не может оправданья,
Поскольку выше состраданья
Законы вежества поставил!
И ради соблюденья правил
Молчал перед лицом несчастья,
Ничем не выразив участья
Анфортасу, кому в ту ночь
Я мог, обязан был помочь!..
Вопрос с моих не сорвался губ
Потому, что молод я был и глуп,
Но совестью клянусь моею,
Что возмужаю, поумнею
И подвиг свой святой свершу!..
Теперь прощайте!.. Я спешу!.."
...Удерживать его не стали.
Вокруг несчастного стояли
В печали дамы и мужи.
И рек Артур: "Не откажи
Мне в для меня священном праве:
Опорой быть твоей державе -
Союзником твоей жены
В час мира, как и в час войны!.."
...Мой господин Гаван сердечно
Поцеловал его: "Конечно,
Друг Парцифаль, в таком пути
От поединков не уйти,
От испытаний в жаркой схватке...
Но верю: будет все в порядке.
Бог милостив, хотя и строг..."
"Бог?! Бог?! Но что такое - Бог?! -
Воскликнул валезиец гневно. -
Не наши ль судьбы так плачевны,
Чтоб мы не поняли того,
Сколь бесполезна власть его,
Сколь слаб и немощен всевышний!..
Служить ему? Нет! Труд излишний!
Я верен был ему и предан,
И я обманут им и предан.
Кто на него усердье тратит,
Тому он ненавистью платит.
Я ненависть его приму,
Но боле - не служу ему!..
О, есть иной предмет служенья!..
Эх, друг Гаван! В разгар сраженья
На помощь Бога не зови.
Взывай к спасительной Любви,
Хранительнице нашей верной!
Прощай, мой друг нелицемерный,
И да хранит тебя Любовь!..
Кто знает, свидимся ли вновь?.."
. . . . . . . . .
Так в этот день они расстались...
Но если бы вы попытались,
Прервав повествованья нить,
Мою историю сравнить
Со множеством других историй
(Пускай занятных, я не спорю),
Вы б поступили опрометчиво...
Охоты нет, так слушать нечего!
Но кто охоч до песен ратных,
Тот о почти невероятных
Узнает подвигах от нас...
Вперед наш движется рассказ
О похожденьях Парцифаля -
Наследника Грааля...
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .

VII

Теперь поведать вам намерен
О юном рыцаре, кто верен
И совести и долгу
И, видимо, надолго
Вниманье ваше привлечет...
За что ж ему такой почет?
Скрывать от вас не стану,
Что к славному Гавану
Отныне обращен мой взор
И что до некоторых пор,
Пока Гавана повесть тянется,
Наш Парцифаль в тени останется,
Чтоб снова выступить вперед,
Когда придет его черед.
При этом извещаю,
Что труд свой посвящаю
Отнюдь не одному герою,
Как это делают порою,
Подняв героя до небес,
Чтоб пущий вызвать интерес
К избраннику поэта...
Хочу, чтоб повесть эта
Представила бы вашим взглядам
Всех, кто идет с героем рядом,
Кто им любим иль нелюбим,
Всех, кто под ним или над ним...
. . . . . . . . .
Итак, с Артуром он распрощался.
(Король со свитой возвращался
В столицу, в Нант... Достойный круг
На время разомкнулся вдруг,
Чтоб вновь когда-нибудь сомкнуться
Для тех, кому суждено вернуться...)
Гавана ждал Кингримурсель.
И вот уж несколько недель
(Скажу: не менее пяти)
Гаван находится в пути...
В панцирь облачен блестящий,
Он долго едет темной чащей,
Сопровождаемый своей
Дружиною богатырей.
Средь зарослей густых поляна
Как бы легла к ногам Гавана,
А на поляне той - бугор.
Гаван летит во весь опор,
Чтобы, взобравшись на вершину,
Узреть нежданную картину -
Издалека ее видать:
Идет бесчисленная рать,
Вся ей заполнена дорога...
Но в сердце рыцаря тревога
Должна отвагу пробудить:
Не отступать, а победить!..
Сидит Гаван, могучий духом,
На Грингульесе красноухом.
Откуда взялся этот конь,
Что весь пылает, как огонь?
Из Мунсальвеша!.. Да! Поверьте!..
Ужасной, но геройской смертью
Однажды некий рыцарь пал,
А конь к Орилусу попал,
Затем подарен был Гавану...
Подробнее сейчас не стану
Рассказывать про это чудо.
Придется вам терпеть, покуда
Все не раскроет Треврицент.
(Настанет и такой момент...)
. . . . . . . . .
...А рать все двигалась... Блистали
Доспехи, шлемы... Трепетали,
Наверно, тысячи флажков.
Стучали тысячи подков.
Шли тысячи животных вьючных
(В походах с нами неразлучных).
Тянулись тысячи подвод...
Кто ж это двинулся в поход?..
...Дошло до нашего бретанца,
Что это - войско Мелианца,
Могущественного короля.
Лиц - благодатная земля -
Ему принадлежала...
Однако войску надлежало
Взять крепость грозную - Барош...
Такую просто не возьмешь!
И нелегко за штурм приняться:
Липпаут[104] умел обороняться!..
Он Мелианца ленник был,
Но Мелианца он любил
И пестовал когда-то,
Как своего меньшого брата.
Все сделал он, что обещал...
(Король усопший завещал, -
И это слышал исповедник, -
Чтоб юный Мелианц, наследник.
Был взят на воспитанье в дом
Того, о ком мы речь ведем:
Липпаута, верного вассала...)
У князя в доме подрастало
Две дочки. Звали дочерей -
Обийе и Обилот... Добрей
И чище их едва ли
В окрестных княжествах знавали.
Но, как ни странно молвить, зло
Из-за любви произошло:
Любовь Раздору послужила!..
Обийе приворожила
К себе младого короля.
О снисхождении моля,
Он на коленях перед ней:
"Обийе, внемли мольбе моей
И на любовь ответь любовью!.."
Она не повела и бровью
И строго отвечала:
"Должны вы заслужить сначала
Право на любовь мою!..
Еще вы не были в бою
И не дрались пока ни разу!.."
К столь дерзновенному отказу
Король был вовсе не готов.
И, сам не свой от этих слов,
Во гневе он проговорил:
"Тебя отец подговорил
Унизить государя!
Готовься к страшной каре!..
Перечить смеешь королю?!
Да я вас всех переколю
И всех вас уничтожу,
Со всех сдеру с вас кожу!.."
(Затмение нашло ли
На короля от сердечной боли,
Иль тут крутой сказался нрав,
Иль, вдруг рассудок потеряв,
Он просто разразился бранью?..
Коль верить древнему преданью,
Тут было все... Но сей рассказ
Дошел не полностью до нас,
А также до Гавана
От некоего мальчугана,
Пажа из свиты Мелианца,
Который, встретив чужестранца,
Поведал рыцарю о том,
Что мы сейчас передаем...)
...Итак, король стремится к бою!
Что с девою младою?
Что с добрым князем стало?
Униженный немало,
Липпаут сказал: "Я только ленник,
Но не предатель, не изменник.
Пусть Рыцарский решит совет,
Виновен в чем я или нет?.."
При этом всем добавить надо,
Что снисхожденья и пощады
У Мелианца он просил...
Но тот, однако, закусил,
Как говорится, удила!..
У князя все-таки была
Тогда еще одна возможность:
Ум проявив и осторожность,
Взять короля младого в плен...
Однако юный сюзерен
Был в этом доме как бы гостем.
А рыцари гостям и гостьям
Прислуживают, но не мстят -
Закон, что и поныне свят!..
Но Мелианц не унимался...
Однажды ночью он поднялся,
Чтобы со свитою, тайком,
Покинуть навсегда тот дом,
Где он был, в сущности, воспитан...
И вот теперь войскам велит он
Сию обитель штурмом взять,
Чтобы жестоко наказать
Тех, кто служил его короне!..
Однако к стойкой обороне
Был князь Липпаут готов вполне:
Да! Он был вскормлен на войне!..
...Вот что узнал Гаван об этом
Событье (под большим секретом)...
Осталось только выбирать -
Чью в споре сторону принять?
Обязан в битву он ввязаться,
Чтобы глупцом не показаться,
Чтоб трусом не сочли его!..
Но если драться, то за кого?
Где большей славы он добьется?
Где больших почестей дождется?..
Какой себе ты хочешь доли, -
Сам выбирай по доброй воле.
С кем будешь? За кого пойдешь?..
...Гаван отправился в Барош...
Но, боже правый, не посетуй!
Гаван решил ни той, ни этой
Не держаться стороны,
Попав в водоворот войны...
Он за себя еще не бился,
Не зря он в Шанпфанцун стремился,
Где от высокого суда
Он ждал сейчас, как никогда,
Погибели или почета...
...Сквозь неприступные ворота
Он въехал в город... Долгий путь
Отмерен был... Передохнуть
Гаван под липою тенистой
Решил, предвидя путь тернистый
Там, в аскалунской стороне!..
Меж тем на крепостной стене
Княгиня с дочерьми стояла
И вдруг Гавана увидала
Под липою, в густой тени.
"Обийе, прошу тебя, взгляни! -
К нам рыцарь прибыл на подмогу,
Благодаренье Богу!.."
Обийе как рассмеется:
"Где рыцарь?! Мне сдается,
Не рыцарь это, а купец!.."
"О, помолчи же, наконец, -
Сказала Обилот в ответ.
(Сестрице было десять лет,
Но не по возрасту она
Была пытлива и умна.)
Взгляни на шлем его блестящий!
Он рыцарь! Рыцарь настоящий!
И на торговца не похож!
Взгляни, как он собой хорош,
Как молод, как прекрасен.
И коли он согласен
Стать верным рыцарем моим,
Навек он будет мной любим,
Чудесный мой избранник!.."
(Все это слышит странник,
Не подает лишь виду
И не таит обиду.)
"Твой злой язык, имей в виду,
Уже навлек на нас беду!
Сражен твоим отказом,
Король утратил разум!..
Идет прекрасный рыцарь к нам!.."
"Смешно внимать твоим словам!
Ты посмотри, сколь гадки
Приезжего повадки:
Разлегся около дворца!..
Мать, повели прогнать купца!
Во что бы то ни стало
Хочу, чтоб ты к нему пажа послала!.."
Пусть детский спор похож на шалость, -
Княгиня старая вмешалась:
"Не станем время тратить даром!
Коли он прибыл к нам с товаром,
Товар его приобретем,
И пусть идет своим путем!..
Но если рыцарь он, который
Нам смог бы послужить опорой
Среди нам всем грозящих бед,
Ему почтение и привет!.."
Промолвив это, госпожа
Тотчас направила пажа,
Своего питомца,
Проведать незнакомца...
(Хочу заметить: у Гавана
Была надежная охрана -
Дружина доблестных бойцов...
Нередко, впрочем, и купцов
Дружинники сопровождают...
И - кто он? - неспроста гадают
Сейчас княгиня и княжны:
Им доказательства нужны!..)
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
И вот, представ перед Гаваном,
Паж (под предлогом крайне странным)
Героя должен был спросить:
"Нельзя ль у вас коней купить?.."
Но, слава Богу, устрашился,
Лезть с вопросом не решился,
Младого рыцаря узрев:
Того душил безмерный гнев,
И в озлобленье крикнул он:
"Мальчишка! Убирайся вон
Иль хочешь - ребра пересчитаю!.."
(Гаван был прав, я так считаю...)
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
По возвращении гонца
Просит Обийе отца
Пришельца в крепость залучить,
Чтобы в темницу заключить...
. . . . . . . . .
Липпаут Гавана к себе призвал
И в полмгновения узнал,
Что это вовсе не купец,
А рыцарь!.. Так пришел конец
Досадным недоразуменьям.
Лнппаут воскликнул: "Провиденьем
Вы, рыцарь, посланы сюда!..
Надеюсь, боле никогда
Подобное не приключится...
Коль вам угодно отличиться
В моем строю, я буду рад!..
О нет, не просто друг! Здесь - брат
Сейчас стоит пред вами
И просит со слезами
Помочь, хоть я не побежден...
Но враг сильней, я убежден.
И вы бесконечно меня обяжете,
Если мне помощь свою окажете!.."
И доблестный Гаван сказал:
"О, вам бы никогда я не отказал!
И я готов к любому бою.
Но только рисковать собою
Пока не смею!.. Не могу!..
Я у самой судьбы в долгу.
Мне бой особый предназначен,
Только этим я озадачен.
Навет я должен отмести!
Затем и нахожусь в пути!.."
Липпаут сказал: "Не для себя,
А дочерей своих любя,
В которых я души не чаю,
Я эту крепость защищаю!..
Великий Бог мне не дал сына.
Но сделать сыном господина,
Вопреки дочерней воле,
Я не могу! И не позволю!
Дочь за него я не отдам!.."
"Так пусть господь поможет вам!.."
И снова князь героя начал
Просить о поддержке, чем озадачил
Отважного отпрыска Лота...
Ему ли не охота
Сойтись с врагом? Он весь горит!
И вот он князю говорит:
"Все взвесив, позже вам отвечу..."
...И вдруг бежит навстречу
Гавану, чей родитель Лот,
Прекраснейшая Обилот
И что-то робко произносит...
Она героя в гости просит!..
Так он побрел за ней вослед,
За девочкою в десять лет.
К прелестному ребенку
Зашел он в комнатенку
И, как бы ослепленный,
Стоял коленопреклоненный...
И девочка ему открылась:
"Мне говорить не приходилось
Еще с мужчиной ни с одним,
Разве что с отцом моим...
Надеюсь, вы без осужденья
Мои воспримете рассужденья
И не поставите мне в укор
Недолгий этот разговор...
Моя наставница, бывало,
Вершиной духа называла
Человеческую речь.
Но чувством меры пренебречь
Я не хочу и кратко
Все изложу вам, без остатка...
Как я вас благодарю:
Когда я с вами говорю,
Я говорю с собою, -
Вот что я вам открою...
Затем скажу вам, не тая,
Что я - есмь вы, а вы - есмь я!..
Я - девочка, вы - муж и витязь,
Но именем моим зовитесь,
Поскольку с вами мы - одно.
Мне это ведомо было давно.
Коль это не противно вам,
Я всю вам любовь свою отдам,
И мне служить вы будете,
А славу себе добудете!..
Меньшая княжеская дочь,
Молю вас отцу моему помочь,
Молю вас, как любимого,
Врага, досель неодолимого,
Разбить, не ведая пощады,
В предвиденье моей награды!.."
...Гаван сказал: "Еще вам нет
Пятнадцати заветных лет.
И хоть я от любви немею,
Пять лет я права не имею
Ни вам служить, ни вас любить...
Сам не ведаю, как быть..."
...Тут в сердце Гавана прозвучали
Слова, что слышал он от Парцифаля:
"В Любовь сильней, чем в Бога, верь!.."
Зачем же именно теперь
Он речь припомнил эту?
Чтоб внять сему совету!..
И девочке Гаван сказал:
"Нас воедино рок связал.
Мы жизнью связаны одной.
Отныне станете вы мной.
Я в ваши руки отдаю
Мое копье и честь мою,
Чтобы средь бранной вьюги
С моим мечом, в моей кольчуге,
Сидя на моем коне,
Себя вы обрели во мне!..
И враг ваш вызов примет:
Вас за меня он примет,
И не снесет он головы,
Когда его лишите вы
Вчерашнего величья,
Приняв мое обличье!.."
...И молвит юная Обилот:
"Я ваша сила и ваш оплот,
Я панцирь ваш, и меч, и щит,
Моя любовь вас защитит.
Я с вами всюду и везде,
С вами в отраде я и в беде,
Я ваша твердыня и ваш очаг,
От вас не отойду я ни на шаг.
Вам одному принадлежа,
Я господин ваш и госпожа,
И ваша плоть, и ваша кровь,
И ваша надежда, и ваша любовь!.."
И говорит Гаван: "Я ваш
Слуга, защитник, верный страж!
Небесную усладу
Я обрету в награду!.."
...Так он, в канун сраженья,
Обрел Предмет Служенья.
. . . . . . . . .
И Обилот бежит к отцу:
"Хвала милосердному творцу!
Тот рыцарь, что в наш град явился,
За нас сражаться согласился!
Он боле не покинет нас!.."
"О дочь! Благословен тот час,
Когда на свет ты родилась! -
В слезах воскликнул старый князь. -
Как мне его благодарить?.."
"Дозволь, отец, договорить!
Я дар бесценный обещала
(О боже! Что я верещала!)
Бойцу отважному сему!
Но где я этот дар возьму?
От горя, от стыда, от боли
Я жить на свете не в силах боле!
Умру, терзаясь и любя!.."
"Не бойся! Выручим тебя! -
Липпаут красавице ответил
(Он был сейчас, что солнце, светел,
Узнав столь радостную весть). -
Награда для героя есть!
А нет, так будет вскоре!
Ишь, выдумала горе!.."
И князь является к жене:
"Княгиня, помогите мне
Утешить бедную малютку...
Она влюбилась не на шутку
В того геройского бойца..."
"...Кого сочли мы за купца?!
Не может быть!.." - "В него, конечно,
Чему я рад чистосердечно:
Он молод и прекрасен
И в бой за нас вступить согласен!
Малютке надо поспешить
К началу битвы платье сшить
Такое, чтоб на самом деле
Все от восторга обомлели!.."
...Тут для портных нашлась работа!
Бархат из Трабалибота,[105]
Из Табронита кружева
Достали ради торжества!
Кавказским золотом прекрасным,
С отливом дивным, темно-красным,
Редчайшая парча
Горит, как пламень горяча...
Когда портные платье сшили,
Князь с княгинею решили
Не пришивать один рукав,
Чтоб, рыцарю его отдав,
Снабдить героя талисманом...
Вам не должно казаться странным
Решенье это... Обилот
Не понапрасну слезы льет:
Она лишь куклой обладала,
С которою она играла
Вдвоем с подружкою Клаудитой...
Неужто рыцарь именитый
Столь жалкий примет талисман?
Пусть на своем щите Гаван
Ее рукав отныне носит
И далеко врага отбросит!..
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
Нависла ночь над полем боя,
Чтобы привычно за собою
Повлечь живительный восход...
Но утра ясного приход
Отмечен был не птичьим пеньем,
А лязгом, грохотом, движеньем
В атаку рвущихся колонн,
Готовых князя взять в полон,
На горе верным горожанам...
Тем временем Липпаут с Гаваном
В бой двинули свои полки...
...Летели дерева куски -
В щепы расколотые копья.
Кружились черной сажи хлопья,
Земля горела, кровь текла,
Смерть страшной плетью мир секла
И кони по полю носились,
Все в мыле, бешеные, силясь
Найти убитых седоков...
Немало, думаю, веков
Еще пройдет, но битву эту,
О коей шла молва по свету,
Не спишут внуки со счетов!..
О, лязг мечей! О, звон щитов!
О, стон земли и стен дрожанье!..
Отважно бились горожане,
Но Мелианца рать сильней.
Внезапно появился в ней,
Неведомый, но властный,
Могучий Рыцарь Красный...
Был беспощаден и жесток
Его удар, его наскок,
И горожанам снова
До вала крепостного
Пришлось пока что отступить...
Мечей булатных иступить
Герои не успели
И на врага насели!
Эй вы, держитесь, кто не зван!
Вступает в битву сам Гаван,
Пылающий румянцем.
И с храбрым Мелианцем
Отчаянно дерется!
Но тот хотел бороться
И не страшился никого!..
Тогда герой Гаван его
Ударил в локоть, в самый сгиб.
Мелианц чуть не погиб,
Весь кровью обливался...
Да, тот, кто не сдавался,
Шаута-короля[106] птенец,
Гавану сдался наконец,
Стыд испытав и муку...
Бранную науку
Гаван недурно изучил:
В плен короля заполучил
И в тыл его направил,
Не нарушая правил...
Ликуют горожане,
А там, во вражьем стане,
Был Красный Рыцарь уязвлен
Тем, что король его пленен
И в правый локоть ранен,
А дерзкий горожанин,
Который перед ним дрожал,
Над ним победу одержал
И, начатый совсем недавно,
Бой завершился столь бесславно
Но, впрочем, он не забывал,
Что сам он честно воевал
И взял немало пленных -
Рыцарей почтенных...
И Красный Рыцарь молвил им:
"Клянитесь господом святым,
Что вы, едва покинув плен,
Добьетесь, чтоб Липпаут в обмен
Мне Мелианца возвратил
И этим распрю бы прекратил.
Но будут тщетными усилья
(Как бы вы князя ни просили),
То вы тогда за мной пойдете
И мне святой Грааль найдете!.."
И рыцари сказали:
"Поверьте, о Граале
Мы не слыхали никогда!"
"Ах, не слыхали? Ну, тогда
Другой есть выход. Например,
Явиться в город Пельрапер,
К Кондвирамур прекрасной,
И молвить: "Рыцарь Красный,
Тот, кто Кламида одолел,
Вам низко кланяться велел.
Живет он, лишь о вас заботясь,
И верит: вы его дождетесь!
Он молит его не забывать:
Грааль он жаждет завоевать..."
...Сии он произнес слова
И - божья воля такова -
С князьями распростился
И снова в дальний путь пустился,
Куда вела его мечта...
...А в это время со щита
Герой Гаван снимал рукав.
Его Клаудите передав
Для благородной Обилот,
Он ей поклон нижайший шлет...
Рукав был сильно продырявлен,
Но, как сокровище, доставлен
И, украшавший славный щит,
К платью девочки пришит...
. . . . . . . . .
И вот за стол герои сели.
О, как там пили! Как там ели!
Гаван счел нужным попросить
И Мелианца пригласить
К столу, чтоб побежденный
Изведал, переубежденный,
Что значит благо истинного мира!..
Вдруг посредине пира
Те пленники вступили в зал,
Которых Красный Рыцарь взял,
И все, кто были в зале,
Явившимся внимали,
Как Рыцарь Красный их пленил,
Затем на милость гнев сменил,
Доспехи и коней оставил
И в город Пельрапер направил,
В далекую дорогу...
...Гаван в душе молился Богу.
Давно уж он сообразил,
Кем этот Красный Рыцарь был...
О, по Господней воле
Ему не пришлось на бранном поле
Вступить в кровавое единоборство
С тем, кто такое явил упорство -
С любимым другом своим Парцифалем.
(И мы Всевышнего восхвалим!..)
Так жизнь друзей была спасена...
Заметим, что их имена
Здесь, в крепости, не знали...
Ни о прекрасном Парцифале,
Ни об отважнейшем Гаване
Не слыхивали горожане...
...Нет в мире худа без добра.
Гавану тоже в путь пора:
Цель у него одна ведь!..
Барош он вынужден оставить.
К прелестной, дивной Обилот
Он короля Мелианца шлет,
Причем с таким наказом:
Внимать любым ее приказам,
Знать, что ее слова - закон,
Не забывать, что пленник он,
По воле провидения,
И неповиновения
Ни в чем не смеет проявлять,
Чтоб рыцарство не оскорблять!..
. . . . . . . . .
Но Мелианца Обилот
К Обийе, сестре своей, ведет
И молвит без гордыни:
"Служите ей отныне!
Я Обийе вас отдаю!
А волю выполнить мою
Вас в этом самом зале
Недавно обязали.
Так исполняйте ж мой приказ!..
Ведь Обийе любила вас,
И знаю я, что вскоре
О вашей глупой ссоре
Забудете вы оба,
Друг друга полюбив до гроба!..
Итак, сестра вам - госпожа!.."
Обийе, от счастья вся дрожа,
В объятья заключила,
Кого судьба ей возвратила, -
Храбрейшего средь королей!
Ах, Мелианц был дорог ей!
Она давно жалела,
Что так его задела,
В нем справедливый вызвав гнев...
Однако, все преодолев
И не утратив чести,
Они отныне вместе!..
Она к его прижалась ране -
Мелианц был как в тумане.
Он приложился к ее глазам,
И волю дала она слезам,
Охвачена порывом
Воистину счастливым!..
...К вам обращаюсь я с вопросом:
Кто это принес им
Вдруг столько счастья и добра?
Та, что, как этот мир, стара
И молода навечно!
Вы поняли, конечно,
Что это - госпожа Любовь,
Которая вернулась вновь,
Вся в солнечном сиянье,
В мое повествованье...
...Князь Липпаут в сие мгновенье
Влюбленным дал благословенье
На вскоре предстоящий брак...
А что Гаван?.. Он как-никак
В сию историю замешан.
Найдем его!.. Но где ж он?
О, у прелестной Обилот!..
Малютка горько слезы льет:
Пришла пора прощания!
Напрасны увещания
Князя и княгини:
Ей жизни нет отныне!..
И говорит она герою:
"Молю вас взять меня с собою!
О, сжальтесь! И спасет вас Бог!.."
...Но взять он с собою ее не мог,
И девочку едва ли
Не силой оторвали
От в сталь закованной груди...
Что ждет героя впереди?