Лариса Патракова
Метель
Поэтический цикл
28 марта 2022 года с раннего утра началась самая антипушкинская метель на земле. Оглушительная, лишающая надежды куда-то пробиться сквозь неё. Вечером мне надо было в аэропорт. Метель разрасталась…
Ехали почти наугад, рассчитывая попасть на платную дорогу. Но дорога эта была как опущена из другого пространства: ни огонька вокруг, ни заправок, ни жилья, ни леса… Метель и скорость.
Обгоняли фуры, одну за другой… Куда они едут? А мы куда?
Жизнь поменяла какие-то знаки, полюса. Последнее время было ощущение, что её доедает информация – как тётка такая, страшная. И доест, и не подавится.
Аэропорт потряс. На забитой парковке веяло инфернальным холодом. Почему-то подумалось, что это погибающая цивилизация воздвигла памятник последнему муравью на Земле: восьмиэтажный лабиринт бетонного, обезличенного, инфернального холода. Почтить почившего.
В аэропортах не была полтора года. Волновалась. И не зря.
Кишащее человечество выдвигалось навстречу лицами, с которых два дня как разрешили снять маски. Лица были измученные: маски навсегда отпечатались какой-то неизбывной тоской, исковерканными гримасами. Всё, что два года пряталось под масками, сейчас беспощадно обнажалось.
Человечество куда-то уезжало. Всё сразу. У каждой стойки была неразбериха на грани отчаяния: инструкции или отменялись, или менялись одна за другой со скоростью, не предполагающей возможности хоть что-то осознать в ускользающих смыслах… Ковид – не ковид? Война – не война? Ни у кого не было понимания что происходит, чего хотят от людей. Переспрашивали, недоумевали…. В самолёт, кроме билета, требовалось ещё несколько документов, часто исключающих друг друга… Полтора часа и я провела у стойки регистрации и получила свою порцию отчаяния. Но влилась в человечество и смешалась с ним.
Вместо прежней размеренности и упорядоченности дорожного потока было ощущение хаоса, эвакуационной суеты: многие летели, куда пускали или куда денег хватило. Очень многие были с детьми. Казалось, что все эвакуируются куда-то в другую жизнь, на другую планету, в другую цивилизацию. Огромный двухэтажный аэробус был забит. И всех опять попросили надеть маски. Медленно и долго самолёт катился, потом долго разгонялся и, наконец, взмыл в воздух. Я старалась не думать, как это у него получается.
Начали кормить. Был час ночи. Обычно в это время люди не едят.
Но и я присоединилась, склёвывая зернышки риса.
Человечество ело. Запивая вином и ещё чем-то крепче. Я попросила кипяток. И когда попросила уже в пятый раз, вдруг отчётливо вспомнилось из детства, как на всех станциях и полустанках России стояли баки с кипятком и прикованной к ним цепью алюминиевой кружкой. Каждый пассажир во время самой короткой стоянки мог добежать до этого вожделенного бака и набрать кипяток в свою посудину. И здесь, я одна во всём самолёте, всё просила и просила кипяток, маскируя это прекрасное слово под hоt water… very, very hot, please… И мне приносили. И я выживала.
За бортом было минус 70. Но и во мне тоже… Летели с пересадкой в Дубае – арабский перекрёсток, развилка дорог. Сытый, ухоженный. Но и здесь человечество показалось другим, не как прежде: мир уже дышал по-другому. И всё великолепие здешнего дьютифри уже обнажало своё убожество и ненужность.
Опять медленный разбег и взлёт огромного двухэтажного корабля. На высоте десяти тысяч метров, при минус 70 за бортом как-то странно думалось. Иногда я чувствовала себя тем последним пароходом, который сто лет назад отходил от причала в Севастополе и с его палубы на русскую землю смотрели те, чьи имена навсегда вписаны в историю русской мысли и культуры. Я тоже увозила их с собой. Они давно были мной, какой-то фундаментальной моей частью.
Летели, как бы минуя пространство и время, и особенно навязчиво стал вспоминаться Петербург. Собственно, он летел вслед за нами, прикреплённый к самолёту каким-то специальным тросом. Город не был моим воспоминанием. Он был мистической образующей подробностью моего бытия, беспощадной необъятностью моей вечно живой памяти. Весь этот полёт виделся фильмом, который надо снять. Последние годы я мыслила кинообразами, а вернее киностраницами. Я мечтала о фильме и он жил во мне…
Уже сквозь сон вдруг напомнила себе: о Блоке, о Блоке не забыть… Но зачем им Блок? Я думала о людях, которые сегодня оглушены разваливающейся привычкой под названием жизнь… Не понимая, что делать из жизни привычку, это заранее уничтожить ее. Но мы намертво скованы этой привычкой, потеряв чувство оглушительного праздника, свободы и дерзости – чем, по сути, и является жизнь. И теперь нам больно: мы меняем континенты, не отбрасывая привычки. Мы прикованы к самим себе: железная кружка и бак с кипятком…
Сон настигал. Лететь ещё тринадцать часов.
Блока, Блока не упустить… И Бога – была последняя мысль перед тем, как провалиться в бездну, где осколки света ранили как стекло…
31 марта 2022
***
Декабрь в деревне тёмен и суров,
Сидели с лампой вечером однажды
И ждали: сказку дед сейчас расскажет
Под музыку сухих еловых дров.
Метель по крыше била, как крылом
Испуганная, пойманная птица,
Дом облетала сотни раз кругом,
Не уставая в наши окна биться.
Сидели молча, слушая метель,
И даже дед не начинал рассказа…
Вдруг показалось: постучали в дверь…
Прислушались, поверили не сразу,
Что кто-то, в эту непогодь и тьму,
Стоял с нуждой у нашего порога…
И дед шагнул к дверям, и вслед ему
С тревогой бабка помянула Бога.
Мы ждали так, когда они войдут,
Как ждут лишь в детстве: и страшась, и веря,
И вечность длилась долгих пять минут…
Метель рвала распахнутые двери,
И человек шагнул через порог:
Заиндевелый, маленький, усталый…
Дед снять шинельку сам ему помог,
А бабка причитать не уставала:
«Да как же, в эту непогодь и тьму,
Рожёный мой, ты, Лёшенька, откуда?»
Наш гость держал холщовую суму –
Мы точно знали, что случится чудо.
Предмет загадочный достал на свет –
Футляр продолговатый и блестящий…
«Сначала съешь-ка, Лёшенька, обед», -
Дед отодвинул в вечность наше счастье.
Метель летала по двору кругом,
От злости, что сумели разминуться,
Так била в окна бешеным крылом,
Так путника звала назад вернуться…
А путник крошки со стола собрал,
В углу иконе чёрной поклонился…
«Ну, Лёшенька, теперь бы и сыграл», -
Футляр блестящий, как ларец, раскрылся...
Метель сложила крылья в тот же миг –
Звенели лишь натянутые струны:
Играл нам жизнь свою скрипач-старик,
И не поверить в чудо было трудно.
Играл бродяжка, нищий, полубог –
Не за обед платил – дарил нам душу.
А утром молча вышел за порог
И через год метелью был задушен.
Декабрь 1970
***
И снегопадом зарастает легким
Январский полдень. Поперёк судьбы
Бродячей кошки дерзкие следы,
Распятая рубаха на верёвке.
Поленницы обрушенная стать
Вдоль старого забора, но красиво,
И, оглянувшись, хочется спасибо
Художнику безвестному сказать.
Калитка в Космос настежь, без петель,
Две яблони изношенного сада,
Безмолвное величье снегопада,
А в полночь тайны заметет метель.
Декабрь 2020
***
Скрип несмазанных петель
Среди ночи. Вор ли ломится?
Или не закрыли дверь?
Или это ветер молится?
Космос за окном летел
В ритме неземного вальса,
Как февральская метель
В сон ворвался.
Страстно обратилась в слух:
Кто там, за земной околицей?
Издавали ржавый звук
Старика Сатурна кольца.
Июль 2023
Борису Пастернаку
Всё изменится: вести, тайны, запахи даже,
И метель в феврале своего творца не вспомнит и под наркозом.
Кто он ей – Пастернак?
Долгий обморок нежности, жар щеки, перепачканной сажей,
Огорчение рифмы, когда задыхаешься царственной прозой?
К полуночи тепло испарялось дыханием страсти,
Шелестела метель, как распахнутой книги страницы,
Всё изменится: новости и напасти,
И не будет поэта, который научит метель молиться…
Февраль 2023
***
Припорошены снегом прохожие,
Даль как вышита белой прошвою,
И спелёнаты белым саваном
Дерева, свободные самые.
Мимо губ целовала вьюга,
В небе звёзд холодное крошево,
На трубе ржавеющий флюгер
Завертелся, как чёрт из прошлого.
Стоны труб больного органа
Лад нарушили жизни всякой…
Вдруг метели белая рана
Затянулась и в миг иссякла.
Декабрь 2023