Куда жить?

Оказывается, все мои греховные падения, вся неразбериха в моей духовной жизни только оттого, что я бегаю от Креста, предназначенного мне Богом. Это мне сказал отец Леонид еще полгода назад. Вот главная причина, что не дает мне стать Воином Христовым! Ибо взять Крест – это значит мужественно принять свою жизнь такой, какая она есть, без всяких фантазий по поводу себя, любимого. И из этой обыденной, серой, неустроенной жизни научиться взывать к Богу, побеждая именем Божиим свои греховные страсти.

С каждым своим падением убеждаюсь, насколько прав отец Леонид.

В двадцать первый век я вошел со смутным, но огромным ощущением Русского Мира, как мира Православного. И с твердым убеждением, что наконец-то обрел почву под ногами. Однако мало что изменилось в моей жизни. Окончились крестные ходы, молитвенные противостояния, поездки, тусовки, и я обнаружил себя там же, где и был. У «разбитого корыта».

С работы пришлось уволиться (участие в антипапских крестных ходах не есть уважительная причина). Все лето нахожусь в подвешенном, полуреальном, жалком состоянии. От участника антипапских крестных ходов не осталось ничего. Киев, Лавра, папа, Симоненко, Китаевская Пустынь, иеромонах Ахилла – все это вспоминается, как сон…

По ночам мне душно, беспокойно, мучает блуд. А по утрам мучает вопрос: куда жить? Что делать?

Несколько раз был в гостях Партайгеноссе. Поговорили обо всем и ни о чем. Максим словно бы почувствовал мое внутреннее состояние. Привез пару порнофильмов, («веселые фильмы», как он их называет). Я почему-то их взял, сказал, посмотрю, как-нибудь. И положил диск с фильмами на полку. До худших времен.

В конце лета Партайгеноссе женился. Жена красавица, умница – учитель русского языка. Был у них на свадьбе. Были все наши. И все напились. Даже Михаил. Смутно помню, как он все хотел меня познакомить с человеком «Розы Мира». От человека «Розы Мира» в памяти осталось добродушное круглое лицо и... гитара. А так, даже имя не запомнил.

Искренне рад за Максима. Рад за всех своих. Всем желаю счастья, всех да спасет Господь! Все, как могут, цепляются за эту жестокую жизнь. Окончательно взрослеют. Глядишь, этот женился, этот хорошую работу нашел, этот удачно перебрался в столицу. А я? Что я!..

Через меня хлещет хаотический поток чувств, мыслей, желаний. Я никак не могу в нем определиться. «Где я зарыл свой талант. Где?!» То воображаю себя писателем, то безвестным монахом, то опять писателем. Понимаю, что все это «воздушные замки», что в реальности все будет не так, да и не полезно душе увлекаться мечтаниями. Понимаю, и все равно строю фантастические планы.

Этим летом рухнули все мои планы. Меня так и не напечатали, я так и не стал монахом, борьба за Русский Мир на Украине так и не началась… И подступили ко мне враги мои невидимые.

Неделю назад мне приснился очень нехороший сон. А началось все с того, что от нечего делать я решил в последний раз перечитать книгу Даниила Андреева «Роза Мира». Ну, чтобы там все точки над «i» расставить, разобрать книгу с православной, с догматической точки зрения.

Когда-то я был сильно увлечен Даниилом Андреевым. Лет шесть носился с идеей создания Всемирной «Церкви Роза Мира». Иллюзии прошли несколько лет назад, в Москве. Теперь идея создания «Церкви Розы Мира» вызывает у меня горькую иронию. Однако я и предположить не мог, что так еще связан с мировоззрением Даниила Андреева. Метафизика «Розы Мира» вошла в мою кровь и плоть.

Да, пока я читал утопические главы и главы «богословские», наиболее противоречащие православному вероучению, мой критический ум работал. Все было яснее некуда: «ересь, она и в Африке ересь». А вот грандиозные картины «иноматериальных слоев планетарного космоса» опять меня увлекли. Особенно описание демонических слоев, оно у Даниила Андреева наиболее согласуется с христианской апокрифической литературой, и вдобавок описание это отдает пугающим реализмом.

Как-то, загрузив ум пейзажами демонических слоев, я лег спать. Тогда мне и приснилось «оно» – нечто огромное, неопределенное, жуткое и темное насквозь. Без формы, без лица, без образа – анонимная, беспредельная вселенская тьма.

«Оно» втягивало меня во сне в себя, всасывало, поглощало. Это было похоже на то, как засасывает, втягивает в свою орбиту безвозвратно черная дыра. Было сладостно и жутко одновременно. Я переставал существовать как личность. Я умирал. И конца этому всасыванию-умиранию не было. Наконец, что-то вытолкнуло меня наверх, вон из сна.

Пробудился с ощущением сладостной жути внутри. Я прекрасно отдавал себе отчет в том, что сон мой демонический, опасный. И все же ощущение сладостной жути не прошло. Оно только трансформировалось в почти бессознательное, полусексуальное желание раствориться в темных стихиях мира. Забыть свой Образ, Лик, забыться совсем. Исчезнуть.

Естественно, находясь в здравом уме, я понимаю, что все это не более, чем бесовские внушения. Потому что «исчезнуть» можно только одним способом – наложив на себя руки. Само собой, на это я не пойду никогда. Но ощущение «сладостной жути» гнетет душу.

Хочется пуститься во все тяжкое. Рвут противоречивые желания: то ли пойти бесцельно побродить по вечернему городу, то ли напиться до бесчувствия, или снять женщину легкого поведения (потом, конечно же, покаяться).

А когда отпускает меня это бесовское сладострастие, начинаются ложные сокрушения, «покаяния на бумаге»: «как же так, ведь я вроде бы православный, молитвы читаю, на службу вместе со своим старым другом, ныне священником, отцом Иваном езжу. И тут такие соблазны!

Хуже всего – я втайне услаждаюсь своим демоническим состоянием. Калека!

 Господи помоги!

Кстати, насчет отца Ивана. Спасибо ему огромное! Он сейчас единственная моя отдушина. Если не считать «Библиотеку» отца Леонида. Но с отцом Леонидом у меня так и осталась досадная дистанция, так и не смог перейти с ним на «ты». Он, конечно, ортодокс, однако, слишком суховат, как все ортодоксы. Он словно боится испачкаться об этот грешный мир.

Не получается у меня с ним никак легкое доверительное общение; с шутками-прибаутками, как с отцом Иваном. Возможно, причина в том, что отец Леонид родом не из рокерского мира. Но, скорее, дело в моих собственных мозгах. Я ведь и сам себе толком не могу объяснить свои «туманные бесовские состояния». Живу, как во сне.

Нет. Отец Леонид не поймет. Он слишком высок, он занят творением «Иисусовой Молитвы». С отцом Иваном проще. Правда, и ему не все во мне ясно. У него другая психология.

И все же, огромное спасибо старому другу отцу Ивану! Почти все лето каждую неделю ездил к нему на приход. На службу и на требы. В итоге и материальная помощь и хоть какая-то отдушина. И каждый раз молился истово, жадно. Каждое слово молитвы, как глоток воздуха для утопающего. Не чувствовал ни жары, ни усталости. Но служба заканчивалась, заканчивались и требы; все возвращалось на круги своя. К тому самому вопросу: куда жить?

Овация!

Звонок по телефону, голос отца Ивана:

– Ты взорвал Манхэттен?

– ?!

– Ну, признавайся, твоя работа?

«Вот манера у отца Ивана шутить. Правильно Михаил его безумным черногорским попом называет. Делать нечего, «надо признаваться»…

– Ну… почему только я… Вместе, вместе, отче, взрывали. Ты же ведь не любишь Америку? Правда?

Когда-то отец Иван относился к Соединенным Штатам благосклонно. Не то, чтобы любил, но как-то идеализировал. Мол, Америка – это страна больших возможностей и свобод. А ругают США те, кто завидует высокому материальному уровню жизни американцев.

Так было, пока не обрушились бомбы на Югославию. Мы тогда с отцом Иваном открывали приход в Ягорлыцком Куту. Вокруг небольшого села – заповедник, глушь страшная, девственная степь: совы, змеи, зайцы, степные волки. Вся связь с миром – через полуразбитое радио. По нему и услышали о начале бомбежек.

Отец Иван долго не мог поверить – как это, в наше демократическое время бомбить суверенное государство? Да еще и в центре Европы!

Поверил только тогда, когда у председателя колхоза по телевизору увидел дымящийся Белград. И поверив, изменил свой взгляд на Америку в одночасье. Так что я совсем не удивляюсь его шутке по поводу Манхэттена. Но батюшка не шутит:

– Включай ящик, сейчас будут новости, сейчас, брат, ты увидишь такое!

– Да что я увижу, отче?! Что?! Воронку ядерную вместо Нью-Йорка? Или какой-нибудь новый фильм-катастрофу?.. Загадками хватит говорить!

– Много слов, очень много слов, – нетерпеливо частит отец Иван, – включай ящик! Включай ящик, говорю тебе! Любой канал. Это щас все каналы передают: русские, украинские, французские… Короче, все, до связи…

То, что я увидел на экране телевизора, напоминало именно голливудский фильм-катастрофу. Но это была реальность! Это был срочный выпуск новостей, и бесстрастный голос диктора вещал: на Америку совершенно чудовищное террористическое нападение… Америке объявлена война… Террористы-смертники на двух самолетах протаранили «башни-близнецы» Всемирного торгового центра на Манхэттене. Еще один самолет упал на Пентагон…

На экране ТВ происходит невероятное. Объятые дымом небоскребы начинают медленно оседать, рушиться, погребая под собой тысячи жизней. Над Манхэттеном сотни тонн пыли. Толпы обезумевших горожан бегут по улицам Нью-Йорка.

Из толпы бегущих врезался в память один парень, одетый в белую безрукавку с цветастым галстуком на шее и аккуратным рюкзачком за спиной. Запомнился он мне, наверное, потому, что очень похож на моего старого знакомого по кличке «Пропеллер».

Вспомнилось, как в начале 90-х Пропеллер мечтал уехать в Америку, «чтоб заробить много-много доллярусов и потом ничего не делать. Лежать где-нибудь на Майями на пляже и потягивать кока-колу...» Потом Пропеллер исчез. И больше ни слуху о нем, ни духу. Может, он осуществил свою мечту, может, это он и есть?!

Человек, похожий на Пропеллера, беззвучно открывал и закрывал рот. Как рыба, выброшенная на берег. Мелькнули его округлившиеся безумные глаза. Потом все накрыло облако пыли.

Опять звонок телефона. На проводе Михаил:

– Ты видел?!

– Да.

– Ну что?

– Похоже все на голливудский фильм в реальности. Одним словом, чудовищный сценарий. Видно, что сценаристам людей не жалко совсем.

– А танцующих от радости палестинцев ты видел? – Спрашивает Михаил.

– Нет, – отвечаю я.

– А я видел. На «Евроньюс» показывали. И комментарий такой двусмысленный, с намеком, мол, весь цивилизованный мир скорбит по поводу разрушения мирового торгового центра, а эти арабы радуются. Значит, они и сделали. Понимаешь?!..

– Понимаю.

Михаил немного посопел в трубку и выдал свою «основную» мысль:

– Знаешь, что мне все это напоминает?… Поджог рейхстага. Начало третьей мировой войны. Теперь Америка наверняка объявит войну арабскому миру.

– Да, – задумчиво говорю я, – вот мы и вступили в новую эпоху… Ну что, смотрим новости дальше.

Весь вечер смотрел новости. Картинка с разрушением небоскребов обошла многократно все телеканалы. Постепенно к ней добавились лозунги: «Америка в войне… террористы объявили Америке войну… главный подозреваемый – Усама Бен Ладен и арабские террористы». Лозунги подкрепили танцующими палестинцами.

А на противоположном информационном полюсе, «полюсе добра» – соболезнования «цивилизованного» мира. Одним из первых свои соболезнования по поводу трагедии высказал президент России Путин. В телефонном разговоре с Бушем. Этот факт неприятно кольнул сердце.

Зачем же так торопиться. Вот тебе и мочить в сортире… Да, столь поспешные соболезнования – знак того, насколько нынешняя российская власть сильно еще зависима от США.

Весь вечер звонил телефон. Звонил отец Иван. Заступался за Путина.

– А что ты хочешь, он же первое лицо государства, а там ведь свои правила игры, своя дипломатия. Это нам кажется, что все просто. Вон, и про патриарха в 90-е годы говорили, мол, чего он с этим Ельциным, разрушителем России, общается. Плюнул бы ему в лицо, предал бы анафеме. И что бы вышло? Либеральные СМИ это так бы раздули, что от Православия стали бы шарахаться, как от чумы. Так и Путин…

Отец Иван считает, что Путин – чуть ли не национальный лидер, родомысл, если по терминологии «Розы Мира». Я бы пока от таких оценок воздержался. Но, безусловно, этот человек остановил распад России.

Звонил Партайгеноссе, жадно расспрашивал о деталях теракта, о версиях по поводу случившегося. Высказал свою версию – это все устроили бывшие спецслужбы бывшей Югославии. Отомстили за уничтоженную страну.

Звонил Михаил, и с ходу отверг идею мести сербских спецслужб.

– Сербы деморализованы, – сказал Михаил со знанием дела. – Им сейчас не до США. У них сейчас Косово – такая головная боль!

Не поверить Михаилу нельзя. Он был там. В Белграде был, и в Косово был. Сразу по окончании бомбежек. Он видел все своими глазами. Так что Михаил у нас теперь специалист по Балканам.

 Последним звонил мой старый знакомый Владислав, по кличке Анархист. Звонил из Днепропетровска, где он уже несколько лет проживает.

Владислав человек не совсем церковный, к тому же левых взглядов; то есть немного коммунист, немного анархист и антиглобалист. А по профессии – журналист.

В свободное от «работы на систему» время он издает неформальный журнал «Вольный Лист». Поэтому, наверное, его мнение было самым радикальным и бескомпромиссным, как творчество Егора Летова.

– Ну, как, видел, что в Америке произошло? – спросил меня Владислав и продолжил торжественным тоном, – глобальной системе нанесен реальный удар, реальный, понимаешь?! Это акт возмездия, дружище! Я не знаю, кто это сделал, но они герои…

Последовал длинный монолог, в котором Анархист изложил свое «самое правильное» видение ситуации. Монолог, потому как я упорно молчал: так устал уже от разговоров на тему «а ты видел, что в Америке произошло?», что даже дышать в телефонную трубку не хотелось.

На дворе была почти полночь, и голова за весь вечер успела распухнуть от геополитики. Владислав же, напротив, находился на самом пике энергии. Просто в ударе был! Сегодняшний теракт он сравнил с боем под деревней Калиновка в 1941-ом году. Тогда немцы были ненадолго отброшены советскими войсками. В стратегическом плане это не дало ничего, а вот в психологическом наши поняли: немцев можно бить!

Так и этот теракт должен подействовать ободряюще на всех борцов с глобальной системой. На всех наших. Ибо теперь ясно – врага можно бить!

Анархист что-то еще говорил про бомжей и спивающуюся интеллигенцию. Я слушал его краешком уха, засыпая. Владислав начал было перечислять страны, в которых Америка совершила государственные перевороты, страны, в которых она развязала военные конфликты.

– … На одной только Украине по рецептам американского МВФ погибло не менее 4 миллионов людей, – подытожил Владислав и вдруг неожиданно спросил меня:

– И тебе все еще жалко американцев?

– То есть… в каком смысле жалко?.. если простых, то да, – пробормотал я неразборчиво и сонно.

– А нам не жалко, – торжественно, с пафосом произнес Владислав, – а мы скажем – овация!..

Встал на вечернюю молитву, но какая здесь молитва. Читаешь слова молитвы, и с трудом понимаешь, что читаешь. Нет, геополитика вещь весьма недуховная. Пытаюсь настроиться на молитву, а в голове бумерангом кружится одна и та же фраза, словно кто-то мне ее нашептывает: «и тебе еще жаль американцев? А мы скажем – овация!»

Плетеные словеса мы не любим

С Нефедовым Николаем Константиновичем, полковником в отставке, я познакомился спустя две недели после «теракта века». Познакомились мы возле памятника Пушкину. Совершенно случайно забрели туда с Михаилом, а там митинг. Оказалось, что некая общественная организация, какой-то «Общевойсковой Союз» вместе с «Пушкинистами» проводит акцию в защиту русского языка на Украине. Правда, собравшиеся говорили больше об 11 сентября («теракт века» пробудил многие спящие умы).

Конечно же, говорилось и о тяжелом, если не катастрофическом, положении русского языка на Украине. О закрытии русских школ. Например, в нашем полумиллионом русскоговорящем городе осталось всего пять школ с преподаванием на русском языке. Тот же Пушкин идет теперь в разделе «иностранная литература». И все время нашим детям внушается: мы, украинцы, и они, россияне – это совершенно разные, несовместимые между собой нации. Одним словом: разделяй и властвуй.

Кто-то из митингующих читал стихи классика русской словесности, потом свои собственные. Потом все фотографировались. После митинга состоялось неформальное общение. Там же, у памятника. На нем мы и познакомились с председателем «Общевойскового Союза» Нефедовым Николаем Константиновичем. И с его верным соратником и заместителем, прапорщиком в отставке Васильевым Леонидом Анатольевичем.

– Мой верный оруженосец – представил Нефедов своего заместителя. (С тех пор мы почему-то стали называть прапорщика в отставке «Санчо Панса»; это притом, что сам полковник у нас с Дон Кихотом никак не ассоциировался.)

Николаю Константиновичу Нефедову на вид не более пятидесяти лет. Он худощав, строен (чувствуется военная выправка). Черты лица правильные, но как-то не запоминающиеся с первого раза. В общем, приятный во всех смыслах человек. Мне и Михаилу не понравилась только его чрезмерная нервная взвинченность и бегающие глаза.

Санчо Панса – прапорщик во всех смыслах. Он как бы архетип всех наших прапорщиков. На вид ему также около пятидесяти. Кряжистого такого телосложения. И лицо грубоватое, не отягощенное интеллектом, но доброе.

Не знаю, чем мы с Михаилом так приглянулись председателю «Общевойскового Союза». Может, тем, что мы молоды, у нас бороды, и представились мы соответственно: «представители православной общественности». Встреча наша произошла как-то слишком уж естественно. Мы отошли немного в сторону от «Пушкинистов». Сели на скамеечку. И Николай Константинович, нервно махнув рукой, сказал:

– Все это несерьезно, все эти русские культурные центры и пушкинисты. Все это сто раз было: собрались, поговорили и разошлись ни с чем. Так мы права русских на Украине никогда не защитим. – Николай Константинович бегло оглянулся и придвинулся ближе ко мне и Михаилу. – Думаю, вы понимаете, что без поддержки со стороны России нам не сделать ничего?

Это мы понимали, даже не раз думали об этом, поэтому тут же согласились с полковником в отставке – да, без поддержки России Русский Мир на Украине ни за что не сохранить.

Николай Константинович продолжил:

– Люди мы военные, плетеные словеса не любим, поэтому буду краток. Россия понемногу возрождается. Вместе с возрождением России начинает происходить нечто вроде собирания русских земель. Впервые со времен крушения Союза Россия начинает обращать свой взгляд на соотечественников, оставшихся не по своей воле за кордоном.

Нефедов чуть помолчал, как бы давая нам время усвоить информацию, и продолжил громким командным голосом, чеканя каждую фразу, как на плацу:

 – А где больше всего соотечественников у России? Здесь, на Юге и Востоке Украины…

– Да это вообще русские земли! – эмоционально воскликнул Михаил.

– Так точно, – по военному откликнулся полковник в отставке и с дирижерским взмахом руки продолжил, – пора воспользоваться благоприятной для нас, русских, ситуацией. Пора обратиться за помощью к российским властям, а затем переходить к конкретной работе по защите Русского Мира.

– И как это сделать? – недоверчиво спросил Михаил.

– До нас ли сейчас российской власти. После 11-го сентября? – поддержал я недоверие Михаила.

Нефедов опять широко взмахнул рукой:

– Да, погодите вы! – сказал он с надрывом в голосе. – Куда вы так торопитесь?

– В пекло вперед командира, – сказал Санчо Панса и раскатисто рассмеялся.

– Итак, общую картину я обрисовал. – Нефедов строго посмотрел на прапорщика в отставке и спросил нас, – вы согласны со мной?

– Ну, в целом, с общей картиной согласны, – примирительно ответил Михаил.

– Тогда перехожу к самому главному, – сказал полковник в отставке и нервно оглянулся. – Итак, «Общевойсковой Союз», председателем которого я являюсь, это организация общественная, следовательно, по уставу, участвовать в политической борьбе она не может. Поэтому принято решение создать политическую партию под названием «Русь».

Нефедов многозначительно поднял вверх указательный палец:

– Тем более, самое главное, да, самое главное; выход через российское консульство на руководство России у нас уже почти есть! – полковник сделал небольшую паузу и спросил нас в лоб, по военному, – Вы согласны подключиться к нашему общему делу?

Не сказать, что мы с ходу согласились, но и отказываться от такого заманчивого предложения очень не хотелось. В общем, ответили уклончиво, мол, дело стоящее, но надо бы подробнее все обсудить. Договорились встретиться послезавтра. В неформальной обстановке.

Санчо Панса и Нефедов долго жали мне и Михаилу руки. Нефедов просил привести проверенных людей. Говорил, что он рад будет вливанию в их ряды православной молодежи. Михаил и я настаивали на том, что без православной основы вся затея ничего не стоит. Так же, как без использования информационных технологий ничего не стоит в наше время политическая борьба. Нефедов согласился и просил нас как раз и заняться этими самыми информационными технологиями.

Сошлись на том, что люди мы замечательные, немного разные по возрасту, по убеждениям, но единодушны мы в главном – в любви к России! С тем и расстались. Я отправился к Михаилу пить чай.

Уже через полчаса улеглись все наши восторги, их место заняли сомнения. Слишком хорошо, слишком гладко все звучало в устах Нефедова. Как это так, не было ничего, и тут на тебе, и партия, и поддержка России. И нам при первом же знакомстве все это выкладывают.

Не «утка» ли это? Не провокация? До соотечественников ли сейчас России? Когда Путин во всем «лег под Буша». Когда Россия готовится участвовать в антитеррористической операции вместе с США. Вот-вот начнут бомбить Афганистан. Мстить за 11-е сентября.

Говорят, что Путин уже предоставил американцам «воздушный коридор» для пролета самолетов в Среднюю Азию. Говорят, что в Средней Азии теперь будут американские базы…

Одним словом, предложение Нефедова необычайно заманчиво и от этого подозрительно. Поэтому решили так: я беру с собой Партайгеноссе, а Михаил приглашает одного своего знакомого, очень неплохо разбирающегося в политических технологиях, хорошего, умного человека.

Единодушный разнобой

Встречу нам назначили в маленькой двухкомнатной квартирке Нефедова. Я прихватил с собой Партайгеноссе, который, конечно же, был в восторге от того, что наконец-то нашлись люди любящие Россию.

Михаил привел своего знакомого интеллектуала. Звали его Сергеем. Сергей был низкорослым, коренастым и лобастым молодым человеком где-то наших лет. У него было широкое лицо с глубоко посаженными глазами. И оценивающий, исподлобья, взгляд. Взгляд такой хмурый немного и деловой. То есть, видно сразу – интеллектуал.

Пока шли от остановки на квартиру Нефедова, Сергей все расспрашивал Михаила о подробностях нашего разговора с Нефедовым. Потом разговор перетек в геополитические реалии. Сергей вдруг начал рассказывать о каких-то новых секретных разработках российских танков. Причем говорил он так уверенно, с таким знанием дела, словно лично присутствовал при этих разработках. Но тут у него нашелся достойный собеседник в лице Максима Партайгеноссе.

На квартире Нефедова нас ожидал сам Николай Константинович, Санчо Панса, какая-то маленькая, черная и вертлявая женщина лет сорока и пожилой мужчина, похожий на нищего адмирала в отставке. Собственно, нам его так и представили – наш гофмаршал Станислав Анатольевич, просим любить и жаловать. Женщину же звали Лера Матвеевна. Она представляла общество «Пушкинистов». Еще была предпринимателем, то есть, чем-то там торговала на рынке.

Пожалуй, интереснее всех выглядел гофмаршал. У него была окладистая «боцманская» борода и огромная суковатая палка в руках (при ходьбе Станислав Анатольевич прихрамывал на левую ногу).

Гофмаршал рассказал нам, что он бывший диссидент. Сидел при советской власти. Но при этом тут же сделал поправку. Стукнув своей палкой об пол, и выкинув вперед указательный палец, он сказал:

– Правильно сделали, что посадили меня. Дурак я был. А говорили мне товарищи: Стасик, ну, куда ты лезешь. Зачем тебе оно надо. Неужели ты думаешь, что без советской власти жизнь станет лучше? А я, дурак – долой тоталитарный режим, да здравствуют права человека! Ну вот, ныне они и здравствуют, чтоб их, – и гофмаршал еще раз, в сердцах, стукнул палкой об пол.

Приступили к официальной части. Нефедов изложил присутствующим то, что говорил нам возле памятника Пушкину.

– Кто за то, чтобы обратится за помощью к России? – спросил всех присутствующих полковник в отставке.

Естественно, все были «за».

– Единодушно, – сказал довольный Нефедов. И тут же предложил писать официальный устав, для украинских властей, для регистрации партии. И неофициальную программу партии, для своих. И опять все были «за», как на комсомольском собрании. И опять Нефедов довольно подытожил: единодушно.

А вот дальше пошел разнобой. По поводу программы, что положить в ее основание. Выяснилась одна не совсем приятная, но ожидаемая вещь: и гофмаршал и Лера Матвеевна и Санчо Панса были против того, чтобы положить в основание программы постулат: единство русских возможно лишь на фундаменте Православия.

Постулат предложил Михаил. Что тут началось – гофмаршал стучал своей палкой об пол, Лера Матвеевна едва не визжала от возмущения, ее перекрывал грохочущий бас Санчо Пансы. При этом все они были как бы не против Церкви, как таковой. Но зачем тащить Церковь в политику! Зачем?!

Дальше шел разнобой предложений: Лера Матвеевна предлагала сосредоточиться на защите русского языка, Санчо Панса собирался на манер большевиков создавать какие-то тайные конспиративные «пятерочки» в каждом городе, в каждом районе. Гофмаршал кричал, что Церковь заражена жидовским духом, что это вообще жиды все христианство придумали, поэтому надо изучать программу генерала Петрова. Так, как она изложена у него в «Богодержавии». И эту программу распространять среди населения. Чтобы все знали о жидовском заговоре, все!..

– Русский язык! – Вопила Лера Матвеевна.

– Конспиративные пятерочки! – Грохотал Санчо Панса.

– Программа генерала Петрова! – Ревел гофмаршал и стучал своей палкой…

Поднялся невообразимый шум и гам. Наконец, Нефедов не выдержал и, простучав ручкой об стол, рявкнул, как на плацу перед полком:

– Тихо!

И вмиг все стихло.

– Ничего не вижу плохого в православии, – устало сказал Нефедов. – В церкви я мало что понимаю, но раз православие сформировало государственность, в этом что-то есть. – Нефедов чуть помолчал и добавил, с укоризной посмотрев на Санчо Пансу так, что прапорщик втянул голову в плечи. – Когда год назад я свою маму хоронил, ее, кстати, православный поп отпевал. Мне очень понравилось. Был в этом какой-то особый смысл.

– Да мы ж ничего, не против, – виновато сказал Санчо Панса, – просто непривычно как-то: церковь и политика. Какой-то папизм.

– Вот-вот, – подержал прапорщика гофмаршал, – только не папизм, а сионизм.

Тут вскочил яростный Михаил:

– Какой папизм, какой сионизм! Думайте, что говорите. Речь же идет не об участии церкви в политике, а о фундаменте, о фундаменте, понимаете. Что объединило русских в единую нацию: православие, церковь, единая вера. Не Ленин же ваш объединил со своей классовой борьбой!

– Ты Ленина не трогай! – не сдержался Санчо Панса и свирепо покраснел.

– В честь чего это Ленина твоего не трогать, – навис над прапорщиком гофмаршал. – Этого могильщика России!..

– Тихо! – Снова рявкнул Нефедов, и все опять стихло. – Да, – задумчиво сказал полковник в отставке, – хороший у нас, единодушный разнобой получается. Но раз мы все единогласно за Россию, никуда нам не деться, надо договариваться. Причем в самые сжатые сроки.

– Можно я, – спросил молчавший все время Сергей.

– Конечно, – радостно сказал Нефедов.

Сергей медленно поднялся и окинув хмурым взглядом честное собрание произнес:

– Предлагаю очень простой выход из ситуации. Мы напишем свою программу, а вы – Сергей махнул рукой в сторону гофмаршала, – свою. Сделать это надо будет за две недели. Через две недели встречаемся и решаем, чья программа лучше. Может быть, и объединим две программы.

– Гениально, – сказал Нефедов, – дерзайте и помните: ссориться нам никак нельзя. Одно дело делаем. А мы пока займемся юридическими формальностями, уставом, – и Нефедов похлопал Санчо Пансу по плечу…

– Дурдом, – эмоционально выдохнул Михаил, когда мы после «официальной части» вышли на свежий воздух покурить. – Еще Богодержавцев нам здесь не хватало.

– Да нет, все нормально, – не согласился с ним Сергей, – обычная притирка. Я еще и не такой дурдом видел. Ты, Михаил, внимание на этого гофмаршала не обращай. Гофмаршал там никто. Главный там Нефедов, и я вижу, он человек серьезный, и предложение его серьезное. И кстати, симпатизирует он нам.

– Так что напишем аккуратненькую программку. Гофмаршал же наверняка какую-нибудь дурь накатает. И Нефедов, как умный человек, все поймет… Да и не в программе сейчас дело, в реальных делах… Ну, что, пошли пить кофе?

К нам едет генерал

Через две недели опять встретились на квартире Нефедова. В прежнем составе. Не было только Леры Матвеевны. «Пушкинистка» покинула наши ряды. Гофмаршал читал нам с черновика наброски своей программы. Интеллектуал Сергей был прав – это была именно «дурь».

Речь у гофмаршала шла не много ни мало, о планетарном заговоре против всего прогрессивного человечества. Начало свое заговор берет еще в Древнем Египте. При фараонах. Так называемый «заговор жрецов». Потом что-то там не совсем у заговорщиков получилось, и они бегут из Египта в Палестину. В Палестине они самым жестоким образом вырезают все местные племена. И на опустошенной геноцидом земле создают свой Израиль. И в этом, своем Израиле, продолжают разрабатывать дьявольские планы против всего прогрессивного человечества.

Наконец ими найден идеальный инструмент закабаления прогрессивных народов  –  христианство. Вооружившись новой религией, заговорщики, якобы, уходят в рассеяние. На самом деле цель рассеивания среди народов одна: растление оных. И постепенный захват власти над всем миром…

Дальше гофмаршал не смог разобрать свой собственный почерк. Но он не растерялся. Слегка постукивая своей палкой об пол, махая в такт речи рукой, с оттопыренным указательным пальцем, он продолжил как ни в чем не бывало:

– Сейчас власть над миром почти у них в руках. Остановить эту вакханалию может только русский народ. Но для этого русский народ должен проснуться. Нужна информация! И такая информация есть. Наши научно-исследовательские институты провели колоссальную работу по выявлению мирового жидовского заговора. Результаты этого исследования в популярном виде содержатся в работах генерала Петрова.

– Итак, предлагаю начать с популяризации и распространения среди русских работ генерала Петрова. Мы должны знать врага в лицо!

Гофмаршал с силой стукнул своей сучковатой палкой об пол.

Бедные соседи Нефедова – подумал я.

– Стоп, стоп, стоп, – сказал полковник в отставке и выбросил вперед правую руку, как бы заслоняясь от слов гофмаршала, – Станислав Анатольевич, что вы конкретно предлагаете?

– Я? – Гофмаршал словно очнулся от забытья. С минуту он пытался сообразить, чего от него хотят, наконец, произнес с обидой в голосе – я же сказал, популяризация и распространение, среди русских…

– Трудов генерала Петрова, – закончил за Станислава Анатольевича Нефедов. И спросил последнего страдальческим голосом – как наша партия называется?

– Ну, Русь, – буркнул гофмаршал.

– Правильно, Русь, Русь! – торжественно произнес Нефедов, – Русь, а не Богодержавие. И наши цели и задачи несколько другие, чем у Богодержавия.

– Да не может быть других целей и задач, когда речь идет о многотысячелетнем заговоре против нас! – взвился гофмаршал.

– Станислав Анатольевич, извини дорогой, времени нет на споры, – устало сказал Нефедов и тут же обратился к Сергею, – ну а как у нашего молодежного крыла дела, есть программа?

Сергей переглянулся с Михаилом, потом с торжествующей улыбкой окинул взглядом гофмаршала и сказал:

– Кое-что есть. Основные постулаты.

– Ну, – нетерпеливо выдохнул Нефедов.

– Все очень просто, – сказал Сергей. – Первое: я сам человек еще не сильно церковный, но, исходя из элементарного здравого смысла, вынужден согласиться с Михаилом. Единство русских возможно только на фундаменте Православия. Православная вера не просто сформировала русское государство, она сформировала и самого русского человека…

– Начинается жидовская пропаганда, – недовольно буркнул в своем углу гофмаршал и стукнул палкой об пол. Сергей даже не посмотрел в его сторону, он говорил обращаясь к Санчо Пансе:

– Понимаю, этот основополагающий тезис требует разъяснения. Когда мы говорим о Православном фундаменте, это отнюдь не означает, что мы собираемся Церковь в политику тащить. Устраивать политические крестные ходы, что вообще абсурд, или всех строем в храм вести. Ходить или не ходить в церковь, молиться или не молиться – дело сугубо личное.

– Речь о другом, – Сергей на минуту остановился, почесал свой большой лоб и продолжил: – Речь о нравственных принципах в нашей деятельности. Что есть Добро, а что есть зло. Что я могу делать, а что мне делать никак нельзя. Речь о взаимопомощи, о дружбе и о том, что не всякие средства хороши… Теперь, второе. Если мы собираемся просить помощи у России, то и должны здесь, на Украине, представлять интересы России и только России. Быть своего рода пятой колонной России…

– Вот это я понимаю, вот это дело! – радостно вскричал Нефедов и тут же сделал пометку в своем блокноте.

– Теперь, что касается более тактических вещей, по поводу нашей материальной базы, – Сергей едва заметно улыбнулся, – это Михаил скажет.

Михаил бодро вскочил с места и с ходу начал, не глядя ни на кого, полковник едва успевал записывать в свой блокнотик:

– Первое: нужен офис и какая-никакая огргтехника. С обязательным выходом в Интернет. Через Интернет установить связь со всеми похожими организациями по всему СНГ. Особенно, если таковые имеются, в дружественной нам Белоруссии. Ну и само собой, качать информацию со всех интересующих нас российских сайтов. Хорошо бы и свой сайт создать.

– Второе: нужен собственный печатный орган. Лучше всего журнал, где бы можно было печатать объемные аналитические статьи по геополитике, истории и так далее. Одним словом, разрушать информационный вакуум, созданный либерастами.

– Третье: создание своего рода внутреннего круга проверенных своих людей, и на этот внутренний круг, как кости на мясо, постепенно наращивать внешний круг. А это – привлечение активных православных верующих. Создание военно-исторического кружка и привлечение в него патриотически мыслящей молодежи из студенческой среды… и так далее. – Михаил перевел дух и закончил, – в общем, тут надо подумать поконкретнее. Но первое, что необходимо – это собственный офис.

– Логично, – сказал радостный Нефедов, – подумаем. А теперь, приятное сообщение: к нам едет генерал!

– Это что, ревизор, что ли, – пошутил Михаил.

– Обижаешь, дорогой, – весело ответил полковник, – ревизоры нам сто лет не нужны. Нет, едет самый настоящий генерал, причем, – Нефедов торжественно махнул рукой, – не просто там какой-то полевой генералишка, а генерал разведки, самый наш главный русич. И мой непосредственный начальник – Поляков Александр Григорьевич.

– Из Москвы едет? – С надеждой в голосе спросил Партайгеноссе.

– Нет, из Одессы, но в Москве ему довольно часто приходиться бывать. – Нефедов помолчал и добавил, – это именно у него хорошие связи в российском консульстве, именно через него планируется выход на российские госструктуры.

– И когда сие состоится? – спросил Михаил.

– Недели через три… Может, чуть раньше, может, чуть позже. Я вам дам знать. Главное, надо окончательно отлить наши идеологические постулаты. Подготовить план действий, что нам требуется по материальной базе. В общем, Сергей, Михаил, постарайтесь.

– А как у нас с регистрацией? – осторожно спросил Партайгеноссе. Нефедов на секунду помрачнел:

– Глухо. Пока глухо. Но постараемся к приезду генерала сдвинуть дело с мертвой точки… А теперь, – полковник всплеснул руками, – кофейная церемония.

«Эффект крыльев бабочки»

Генерал разведки в отставке Поляков Александр Григорьевич внешность имел самую непримечательную: обычный пенсионер невысокого роста и без особой военной выправки, с самым незапоминающимся лицом. Единственное, что врезалось в память, это его огромные пронзительные голубые глаза.

В разговоре Александр Григорьевич сыпал шутками, прибаутками, из которых самые оригинальные были: «заходи не бойся, выходи не плачь», «дела идут, как дети в школу», «пингвины мигрируют в Африку», или более упрощенный вариант – «товарищи-пингвины»…

Когда я, Михаил, Сергей и Максим ввалились в прихожую, на квартиру Нефедова, первое, что мы услышали, это веселый, немного дребезжащий голос из комнаты:

– Это кто к нам пожаловал?

– Александр Григорьевич, – подобострастно произнес Нефедов, – наше молодежное крыло, очень умные ребята.

– А-а, молодежь, – весело отозвался генерал в отставке, – что ж молодежь, заходи не бойся, выходи не плачь. Знакомиться будем.

Заходим в комнату. На диване сидит насупленный гофмаршал. Едва заметно, с видимой неохотой он кивает нам головой. Санчо Панса курит на балконе. Генерал в отставке Поляков склонился над письменным столом, возле генерала суетится полковник. На столе разложена какая-то документация, рядом с ней бутылка коньяка и пластинка, завернутая в прозрачный полиэтиленовый пакет. Сквозь легкую рябь полиэтилена виднеется голова Сталина на обложке пластинки. Голова, на ленинский манер, повернута вбок, подбородок гордо задран вверх, глаза вождя прищурены. Сталин как бы вглядывается в неосуществившуюся советскую вечность через полиэтиленовую рябь нынешнего времени.

 Генерал в отставке складывает документацию стопкой на пластинку с головой Сталина. Весело потирает руки:

– Ну что, товарищи-пингвины, приступим?

Нефедов яростно машет рукой Санчо Панса. Прапорщик жадно докуривает «бычок» и вваливается в комнату, неся за собой облако табачного дыма.

– Зовут меня Поляков Александр Григорьевич, – говорит генерал. – Человек я военный, сейчас на пенсии… Ну, да я думаю, Николай Константинович немного обо мне рассказал.

– Так точно, – отвечает Нефедов.

– Тогда мне будет приятно познакомиться с молодыми людьми…

Знакомимся.

– Так, так, так, – радостно потирает руки Поляков. – Молодежь, значит. Хорошо, тогда несколько слов о том, что заставило меня, старика, вляпаться в политику. Чтобы вы там не подумали чего. У меня ведь неплохая пенсия, сиди себе, читай книжки, разводи бабочек, но, как говорится, за державу обидно.

– Вот внучка у меня уже скоро школу заканчивает. И чему ее учат? Страшно сказать! Сплошной местечковый национализм! А ведь была великая держава. Весь мир нас уважал. Да, многое было неправильно. Но и немало было правильных вещей… Одним словом, великая страна была.

– Это точно, – с жаром подхватил Партайгеноссе. Генерал разведки, полковник и прапорщик в отставке с одобрением посмотрели на Максима. Мол, молодой, а понимает.

– Ну вот, – продолжил Поляков, – все 90-е годы, как вы знаете, вакханалия шла. Но с приходом Путина, как вы тоже знаете, начались кое-какие перемены. У власти теперь наши люди. Не все, конечно. Но наши заняли ключевые позиции: оборонка, силовые структуры. Скоро должны взять крупный бизнес.

– Как говорил лысый-меченый: процесс пошел. Очень скоро он затронет Украину. Очень скоро. Потому как Украина и Россия – это одно поле, один народ, один корень и почти одно экономическое пространство. Все, что происходит там, так или иначе отражается у нас. И если мы хотим что-то здесь реально поменять в пользу русских, мы должны немедленно использовать начавшийся позитивный процесс в России. Опоздаем – проиграем уже навсегда. История два раза не повторяется.

– Вот вы, молодежь, – Поляков развернулся корпусом в нашу сторону, – вот вы умные книжки читаете?

– По возможности, – бойко ответил Михаил.

– Тогда, возможно, слышали про «эффект крыльев бабочки»?.. Как там, в детском стишке, бабочка прилетела, крылышками помахала, и огонь на море погас. А до этого кто только море не тушил. Как там… выбежал из моря кит…

– Одним словом «эффект крыльев бабочки» – это такой, что ли, социологический термин и означает он одно: в истории бывают такие узловые моменты, когда сложившаяся система оказывается столь нестойкой, шаткой, искусственной, что достаточно на нее малейшего воздействия извне, тех самых крыльев бабочки, и все рушится.

Генерал разведки окинул нас своими пронзительными голубыми глазами:

– Вот и наступил такой момент. Я это полгода назад понял. И решил действовать. Восстановил прежние связи. Да и новые кой-какие появились. В общем, дела, как дети в школу, пошли.

Повисла пауза. «Эффект крыльев бабочки» произвел эффект тихой интеллектуальной бомбы.

Оказывается, у истории есть узловые моменты, этакие ахиллесовы пяты, ткнул туда пальчиком – и свалился гигант. Вот как революции и перевороты осуществляются, вот как великие державы падают…

Все прониклись уважением к генералу. Особенно Партайгеноссе. Он смотрел на генерала с восхищением. Он готов был следовать за ним хоть на край земли, хоть в ту же Антарктиду, к упоминавшимся пингвинам… Да, что говорить, даже у сдержанного на эмоции интеллектуала Сергея загорелись глаза.

– Вы совершенно правы! – сказал Сергей генералу. – Это то, что я всем последнее время пытаюсь внушить. На сегодняшний день властная система, здесь, на Украине, слаба, как никогда. Люди уже не верят телевизору и выборам, как верили еще в 90-е годы. Немало людей уже побывало и за кордоном, люди увидели, что картинка по ТВ не совсем стыкуется с реальностью. Так что большинство наших соотечественников понимает, что что-то в этой системе давно не то.

– Беда только в том, что все разобщены. Каждый спит в своем углу. Этим и пользуется система. Нашей апатией, равнодушием. Вот и получается, вместо того, чтобы делать реальные дела, ломать систему, многие из наших живут от покупки одной ненужной вещи до покупки следующей, еще более ненужной… Так что ваше мнение мною полностью разделяется… Да и всеми нами. – И Сергей окинул нас взглядом. Мы согласно кивнули.

– Я говорил, умные ребята – сказал сияющий Нефедов.

– Эффект бабочки, эффект бабочки, – пробурчал из своего угла гофмаршал, – жидовская пропаганда все это. – Гофмаршал обречено махнул рукой. Генерал разведки продолжил, опять же обращаясь к нам:

– Так, ребята вы умные, посему оставим теоретическую часть. Перейдем к нашим пингвинам, а то они все в Африку улетят.

Все дружно засмеялись, кроме гофмаршала.

– На сегодняшний день главное событие у нас такое: органы одесской юстиции зарегистрировали нашу Русь. Так что, братцы кролики, существуем теперь легально, – генерал торжественно помахал папкой с документами, – вот они, документики, устав, все здесь, как дети в школе… А у вас, как я понял, не очень с регистрацией?

Полковник в отставке мучительно вздохнул, прижал руки к сердцу:

– Тяжело идет Александр Григорьевич. Чинят препятствия. Ставят палки в колеса. Такое ощущение, что в облсовете одни клятые бандеровцы.

– Плохо, Николай Константинович, плохо, – вздохнул генерал. – У нас сроки поджимают. Так что вы, пожалуйста, ускорьте.

– Так точно. Постараемся.

– Да, и по материальной базе. Список составили, что вам требуется? Кстати, мы уже передали через консула просьбу обеспечить нас компьютерами. Давайте и вы, не стесняйтесь.

– Вот список, – Нефедов, привстав, протянул Полякову вырванный из блокнота лист, исписанный мелким почерком. Генерал взял листок и, не читая, засунул в папку с бумагами.

– Теперь приятная новость, – сказал генерал. – Один высокопоставленный чиновник из Кремля, фамилию пока не буду называть, заинтересовался нами. Российскому консульству в Одессе поручено держать с нами постоянную связь. Так что нам медлить нельзя.

– Я от вас еду в Херсон. Там, кстати, дела еще хуже, чем у вас. Потом в Днепропетровск. Там тоже плоховато дела идут… Нам надо постараться зацепиться за весь Юг и Восток Украины. Это будет победа… А пока, – генерал игриво щелкнул ногтем указательного пальца по бутылке с коньяком. – Отметим товарищи-пингвины нашу, что ли, регистрацию. А?…

За здоровье русского народа!

Выпили коньяк, и Нефедов поссорился с гофмаршалом. Станислав Анатольевич, подпив, снова заговорил о планетарном заговоре. К тому же добавил, что все эти социологические, манипуляционные «штучки», типа «крыльев бабочки», все эти пособия по революциям и переворотам также разработаны в жидовских лабораториях.

 Генерал не отреагировал никак. Но отреагировал полковник – он побледнел, схватил гофмаршала за руку и утащил на кухню. Генерал продолжил общаться с Сергеем. Как ни в чем небывало.

Речь шла о каком-то Соловьеве (не философе), который создал какой-то там «Блок», или «Союз» и, якобы, тоже борется за права русских. Сергей, оказывается, что-то тоже об этом Соловьеве слышал. И теперь генерал ему доказывал, что этот Соловьев не тот, за кого себя выдает.

Во-первых, он родом из Западной Украины, где за русский язык конкретно бьют. У нас же другие реалии. И Соловьев этого не понимает. Когда думает, что вся проблема Русского Мира на Украине целиком лежит в плоскости языка.

Во-вторых, он не политик, не «службист», опыта никакого, так, предприниматель. Соответственно, к своей партии у него отношение, как к собственному коммерческому предприятию.

И в-третьих, есть большие подозрения, что этот Соловьев – «подсадная утка», доносчик, плохой, одним словом, тип. И вообще, он бы с этим Соловьевым не сел бы на одном гектаре…

Из кухни, как ошпаренный, вылетел гофмаршал. Стуча своей палкой и ни на кого не глядя, он быстро обулся, накинул куртку и ушел. Следом вышел полковник:

– Кажется, одного товарища мы потеряли, – со вздохом сказал он. – Печальный факт, но что делать, если наш уважаемый Станислав Анатольевич своим Богодержавием вносит разнобой в наши стройные ряды.

– Нет, Богодержавцев нам не надо, – поморщившись, сказал генерал. – А чтобы не было разнобоя, послушаем-ка братцы кролики вот это.

Генерал не спеша, словно в замедленном кино, взял конверт с головой Сталина. Мы перешли в другую комнату, где был старый советский проигрыватель марки «Горизонт».

Нефедов бережно сдул пыль с крышки проигрывателя и откинул ее. Осторожно, чуть ли не с религиозным трепетом генерал извлек из конверта пластинку:

– Раритет, – с придыханием сказал он, – речь вождя от 24-го мая 1945-го года.

Все затаили дыхание. Поставили пластинку. Сквозь треск раздался неторопливый, лишенный эмоций голос, с легким грузинским акцентом:

– Я хотел бы поднять тост за здоровье нашего советского народа, и прежде всего русского народа…

К треску добавился оглушительный шум. Это были бурные, продолжительные аплодисменты. Через несколько минут Сталин продолжил:

– Я пью прежде всего за здоровье русского народа потому, что он является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза.

– Я поднимаю тост за здоровье русского народа потому, что он заслужил в этой войне общее признание, как руководящей силы Советского Союза среди всех народов нашей страны…

Поляков, Нефедов и Санчо Панса величественно застыли вокруг проигрывателя «Горизонт». Все трое неотрывно смотрели на громоздкий черный параллелепипед проигрывателя марки «Горизонт».

Мы, «молодежное крыло», разместились на диване, чуть поодаль «застывшего» у проигрывателя «старого крыла». Из спрятанного в черном нутре динамика, словно из мира духов, звучал голос. Голос Хозяина, голос вождя, некогда державшего огромную страну в железном кулаке.

– … Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что он – руководящий народ, но и потому, что у него имеется ясный ум, стойкий характер и великое терпение…

И опять речь Сталина прервалась усиливающимся треском и криками «Ура». Через несколько минут голос Сталина зазвучал вновь. Но теперь был едва слышен сквозь треск старой грампластинки. Партайгеноссе напрягся, вытянул шею, он ловил каждое слово вождя. Сергей с Михаилом напротив, вальяжно развалившись, изредка перешептывались. До меня долетали обрывки слов:

– Ну, Иосиф Виссарионович дает… редкая речь, жаль качество ужасное – это Михаил.

– Что ты хочешь, записи уже пятьдесят шесть лет – это Сергей.

– Это точно – опять Михаил, – … гениальный диктатор… как вовремя все сделано. Троцкисты раздавлены. Война выиграна. Теперь можно подумать о власти над страной на веки вечные… Понимаешь, Сталин был единственный, кто допер, что, чтобы над страной, нет, империей, сохранить власть надолго, надо опереться на становой хребет империи, на русский народ.

– Нет, Михаил, все прозаичнее гораздо. Сталин, просто-напросто благодарен русскому народу за то, что этот народ в годы войны не прокатил большевистское правительство. Не сдался немцам. Кстати, на это ведь немцы тоже рассчитывали…

– …И это доверие русского народа Советскому правительству, – продолжает Иосиф Виссарионович, будто подслушавший шепот Сергея и теперь подтверждая правильность его догадки, – оказалось той решающей силой, которая обеспечила историческую победу над врагом человечества, над фашизмом.

– Спасибо ему, русскому народу, за это доверие!

– За здоровье русского народа!

И опять все затрещало. Послышались крики «Ура», «Слава великому Сталину». Вскоре все слилось в единый треск, в душераздирающий скрежет. Генерал подскочил к проигрывателю и быстрым движением выключил пластинку.

– Прошу прощения за качество, – сказал он. – Сами понимаете, пластинка древняя. На самом деле, сейчас должны быть долгие, бурные и очень продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию вождю и русскому народу.

Генерал вздохнул:

 – Эх, товарищи-пингвины, было время. Вы-то, молодежь, его не застали… Ну да ладно, вернемся к нашим баранам. Есть еще какие-то разногласия?

– Александр Григорьевич, – быстро выдохнул Михаил, опережая полковника, – особого разнобоя нет, но есть один момент, по программе.

– По программе? – Удивился генерал.

– Да, – сказал Михаил, – мы, то есть молодежное крыло, предложили положить в основание нашей Руси очень простой и понятный постулат: единство русских возможно лишь на фундаменте Православия. Однако этот постулат вызвал небольшие возражения.

– Странно, – генерал пожал плечами и укоризненно посмотрел на полковника – такая ясная мысль. Тут даже спорить не о чем.

 – Так точно, – тут же отозвался Нефедов и свирепо посмотрел на Санчо Пансу.

– А вообще, вы, молодежь, ребята умные – задумчиво сказал генерал, – вот вы и займитесь вплотную программой. С учетом всех этих современных информационных технологий. А мы, старики, больше по практической части. То, что я сегодня здесь с социологией выпендрился, это так. На самом деле ничего я в высоких материях не понимаю. В том же Православии.

– Да. Вот как человека куском алюминиевой проволоки правильно задушить, я знаю. А высокие материи… нет, молодежь, этим вы займитесь. Я вам мешать не буду.

– Уже, уже занимаются, Александр Григорьевич, – подхватил полковник.

– Прекрасно, – сказал генерал. – Тогда подведем итоги… Собственно, главнейшая для вас задача на сегодняшний день – регистрация.

– Так точно! – выпалил полковник.

– Ну и не мешало бы увеличить число членов партии.

– Сделаем, – с готовностью откликнулся Нефедов.

– Сделаем, Александр Григорьевич, – подхватил слова своего шефа виновато сияющий Санчо Панса. – Все сделаем! И верю, придет время, когда мы, русские, встанем с колен. И будет у нас свой, русский вождь. И выпьем еще за здоровье русского народа!

Что Вам до русского народа?

4 декабря. День Введения во Храм Пресвятой Богородицы. И еще день рождения отца Леонида. Еду вместе с активистами «Библиотеки» на приход к батюшке. Большое пригородное село в десяти километрах от города…

Да, несколько слов о Библиотеке отца Леонида.

Библиотека – так называется миссионерский центр, созданный батюшкой года полтора назад. Центр создан без благословления епископа (зато есть благословление духовного отца, но он в соседней епархии), поэтому периодически у отца Леонида возникают трения с епархиальным начальством.

На мой взгляд, миссионерский центр Библиотека – вещь очень нужная. Не секрет, что многие из тех, кто только входит в храм, страдают дефицитом общения. Чем, кстати, пользуются сектанты. Так вот, Библиотека и есть то место, куда можно после службы прийти, попить чайку, пообщаться. Взять какую-нибудь книжку почитать. Помолится. Найти новых друзей…

Итак, 4 декабря я и активисты Библиотеки выезжаем в пригородное село. Храм отца Леонида находится в бывшем помещении клуба (есть в селе и церковное здание, но оно захвачено «филаретовцами»). Снаружи бывший клуб ничем не примечателен – побеленная одноэтажная постройка с деревянным крестом на козырьке. Внутри тоже довольно просто, но очень чисто, опрятно, аскетично, что ли. Бесхитростный иконостас, сложенный из самых обычных досок вперемежку с прессованными опилками. Нет настенных росписей и не так уж и много икон. Но есть одна особенная икона: большой, под стеклом, образ Царя-Мученика Николая II. Нигде в нашей епархии (это уж точно) такой иконы нет…

Служим долго, очень долго (по моим меркам), как отец Леонид и любит. Вначале был Акафист Богоматери, потом торжественная Литургия. После Литургии молебен. Людей поначалу было много. Но к концу молебна осталось, включая нас, городских, чуть больше двадцати человек.

Закончив молебен, батюшка зашел в алтарь, переоблачиться. Тут и случилось Чудо. София зачем-то подошла к иконе Царя-Мученика и застыла над ней.

– Смотрите, смотрите, икона царя мироточит! – закричала София. – Чудо-то, чудо-то какое!

Икону царя тут же окружила плотная толпа прихожан отца Леонида и люди из Библиотеки.

– Чудо-то, чудо-то какое! – неслось со всех сторон. – Царь-Мученик откликнулся на наши молитвы…

– Смотрите, вот еще капельки мира, смотрите, на скипетре у Царя…

– И благоухает-то как!..

– Где батюшка? Позовите батюшку!..

Михаил вместе с пономарем кинулся в алтарь. Вскоре в проеме алтарной двери показалась высокая и немного угловатая фигура отца Леонида. Он был бледен и внешне совершенно спокоен. Прихожане расступились. Отец Леонид подошел к иконе, перекрестился и надолго склонился над ней. Наконец он поцеловал Образ Царя-Мученика, еще раз перекрестился и поднял икону высоко над головой:

– Благоухает-то как, – сказал он тихо, как бы сам себе. – Братья и сестры! – воззвал отец Леонид громким голосом – на наших глазах произошло чудо! Господь в лице своих Святых Царственных Мучеников явил нам, недостойным, свою милость! Воздадим же хвалу Святому Царю, пусть Он помолится о нас грешных!

Икона возвратилась на место. Все, как по команде, рухнули на колени и пропели величание Царю-Мученику. Потом по очереди приложились к его Образу. Подошла моя очередь. Пытаюсь разглядеть капли мира. И не вижу ничего!

Как же так?! Все видят, а я нет! Неужели настолько грешен?!

Смотрю на икону и так, и сяк. Кажется, вижу несколько очень маленьких капелек… А может, только кажется?!

Нет, не может такого быть, чтоб двадцать человек увидели, а один нет. Да, я грешен, но не сатанист же я!.. Нет, действительно, капельки мира. На скипетре. Как будто и благоухание чувствуется…

Оказывается, чтобы увидеть капельки мира, надо под особым углом смотреть на икону. В храме немного темновато. А капельки мира очень мелкие. Словно кто-то прикасался в разных местах к образу иголкой, и капельки мира стекали с ее кончика. Капелек не столь уж и много. Немного, россыпью, в правой части иконы. Немного в левой. Несколько капелек на скипетре и на губах царя. То есть, икона мироточит не столь явно, как я видел на антипапском крестном ходе. Тогда Образ Царя-Мученика буквально весь «запотел». Но ведь мироточит же! Мироточит!

Составили рапорт правящему архиерею о мироточении иконы. Все присутствующие поставили свои подписи. Отец Леонид тут же отбыл в епархию.

Выйдя из епархии, спустя несколько часов, он был бледнее обычного. Широко перекрестившись на позолоченные купола епархиального Собора, он вздохнул и, ни на кого не глядя, направился к своему старому разбитому «Жигуленку». По дороге попытался было творить Иисусову Молитву. Но молитва никак не шла, из-за нахлынувших в голову мыслей.

Как никогда, отец Леонид чувствовал, что стоит у некоторой решающей черты – либо полное смирение перед архиереем, то есть, не высовываться, быть самым обычным попом, либо выдержать удар, перенести все гонения и прещения со стороны епархиальных властей, но остаться чистым перед своей совестью.

А мысли разгоряченным потоком неслись в голове:

… Открыто епископ запретить мироточение иконы не может… Да, в двойственном положении наш владыка. С одной стороны – икона мироточит! Это же событие для епархии. С другой: чей Образ мироточит, и у кого, у этого батюшки?!

Да, поддержать меня он никак не может. Это, по его мнению, поддержать непослушание ему и в его лице всей Церкви.

Надо срочно, сегодня же позвонить духовному отцу. Только бы он успел вернуться с Афона.

Что сказать сегодня вечером в Библиотеке?

Сказать, как было, но обязательно добавить, что главное – мир в душе, прямую конфронтацию с архиереем я не благословляю. Но отстаивать свою точку зрения надо. И мы это будем делать, ибо с нами Бог и святой Царь. А надлежит больше слушать Бога, чем человеков, в каком бы сане они ни были!..

 Отец Леонид незаметно сжал кулаки в рукавах рясы – в каком бы сане они не были – повторил он свою последнюю мысль.

Вечером все собрались в Библиотеке. Прибыл отец Леонид. Все тут же кинулись к нему:

– Батюшка, ну как!? Что сказал епископ? Признал?..

– Потом, – отец Леонид сделал упреждающий знак рукой. – Давайте лучше акафист Царю-Мученику прочтем, потом все расскажу.

Прочитали акафист, сели пить чай, и отец Леонид рассказал. Рассказал, что разговор с архиереем был долгим и весьма неприятным. Владыка, по привычке своей авторитарной, пытался давить, но у ничего у него не выходило. Да и вообще, против чуда Божьего, что ты скажешь?

– … Я ему про Фому, он мне про Ерему, – неторопливо говорил отец Леонид, прихлебывая чай. – Я ему: вот, Владыко, икона Николая II мироточит, вот рапорт, вот подписи свидетелей. А он мне все про мою якобы самодеятельность: мол, что вы себе позволяете, почему меня в известность не ставите, почему все без благословения делаете, почему в епархии не появляетесь.

– Я говорю: ну вот я Вас и ставлю в известность: у меня на приходе начала мироточить икона Царя-Мученика, вот Вам рапорт по этому поводу, вот подписи свидетелей. Владыко на крик: что вы все мне эту бумажку суете! Я Вам о другом говорю!

– Я спокойно отвечаю: это не бумажка, это рапорт о мироточении иконы святого Царя-Страстотерпца. Он вдруг резко меняет тон и мне чуть ли не доверительным шепотом: а с чего Вы так уверены, что это именно от Бога чудо, а может, это просто полтергейст? Тут надо с трезвым умом подойти, с даром различения, от Бога ли это, или от лукавого.

– Ну так Вы, владыка и разберитесь,  говорю я… А он мне елейным таким голосом: разберемся, разберемся, батюшка. Сейчас, вон, повсюду иконы мироточат, в том числе и самочинные. Просто эпидемия какая-то. Вон, слышали, в России самочинная икона Ивана Грозного мироточит. А? Тоже, скажете, чудо Божие?

– Я ему: насчет мироточения икон Грозного ничего не знаю. Но Николай II канонизирован Соборным разумом нашей Церкви. И странно этому сопротивляться. И ничто меня не переубедит в том, что Царь-Мученик, наш русский царь, на Небесах. И денно и нощно молит Господа о русском народе, о всей России.

– Тут самое интересное с нашим владыкой произошло – отец Леонид чуть заметно улыбнулся, – он аж позеленел и как закричит: что Вам до русского народа, батюшка! Заладили, как ворона, русский царь, русский царь. И вообще, это ваша самодеятельность, она уже мне вот где – и прямо проводит рукой по своему горлу, – русский мир, русская церковь, русский царь. Забываете, батюшка: наша церковь вселенская, в ней нет ни эллина, ни иудея! И я, как правящий архиерей, не позволю, чтобы в моей епархии создавались маргинальные группировки! Не позволю, слышали батюшка! А теперь ступайте. Рапорт оставьте.

– Я ему: так что по поводу иконы?.. А он как отмахивается: оставьте рапорт, разберемся, создадим комиссию, проверим, и если действительно чудо Божие… ступайте.

– Я чувствую, что не разберутся, просто не признают. Не нужно нашему владыке мироточение царской иконы… Ничего я ему не сказал больше. Взял благословение и вышел, – закончил свой рассказ отец Леонид.

Талмудисты

Зима на излете. Холодно и сумрачно. Грязные рваные хлопья тумана несутся над крышами высотных зданий, едва не задевая антенны. Небо затянуто мутной серой пеленой. Сыро. То дождь, то снег, то туман. Вода под ногами, вода над головой. Вода везде! Город похож на гигантский бетонный аквариум, в котором остановилось время.

От ледяного бездействия сонно цепенеет душа. Рухнуть бы сейчас на диван и спать, спать, чтобы ничего не видеть. Во сне хорошо. Сон – единственное место, где я не чувствую боли. Боли от несбывшихся мечтаний и планов. Умом все понимаю – на все Воля Божия, смиряйся! Но глупая, пораженная грехом душа… Она, видите ли, тоскует, она, видите ли, болит…

Последний день зимы. Не сделано ничего! Абсолютно ничего! Так толком и не родившись, «Русь» ушла в кому. Приезд генерала вспоминается, как сон. Именно, как сон. Впрочем, таким же сном вспоминается и сама «Русь». Прошла осень, зима – ни офиса, ни оргтехники, ни регистрации, ни программы, ни-че-го!!!

Михаил говорит, что Россия нас в очередной раз «кинула». То ли не нужны ей соотечественники в ближнем зарубежье, то ли не готова она их поддерживать, так, как, например, поддерживает своих Америка. А что мы сами реально можем сделать без российской поддержки? Ни-че-го!!! Зарегистрировать партию не можем. Написать устав и программу не можем! Даже ряды свои пополнить не можем по причине постоянных идеологических разногласий и личных склок.

Такая была надежда на Библиотеку! Но отец Леонид наотрез отказался благословить партию. И все из-за левых идей «старого крыла» и самого генерала. Из-за Ленина-Сталина. Хотя, какие тут левые идеи, так, одна ностальгия.

Естественно, никто из активных православных верующих ряды «Руси» не пополнил, ибо не благословенное это дело. А больше активных верующих, кроме Библиотеки, взять негде. В большинстве приходов нашей епархии верующие, буквально, шарахаются от одного слова «политика».

Одна надежда на журнал (сколько у меня умерло этих «надежд»). Журнал отец Леонид благословил. Но и то неясно, будет ли. Даже боюсь на эту тему думать. Уже заметил – стоит мне только подумать о чем-нибудь заветном, и никогда не сбудется. Между тем, даже деньги какие-то на издание журнала в Библиотеке собирались.

Михаил целиком занят журналом. Мне поручено написать большую статью о нашем антипапском противостоянии. Казалось бы, пляши и радуйся. Но не тут-то было. Уже с месяц я нахожусь в отвратительном духовном состоянии бессилия. В обескрыленном мире. В рабстве у блудных помыслов. Прав Витамин. Мне давно пора жениться. «Вот женишься, гораздо меньше искушений будет». Возможно. Не спорю. А пока… ну нет сил! Надо садиться писать статью. Все понимаю. Но нет сил собрать себя воедино…

Может, выпить? Нет, нельзя, нет денег. Да и минимальная доза алкоголя для меня равносильна смерти. Конечно, деньги есть, только их мало. На самое необходимое – хлеб, чай, макароны.

Еще знаю, выпью, потом поболею, потом станет немного легче. На время. Конечно, это не выход. Это, пожалуй, вход в еще горшее состояние. Стократ лучше искренне, от всего сердца помолиться, точнее, взмолиться, призывая помощь Божию. Да вот беда, не могу я во время духовной сухости молиться!

Кто-то постоянно шепчет мне голосом Витамина: – выпей, все пройдет. Сам же писал в одной из своих песен: я сначала выпью водки, чтоб исчезли дьявола, чтоб исчезли дьявола…

Все-таки сел за статью. Но не успел собраться с мыслями, как звонок в дверь. За дверью Партайгеноссе с «вечным» дипломатом в руке. Он пьян. И он не один. С ним какой-то человек, на вид ему лет тридцать пять. Человек этот невысокого роста, коренастый. У него круглое добродушное лицо, смутно мне знакомое.

– Здрасти, – стеснительно говорит человек и улыбается до ушей.

– Можно? – Спрашивает меня Максим. Потом спохватывается, – ах, да, забыл представить. – Делает шаг назад и с театральным (прямо как у полковника Нефедова), жестом руки говорит:

– Господа, прошу любить и жаловать. Валерий. Юрист. Мой старый, проверенный в боях друг. Мистик. Эзотерик. Одним словом, вам будет о чем поговорить.

– Да ладно тебе, Максим, – стеснительно говорит Валерий, а сам улыбается еще шире. – Ты, вот, даже не поинтересовался, может, человек занят, может, нам лучше уйти?

– Ни в коем случае, – с малодушной вежливостью говорю я (про статью уже забыл), – проходите… Я, конечно же, никого не ожидал в такую погоду. Но, честно сказать, вам очень рад. А то уже крыша едет от одиночества.

– Ну, это дело поправимое, конечно, пока наш бронепоезд стоит на запасном пути.

Партайгеноссе проходит на кухню и выкладывает из дипломата двухлитровую пластиковую бутылку с густой темно-красной жидкостью.

Вино! – сразу же догадываюсь я.

Из кухни несется голос Максима:

– Есть какая-никакая тара, стаканы, там, чашки…

В емкости, принесенной Максимом, действительно оказалось вино. «Крымский портвейн» взятый на разлив в винном магазине-баре с красноречивым названием «Бахус». Наполнили стаканы, и Максим принялся было по новому кругу знакомить меня с Валерой.

– Вообще-то мы знакомы, – сказал Валера. – На твоей, Максим, свадьбе…

– Постой, – перебил я смутно припоминая, – так ты… ты… ты и есть тот самый человек Розы Мира? Так тебя Михаил назвал. Помнишь?

– Да, – скромно ответил Валера-Юрист и покраснел, как девушка.

– За эзотерику! – прокричал Максим и помахав стаканом в руке добавил, – нам, проклятым милитаристам, сия область не совсем понятна, но раз два эзотерика собрались вместе…все… молчу… молчу.

Выпили.

– Не верю я в то, что Россия нас кинула, – сказал Максим морщась, – не верю, хоть убей.

– Ну почему, Максим, очень может быть, – примирительно говорю я, чувствуя, как живительным теплом растекается внутри вино. – Россия еще довольно слаба. Она только-только поднимается.

– Я понимаю, что только-только поднимается, – вздыхает Максим. – Дело в другом, я не верю Михаилу. Это же он вопит, что нас кинули. И полковник мне не нравится. Аферист какой-то. Да и генерал этот. Странный тип. Эффект крыльев бабочки, связи в российском правительстве, всю Украину на уши поставим. А сам свалил, и ни слуху о нем, ни духу. Как посмеялся над нами, дурачками.

– Да, согласен, генерал странноватый какой-то. Я, вообще, подумываю, что вся затея с «Русью» могла вполне родиться в кабинетах СБУ. Приехал, воду намутил, а сам нас на карандаш. Как возможную пятую колонну России. И действовал он в паре с полковником. Полковник собирал любителей России, а генерал уже их на карандашик, на карандашик.

– Грустно, – сказал Партайгеноссе, – выпьем.

Выпили.

– Ну а Михаилу-то чего ты не веришь. Михаил-то здесь при чем?

– Михаил? – Переспросил Партайгеноссе, вздрагивая и вытирая рот носовым платком. – Слишком он какой-то талмудический.

– В смысле?

– Ну, сам себе на уме. Ищет в первую очередь выгоду себе. Хотя и говорит постоянно об общем деле… Ладно, – Максим пьяно икнул, – не буду осуждать. Хи-хи. Талмудический Михаил.

– Вот и не осуждай, – подал голос молчавший Валера-Юрист и, покраснев, добавил, – ты же на себя отрицательную энергетику притягиваешь. Максим! Потом пьешь.

Ого, запахло эзотерикой, – подумал я. – Давненько я этого словечка – энергетика – не слышал.

– Виноват, о, великий эзотерик, фоню. – Партайгеноссе театральным жестом поднес руки к груди.

– Максим, не стебись, – Валера обиделся и покраснел еще сильней.

– Все мы ищем выгоду себе, – философски изрек я, чувствуя первое сладостное опьянение вином.

– Кстати, насчет выгоды, совсем забыл, – Максим хлопнул себя ладонью по лбу – как у тебя с работой?

– Глухо, – ответил я, – работа эпизодическая, то есть, то нет.

– Что ж, – Максим потер руки – тогда есть тебе предложение. Не хочешь со мной у коммунистов поработать. Через месяц с небольшим, как известно, выборы.

– Выборы?! Совсем забыл. И что надо делать у коммунистов. Митинговать?

– Ни в коем случае. Работа – не бей лежачего. И оплата нормальная, без задержек. Раз в неделю. Вся работа точечная. В одном рабочем районе. Там у коммунистов везде свои люди. Приходишь, приносишь литературу, объясняешь, как и за кого надо голосовать… Ну как?

– Наверное, идет. Ну, давай еще обмозгуем. На ясную голову. Завтра с утра мне позвони.

– Хорошо, – согласился Партайгеноссе и вдруг спросил, – как ты думаешь, получится?

– Что? Работа?

– Нет, журнал у талмудического.

– Если это не получится, то ничего не получится! Максим, это единственное, что реально. Это то, что мы можем, в смысле, бумагу пачкать. Ну какие из нас политики?

– Политика – грязное дело, – поддержал меня Валера.

– Уже деньги на журнал в Библиотеке собрали, – закончил я.

– В Библиотеке?! – Удивился Максим. – А как же борьба с этим нехорошим епископом. Как же крестные ходы, молебны, пикеты?

– Максим, ты в своем амплуа. Какая борьба с епископом?! Библиотека – не «Богородичный Центр». В Библиотеке люди православные!.. Ну, бывают недоразумения, епископ своих людей посылает, и те пытаются воду мутить. Но это все второстепенное. Главное сейчас – журнал!

– Кстати, ты бы тоже мог написать статью на историческую тему. А то у Михаила проблемы с публицистами… А? Чтоб меньше качать с Интернета. Например, о русско-турецкой войне, о том, как Россия осваивала эти земли.

– Да, надо бы, – мечтательно вздыхает Максим.

– Вот видишь, – сказал Валера, – Михаил большое дело делает, а ты его осуждаешь.

– Простите друзья, – ответил Максим уже серьезным голосом, – есть такой грех. Осуждаю. Но поделать с собой ничего не могу. Хоть убей меня, талмудистов не любил и не люблю…

О «Розе Мира» и не только

На экране мобильного телефона бегает виртуальный человечек, увертывается от падающих на него с виртуального неба камней. Человечек похож на червячка с едва видимыми ручками и ножками. Движения у человечка дерганые, короткими рывками, как у рэп-певца. Как будто его одновременно резко тянут в разные стороны за невидимые ниточки. Зато камни летят плавно и величаво. После падения определенного количества камней звучит издевательская строка популярной английской песенки, которая примерно переводится, как: я буду жить вечно, я буду жить всегда…

Телефон принадлежит Валере Юристу. Из этого факта я сразу заключил, что человек он не бедный. Сотовые телефоны и в нашей провинции уже не редкость, но вещь все-таки еще не очень распространенная, дороговатая. А тут еще телефон с «навороченной» игрой!

Валера-Юрист небрежно извлек телефон из внутреннего кармана джинсовой куртки. И попытался кому-то звонить. Произошло это в момент, когда я и Максим завели спор с Валерой. Речь шла, как всегда, о России. Валера говорил, что он любит Россию и желает этой стране всех благ, но он резко против возрождения имперских амбиций. Потому как излишняя государственность – это плохо, это насилие над личностью.

Согласно той же «Розе Мира», за любым государственным институтом маячит демоническое существо, «уицраор». И тем более такое существо стоит за имперской государственностью. Уицраор безудержно стремится к распуханию до всепланетного масштаба. А это захватнические войны вовне и контроль над личностью внутри государства. Для такой великой страны, как Россия, это очень опасно, это новый Сталин…

Максим вспыхнул мгновенно и обвинил Юриста в пацифизме и гнилом либерализме. Тут же вмешался я, стал объяснять Валере, что идея государственности, даже та, что изложена в Розе Мира, гораздо сложнее, чем он думает. Сильная государственность необходима, иначе страна будет разорена иноземными хищниками. Заграничными уицраорами. Которые так же, как и все уицраоры, стремятся к всепланетному господству. И отнюдь не против полакомиться такой огромной территорией, как Россия. И то, что это так, свидетельствует весь трагический опыт безбашенной демократии 90-х.

Вспомним, как тогда Россия сдавала позицию за позицией а взамен от своих западных партнеров слышала лишь одни обещания. И чем слабее Россия становилась, тем наглее и циничнее действовали западные человекоорудия своих уицраоров. Наконец, дело дошло до того, что на Западе стали вести себя так, будто такой страны, как Россия, вообще на карте не существует.

Так что если выбрасывать на свалку истории государственные институты, то делать надо это сообща, так сказать всем миром. А это уже утопия, ну то есть, замена государств неким всемирным братством. Это в нашем миропорядке невозможно…

Одновременно со мной говорил Максим. Проводил параллели с Соединенными Штатами:

– Соединенные Штаты – империя или нет?! Скажи-ка нам либерал Валера, империя или нет?! А!? – Надрывался Партайгеноссе. – Почему им можно все, а другим ничего нельзя! А?!..

Валера-Юрист с деловым видом поднес телефон к уху. Мы, естественно, тут же умолкли, чтобы не мешать человеку звонить. Валера-Юрист совсем немного подержал аппарат у уха и с небрежным видом положил на стол.

Я иронично улыбнулся. Вспомнился роман Пелевина «Поколение Пи». Главному герою рассказывают, как правильно «пускать пыль в глаза», имидж делать. Мол, во время разговора как бы невзначай вспомни, что тебе кому-то надо срочно позвонить. Ну, а дальше с небрежным видом вытаскиваешь дорогой мобильный телефон, совершаешь звонок, небрежно стучишь дорогими часами об стол и т. д… В общем, смешно все это, взрослые дяди в песочнице…

– Можно… поиграть, – просит Максим. Имперского величия как не бывало.

– Конечно, – снисходительно отвечает Валера и, что-то там понажимав, передает телефон Максиму. На экране «мобильника» уже бегает виртуальный человечек. Вот летит первый камень, вот второй, и Максим уходит в игру.

Пока Максим занят игрой, я общаюсь с Валерой-Юристом. Говорим о «Розе Мира». Выяснилась не очень приятная вещь: говорим об одной и той же книге, но понимаем ее совершенно по-разному, едва ли не противоположно.

От Юриста подозрительно попахивает рерихианством, – размышляю я. – Всем этим сатанизмом для интеллигенции. Ишь ты: все люди братья, все религии ведут к одному Богу, все государства надо упразднить, все национальные границы стереть, всем обняться и делать друг другу добро. Утопия! Причем вредная. Сколько зла за фасадом этой утопии совершается

– Ты пойми, каким бы мистиком Андреев ни был, – вещаю я, – но он еще остается сыном своего времени. То поколение интеллигенции, к которому Андреев принадлежал, можно условно назвать «дети февраля». Поколение, почти бессознательно опьяненное лживым хмелем либеральной февральской революции.  Отсюда негативное отношение к государству, к царю, вообще к русской великодержавной идее. Отсюда главная утопическая идея упразднения государств, соединения христианских церквей на базе всемирной церкви Розы Мира, создания человека облагороженного образа (от этой идеи вообще коммунизмом попахивает, как и от утепления полярных областей), развитие речи у высших животных… и прочее, прочее, прочее.

– Так ты, ты… ты не веришь в Розу Мира?! – Валера нервным движением наливает себе вино.

– Что значит, не верю в Розу Мира? Я верю во Христа. В то, что Он Бог и Спаситель. Может быть, слабо верю, но верю!

– Это понятно, – разочарованно отвечает Валера-Юрист и выпивает залпом вино. – Ну, а как же Андреев, как же идеи Розы Мира? Ведь они не противоречат Христу! Ведь есть же другие светлые иерархии, другие метакультуры и религии! Разве они противоречат Христу?!

– Конечно, есть великое множество иерархий, миров, есть другие метакультуры, религии. И в Евангелии Христос говорит, что в доме Моего Отца обителей много. Все это так. Дело не в этом…

– В чем же! – перебивает меня Валера, размахивая рукой с зажженной сигаретой (кажется, он начинает нервничать). – Вот же и Евангелие говорит.

– Да, говорит, – отвечаю я Юристу и чувствую в голове моей мглисто, пьяно и хаотично.

– Понимаешь… – изо всех сил пытаюсь сформулировать мысль, – Андреев, несомненно, имел мистический опыт. Но опыт этот многолетний и довольно многоликий, что ли. Есть в этом опыте взлеты в выси небесные, а есть и демонические подмены и провалы, есть и отсебятина.

Заведя глаза к своему мутному кухонному потолку, пытаюсь подобрать слова, чтоб доказать недоказуемое. Чувствую себя между молотом и наковальней: и Роза Мира мне еще нравится, и Православие для меня уже несомненная полнота Истины:

– Понимаешь, Даниил Андреев поэт. И у него, как и у всех поэтов, богатое воображение. Поэтому принимать всю его книгу за Истину – большая ошибка… Так со мной тоже было. Я когда-то принял всю его книгу за истину в последней инстанции. Потом все сидел, все ждал, что вот-вот наступит эпоха Розы Мира, как она в книге описана. А она все никак не наступает!

– А потом уже в Москве прочитал интервью с его женой, где она умоляла, буквально умоляла никакую Розу Мира не создавать. Потому что это все оккультизм, тени во мгле, игра с падшими духами. Поэтому ничего не надо придумывать, все уже есть. В Церкви. Я когда это прочитал, думал, с ума сойду. Такой облом у меня был! Понимаешь? Немало потребовалось времени, и дров немало было наломано, пока я не понял, что Алла Андреева тысячу раз права!

– Что же касается самой «Розы Мира», – я затушил бесполезно истлевшую сигарету и закончил: – В «Розе Мира» истинно все, что по духу согласуется с христианством. Ближе всего к христианству у Андреева, на мой взгляд, описание демонических слоев и самой сути демонической природы. Еще, он гениально противоречие между благостью Божьей и лютыми адскими муками разрешает.

– Кстати, именно это противоречие между Богом-Любовью и Страшным Судом, не давало мне раньше и близко к христианству подойти. Я считал христианство нелепой религией. И только после того как Андреев своей «Розой Мира» разрешил мне это противоречие, только тогда я впервые смог и в церковь войти и книгу православную в руки взять. Вот. Ну а дальше всего от учения церкви, у Андреева, как раз и есть утопическая идея всемирной церкви «Роза Мира».

– Так ты считаешь, Розы Мира никогда не будет? – обреченно спросил Валера.

– Как всемирной церкви, никогда. Я еще могу признать Розу Мира, как, скажем, некое универсальное мировоззрение дающее мне ощущение полноты бытия. Ощущение некого всепланетного единства, естественно, не в пошлом теософском смысле. Это глубоко внутреннее ощущение. И, кстати, глубоко нравственное. Да.

– Вот в этом плане творчество Даниила Андреева еще можно принять. Но зачем создавать какую-то всепланетную церковь. Это совершенно ложная идея. Хуже того, идея оккультная – отрезал я.

Повисла неловкая пауза. В наступившей тишине виртуальный камень наконец-то настиг виртуального человечка. Виртуальный человечек пискнул и умер. Партайгеноссе разочарованно вздохнул и вернул телефон Валере. Посмотрев на меня и Юриста протрезвевшими глазами, он вдруг сказал:

– И я признаю, что Истина одна – Христос. И Истина эта в нашей Церкви. Я православный, может быть, очень плохой, но православный. И так как я человек плоский и материалистический, считаю, что не имеет смысла изобретать заново велосипед. Ну, то есть, религию новую выдумывать. Ту же «Розу Мира».

Валера-Юрист обвел нас обреченными глазами. И тут его прорвало:

– Ну почему, почему Истина только в Православии?! – прокричал он внезапно прорезавшимся тонким визгливым голосом. – Почему право только христианство?! Кто это придумал?! Может, я хочу славить Христа во всем многообразии этого мира! Почему я должен запереть себя в стенах Церкви. Почему я должен отказаться от всего, от Небесной России, от миров просветления, от сотен дружественных мне иерархий; и все потому, что обо всем этом не писали святые отцы! Почему?!

– Да, да Христос, Бог! Все понятно. Кто спорит. Но почему я должен ради этого умертвить свою плоть. Зачем она тогда мне дана. Почему?! – с отчаянием в голосе возопил Валера-Юрист. Вдруг резко осекся. И опять на минуту воцарилась тишина. Только капли ледяного дождя барабанили по карнизу, и где-то далеко сигналила машина.

– Простите меня, друзья, – сказал Валера своим обычным голосом. – Сам не знаю, что на меня нашло. Простите… Особенно у хозяина квартиры прошу прощения.

Валера-Юрист посмотрел на меня. В его больших карих глазах застыло страдание, если не отчаянье. Я это прекрасно понимал. Я вспомнил, что испытал сам, когда рухнула моя «Роза Мира». Юрист чем-то напоминал мне самого себя года три, четыре назад. Ну, только разве что я был гораздо менее удачлив в материальном плане.

– Валера, дорогой, никто здесь на тебя зла не держит, – произнес я как можно более мирным тоном. – Мы на тебя не обижаемся. Так что, прощать тебя не за что. Успокойся, дорогой, забыли. Моя кухня и не такое видела.

 Партайгеноссе разлил остатки вина. Выпили за полное понимание. Помолчали. Тут Валера предложил:

– А давайте для журнала, что Михаил делает, что-нибудь напишем. Небольшую статеечку.

– Ну, можно, – неуверенно сказал я и спросил – а на какую тему?

– Давайте, что-нибудь про Путина, – предложил Партайгеноссе.

– Нет, про Путина не пойдет. Про Путина там наверняка что-то будет, – возразил я.

Валера-Юрист закурил и почесал свой большой лоб:

– А давайте, давайте… о виртуальном Бен Ладене.

– Точно! – закричал Максим, – гениально! Виртуальный Усама бегает по виртуальной Торе-Боре. А в это время наши подводные лодки…

– Подводных лодок не надо, – поморщился Валера. – Только о виртуальном Бен Ладене.

– Только о виртуальном Бен Ладене мало – возразил я. – У статьи должна быть тема, идея. Виртуальный Бен Ладен – это всего лишь начинка… О, кажется, придумал тему. Ну, примерно так, там доработаем по ходу пьесы. Э-э-э, значит, современный западный человек живет в придуманном виртуальном мире.

– В котором ему придумали Бен Ладена, – дополнил меня Максим.

– Все, садимся писать, – подытожил я. И мы сели писать…

***

Американский антитеррористический мультик:

Джордж Буш и Колин Пауэлл изо всех сил стучат в барабаны на фоне «Белого Дома». Кадр меняется. В нарисованном небе, как стайка воробьев, кружатся разноцветные ракеты. Пытаясь попасть в Бен Ладена, ракеты срываются со своих небесных орбит, втыкаются заостренными лбами в барханы, хлопают, как новогодние петарды.

Размахивая декоративными ручками и ножками, по пустыне мечется Бен Ладен. Пытается уклониться от взрывов. Забегает то в одну пещерку, то в другую. Наконец в него попадает ракета. Все взрывается.

На экране – голубая планета с небольшой темно-коричневой червоточиной на боку. Червоточинка с надписью «Афганистан» медленно откалывается от планеты, улетает в открытый космос.

На фоне «Белого Дома» Джордж Буш и Колин Пауэлл весело стучат в барабаны: трам-та-ра-ра, трам-та-ра-ра, трам-та-ра-ра. Высоко в небе, махая ангельскими крылышками, пролетает изумленный Бен Ладен: Что, уже все кончилось?

Рекламная пауза… И опять все сначала…

Мультик крутили на большом плазменном экране, что возле кинотеатра «Родина». Было это в конце ноября прошлого года. В тот день был сольный концерт Гарика Сукачева, в «Родине». Витамин обещал провести Максима без билета. От имени рок-клуба.

Максим час прождал Витамина у входа в кинотеатр. Как раз напротив плазменного экрана. И весь этот час лил проливной дождь, а на экране крутили один и тот же мультик с Бушем, Пауэллом и Бен Ладеном. Так что мультик Партайгеноссе запомнил надолго. Его-то мы и запечатлели на бумаге. А дальше я уже писал сам.

Получилась небольшая статейка на тему: как Голливуд прогнозирует будущие катаклизмы и теракты. Например, было пару фильмов с угоном террористами самолетов и разрушением небоскребов, а потом оно взяло и случилось в реальности. Но так по-киношному! Не все и поверили, мол, рекламный трюк, компьютерная вставка, монтаж, виртуальная реальность.

Журнал

– Киев, – облегченно говорит Михаил, – наконец-то!

Выгружаемся из поезда на перрон. Прогибаясь, несем с Михаилом огромный «баул», он за одну ручку, я за другую.

В огромной сумище почти весь тираж «Новороссийского Вестника».

Свершилось!

Первый номер журнала увидел свет. Более того, на подходе второй номер. Осталось сделать макет. И в нем будут мои две статьи…

Пытаемся втиснуться в киевскую маршрутку. Не так-то это просто с такой сумкой, как у нас. Михаил нервничает. В девять утра открывается большой политический съезд «Русского Союза». А поезд, как специально, опоздал почти на полчаса. А надо еще завезти свои вещи к двоюродному брату Михаила и отыскать место проведения съезда. И успеть перед началом съезда хоть немного журналов раздать. На языке Михаила – «попиариться».

В отличие от Михаила я беспечен и спокоен, как удав.

Прекрасный солнечный день конца мая. У нас уже пекло, душный и пыльный воздух, выцветшее небо, желтеющая колючая трава по обочинам дорог. А здесь, судя по свежему воздуху и обилию росы, еще нежарко.

Прекрасная погода, прекрасное настроение. А чего еще желать? Журнал получился, меня, наконец, напечатали (все-таки не зря копчу небо, хоть какая-то от меня польза). И главное: кажется, начинается на Украине серьезная борьба за Русский Мир. По словам Михаила, «Русский Союз» – партия с размахом.

Наконец-то влезли в маршрутку. Пришлось придавить нашим баулом пару киевлян. Киевляне вежливо промолчали. С горем пополам втиснули сумку под ноги.

Маршрутное такси бодро летит по широким киевским улицам. Киев не изменился. Как и год назад, мелькают тенистые ухоженные скверики, офисы, банки, магазины и… даже попавшаяся навстречу машина, щедро поливающая водой газоны, кажется той же самой, с тем же самым водителем.

 А наш водитель врубает на полную катушку какой-то лютый «рейв». Что-то вроде «prodigy», но гораздо тупее – однообразный и очень низкочастотный пульсирующий ритм. «Унц, унц, унц» – ощущение будто тебя методично бьют под дых. Музыка гулко отдается в районе груди. Мысли в голове мешаются. А ноги уже непроизвольно выстукивают ритм: «унц, унц, унц».

– Да уверните Вы свою музыку! – срывающимся голосом кричит Михаил. – Я что деньги платил, чтобы эту бесовщину слушать?!

Все – думаю – приехали. Сейчас будет грандиозный скандал и нас точно выкинут из маршрутки.

Однако пассажиры в салоне сохраняют гробовое молчание. Никто даже голову в нашу сторону не повернул! Водитель, на мое удивление, молча увернул звук. А потом и вовсе выключил музыку.

Европа, однако.

У Петра, так зовут киевского брата Михаила, успели не только оставить личные вещи, но и позавтракать. Он же провел нас на автобус, который проходит как раз мимо места, где все будет происходить. Автобус высадил нас перед большим ухоженным сквером с пышными широколиственными деревами и аккуратно подстриженными кустами («европейское» впечатление портил разве что мусор в этих самых кустах). Сразу за сквером в гордом одиночестве высилось приземистое тяжеловесное темно-серое здание (типичная сталинская постройка, не запоминающаяся никак). К зданию от остановки вела гладкая асфальтированная дорожка, почти без единой выбоинки.

– Гостиница, – пояснил Михаил, махнув рукой в сторону темно-серого дома.

Собственно я знал, что съезд проходит в гостинице. В поезде Михаил все уши прожужжал. Мол, Соловьев такой конкретный «барсук», арендует под съезд целый этаж в гостинице, с рестораном и конференц-залом…

Вот и фойе. Ищем место, где бы определить нашу сумищу и заняться самым главным – журналом. Какой-то кряжистый, коротко стриженый человек, лет сорока, кидается к Михаилу, сгребает его в охапку. Потом жмет мне руку. Представляется:

– Виктор… Шестаков.

Михаил добавляет:

– Он же Витя Панк, личность легендарная, участник панковской группы «Дети Обруба».

– Дети Обруба! – делаю изумленное лицо и с внутренним удивлением отмечаю, что ничуть не изумлен. Как будто бы так и должно быть; на съезде русской партии в киевской гостинице обязательно должен присутствовать представитель панк-группы из России. – Это ж Россия, – говорю я.

– Конечно Россия, – радостно соглашается Витя Панк, – только я теперь не Россия, а украинская Винница. Работаю, верней, работал скромным учителем истории в скромной русской школе, однако школу очень нескромно сделали украинской. И я вот, – бывший панк виновато разводит руками, – решил заняться политикой. Дело грязное, но панки, как известно, грязь любят.

– Ты эти шуточки панковские брось, – то ли в шутку, то ли всерьез говорит Михаил. – Политика либерастов… да, дело грязное. Еще и кровавое. Наша же политика, особенно политика информационного прорыва – дело почти святое!.. Лучше зацени.

Михаил быстро расстегнул сумку и извлек из нее журнал.

Вот оно, наше достояние! Черно-белая обложка с броскими картинками и заголовками. Центральная картинка: две могучие руки двух братских народов, украинского и русского, сплелись в крепком рукопожатии, смяли полосатые пограничные столбики.

Сбоку нечистая сила с темным оскаленным ликом, с рожками на голове, в косматом и черном клубящемся облаке с инопланетными «тарелочками» позади. Нечистый хочет помешать братанию двух православных народов, он взмахнул огромным топором. Но уже огненное разящее копье Ангела, (Ангел вверху картинки), уперлось ему в голову.

Справа от картинки огромными жирными буквами – ПРОТИВОСТОЯНИЕ

Это заглавие моей первой программной статьи.

Помню, как меня чуть не вспучило от гордыни, когда впервые увидел обложку журнала. Но пучило меня, слава Богу, не очень долго. Вспомнился мой нечестивый ропот на судьбу, пьянки, блудное помрачение ума, постоянный скулеж: все плохо, меня все покинули, ничего не вышло и не будет. А роптал-то, получается, не столько на абстрактную судьбу, сколько на Творца. Опять то же нежелание нести Крест… Стало стыдно, и я возблагодарил Бога, что Он так все чудно устроил.

В самом верху обложки карикатура международного террориста в виде марионеточной куклы. Только вместо ниточек полосы американского флага. Внизу цитата номера о том, как легко нынче перепутать спасение человечества со спасением корпорации «Дженерал Моторс», или ей подобной.

Помнится, вначале мы хотели вообще вставить суру из Корана: «Увлекла вас страсть к умножению, пока не посетили вы могилы…» Да отец Леонид отговорил, мол, не сходите с ума, вы же православные люди, а не мусульмане какие.

Виктор с жадным блеском в глазах листает журнал:

– Неплохо… неплохо… есть, что почитать… драйв…

– На, возьми. – Михаил протягивает ему небольшую пачку журналов. – Тебе и твоим соратникам.

– Вот спасибо, – говорит Виктор и демонстративно, повернувшись лицом к фойе, а спиной к нам и стене, кричит:

– О, вот и соратник!

Сует журнал какому-то худому пареньку с биркой «пресс-секретарь» чего-то там (не успел прочитать) на лацкане пиджака. Потом еще седоватому представительному дядечке. Одним словом, как на рынке.

Михаил, уразумев стратегию Вити Панка, выхватывает из сумки пачку журналов и начинает раздавать всем встречным-поперечным. Вокруг нас, по старому советскому инстинкту «что-то дают!», образуется небольшая толпа. За пятнадцать минут до начала съезда уходит около пятидесяти номеров. Михаил доволен. А тут уже и на съезд приглашают.

Политика

Небольшой и уютный конференц-зал мест на сто пятьдесят, двести. Мягкие удобные кресла, просторная сцена с одинокой трибуной, над трибуной – тяжелый темно-багровый занавес, а на стене, справа от сцены, огромный плакат с тройкой легких воздушных коней, несущихся в неведомую голубую даль. На плакате надпись: «Русский Союз».

На сцене худощавый человек, лет пятидесяти, с простецким рязанским лицом (нос картошкой) и в самой что ни на есть народной одежде – джинсы, белая, немного мятая рубашка-безрукавка. Совсем не официальный вид. Однако Михаил мне на ухо шепчет, что это и есть Соловьев, безоговорочный лидер партии (партия-то создана на его деньги), и что за глаза его приближенные называют своего вождя не иначе, как дуче. И вообще, в партии управляемая демократия.

Соловьев что-то отхлебнул из поднесенной ему небольшой чашечки, коротко поприветствовал участников съезда и без лишних любезностей начал свою речь. Говорил он быстро, но четко, не заглатывая окончания, при этом голос у него был тихим и как бы сонным, совсем не командирским. Но начал он очень интересно:

– Нам пятнадцать, а то и все восемьдесят пять лет СМИ вешают лапшу на уши… У народа разорвано сознание… Люди смотрят картинку по телевизору и видят, что она как-то не совсем стыкуется с окружающей действительностью. А другого источника информации нет… В итоге, целая нация, народ, огромная страна впала в депрессию, антиполитичную апатию, растерянность. Антиполитичная апатия населения выражается, примерно, следующими словами, которые приходится слышать все чаще и чаще: все, кто сидят наверху, воры и негодяи, но от нас самих ничего не зависит, потому что все давно решили без нас. И чем чаще проводятся выборы, чем громче власть кричит о демократии, тем сильнее укрепляется состояние апатии общества.

Соловьев перевел дух и что-то отхлебнул из чашечки. И пока он отхлебывал и переводил дух, я подумал – очень хорошее начало, очень обнадеживающее! Первый известный мне политический лидер (нашего поля), признавший информацию главным политическим орудием нашего времени. Признавший сам факт информационной массовой манипуляции сознанием. Это то, что мы постоянно пытались внушить тому же старому крылу «Руси», тем же «Пушкинистам».

Информационные технологии – вот основное орудие нашего порабощения, и прорыв информационной блокады – первостепенная задача. Все остальное: борьба за русский язык,  митинги против насильственной украинизации, или покупка учебников для русских школ – дела нужные, но второстепенные. Прорыв информационного гипноза – вот главная задача! Главнее ее может быть только спасение души!

А Соловьев между тем заговорил о совсем интересных вещах. Мол, нынешний расклад политических сил на Украине, весьма необычный. С одной стороны, прозападная националистическая «Наша Украина», которую уже почти открыто поддерживают США. С другой стороны, украинская олигархия, группирующаяся вокруг нынешнего президента.

Необычность же ситуации в том, что теперь оплотом незалежности являются не крикливые галицийские националисты из «Нашей Украины» (эти, чтоб напакостить москалям, готовы продать Украину кому угодно), а олигархи. Незалежная Украина – их проект. Ибо только благодаря распаду Советского Союза и обретению «независимости» они стали олигархами. Хозяевами заводов, шахт, пароходов.

– … Итак, Вашингтон хочет посадить своего человека в Киеве, – подытожил Соловьев – например, того же Ющенко. А может, и Тимошенко. Это нужно Америке для более успешного противостояния России. В связи с этим украинская олигархия получила уникальный шанс взять курс на интеграцию с Россией. На восстановление позиции Украины в Восточнославянской Православной цивилизации…

Последние три слова, особенно второе, бальзамом легли на мою душу. Соловьев сразу вырос в моих глазах – да он не только об информационных технологиях знает, но и о противостоянии цивилизаций, и о том, что в основе нашей лежит Православие. Да, это уже что-то!

– … Но кучмовская бесхребетная олигархия, – продолжал Соловьев, – предпочла и дальше играть и нашим и вашим. Как она и привыкла. Насиловать общественное сознание несуществующим «общеевропейским выбором». И блокируя любой другой выбор. В итоге, маемо то, шо маемо.

 Соловьев сделал паузу. В зале повисла гробовая тишина. Соловьев заговорил снова, но теперь слова он ронял медленнее, как бы акцентируя каждое слово:

– Как показали последние выборы, для любой силы, олицетворяющий собой Восточнославянский прароссийский выбор, пусть в СМИ заказан. А это значит, что при отсутствии информации из первых уст, можно безнаказанно создавать какую угодно лживую картинку о нас.

– Наша задача: прорвать националистическо-олигархическую информационную блокаду. Поэтому нами, – слово «нами» Соловьев подчеркнул особо, – принято решение о создании Русского медиа-холдинга. Объединение средств массовой информации, стоящих на позиции общерусского единства.

– Нам нужно воссоздать тот пласт информации, который отражает мнение большинства населения, придерживающегося идеи единства Восточнославянской цивилизации. А воссоздать мы можем его лишь сообща. Вот поэтому мы и пригласили вас на съезд…

– Наконец-то сказал самое главное, – жарко шепнул мне на ухо Михаил.

Неужели, – подумал я, – неужели все наши «библиотечные» и «кухонные» надежды имеют шансы осуществиться!

Я огляделся. Все вокруг стало таким значительным. И немного таинственным! И конференц-зал, и делегаты, и руководство партии, и ее эмблема в виде трех лошадок; даже стул на котором я сижу.

Все неспроста. Все продумано…

Соловьев поблагодарил за внимание. Раздались бурные и весьма дружные аплодисменты.

Следующий выступающий выглядел вполне представительно. Полноватый такой дядечка в костюме и при галстуке, с профессорской бородкой. Где-то тех же лет, что и Соловьев.

– Валуев Александр Васильевич. Главный идеолог партии.

Михаил не ошибся. Александр Васильевич прокашлялся и с ходу заявил, что речь пойдет об идеологической платформе «Русского Союза». Ибо одна из причин неудачного проведения избирательной компании есть отсутствие четкой идеологической платформы. Вместо нее – туманная смесь левых лозунгов, ностальгии по СССР, пролетарского интернационализма и прочих заимствований из программ левых партий.

– …Идеологическая мешанина привела к кадровой неразберихе. Так некоторые наши соратники во время избирательной компании переметнулись к социалистам и коммунистам. – В этом месте главный идеолог партии посмотрел именно на меня (или мне показалось?) Но глупейшие, смешные мысли полезли в голову.

А если сейчас Валуев скажет – вот, например, Булычев, сидящий в восьмом ряду. Да-да, не стесняйтесь, поднимитесь-ка на сцену. Расскажите-ка, как Вы продали душу коммунистам. Сколько они Вам заплатили? И что Вы делаете на нашем съезде?..

И что я скажу?

Скажу – заплатили копейки, если мерить депутатскими мерками. Но при моей нищете – нормальные деньги. К тому же, платили вовремя, что очень важно. И работка была непыльная, как Партайгеноссе и обещал. Надо было протащить через выборы на одном из избирательных округов нашего города одного мордоворота из компартии. Личность совсем непролетарского вида – здоровый, чернявый, весь лоснящийся жиром. Ездил он на шикарной иномарке. Деньги платил из личного кошелька, (верней, из барсетки).

Да, мне близка идеология «Русского Союза» – скажу я. К тому же, предвыборный штаб «Союза» в нашем городе возглавил ни кто иной, как наш интеллектуал Сергей! Когда я об этом узнал, не сильно-то и удивился. Сразу вспомнился разговор Сергея с генералом по поводу Соловьева и его «Союза». Генерал его предупреждал, очень предупреждал... Но теперь его предупреждения не звучат слишком серьезно – где генерал, где «Русь»?! А «Русский Союз» вот он, живет, дышит еще и на выборах как самостоятельная сила участвует.

Сергей перетянул в предвыборный штаб Михаила. Михаил позвонил мне, предложил работу, но уже не в штабе, «чернорабочим»: клеить по ночам плакаты и распространять на рынках листовки. Все это за копейки. А уже начиналась непыльная и гораздо более денежная работа у коммунистов. Я пометался между работой на мамону и на идею… и выбрал первое, коммунистов…

А вообще-то тусклый блеск монет тогда изрядно подпортил наши взаимоотношения. Да, все по-прежнему общались друг с другом, кто чаще, кто реже. Но, как-то перестали доверять друг другу. Склоки пошли, подозрения появились. И все это порой на ровном месте.

Максим обиделся, и именно на Михаила, что, мол, втихаря поделили деньги Соловьева и должности, а нас пригласили на низовую работу. Михаил стал подозревать меня в идейной нестойкости, а Максима обвинять в злословии. Впрочем, после выборов все подозрения сошли на нет, меня и Михаила объединило одно общее дело – журнал. А вот Сергей в издании первого номера не участвовал, потому что крупно поругался с Михаилом во время предвыборной компании… Одним словом, силен золотой телец…

Голос главного идеолога партии вернул меня в конференц-зал. Александр Васильевич продолжал громить левых:

– …Самая главная идеологическая ошибка во время выборов, это стремление переагитировать часть левого электората. Пустая трата времени! В России на этот счет провели серьезные исследования и выяснили, что избиратели Зюганова никакому переубеждению подвергнуты быть не могут…

Сразу же вспомнился наш Санчо Панса с его «я все понимаю, да, Русская идея, да Православие но… Ленина не трогать»…

 – … И вообще левые лозунги – это вчерашний день. Будущее за правой идеологией. Только правая идеология позволит нам сохранить свой язык, свою традицию и свое место под Солнцем. И у нас, на Украине, и в России правая ниша не занята. Прошу обратить особое внимание! – Валуев поднял вверх указательный палец, он говорил так, словно читал лекцию своим студентам. Так называемый «Союз Правых Сил» Немцова и прочие либеральные партии, именующие себя правыми, на самом деле таковыми не являются. Это все те же левые партии, потомки эсеров, кадетов и меньшевиков. Пора выходить из коридора марксисткой политэкономии. Конкретный выход предлагает нам Сергей Кара-Мурза…

В этом месте у меня совсем потеплело на душе: Кара-Мурза весьма популярен в нашем узком кругу.

– … Он предлагает вернуться к развилке «общество рынка – общество семьи». В таком случае наша партия, декларирующая традиционные ценности, будет отстаивать ценности общества, семьи. То есть, правые ценности. Итак, подведем итог, – сказал главный идеолог, – будем определяться. Либо мы очередная левая партия, которая приведет страну к тому, к чему привел Молдавию Воронин. Либо мы принимаем жесткую правую программу и занимаем незанятую правую нишу… Благодарю за внимание.

Валуев слегка поклонился и быстро сошел со сцены. Главное, по-видимому, было сказано. Теперь выступали все, кому не лень.  

На трибуну выбрался молодой парень с широким скуластым лицом и горящим взором. Парень был в черной рубашке, застегнутой на все пуговицы. Я еще подумал: вот кому бы по-настоящему кличка «Партайгеноссе» подошла бы.

Новоявленный Партайгеноссе, эмоционально покачиваясь за трибуной, начал рассказывать делегатам почему он покинул ряды коммунистов. Я еще подумал – когда же ты у коммунистов успел побывать? Доверия к молодому Партайгеноссе у меня не возникло, я слушал юношу вполуха. Собственно, ничего нового в его речи не было. Это была та же тема Валуева, продолженная далее.

Мол, рядовые члены компартии честно платят взносы, порой из своих последних сбережений. Честно ходят на митинги, на которых клеймится антинародная власть. А в это время их вожди, отнюдь не бедствуя, голосуют в Верховной Раде за антинародные законы этой самой антинародной власти. В итоге получается этакий гигантский свисток паровоза в масштабе всей страны. Люди ходят на бесконечные митинги, как на рок-концерты, спускают там «протестный пар», а паровоз по имени Украина и дальше продолжает себе спокойно двигаться в пропасть…

Выступили еще несколько человек с незапоминающимися речами. Наконец к трибуне пробрался Михаил. Представившись главным редактором журнала «Новороссийский Вестник», он произнес короткую, но эмоциональную речь на тему, доселе здесь не звучавшую (почему она и запомнилась).

Тему можно обозначить так: Церковь вне политики. То есть, как я понял из выступления, этот тезис постоянно вдалбливается в головы верующих, в итоге уже само слово «политика» стало чем-то ругательным. Прикрываясь заклинанием (Церковь вне политики), либералы и связанные с либералами церковные бюрократы вдалбливают в головы верующих, что отстаивание своих интересов есть признак гордыни, непослушания и так далее.

– …Но что значит, Церковь вне политики?! – вопросил делегатов съезда Михаил. – Тело Христовой Церкви, действительно, вне политики, как и вне стихий мира сего. Но сама земная Церковь может ли быть вне общественного служения, вне той же политики?

– И если Церковь вне политики, то куда тогда девать святого Александра Невского, Иосифа Волоцкого, или совсем недавно прославленного Федора Ушакова. И стоит ли нам, шарахаясь от слова «политика», добровольно загонять себя в резервацию. Как того и хотят от нас наши враги. Ведь если мы не займемся политикой, то политика тогда сама займется нами.

Закончив, Михаил от волнения едва не свалил трибуну. Раздались аплодисменты и довольно громкие.

После Михаила выступала какая-то девушка, кажется, из славного города Одессы. Говорила что-то о Пушкине и Достоевском в контексте современной украинской политики. Наконец, долгожданный момент; тяжелый занавес падает, скрывая трибуну. Всех приглашают в ресторан… Собственно, рестораном и закончилась для нас киевская часть русской политики.

Синедрион

Отец Леонид ожидал вызова к архиерею на первом этаже епархиального управления. Стоял он возле самого входа в двухэтажное здание у распахнутой настежь входной двери, на сквознячке. Разгорался жаркий южный день середины лета. Ночью прошел ливень с грозой, и пока с утра еще тянуло редкой в это время года прохладой. Но день обещал быть жарким и душным.

Текли томительные минуты ожидания, владыка как будто проверял характер опального батюшки на прочность. Отец Леонид в который раз с тоской поглядел на лестницу, ведущую в приемный покой архиерея, кабинет секретаря епархии и в большую просторную комнату, где проводились епархиальные заседания. Только конвоя по бокам не хватает, – с горькой иронией подумал он.

На лестнице послышались шаги. Это спускался секретарь епархии. Секретарь был молод, моложе отца Леонида. Но его невысокая кряжистая и широкая, как у какого-то сказочного гнома фигура, весьма уверенно стояла на земле. Она как бы говорила: своего на этом свете я не упущу. Странно не вязалась эта фигура с утонченным и бледным от постоянного сидения в кабинете «интеллигентным» лицом и светло-голубыми, осторожно заглядывающими в душу глазами. Однако, сейчас секретарь старательно прятал взгляд от отца Леонида.

– Пойдемте, батюшка, – не очень дружелюбно буркнул он.

Ишь, отъелся – раздраженно подумал отец Леонид. И тут же спохватился, вспомнилась последняя беседа с духовником, вчера вечером. Он просил молитв и совета, как вести себя перед архиерейским собранием. Архимандрит Илларион обещал помолиться и дал один совет. По возможности молиться самому.

Лучше всего, творить Иисусову молитву и ни в коем случае не поддаваться страстям. Никого не осуждать, быть спокойным и доброжелательным. На вопросы по крайней необходимости отвечать: «да-да, или нет-нет». Держать в сердце пример, поданный Господом нашим – как Он стоял пред судилищем, пред синедрионом.

Поднимаясь по лестнице, отец Леонид услышал голос архиерея. Владыка что-то читал, громко и раздельно. Слышно было очень хорошо, из-за жары все двери были раскрыты. До слуха отца Леонида долетели слова:

– …Серьезной проблемой остается так называемое младостарчество – явление, связанное не с возрастом священнослужителя, а с отсутствием у него трезвого и мудрого подхода к духовнической практике.

– Вот, например, деятельность священника нашей епархии отца Леонида… – Голос владыки звучал теперь менее уверенно, видимо это он уже не зачитывал, а говорил от себя. – …Этот батюшка создал вокруг себя самочинное сборище, так называемую Библиотеку, где за чаепитием постоянно критикуется священноначалие и сеется смута и разлад среди верующих…

На этих словах секретарь вместе с отцом Леонидом вошли в просторную комнату, где за длинным столом сидело с десяток священников. Во главе стола под иконой Спасителя восседал сам владыка. Повисла пауза. Владыка задумчиво разглядывал какой-то листок с мелко отпечатанным текстом (видимо, послание патриарха). Остальные присутствующие старались не смотреть в сторону опального батюшки.

Отец Леонид пытался выглядеть как можно спокойнее, он творил Иисусову молитву. Но мысли непроизвольно вторгались в сознание, проносясь параллельно со словами молитвы. И все же молитва не давала уму воспарить в мечтательность, вызвать ненужные страхи, или наоборот, раздражение и гнев. Стесненный ум работал, как глаз птицы – все подмечал, но глубоко не анализировал.

Отец Леонид с ходу заметил, что священники собраны наспех, сумбурно. Почти все они люди епископа, за исключением нескольких, которых он считал своими. Епископ поднял на отца Леонида свой тяжелый, уставший взгляд и с болезненной гримасой на лице спросил:

– Вы слышали, что я читал, батюшка?

– Да, – коротко ответил отец Леонид.

– И Вам нечего сказать?

Отец Леонид промолчал. Тогда архиерей сделал знак рукой. Поднялся молоденький розовощекий батюшка.

Отец Василий – вспомнил отец Леонид.

А привел его в Библиотеку не кто иной, как отец Геннадий. Мол, свой человек, пусть посидит, послушает. Свой человек и сдал все наше собрание епископу.

Отец Василий бросил испуганный взгляд на отца Леонида и, потупив очи долу сказал, мешая украинские слова и русские:

– Отэц Леонид у своей Библиотеке казав, шо не треба слухать епископа.

Ложь! Никогда я ничего подобного не говорил, – вспыхнуло в уме отца Леонида… и погасло. Отец Леонид продолжил невозмутимо творить Иисусову молитву.

А епископ, тем временем, обратился к молоденькому батюшке, и в голосе его прозвучала отческая теплота:

– Ну и как он казав? Расскажите-ка нам, не бойтесь.

Запинаясь, отец Василий начал свой рассказ. Мол, собрал как-то отец Леонид в своей Библиотеке батюшек, недовольных архиереем. И решили они все вместе ехать в соседнюю епархию жаловаться тамошнему владыке, члену Священного Синода. Мол, не дают развернуться, кидают с прихода на приход, нет миссионерской деятельности, душится всякая инициатива, на ключевые места ставятся «свои люди» (земляки епископа), а местные батюшки оттираются… и так далее.

Претензий и жалоб накопилось много. Но пожаловаться не пришлось. И все стараниями отца Василия. В этот же день о заговоре против архиерея стало известно самому архиерею. Поездка потеряла смысл.

Закончив рассказ, отец Василий сел, отирая пот со лба.

– Вам есть что сказать? – обратился к отцу Леониду епископ.

Отец Леонид промолчал.

Тогда встал следующий батюшка. Потом еще один. И еще один. Все они произносили краткие обвинительные речи, вспоминали, где и что отец Леонид сказал что-то против архиерея или нарушил церковную дисциплину.

Было и обвинение в небрежении церковной соборностью. То есть, делает все отец Леонид как-то слишком своевольно, не посоветовавшись с Соборным разумом Церкви и не испросив благословления. Еще в епархии бывает крайне редко. Живет непонятной, отдельной от церковной полноты жизнью.

Опальный батюшка слушал обвинения в свой адрес вполуха. Он продолжал творить Иисусову молитву.

И вот встал важный иеромонах с ухоженной вороной бородой. Звали иеромонаха отец Иоанн. Он был одним из ближайших людей епископа. И заговорил он, ни много ни мало, о мироточении иконы святого Царя-Страстотерпца Николая Второго. У отца Леонида сразу потемнело в глазах. Молитва сбилась. Сердце сжалось от холода, а потом закипело от негодования.

Отец Иоанн замахнулся на святая святых! Ничуть не смущаясь, заявил, что не было никакого мироточения иконы Царя. Опальный батюшка разыграл фарс для поднятия своей популярности. А народ наш после времен безбожных и атеистических падок теперь на всякие там чудеса.

Как не было мироточения иконы?! – захотелось закричать отцу Леониду. – А свидетели, а их подписи, это что, ничего не значит?!

Епископ словно почувствовал изменившееся внутреннее состояние отца Леонида, его мысленный крик. Он пристально на него посмотрел, и взгляд его как бы говорил: ну давай, не молчи, выскажись, а мы запишем. Но отец Леонид промолчал. Он словно окаменел, окаменело его тело, окаменели чувства. Иссякла молитва, и одна страшная мысль пронзила сознание; погасив собой яркий солнечный день за окном, горящий золотым огнем купол Храма:

Да они же все здесь безбожники, да у них же нет ничего святого! И посему готовься к самому наихудшему…

Тут же последовал следующий удар. Встал отец Александр, которого он считал своим. С трудом выдавливая из себя слова, отец Александр стал жаловаться на то, что у него отец Леонид забирает требы. Жадный, значит. Своих треб ему мало, он чужие гребет.

Да как он может, да это чудовищная, мелочная и от того вдвойне подлая ложь! – кричало все в отце Леониде.

Один раз я хоронил на твоей территории свою собственную тещу, твою прихожанку. Ну, так это была моя теща! Я ее исповедовал и причащал перед смертью, и последняя воля умирающей была, чтобы я ее отпел. Я! А ты бегал все вокруг, все свои услуги предлагал… И так все теперь перевернуть с ног на голову!

– Отец Александр, ты сошел с ума, – вырвалось из груди отца Леонида, почти помимо его воли.

Отец Александр запнулся и сел, не закончив мысли. Но еще не успел он облегченно вздохнуть, сев, как в дверях возник староста кафедрального собора. Вместе с секретарем епархии.

– Вы, кажется, что-то хотели нам сказать, Сергей Петрович? – спросил его епископ.

– Да, владыка, – живо откликнулся староста храма и поддался корпусом вперед. – Несколько месяцев назад отец Леонид в личной беседе со мной назвал Вас бичом. Да, так и сказал: был у нас раньше, до Вас, хороший епископ, а теперь бич какой-то.

– То есть, бомж, – уточнил епископ. – Очень интересно. Что скажете на это, батюшка?

Отец Леонид стремительно терял самообладание. Кровь бросилась ему в голову. Еще секунда, и он сорвется на крик, скажет что-то колкое в адрес архиерея и собрания. А потом покинет епархиальное управление и никогда больше не вернется. И прочь, прочь из епархии в леса, в скит!

– Я не понимаю, что здесь делает мирянин? – Последним усилием воли отец Леонид убрал из своего голоса все эмоциональные нотки, голос стал ледяным, безжизненным.

– И как он смеет так нагло лгать на священнослужителя? Это наглая ложь! Я вообще не понимаю, к чему весь этот спектакль, владыка? Я здесь как подсудимый, или как брат во Христе?

– Конечно, конечно, как брат во Христе, – изрек епископ самым благожелательным тоном, а сам извлек из ящика стола какую-то бумажку. Весь вид архиерея как бы говорил, давай-давай, не молчи. А мы все зафиксируем. И отец Леонид действительно решил высказать все, что он думает по поводу «папистских и иезуитских» методов правления епископа. И вдруг перед его мысленным оком предстало лицо архимандрита Иллариона, вспомнились его наставления: не поддаваться на страсти, а на все вопросы отвечать «да-да, нет-нет».

А потом в голову очень простая мысль пришла – владыке нужен компромат на него. Наверняка готова бумага о его непослушании и неподчинении, и в ней, скорее всего, подписались все здесь присутствующие духовные лица. Осталось запротоколировать сам факт непослушания. Вот почему и пытаются его вывести из себя, чтобы он чего лишнего наговорил...

– Если я вам брат во Христе, тогда мне больше нечего сказать, – голос отца Леонида остался ледяным.

Епископ был разочарован. Он велел ожидать решения своей участи внизу, во дворе. Отец Леонид спустился вниз, вышел во двор и сел на скамеечку. На душе теперь было на удивление спокойно.

Лишат ли его прихода и перебросят в место «где Макар телят не пас», или вообще запретят служить, или еще что-то – сейчас ему было все равно. Где-то на периферии сознания мелькнула мысль самому подать за штат, а потом перейти в другую епархию. Но и она погасла. Отец Леонид решил во всем положиться на Волю Божью. Он достал из бокового кармана подрясника четки и принялся заново творить Иисусову молитву.

И Бог судил по-своему. Через час отец Леонид вместе с секретарем епархии и несколькими особо приближенными к архиерею лицами ехал к себе на приход. План был прост – раз не удалось выявить непослушание отца Леонида на месте, надо, значит, проверить, что делается у него в храме. И если что-то не так, можно будет как-то опального батюшку наказать.

Приехав на место, обследовали чуть ли ни каждый метр храма. Важный иеромонах Иоанн даже дотошно изучил икону Святого Царя. Видимо, искал в ней какой-то тайник, скрытый механизм, источающий миро.

Наконец, крамола была найдена. В алтаре, на Антиминсе были обнаружены крошки от Святых Даров. «Это что ж получается: недолжное отношение, непочтительное отношение к Святая Святых, Телу Христову! Вот Вам и налицо скрытый антиклерикальный модернизм отца Леонида».

– Все, батюшка, – сказал повеселевший секретарь, – готовьтесь к снятию с прихода.

– На все Воля Божья, – ответил отец Леонид и сам подивился своему спокойствию.

Секретарь тут же вышел на улицу доложить по сотовой связи о крамоле епископу. Епископ должен был подъехать с минуты на минуту, но все что-то никак не ехал.

Прошло полчаса, час, наконец, в церковь влетел владыка. Весь мокрый от пота и, похоже, чем-то встревоженный. Войдя в алтарь, он тут же потребовал пишущую ручку.

– Владыка, крошки на Антиминсе, – осторожно напомнил секретарь.

– А-а-а, – отмахнулся епископ, – аккуратнее надо быть, батюшка.

И владыка, не говоря больше ни слова, поставил на этом самом Антиминсе свою залихватскую подпись.

– Служите, батюшка, – бросил он отцу Леониду и вышел из храма. Вслед за ним вышла его свита.

Хлопнули дверцы машин, раздался гул моторов. Потом все стихло. Отец Леонид остался один на один со звенящей в ушах тишиной. Ни звука, ни движения, ни дуновения ветерка.

Уж не приснилось ли мне все это – подумал отец Леонид.

Вот и вся политика

Полковник в отставке Нефедов Николай Константинович возглавил городское отделение «Русского Союза» где-то в середине лета. Михаил как раз заканчивал верстать третий номер «Новороссийского Вестника». Журнал по-прежнему был черно-белый. Несмотря на все заверения по поводу Русского медиа-холдинга, средства на журнал выделялись мизерные. Партия, мол, испытывает временные финансовые трудности. Украинские власти «перекрывают кислород», насылают, словно саранчу, бесчисленные орды «налоговиков» на предприятия, принадлежащие Соловьеву.

И все же, несмотря на внутрипартийный финансовый кризис, журнал становился все толще и толще. Увеличивалось число пишущей братии, статьи становились все объемнее, а аналитический анализ глубже. Журнал приобретал все большую популярность в узкой, но довольно активной и мыслящей политической, церковной и околоцерковной среде.

Не обходилось и без критики. Журнал критиковали (и вполне обоснованно) за тематическую эклектичность. Да, «Новороссийский Вестник» был пестрым и немного хаотичным: Лимонов и Дугин, Кара-Мурза и Назаров, Кураев и Душенов, идеи итальянского фашизма и православная эсхатология, исламский фундаментализм и христианская государственность – все находило свое место на страницах журнала.

Подборкой материала занимался лично Михаил, и в итоге журнал, по едкому замечанию Сергея, напоминал вывернутую наизнанку хаотично-целеустремленную душу главного редактора.

Тематическая непредсказуемость журнала не очень нравилась киевскому руководству. Им хотелось, чтобы было проще, понятнее, как рейсшина, как магистральная прямая партии. Увы, не в восторге от журнала был и наш интеллектуал Сергей:

Журнал не решает общеполитических задач «Русского Союза»; вместо того чтобы объединять всех под знаменем общего дела, создает вокруг себя «небольшую тусовку жаждущих печататься графоманов». И вообще, это несерьезно. Журнал нужен Михаилу, чтобы пиарить себя, любимого...

Вокруг Сергея сложился свой круг людей, любителей политтехнологий и масштабных проектов. Долгими «кофеиновыми» ночами рождались головокружительные идеи, от массового незаметного привлечения к «русскому делу» самых широких масс под видом, например, посадки деревьев, до создания автономного поселения. Чего-то среднего между эко-поселением и православной общиной.

Постепенно давал о себе знать и третий круг лиц – люди отца Леонида, монархисты. Ярые сторонники правой идеи (Православие, Самодержавие, Народность), борцы с коммунизмом в любых его проявлениях, романтики дореволюционной «золотой» России. А тут так совпало: Библиотека, журнал, Михаил, разговоры об общем деле. Сам Бог велел примкнуть к этому делу в рядах «Русского Союза».

Вот только стало ли дело общим?

Каждый видел спасение Русского Мира по-своему; одни – в прорыве либеральной информационной блокады, другие – в разработке политтехнологий, что неким чудесным образом всех объединят воедино, третьи – в немедленном воцерковлении всех русских и в приходе русского царя, четвертые – в социализме с «русским лицом», пятые – в спасении русского языка. Общее дело распадалось на клубы по интересам. «Русский Союз» трещал по швам… И вот тут-то, словно из небытия, и возникает полковник Нефедов, сам, без Санчо Пансы, своего верного оруженосца.

Кажется, это была идея Сергея – привести старого знакомого, под руководством которого когда-то начинали спасение Русского Мира. Он и старше нас, и человек военный, полковник как-никак, ну, а что было тогда плохого, уже успело позабыться.

Я, Михаил и Партайгеноссе испытали даже волну ностальгии, когда Нефедов появился в «Русском Союзе». Он почти не изменился. Был так же худощав, те же бегающие черные глаза на смуглом южном лице, нервные движения руками. Тот же стиль разговора, та же эмоциональность. Все то же самое, ну, разве что, седины в волосах добавилось.

Полковник принес печальную весть. С полгода назад в автомобильной катастрофе трагически погиб генерал разведки в отставке Поляков Александр Григорьевич. Он возвращался из Москвы после удачных переговоров. Вот-вот должна была расправить свои крылья «Русь». Увы, вражеская стрела попала прямо в сердце.

Мы сочувственно покивали головами. Мне и Максиму стало стыдно за наши нелепые подозрения в связях генерала с СБУ. Михаил обещал молиться за раба Божия Александра…

По задумке Сергея, полковник, став председателем «Русского Союза», должен был, подобно монарху, воспарить над всеми нашими внутрифракционными разнобойчиками и всех нас помирить. Киевское руководство ничего не имело против. Спустя две недели, в необычайно знойный день полковник стал председателем «Русского Союза».

– Будем работать, – сказал он, отирая пот со лба. – У меня все просто, по-военному, без плетеных словес. Дисциплина превыше всего. Одно общее дело делаем… Журнал? Пусть будет журнал! Митинг? Митинг. Какая-нибудь акция, внедряем. Церковное мероприятие – вперед!.. Главное, не ссориться, – Нефедов сделал широкий жест рукой, словно очерчивая магический круг в воздухе. – Одно дело делаем, – повторил он.

И дело, вроде как, началось, да только шло оно совсем недолго. И было не столь уж и общим. Люди отца Леонида отнеслись к Нефедову холодно. Они заподозрили в нем человека мирского, почти неверующего и вдобавок разделяющего левые идеи, сочувственно относящегося к большевистским вождям. (Полковник имел неосторожность в присутствии людей отца Леонида высказать свои симпатии по поводу Сталина). Люди отца Леонида почти прекратили появляться в штабе (разве что за новыми номерами журнала заходили).

Само же «дело», призванное по замыслу Нефедова «объединить всех», заключалось в бестолковой суете по поводу поиска нового офиса партии. Увы. Побегали, пошумели, поделали деловой вид, и уже через месяц опять распались на клубы по интересам.

Кто-то занялся детальным изучением русской и церковной истории эпохи смут и расколов для нового номера «Новороссийского Вестника». Кто-то вдруг с партийного строительства переключился на строительство яхт. Кто-то встал на защиту отца Леонида, на которого восстал «яко рыкающий лев» князь Церкви в лице архиерея. А в штабе партии, тем временем, стали появляться странные люди, похожие на суетливых завхозов.

Первым появился пожилой, седовласый и представительный человек, чем-то смахивающий на важного грифа. Появился он как раз в то время, когда мы носились с поиском офиса. Представился старым приятелем полковника и директором какого-то там предприятия (название предприятия и род его деятельности сразу же вылетели из головы).

Предложил помещение под офис – целое здание! Аккуратное с виду, небольшое, двухэтажное, в центре города (пять минут ходьбы от Библиотеки!) – сказка. Однако изнутри все выглядело совсем не сказочно. В здании был отключен свет, телефон и водопровод. За неуплату. Причем сумма долга была астрономической. Требовалось этот огромный долг погасить и спокойно себе вселяться.

Полковник и человек, похожий на грифа, уже почти что ударили по рукам. Полковник даже обежал вокруг здания, присматривая место, куда можно будет воткнуть флаг партии. Но сумма долга оказалась для партии неподъемной. Киевское руководство на сей счет сообщило, что дешевле приобрести однокомнатную квартиру под офис, чем такой долг оплатить. Идея с переездом была благополучно похоронена. Седовласый и представительный директор «не пойми какого предприятия» временно пропал.

Прошел месяц. За окном был самый конец августа, измотавшая всех жара, наконец-то, спала. Стояли теплые и солнечные безветренные дни, «бархатный сезон». У редколлегии журнала пробуждались новые творческие силы. В штабе партии царило оживление, мирное и тихое, как погода за окном. Однако творческое оживление захватило, как выяснилось, не только нас.

В один из дней конца августа в офисе партии внезапно появился наш старый седовласый знакомый, похожий на грифа. И появился не один, а с еще несколькими представительными (и не очень) дядечками. Дядечки представились соратниками полковника по «Общевойсковому Союзу», компартии, соцпартии, аграрной партии и вообще по борьбе за права трудящихся.

И потекли рекой предложения и проекты, от закупки учебников для русских школ до закупки и продажи зерна. А потом потекли партийные денежки, в карман к Нефедову и далее в неизвестном направлении.

Все это изрядно нервировало Михаила, нервировал постоянный шум в офисе, нервировала пустая трата денег (а Михаил, как выяснилось, считать их умел). Михаил нервничал все больше и больше, обзывал пришлых соратников полковника завхозами и все чаще и чаще ругался с Сергеем. Мол, глупой была твоя затея с полковником. Вместо партийного единства получили каких-то сумасшедших завхозов, проходимцев, имеющих к русской идее такое же отношение, как мы к освободительному движению в Анголе.

Сергей нервничал, кричал, пил кофе, принимал успокоительные таблетки и доказывал Михаилу одну простую истину – он беспринципный эгоист, гнилой интеллигент, «пиарщик», ничем, кроме своего журнала, не интересующийся. А они, то есть, завхозы, они и есть народ, который надо правильно организовать и направить. А для этого надо уметь их выслушать, дать им реализоваться, а потом грамотно подключить их к русскому делу.

Пока они спорили, завхозы договорились до идеи продажи БТРов.

– Дело известное, – утвердительно сказал один из них, представившийся в день нашего знакомства «аграрием».

Аграрий стал рассказывать, как он продал несколько БТРов в Чечню, в первую чеченскую компанию. И как с ним на связь чуть ли не Бараев выходил… Лица наши вытягивались все больше и больше. Наконец Михаил не выдержал:

– Что Вы несете?! – прокричал он тонким срывающимся голосом, – какие БТРы, какая Чечня, какой Бараев! Да, Вы вообще, русский человек?!

– Да я… это ж… это ж было тогда, в 90-е… это, другая ситуация, – аграрий взмахнул своими коротенькими ручками на упитанном коротком теле, густо покраснел. Понял, видимо, что палку перегнул. А Михаил уже ринулся в атаку. В правой руке он держал свернутый в трубочку третий номер «Новороссийского Вестника». Размахивал им как мечом.

– Вы продавали БТРы, из которых потом стреляли в наших русских солдат. Совсем еще, кстати, мальчишек. И лилась русская кровь. И русские слезы, да, у этих солдат были еще матери, которые не дождались своих сыновей. Ибо их сыновей расстреляли с того самого БТРа проданного Вами боевикам… И вообще, – Михаил перевел дух и закончил свою гневную тираду, – я больше не желаю участвовать во все этой клоунаде!

Михаил демонстративно покинул офис партии. Повисла неловкая растерянная тишина. Побледневший полковник мучительно всплеснул руками, словно спикер Верховной Рады пред отставкой, и скороговоркой проговорил:

– Не надо, не надо ссориться. Не надо. Одно же дело делаем, в самом деле. Одно. – Полковник сморщился как от зубной боли и обратился к аграрию, – Петр Петрович, но это ты совсем перегнул палку, совсем.

Но, похоже, палка уже не перегнулась, она переломилась. Партийный механизм полностью сошел с колес и помчался под откос. Михаил, временно, перенес верстку журнала в Библиотеку. Так в Библиотеке узнали все: и про нашествие на партию завхозов и про БТРы. Возмущение у людей отца Леонида было не меньшее, чем в те времена, когда епископ не благословил противостоять визиту римского папы.

«Вместо русского дела служение мамоне. Сплошное предпринимательство. Где гарантия, что эти люди всю русскую идею за тридцать сребреников не продадут?.. Они же духовно нездоровые личности. У них же замашки мелких коммунистических парторгов…»

Люди отца Леонида слали гневные депеши в Киев, звонили, ездили, просили переизбрать полковника. Ради сохранения «Русского Союза» в нашем городе. Подобрали и кандидатуру, что, по мысли людей отца Леонида, должна была прийти на смену полковнику. Это был человек, стоящий у самого основания Библиотеки, как бы негласная правая рука отца Леонида в миссионерском центре, хозяйственная часть этого центра. Вел он себя пока очень неприметно, однако и на «серого кардинала» явно не тянул.

Звали кандидата в председатели «Русского Союза» Владислав, или, если с уважением, Владислав Иванович. Внешность Владислав Иванович имел самую заурядную: худощав, жилист, лет около сорока. Лицо маленькое, красное, глаза карие, немного бегающие.

Владислав пришел в Церковь после длительного пребывания у баптистов. Это наложило определенный отпечаток на личность. Владислав Иванович был непробиваемо рассудочен и рационален. И очень любил Священное Писание, часто цитировал его (прямо как баптистский пастор).

 Владислав Иванович любил порядок и точное следование «инструкциям свыше». Все церковные предписания и правила он, по возможности, старался выполнять со всей тщательностью и скрупулезностью. А еще он любил (и это для нас была самая удивительная любовь) часами изучать нудную, банальную бюрократическую документацию. Он читал протокол какого-нибудь заседания с упоением, как поэму, как увлекательный роман.

Однако и полковник был не лыком шит, дружил с документацией не меньше, чем Владислав Иванович. Но здесь сказывались больше не любовь к документу, а банальная военная дисциплина, сила привычки. Начальство сказало: такой-то и такой-то отчет прислать, разбейся в лепешку, но вышли. И полковник все делал вовремя и в срок.

Раз в месяц он ездил в Киев и был там пред киевским начальством сама любезность и галантность:

– … Так точно, Александр Васильевич. Сделаем, Александр Васильевич. Согласен, надо именно в этом плане усилить работу… Уже делаем, Александр Васильевич…

При этом полковник умел весьма цветасто обставить положение дел в нашей многострадальной организации. Мог без всякого вранья и подтасовки фактов дать именно такую картинку, какую хочет видеть начальство.

Киевское руководство едва ли не влюбилось в Нефедова. И менять его на какого-то там невзрачного Владислава Ивановича совсем не собиралось. Но в партии был разброд и шатание, и волей-неволей пришлось на конец октября назначить большое собрание.

И собрание состоялось. Кого на нем только не было; помимо представителей «Русского Союза», пригласили еще «пушкинистов», вместе с незабвенной «большевичкой» Лерой Матвеевной, были и представители «Общевойскового Союза» (полковник обеспечил себе поддержку), а среди них – наш старый знакомый Санчо Панса.

Уже перед самым началом собрания появились люди отца Леонида. Олег, что когда-то боролся с самим магом Казиновским, гордо нес невиданный доселе в нашей партии огромный стяг. Знамя приковало внимание присутствующих чуть ли не мгновенно – белое вверху, желтое, огненно-солнечное посредине и черное снизу. Непривычно расположенные яркие цвета флага – то есть ими, этими своими цветами как бы само полотнище заявляло: я флаг монархический и черносотенный, а знамя красное и на дух не выношу…

Партайгеноссе, сидящий рядом со мной, подтвердил, что флаг, который внесли люди отца Леонида, есть официальный и монархический. Более того, таким именно флагом пользовался и «Союз Русского Народа». Тот самый, который враги России окрестят «Черной Сотней».

По залу прокатилась волна возмущенных возгласов: «Что это за флаг?! Что это такое?! Зачем нам монархическая пропаганда? Мы не монархисты, разве за это наши отцы кровь проливали. Кому эта монархическая пропаганда нужна?!» Возмущалась добрая половина собравшихся. Среди них я заметил и представительного дядечку, похожего на грифа. Ну а громче всех визжала, конечно же, Лера Матвеевна.

– Начинается, – шепнул мне на ухо Максим.

Люди отца Леонида в долгу не остались. Олег громким и официальным тоном потребовал немедленно убрать портрет Ленина, который, оказывается, висел себе тихонечко в самой задней части небольшой сцены Дома Ветеранов, где и происходило собрание.

– Убрать могильщика России, – поддержал Олега Андрей и яростно блеснул своими грустными семитскими глазами.

– Сам ты могильщик, – пророкотал ему в ответ бас Санчо Панса.

Вперед выдвинулся какой-то маленький лысый человек. Смешно подпрыгнув и всплеснув руками, он прокричал:

– Ленин – спаситель России! Он спас Россию от либерального Февраля. Понятно?! Могильщик России – Ваш царь! Понятно?!

– Что?! – В один голос вскричали люди отца Леонида и стали стеной надвигаться на маленького лысого человечка.

Неизвестно, чем бы все кончилось (может быть и нормальной «депутатской» потасовкой), но тут появилось киевское начальство вместе с полковником. Полковник попросил тишины. Попросил раз, попросил два. И лишь на третий раз, когда он уже очень громко попросил тишины, разбушевавшееся собрание кое-как угомонилось. Тут же выступил Соловьев, сказал, что никак не может взять в толк, почему мы в русскоговорящем городе не можем помириться и организовать, наконец, нормальное движение. «Почему?!» Вопрос повис в воздухе.

Собрание шло до позднего вечера. Оно было сумбурным и практически не отложилось в памяти, собственно, все свелось к многочасовому голосованию и постоянным взаимным упрекам и претензиям.

Еще перед собранием со мною и Партайгеноссе беседовал наш интеллектуал Сергей. Убедительно просил поддержать полковника. И убедил. Действительно, Владислав Иванович лошадка темная – сухой и жесткий ортодокс, бюрократ. Как он будет председательствовать? Страшно и представить. А полковник все же наш, известный человек. Его характер и привычки изучены.

– Завхозов приструним, – пообещал нам Сергей. Мол, на сей счет есть уже договоренность с полковником.

Подобную беседу Сергей провел и с Михаилом. Разве что еще пообещал помочь с версткой журнала (как раз верстался первый цветной номер). И вроде бы как Михаил нехотя согласился с аргументами Сергея. Но далее произошло следующее: началось голосование, голосовали за полковника и за Владислава Ивановича. И полковнику не хватило всего одного голоса. И голосом этим стал, по иронии судьбы, не кто иной как Михаил.  Он сперва воздержался, потом голосовал за кандидата от Библиотеки, потом опять воздержался. И вот тут-то руководство и показало нам, что такое «управляемая демократия». Голосовали еще и еще, до одури. Однако результат оставался прежним.

Наконец кто-то не выдержал и покинул зал. У полковника оказалось на два голоса больше. Тут же Соловьев с радостью всем сообщил, что волеизъявлением «большинства» председателем остается Нефедов.

Люди отца Леонида уходили в гробовом «протестном» молчании. Выносили монархический флаг. И как только флаг вынесли с наших «большевиков» как заклятие сняли. Толпа кинулась поздравлять полковника с победой. Однако по растерянному лицу полковника было видно, что победа эта весьма и весьма спорная.

– Вот и вся политика, – сказал мне Партайгеноссе, – покричали, пошумели и еще больше возненавидели друг друга. Нет в нашем городе организованного русского движения. – Партайгеноссе вздохнул, – идем, что ли, на улицу.

Вышли на улицу. Люди отца Леонида исчезли бесследно. Исчез и Михаил. На душе мучительная неудовлетворенность собранием и вообще всем происходящим, опустошенность на душе. Русский Мир разделился не только вовне, он еще разделился и внутри меня. Двоятся мысли, двоятся чувства. Одним симпатизируешь идеологически, к другим сугубо человеческая симпатия.

Несмотря ни на что, остается теплое чувство к полковнику, полковника жалко. Но еще более обидно за монархическую идею, больно было слушать обвинения в адрес Царя-Страстотерпца, как бы он ни правил, но взгляд его глаз я не забуду никогда.

Во время дурацкого многочасового голосования часто ловил себя на мысли, что монархисты отца Леонида абсолютно чужды киевскому руководству. Руководство не просто симпатизирует полковнику. Нет. Оно, руководство, симпатизирует вообще «левому лагерю» – даже не так – левому мироощущению. Тут ничего не поделаешь, эти люди сформировались как личности в СССР. И остаются такими, даже если яростно критикуют коммунистов. Это на всю жизнь, тут ничего не изменишь. И, похоже, здесь тупик любому нашему политическому движению.

Библиотеки больше нет!

Звенящая в ушах тишина, которую испытал потрясенный необычным исходом дела с Антиминсом отец Леонид, была весьма обманчивой. Впрочем, батюшка и не строил никаких особых иллюзий на этот счет. Он просто верил: так чудесно история с «крошками на Антиминсе» разрешилась по молитвам его духовного отца, и знал: владыка на этом не остановится.

И все же, что заставило епископа быстро расписаться на Антиминсе и уехать?

Через несколько дней отец Леонид узнал одну интересную подробность этой странной истории. Узнал он это от своего благочинного, который также был на собрании, но не произнес в присутствии отца Леонида ни слова (благочинный тайно сочувствовал опальному батюшке).

Случилось же следующее: когда батюшки, что были на «Синедрионе», толпой высыпали в епархиальный двор (а произошло это сразу после отъезда отца Леонида на приход), им на встречу попался отец Петр, молодой и немного испуганный человек, земляк епископа. Увидев необычайное скопление духовных лиц отец Петр вытаращил глаза:

– Шо таке? Шо трапылось? На шо вы тут все собралысь? А?! Святы отцы!

Отец Олег, большой любитель пошутить, многозначительно возвел очи в белесое небо:

– О, брат, тебе не понять, – сказал он загадочным голосом. – Слишком, слишком высокие церковные сферы здесь задействованы.

Отец Петр открыл было рот, желая уточнить, о каких именно сферах идет речь. Но, испугавшись своего же вопроса, промолчал. Потоптался еще минут пять возле батюшек, жадно вслушиваясь. Однако ничего интересного не услышал. Духовные лица жаловались на жару, говорить же о загадочных церковных сферах явно не собирались.

Отец Петр вздохнул и направился на прием к владыке. Где и доложил о «высоких церковных сферах». Епископ воспринял шутку всерьез. Кто его знает, этого отца Леонида. И если он архиерею, члену Священного Синода жаловаться пытался, мало ли что еще удумает…

Тут, возможно, и вспомнился неподписанный Антиминс. Владыка все как-то не торопился ставить свою подпись, словно она, эта подпись, неким магическим образом переведет опального батюшку в разряд «своих». А тут вот вспомнилось. И епископ, скорее всего, решил не рисковать – опального батюшку пока не трогать, а вот подпись поставить, мало ли что.

Отца Леонида оставили в покое, а вот в Библиотеке спустя некоторое время произошел один неприятный инцидент. В один из тихих теплых деньков конца августа, как раз когда «завхозы» наводнили наш многострадальный штаб, в Библиотеке появился редкий в последнее время гость – Витамин.

И все б ничего, да только был Витамин изрядно пьяный. И необычайно болтливый. Поначалу он попытался завести неоконченный еще с прошлого года спор с Андреем по поводу арийской символики православных куполов. Увы, Андрей только холодно блеснул своими грустными семитскими глазами и посоветовал Витамину никогда больше не появляться в Библиотеке в таком виде.

– Ах, так! – взвился Витамин, – какие мы здесь святоши, блин. Дак я, блин, больше и не приду сюда никогда. Хотите знать, почему? – Ответом Витамину было ледяное молчание. Витамин пьяно качнулся, и неопределенно махнув рукой, надрывно прокричал:

– Потому что Библиотеки вашей больше нет, нет больше Библиотеки! Вот так, святоши…

Витамин разразился злой и сумбурной речью, не лишенной впрочем, и правдивых нот. Действительно, как миссионерский центр, детище отца Леонида почти престало существовать. А это собственно и есть то, что народ Библиотекой назвал.

Ушли в прошлое семинары и богословские чаепития, стало почему-то не до миссионерства. Постепенно, незаметно вся энергия Библиотеки перетекла в разговоры о «таком-сяком епархиальном начальстве», «папистских и иезуитских методах управления епархией», или, об «униатском духе среди любимчиков епископа». Сам отец Леонид, как мог, пресекал подобные темы, но они отчего-то возникали с еще большей силой. А уж после «Синедриона» только об этом и говорили. А тут еще и политическая струя добавилась. А с ней пришла подозрительность – «уж не засланный ли ты казачок из епархии, как так не был, не был тут, взял, да появился…» Здесь Витамин попал в точку. А вот дальше его идеологически понесло:

– … Все ваше противостояние с епископом, все это из разряда перманентных революций. Вся ваша общественная и политическая активность – гордыня. Ах, мы не такие как все. Избранные. Одним словом сплошной жидовский дух. И вообще, есть большое подозрение, что большинство из присутствующих здесь, мягко говоря, маланцы. 

На этой ядовитой ноте Витамин гордо покинул Библиотеку.

***

Через три с небольшим месяца Библиотеки не стало. Отец Леонид лишился прихода, вышел за штат и перешел в другую епархию. В ту самую, где монархические и патриотические идеи приветствовались. И где сам владыка особо почитал Святых Царственных Страстотерпцев убиенных безбожной большевистской властью.

Само же снятие отца Леонида произошло довольно буднично. Была у него на приходе одна недовольная певчая. В свое время она пыталась навязать в старосты прихода своего мужа. «Он со стройматериалами поможет, он капитальный ремонт сделает, у него вообще руки золотые».

Да вот беда, «золотые руки» в церковь почти не ходили и в Бога почти не верили. И отец Леонид от «золотых рук» отказался. А певчая затаила в своем сердце обиду на батюшку.

По мнению людей отца Леонида, именно через эту женщину и действовали епархиальные власти. Ибо, ни с того ни с сего, певчая вдруг стала распространять на приходе слухи, мол, батюшку через месяц другой снимут. И поставят другого, посговорчивее… И батюшку действительно через месяц сняли.

О дне своего снятия отец Леонид узнал недели за две. От своего благочинного. Снятие свое он принял как неизбежное, как Волю Божью. А вот две недели дали ему пространство для «последнего маневра». Отец Леонид поехал в соседнюю епархию, (ту самую, где монархические идеи приветствовались), и окончательно договорился с тамошним архиереем о своем переходе к нему.

Сам день снятия прошел довольно спокойно. Пока шла полуторачасовая опись имущества люди отца Леонида читали Иисусову Молитву. Все разом, едиными устами. Как когда-то возле театра, в котором шли сеансы мага Казиновского.

Ну а на следующий день пришлось слегка блокировать приемную епископа, и это, пожалуй, единственный небольшой инцидент. А возник он лишь потому, что владыка никак не хотел отпускать отца Леонида за штат. Хотя перед тем, как снять его с прихода, прилюдно обещал это сделать. Блокировка приемной епископа была последним штрихом в антиепархиальном противостоянии. Сразу после этого отец Леонид спокойно отбыл в соседнюю епархию. Библиотека закрылась.

По прошествии еще нескольких месяцев тихо закрылся журнал Михаила. Его попросту перестали финансировать. Соловьев сказал Михаилу прямо – ему заумь и геополитика не нужны. Ему нужна прямая линия партии, ему нужна борьба. Например, разбил палатку возле лужи и митингуешь, митингуешь, пока власти эту самую лужу не уберут. Вот что нужно.

«Новороссийский Вестник» скончался совсем уже буднично и незаметно. И вместе с ним умерли наши надежды на прорыв информационной блокады, на создание Русского Мира.