Рассылка «Перекличка вестников», выпуск № 36
И. С. Аксакову Судя меня довольно строго, В моих стихах находишь ты, Что в них торжественности много И слишком мало простоты. Так. В беспредельное влекома, Душа незримый чует мир, И я не раз под голос грома, Быть может, строил мой псалтырь. Но я не чужд и здешней жизни; Служа таинственной отчизне, Я и в пылу душевных сил О том, что близко, не забыл. Поверь, и мне мила природа, И быт родного нам народа – Его стремленья я делю, И всё земное я люблю, Все ежедневные картины: Поля, и сёла, и равнины, И шум колеблемых лесов, И звон косы в лугу росистом, И пляску с топаньем и свистом Под говор пьяных мужичков; В степи чумацкие ночлеги, И рек безбережный разлив, И скрып кочующей телеги, И вид волнующихся нив; Люблю я тройку удалую, И свист саней на всём бегу, На славу кованную сбрую, И золочёную дугу; Люблю тот край, где зимы долги, Но где весна так молода, Где вниз по матушке по Волге Идут бурлацкие суда; И все мне дороги явленья, Тобой описанные, друг, Твои гражданские стремленья И честной речи трезвый звук. Но всё, что чисто и достойно, Что на земле сложилось стройно, Для человека то ужель, В тревоге вечной мирозданья, Есть грань высокого призванья И окончательная цель? Нет, в каждом шорохе растенья И в каждом трепете листа Иное слышится значенье, Видна иная красота! Я в них иному гласу внемлю И, жизнью смертною дыша, Гляжу с любовию на землю, Но выше просится душа; И что её, всегда чаруя, Зовёт и манит вдалеке – О том поведать не могу я На ежедневном языке. 1859 | Отдыхающие крестьяне Толпа высоких мужиков Сидела важно на бревне. Обычай жизни был таков, Досуги, милые вдвойне. Царя ли свергнут или разом Скотину волк на поле съест, Они сидят, гуторя басом, Про то да се узнав окрест. Иногда во тьме ночной Приносят длинную гармошку, Извлекают резкие продолжительные звуки И на травке молодой Скачут страшными прыжками, Взявшись за руки, толпой. Вот толпа несётся, воет, Слышен запах потной кожи, Музыканты рожи строят, На чертей весьма похожи. В громе, давке, кувырканье «Эх, пошла! – кричат. – Наддай-ка!» Реют бороды бараньи, Стонет, воет балалайка. «Эх, пошла!» И дым столбом, От натуги бледны лица. Многоногий пляшет ком, Воет, стонет, веселится. Но старцы сумрачной толпой Сидят на бревнах меж домами, И лунный свет, виясь столбами, Висит над ними как живой. Тогда, привязанные к хатам, Они глядят на этот мир, Обсуждают, что такое атом, Каков над воздухом эфир. И скажет кто-нибудь, печалясь, Что мы, пожалуй, не цари, Что наверху плывут, качаясь, Миров иные кубари. Гром мечут, искры составляют, Живых растеньями питают, А мы, приклеены к земле, Сидим, как птенчики в дупле. Тогда крестьяне, созерцая Природы стройные холмы, Сидят, задумчиво мерцая Глазами страшной старины. Иной жуков наловит в шапку, Глядит, внимателен и тих, Какие есть у тварей лапки, Какие крылышки у них. Иной первоначальный астроном Слагает из бересты телескоп, И ворон с каменным крылом Стоит на крыше, словно поп. А на вершинах Зодиака, Где слышен музыки орган, Двенадцать люстр плывут из мрака, Составив круглый караван. И мы под ними, как малютки, Сидим, считая день за днём, И, в кучу складывая сутки, Весь месяц в люстру отдаём. 1933 |