Рейтинг@Mail.ru

Роза Мира и новое религиозное сознание

Воздушный Замок

Культурный поиск



Поиск по всем сайтам портала

Библиотека и фонотека

Воздушного Замка

Категории

Поиск в Замке

Л. Миллер. Избранные стихотворения

Автор: Категория: Поэзия Литература Вестничество


ЛАРИСА МИЛЛЕР
Избранные стихотворения

 

   «Жить на свете, – что может быть проще?..»

   «Для грусти нету оснований…»

   «Мы поймем, года спустя…»

   «Позови меня негромко…»

   «Ни горечь, ни восторг, ни гнев…»

   «И всё же уговор жестокий…»

   «Я вхожу в это озеро, воды колыша…»

   «Не спугни. Не спугни. Подходи осторожно…»

   «А лес весь светится насквозь…»

   «И ночью дождь, и на рассвете…»

   «Где ты тут, в пространстве белом?..»

   «И день и ночь, и день и ночь…»

   «Почему не уходишь, когда отпускают на волю?..»

   «Наступают сна неслышней…»

   «Засилье синевы и трав…»

   «Не знаю. Не узнаю впредь…»

   «Ты кто, смятенная душа…»

   «Лететь, без устали скользить…»

   «Так хрупок день – сосуд скудельный…»

   «О жизнь, под говор голубиный…»

   «За концом, пределом, краем…»

   Заклинание

   «О, были б эти сны и бденья…»

   «Когда звучала сонатина…»

   «Творились дивные дела…»

   «Обобщаем, обобщаем…»

   «Какие были виды…»

   «Какое странное желанье…»

   «Тлело. Вспыхивало. Гасло…»

   «Пойдем же под птичий неистовый гам…»

   «Погляди-ка, мой болезный…»

   «А вместо благодати – намек на благодать…»

   «Шито белыми нитками наше житье…»

   «Станет темою сонатной…»

   «Так память коротка…»

   «Не мы, а воздух между нами…»

   «В час небесного обвала…»

   «Этих дней белоснежная кипа…»

   «Когда тону и падаю, не видя дня другого…»

   «Еще немного всё сместится…»

   «Всё лето шел зеленый ливень…»

   «Неясным замыслом томим…»

   «Без обложки, без первых страниц…»

   «Всё как будто не фатально…»

   «О, научи меня, Восток…»

   «Из дома выносили мебель…»

   «Среди деревьев белых-белых…»

   «А за последнею строкой…»

   «Всё происходит наяву…»

   «Прогорели все дрова…»

   «Гори же, осень, пламеней…»

   «Любовь до гроба…»

   «Не знаю кем, но я была ведома…»

   «А мне туда и не пробиться…»

   «Прозрачных множество полос…»

   «Однажды выйти из судьбы…»

   «Есть удивительная брешь…»

   «Мы у вечности в гостях…»

   «Как будто с кем-то разлучиться…»

   «И замысел тайный еще не разгадан…»

   «Зачем сводить концы с концами?..»

   «Одно смеется над другим…»

   «Картина та нерукотворна…»

   «Чем кончится вся эпопея?..»

   «На дерева дробится лес…»

   «А на экране, на экране…»

   «– Ты куда? Не пойму, хоть убей…»

   «И не осмыслить в словесах…»

   «А чем здесь платят за постой…»

   «То облава, то потрава…»

   «Осыпающийся сад…»

   «И троп извилистых тесьма…»

   «Желаю пуха и пера…»

   «Кругом зеленая завеса…»

   «Прости меня, что тает лед…»

   «Безумец, что затеял?!..»

   «Снова жаркое лето. И солнце в зените…»

   «Жить сладко и мучительно…»

   «Пахнет мятой и душицей…»

   «Коль поглядеть, когда рассвет…»

   «Высота берется слету…»

   «Первее первого, первее…»

   «Сколько напора и силы, и страсти…»

   «Мы одержимы пеньем…»

   «И проступает одно сквозь другое…»

   «Светлые помыслы, светлые сны…»

   «Но в хаосе надо за что-то держаться…»

   «Это только первый свет…»

   «Но есть они – прагород, прарека…»

   «Это – область чудес…»

   «А ты в пути, а ты в бегах…»

   «Эти поиски ключей…»

   «Совершая путь извечный…»

   «Тьма никак не одолеет…»

   «Всё это движется, шуршит…»

   «Пена дней, житейский мусор…»

   «Время пишет бегущей строкой…»

   «И я сгораю в том огне…»

   «В этой области скорби и плача…»

   «Так и маемся на воле…»

   «В машинном реве тонет зов…»

   «И ты попался на крючок…»

   «И золотым дождем прольется…»

   «На том стою, на том…»

   «Всё дело в том, что дела нет…»

   «Держусь за воздух, за весенний…»

   «Идут по свету дяди, тети…»

   «И лишь в последний день творенья…»

   «Живи, покуда поглощен…»

   «А где же мелос? Мелос где?..»

   «Разыгралась непогода…»

   «Я опять за свое, а за чье же, за чье же?..»

   «Чем оказался Божий дар?..»

   «– Ну что ж, полетели…»

   «На земле-то жить нельзя…»

   «То мимолетна, то длинна…»

   «С землей играют небеса…»

   «Пиши поверх чужих письмен…»

   «Хоть бы памятку дали какую-то, что ли…»

   «Часам бы только тикать, тикать…»

   «Жить на земле, земли касаясь…»

   «А и Б, что на трубе…»

   «Мир мал и тесен – просто жуть…»

   «Нынче шлют небеса столь рассеянный свет…»

   «Проживая в хате с краю…»

   «Поверь, возможны варианты…»

   «Ты где? – В лакуне я, в лакуне…»

   «Сил осталось – ноль…»

   «И это всё от Бога…»

   «Нынче проводы светлой минуты…»

   «Да не прервется связь времен!..»

   «Ни о чем еще не было речи…»

   «На тропе, что тянется…»

   «И нет завершенья. Еще не конец…»

   «От яблок ветка тяжела…»

   «Мир тебе, моя земля…»

   «Поля в вечерней позолоте…»

   «Да не знать нам ни тягот, ни муки…»

   «Господь почил от дел своих…»

   «А еще я забыла сказать…»

 

 

 


Жить на свете, – что может быть проще?
И в июньской полуденной роще
Меж стволами бродить и бродить
И, беседы утративши нить,
Всё брести, не заметив молчанья,
В сонной роще, где вечно качанье
И поскрипыванье ствола
И на землю стекает смола.

1969

 

 

 


Для грусти нету оснований,
Кочуем в длинном караване
Всех поколений и веков,
Над нами стая облаков,
А перед нами дали, дали.
И если полюбить детали,
Окажется, что мы богаты
Восходом, красками заката,
И звуками, и тишиной,
И свистом ветра за стеной,
И тем, как оживают листья
Весной. И если в бескорыстье
Земных поступков наших суть,
Не так уж тяжек этот путь.


1969

 

 

 


Мы поймем, года спустя,
Что всерьез, а что шутя,
И когда рыдать ночами,
И когда пожать плечами.

А пока слова лихие
Часто трогают до слез,
А пока глаза сухие,
Когда худо нам всерьез.

А пока всё криво-косо,
И неприбрано в душе,
И туманно, как набросок,
Как этюд в карандаше.

А когда, взглянув назад,
Вдруг поймем, что сор, что клад,
На дворе, наверно, будет
Наш последний листопад.

1969

 

 

 


Позови меня негромко.
Голубого неба кромка
Показалась в серый день.
Позови туда, где ломкий
Лед хрустит и снег бахромкой
Лег на ветви, куст и пень.
Позови смотреть на дали.
Всё давным-давно сказали
Мы друг другу. Ты да я.
Мы пойдем с тобой в иные,
Молчаливые края,
Где значенье в каждом хрусте,
И спастись нельзя от грусти
В хороводе слов и дел,
И никем не обозначен
Нашего пути предел.

1969

 

 

 


Ни горечь, ни восторг, ни гнев
И ни тепло прикосновений.
Лишь контуры домов, дерев,
Дорог, событий и явлений.
У тех едва заметных рек,
Тех еле видимых излучин
Еще и не был человек
Судьбою и собой измучен.
И линией волосяной
Бесплотный гений лишь наметил
Мир, что наполнен тишиной,
Без шепота и междометий.
Да будут легкими штрихи,
Да будет вечным абрис нежный
И да не знать бы им руки,
Излишне пылкой иль прилежной.
Да научиться бы войти
В единый мир в час ранней рани,
Не покалеча по пути
Ни малой черточки, ни грани.

1971

 

 

 


И всё же уговор жестокий –

Не оглянуться на истоки,
На тропку, смятую пятою,
На прошлое, на прожитое,
На прежний сад, на прежний дом,
На преданный огню Содом
Не поглядеть в немой печали,
Чтоб ангелы не осерчали,
Когда все те, что в вечность канут,
Во след глядят и руки тянут,
С тоской по имени зовут…
И можно ли найти приют,
Покой, уйдя к иным просторам,
И не простившись даже взором?


1971

 

 

 


Я вхожу в это озеро, воды колыша,
И колышется в озере старая крыша,
И колышется дым, что над крышей струится,
И колышутся в памяти взоры и лица.
И плывут в моей памяти взоры и лики,
Как плывут в этом озере светлые блики.
Всё покойно и мирно. И – вольному воля –
Разбредайтесь по свету. У всех своя доля.
Разбредайтесь по свету. Кочуйте. Живите.
Не нужны никакие обеты и нити.
Пусть уйдете, что канете. Глухо, без срока.
Всё, что дорого, – в памяти. Прочно. Глубоко.  


1971

 

 

 

 

Не спугни. Не спугни. Подходи осторожно,

Даже если собою владеть невозможно,

Когда маленький ангел на белых крылах –

Вот еще один взмах, и еще один взмах –

К нам слетает с небес и садится меж нами,

Прикоснувшись к земле неземными крылами.

Я слежу за случившимся, веки смежив.

Чем жила я доселе, и чем ты был жив,

И моя и твоя в мире сем принадлежность –

Всё неважно, когда есть безмерная нежность.

Мы не снегом – небесной осыпаны пылью.

Назови это сном. Назови это былью.

Я могу белых крыльев рукою коснуться.

Надо только привстать. Надо только проснуться.

Надо сделать лишь шаг различимый и внятный

В этой снежной ночи на земле необъятной.

 

1971

 

 

 


А лес весь светится насквозь –
Светлы ручьи, светлы березы,
Светлы после смертельной дозы
Всего, что вынести пришлось.
И будто нет следов и мет
От многих смут и многой крови,
И будто каждая из бед
На этом свете будет внове.
Вот так бы просветлеть лицом,
От долгих слез почти незрячим,
И вдруг открыть, что мир прозрачен
И ты начало звал концом,
И вдруг открыть, что долог путь –
И ты тогда лишь не воспрянешь,
Когда ты сам кого-нибудь
Пусть даже не смертельно ранишь.

1971

 

 

 


И ночью дождь, и на рассвете,
И спят благословенно дети
Под шепоток дождя.

Покуда тишь и дождь как манна
Идет с небес – всё безымянно
Окрест. А погодя

Вновь обретет и знак, и дату
И двинется опять куда-то,
Неведомо куда.

И распадется, раздробится
На силуэты, жесты, лица,
Миры и города.

И станет зыбким и конечным
Всё то, что достояньем вечным
Как будто быть должно.

И будут новые потери
Нас укреплять в нелепой вере,
Что так заведено.

Устав от собственного ига,
Мы будем ждать иного мига,
Напрягши взор и слух

И позабыв за ожиданьем,
Что мы владеем мирозданьем
И что бессмертен дух.

1971

 

 

 


Где ты тут, в пространстве белом?
Всех нас временем смывает,
Даже тех, кто занят делом –
Кровлю прочную свивает.
И бесшумно переходит
Всяк в иное измеренье,
Как бесшумно происходит
Тихой влаги испаренье,
Слух не тронув самый чуткий;
Незаметно и невнятно,
Как смещаются за сутки
Эти солнечные пятна.
Где ты, в снах своих и бденье?
В беспредельности пространства
Только видимость владенья,
Обладанья, постоянства.

1971

 

 

 


И день и ночь, и день и ночь
Я вижу дальних крыльев трепет
И слышу отдаленный лепет
Всего, что улетает прочь.

И не могу остановить
И взять, как бабочку, за крылья,
И бесполезны все усилья,
И безнадежно рвется нить.

А если б даже и могла,
Кому нужна такая доля –
Сжимать два бьющихся в неволе,
Два рвущихся из рук крыла?

1972

 

 

 


Почему не уходишь, когда отпускают на волю?
Почему не летишь, коли отперты все ворота?
Почему не идешь по холмам и по чистому полю,
И с горы, что полога, и на гору, ту, что крута?
Почему не летишь? Пахнет ветром и мятой свобода.
Позолочен лучами небесного купола край.
Время воли пришло, время вольности, время исхода.
И любую тропу из лежащих у ног выбирай.
Отчего же ты медлишь, дверною щеколдой играя,
Отчего же ты гладишь постылый настенный узор,
И совсем не глядишь на сиянье небесного края,
На привольные дали, на цепи неведомых гор?

1972

 

 

 


Наступают сна неслышней
Снегопада времена
Невесомые Всевышний
Густо сеет семена.
И кружится нам на зависть,
Не страшась судьбы своей,
Белый снег, едва касаясь
Крыш, заборов и ветвей;
И зовет забыть усердье,
Пыл, отчаянье и страсть,
Между облаком и твердью
Тихо без вести пропасть.

1973

 

 

 


Засилье синевы и трав.
И ветер, веткой поиграв,
Стихает сонно.
И всё вокруг – чудесный сплав
Того, что сгинет, прахом став,
И что бездонно.
И даже малый лепесток –
Итог явлений и исток.
И жизнью бренной
Мы вносим свой посильный вклад
В не нами созданный уклад
Земли нетленной.
А вся земля белым-бела,
Роняют пух свой тополя,
И меж стволами,
Покинув бренные дела,
Летают души и тела,
Шурша крылами.

1973

 

 

 


Не знаю. Не узнаю впредь,
Зачем живу на белом свете
И для чего мгновенья эти
Опять стремлюсь запечатлеть.

Неужто плачу и пою,
Приемлю и дары и муки,
Чтобы однажды чьи-то руки
Перелистали жизнь мою?

1973

 

 

 


Ты кто, смятенная душа,
И кто тебе велит скитаться
Средь лип и кленов и акаций,
Дорожным гравием шурша.

Велит без устали шептать
Невнятные чудные речи,
Ладонь незримую на плечи
Кладет, ведя и вкось и вспять.

Кто эту сладость, боль – Бог весть –
Придумал для тебя, чтоб снова
Всего лишь немощное слово
Ты смог в итоге произнесть,

Придумал вдохновенья дрожь.
Ведь то, что мнится мессой строгой,
Быть может, песенкой убогой
Спустя мгновенье назовешь.

Но твой еще восторжен лик,
И, может, суть всего явленья
Вот этот – то ли озаренья,
То ль помраченья краткий миг.

1973

 

 

 


Лететь, без устали скользить
По золотому коридору.
И путеводна в эту пору
Осенней паутины нить,
И путеводен луч скупой,
И путеводен лист летучий,
И так живется, будто случай
Уже не властен над судьбой.
Принесена с лихвою дань
Страстям, превратностям, порывам.
И если держит терпеливо
Своих детей земная длань,
То, значит, существует час,
В который то должно свершиться,
Что превращает в лики лица
И над судьбой подъемлет нас.


1973

 

 

 


Так хрупок день – сосуд скудельный.
И, бредя далью запредельной,
Летят по небу облака.
Хоть ощутима твердь пока,
Но ей отпущен срок недельный.
И с талым льдом сойдет на нет
Всё то, под чем таятся хляби,
И будет вешней водной ряби
Неуловим и зыбок цвет.
По шалым водам поплывут
Жилища, изгороди, щепки,
И облака невнятной лепки.
И распадется наш уют.
И сгинут кровля и порог.
Взамен устойчивой опоры
Придут текучие просторы
Без верной меты, без дорог.


1974

 

 

 


О жизнь, под говор голубиный
Веди меня в свои глубины,
Веди меня на свой простор,
Веди со мною разговор
Неиссякаемый и длинный.
Влеки в глухие тайники.
Благословляю всё живое –
Любое деревцо кривое,
И горизонт, и тупики,
И омуты, и родники.
Полет, терзанье у развилки,
Биение височной жилки.
Не выпускай моей руки.
Хоть я всего лишь из мирян,
И не пророк, и не предтеча,
Даруй и мне простые речи
Лесов и солнечных полян.
Ничем не стану донимать.
И лишь в одном моя гордыня –
Что жить хочу. Хочу, как ныне,
Во все века тебе внимать.

1974

 

 

 


За концом, пределом, краем,
За чертой, где умираем,
Простираются края,
Протекает жизнь земная;
Тропы новые вия.
Годы, скрытые от взгляда,
Станут чьим-то листопадом,
Чьей-то болью и тщетой,
Чьим-то домом с тихим садом,
Чьей-то памятью святой.
И таит земное лоно
Лета будущего крону,
Весен будущих траву,
Лист, которого не трону,
Плод, который не сорву.

1975

 

 

 

 

     Заклинание


Земля бела. И купола
Белы под белыми снегами.
Что может приключиться с нами? –
Чисты и мысли и дела
В том мире, где досталось жить,
Который назван белым светом,
Где меж запорошенных веток
Струится солнечная нить;
Где с первых дней во все века
Дела свершаются бескровно
И годы протекают ровно,
И длань судьбы всегда легка,
Как хлопья, что с небес летят
На землю, где под кровлей снежной
Мать держит на ладонях нежных
На свет рожденное дитя,
На белый свет, не знавший вех,
Подобных бойне и распятью,
Резне и смуте. Где зачатье
Единственный и светлый грех.


1975

 

 

 


О, были б эти сны и бденья
Лишь пробой голоса и зренья,
Лишь пробой кисти и пера,
Когда лишь робкой светотени
Идет бесшумная игра;
Еще не дали ходу драме.
Оркестр в оркестровой яме
Еще играет вразнобой,
И нету связи меж мирами,
Грядущим, прошлым и тобой;
Еще не вышел в полумраке
Маэстро в дирижерском фраке,
Чтоб в наступившей тишине
Нам показать безмолвным знаком,
Что мы с судьбой наедине.

1975

 

 

 


Когда звучала сонатина,
Казалось, в мире всё едино
И нет начала и конца –

Лишь золотая середина.
Слетали звуки, как пыльца
Летит весной с ветвей ольховых.
И таял звук, рождая новый,
Неповторимый. И финал
Казался не прощальным зовом,
А провозвестником начал.
Так, силой звуков, тоник, пауз
Был побежден вселенский хаос,
Всё, что веками намело,
Всё, от чего душа спасалась,
Стремясь укрыться под крыло.
Так победил однажды гений.
И всё же плод его борений,
Его прозренья сладкий плод
Нас не избавит от мучений,
От тяжких бдений не спасет.
Прозренье Моцарта и Грига
Нам не поможет сбросить ига.
И чтобы озарился путь
Должны мы собственную лигу
От мига к мигу протянуть.


1975

 

 

 


Творились дивные дела:
На свете яблоня цвела.
Затем, венчая вечный круг,
Звучал созревших яблок стук.

Венчая круг, кончая кон,
Менялся цвет осенних крон.
О, быть бы в силах, как листва,
Жить по законам естества;
Прошелестеть и точно в срок
Слететь бесшумно, как листок,
Того не зная, что летим,
И этот путь необратим.

1975

 

 

 


Обобщаем, обобщаем.
Всё, что было, упрощаем.
Хладнокровно освещаем
Века прошлого грехи.

И, события тасуя,
Имена тревожим всуе.
Нам история рисует
Только общие штрихи. –


– Суть, причина, вывод, веха.
А подробности – помеха.
Из глубин доносит эхо
Только самый звучный слог.

Лишь любитель близорукий
Том старинный взявши в руки,
Отголоски давней муки
Обнаружит между строк.

А детали, оговорки,
Подоплека и задворки,
Потайная жизнь подкорки –
Роскошь нынешних времен,

Принадлежность дней текущих,
Привилегия живущих,
Принадлежность крест несущих
Ныне страждущих племен.

Это нам, покуда живы,
Смаковать пути извивы
И оттенки нашей нивы.
А потомки, взявши труд

Оценить эпоху в целом,
Век, где мы душой и телом,
Черной ямой иль пробелом,
Может статься, назовут.

1975

 

 

 


Какие были виды
В садах Семирамиды!
Какие пирамиды
Умел воздвигнуть раб!
Какой владеем речью!
Но племя человечье
Всегда венчало сечей
Любой земной этап.
И то, что возвышалось,
Со страстью разрушалось,
С землею кровь мешалась.
Была бы благодать,
Когда б с таким усердьем
Учили милосердью,
С каким на этой тверди
Учили убивать,
Под кличи боевые
Вставать живым на выю,
Кромсать тела живые.
Зачем ранима плоть? –
Нелепая уступка
Вселенской мясорубке,
Которой и не хрупких
Под силу размолоть.


1975

 

 

 


Какое странное желанье –
Цветка любого знать названье,
Знать имя птицы, что поет.
Как будто бы такое знанье
Постичь поможет мирозданье
И назначение твое.

Не всё ль равно, полынь иль мята
На той тропе ногой примята,
Не всё ль равно? В одном лишь суть –
Как сберегаем то, что свято,
Когда с заката до заката
Незримый совершаем путь.

Не всё ль равно, гвоздика, льнянка
Растут в пыли у полустанка,
Где твой состав прогромыхал?
В одном лишь суть – с лица ль, с изнанки
Увиден мир, где полустанки,
Гвоздики и полоски шпал.

Не всё ль равно?.. И всё же, всё же
Прозрачен мир и не безбожен,
И путь не безнадежен твой,
Коль над тобою сень сережек,
И травы вдоль твоих дорожек
Зовутся «мятлик луговой».

1975

 

 

 


Тлело. Вспыхивало. Гасло.
Подливали снова масло.
Полыхало пламя вновь.
Полыхают в душах властно
Гнев и вера, и любовь.
На просторах ветры дуют,
Тут погасят, там раздуют,
Дуют, пламя теребя.
И живут сердца, враждуя,
Негодуя и любя.
Боже правый, сколько пыла
Израсходовано было
И во благо и во зло.
И давно зола остыла,
Ветром пепел унесло,
Время скрыло в домовину,
И о том уж нет помину.
Но не дремлют Бог и бес.
Снова свет сошелся клином.
Снова пламя до небес.

1975

 

 


Пойдем же под птичий неистовый гам
По синим кругам, по зеленым кругам.
Под шорох листвы и дождя воркотню
С любым из мгновений тебя породню.
Лишь из дому выйди со мной на заре,
Рукой проведи по намокшей коре,
Росою умойся – ты узнан, ты свой.
И путь твой покорною устлан травой.
Легко ли нам будет? Легко ль, не легко,
Но эта дорога ведет далеко.
Туда, где горят и сгорают дотла
И травы, и крона, что ныне светла,
И дальше, сквозь область костров и золы,
Туда, где снега, как забвенье, белы;
И дальше, туда, где, срываясь с кругов,
Над областью мороси, трав и снегов
Свободные души взлетают, чтоб впредь
И вечное слышать, и вечное зреть.

1975

 

 

 


Погляди-ка, мой болезный,
Колыбель висит над бездной,
И качают все ветра
Люльку с ночи до утра.
И зачем, живя над краем,
Со своей судьбой играем,
И добротный строим дом
И рожаем в доме том.
И цветет над легкой зыбкой
Материнская улыбка.
Сполз с поверхности земной
Край пеленки кружевной.


1976

 

 

 


А вместо благодати – намек на благодать,
На всё, чем вряд ли смертный способен обладать.
О, скольких за собою увлек еще до нас
Тот лик неразличимый, тот еле слышный глас,
Тот тихий, бестелесный мятежных душ ловец.
Куда, незримый пастырь, ведешь своих овец?
В какие горы, долы, в какую даль и высь?
Явись хоть на мгновенье, откликнись, отзовись.
Но голос твой невнятен. Влеки же нас, влеки.
Хоть знаю – и над бездной ты не подашь руки.
Хоть знаю – только этот почти неслышный глас –
Единственная радость, какая есть у нас.


1976

 

 

 


Шито белыми нитками наше житье.
Посмотри же на странное это шитье.
Белой ниткой прошиты ночные часы.
Белый иней на контурах вместо росы.
Очевидно и явно стремление жить
Не рывками, а плавно, не дергая нить.
Шито всё на живульку. И вечно живу,
Опасаясь, что жизнь разойдется по шву.
Пусть в дальнейшем упадок, разор и распад.
Но сегодня тишайший густой снегопад.
Белоснежные нитки прошили простор
В драгоценной попытке отсрочить разор,
Всё земное зашить, залатать и спасти,
Неземное с земным воедино свести.


1976

 

 

 


Станет темою сонатной
Этот полдень благодатный,
Встреч и проводов нюансы
Превратятся в стансы, стансы,
И картиною пастозной
Станет этот плач бесслезный.
Но родился ты в сорочке,
Коль твои штрихи и строчки,
Краски, паузы и звуки
Станут вновь тоской и мукой,
Небом, талою водою,
Светом, счастьем и бедою.


1976

 

 

 


Так память коротка.
Так сладостно забвенье.
Жизнь кратче дуновенья,
Мгновеннее глотка.
Что было здесь до нас,
Мы знаем только вкратце.
Нам заросли акаций
Ласкают нынче глаз.
А тех, чья кровь лилась,
Кого сажали на кол,
Предшественник оплакал.
И с ним слабеет связь...
Наверно, в том и суть,
Затем и сроки кратки,
Чтоб не было оглядки
На слишком долгий путь.
Еще два-три витка –
И мы сойдем со сцены.
И пустят за бесценок
Наш опыт с молотка,
Чтоб жить своим умом
И, пережив кануны,
Опять глядеть на юных
В отчаянье немом.
А время бьет отбой
И топит очевидца.
И вновь дитя родится
Под сенью голубой.
И на земных кругах
Опять живется сносно.
Речная гладь и сосны
Всего в пяти шагах.


1976

 

 

 


Не мы, а воздух между нами,
Не ствол – просветы меж стволами,
И не слова – меж ними вдох
Содержат тайну и подвох.
Живут в пробелах и пустотах
Никем не сыгранные ноты.
И за пределами штриха
Жизнь непрерывна и тиха.
Ни линий взбалмошных, ни гула –
Пробелы, пропуски, прогулы.
О мир, грешны твои тела,
Порой черны твои дела.
Хоть между строк, хоть между делом
Будь тихим-тихим, белым-белым.


1977

 

 

 


В час небесного обвала
Всё, чего недоставало,
Вдруг польется через край.
День обычный, догорай.
Завтра облачною лавой
Станет этот путь шершавый
И затопят облака
Эту землю. И рука
Тронет то, что только око
Смело тронуть. И «далеко»
Испарится. Только «здесь»
Нам оставив. Только днесь,
А не после и не где-то,
Будет здесь избыток света.
Будут звезды и лучи;
И от райских врат ключи
Не нужны. Седьмое небо
Станет явственнее хлеба.
И на уровне ключиц
Будут крылья райских птиц.
И пройдет томленье духа
Среди облачного пуха…
Но потянется рука
Отодвинуть облака,
Чтоб оставить хоть полшага
До немыслимого блага.

1977

 

 

 


Этих дней белоснежная кипа.
В перспективе – цветущая липа,
Свет и ливень. Не диво ль, не диво,
Что жива на земле перспектива?
С каждым шагом становятся гуще
Чудо-заросли вишни цветущей,
Птичьи трели слышнее, слышнее,
А идти всё страшнее, страшнее.
Ведь осталась любовь неземная
За пределами этого рая.

1977

 

 

 


Когда тону и падаю, не видя дня другого,
Хватаюсь за соломинку – за призрачное слово.
Шепчу слова, пишу слова то слитно, то раздельно,
Как будто всё, что названо, уже и не смертельно;
Как будто всё, обретшее словесное обличье,
Уже и не страдание, а сказочка и притча.
И я спасусь не манною, летящей легче пуха,
А тем, что несказанное поведать хватит духу.

1977

 

 

 


Еще немного всё сместится –
Правее луч, южнее птица,
И станет явственнее крен,
И книга поползет с колен.
Сместится взгляд, сместятся строчки,
И всё сойдет с привычной точки,
И окажусь я под углом
К тому, что есть мой путь и дом,
К тому, что есть судьба и веха.
Как между голосом и эхом,
Так между мною и судьбой
Возникнет воздух голубой,
Мгновенье тихое, зиянье,
Пугающее расстоянье.
И тех, с кем жизнь текла сия,
Едва коснется тень моя.


1977

 

 

 


Всё лето шел зеленый ливень.
И был он тих и непрерывен.
Густые ветви до земли,
Как струи долгие, текли.
И дули ветры, их колебля.
Текла трава, стекали стебли,
Текли и не могли утечь,
Текли, касаясь наших плеч,
И щиколоток, и коленей.
…Мильон таких прикосновений
Переживешь за жизнь свою,
Не ведая, что ты в раю,
И ожидая, ожидая
Других чудес, другого рая.


1977

 

 

 


Неясным замыслом томим
Или от скуки, но художник
Холста коснулся осторожно,
И вот уж линии, как дым,
Струятся, вьются и текут,
Переходя одна в другую.
Художник женщину нагую
От лишних линий, как от пут,
Освобождает – грудь, рука.
Еще последний штрих умелый,
И оживут душа и тело.
Пока не ожили, пока
Она еще нема, тиха
В небытии глухом и плоском,
Творец, оставь ее наброском,
Не делай дерзкого штриха,
Не обрекай ее на блажь
Земной судьбы и на страданье.
Зачем ей непомерной данью
Платить за твой внезапный раж?
Но поздно. Тщетная мольба.
Художник одержим до дрожи:
Она вся светится и, Боже,
Рукой отводит прядь со лба.


1978

 

 

 


Без обложки, без первых страниц.
Прямо с зова: «Останься, Ядвига!»
Начинается старая книга,
Где десяток неведомых лиц
Существует неведомо где,
В неизвестно какую эпоху
И вольготно, и сладко, и плохо –
То есть так, как всегда и везде.
И не нужно начальных страниц.
Пусть же драма идет с середины.
Не бывает исходной годины.
Не бывает предельных границ.
И в неведомой точке земной,
На постылых кремнистых широтах
Вечно маются, вечно кого-то
Заклинают: «Останься со мной».
«Не покинь меня» – зов и мольба.
«Не покинь, не покинь, ради Бога».
…Без начала и без эпилога
Эта книга, дорога, судьба.


1978

 

 

 


Всё как будто не фатально –
Впереди монументальный,
Впереди заветный труд.
А пока лишь моментальный
Неоконченный этюд.
Поиск фона, поиск тона
Для земли и небосклона,
Для деревьев и травы,
Поиск нужного наклона
Непокорной головы,
А пока набросок, проба,
Вариант – и так до гроба.
Ярче верх, темнее низ.
Годы жара и озноба,
А в итоге лишь эскиз,
Лишь этюд, дороги нитка,
Некто, нечто, дом, калитка,
Сад, готовый отцвести, –
Бесконечная попытка
Скоротечное спасти.


1978

 

 

 


О, научи меня, Восток,
Жить, созерцая лепесток.
Спаси в тиши своей восточной
От беспощадной ставки очной
С минувшим, с будущим, с судьбой,
С другими и с самим собой.
Разброд и хаос. Смех и слезы.
И не найду удобной позы,
Чтоб с легким сердцем замереть,
И никогда не ведать впредь
Ни жарких слов, ни мелких стычек,
Лишь наблюдать паренье птичек
В углу белейшего холста,
Где остальная часть пуста.

1979

 

 

 


Из дома выносили мебель.
Качалось зеркало. И в небе
Зеркальном плыли облака.
Носили мебель, и рука
Невольно дрогнула. Качнулось
Земное бытие. Очнулась
Душа и тихо поплыла
Из тех пределов, где была.
И с нею вместе всё поплыло.
И ни пристанища, ни тыла –
Лишь хрупких сонмище зеркал.
Но не свободы ли алкал?
Так слушай жизни голос ломкий.
Бесстрашно двигаясь по кромке
Надежды, радости, пути,
Не чая выжить и дойти.


1979

 

 

 


Среди деревьев белых-белых
Пансионат для престарелых.
Он свежевыбелен и чист,
И валится печальный лист
Под стариковские галоши.
И нету неизбывней ноши,
Чем ноша отшумевших лет.
И нынешний неярок свет
Для старости подслеповатой.
Прогулка для нее чревата
Простудой. И «Который час?»
Спросил меня в десятый раз
Старик. Не всё ль ему едино
Начало дня иль середина,
Когда свободен от сетей,
И графиков, и всех затей
Мирских, когда уже на стыке
Времен и вечности, где лики
Всегда незримые для нас,
Должно быть, различает глаз.
И что там крохотная стрелка?
Она бесшумно, как сиделка,
Хлопочет до скончанья дня,
По циферблату семеня.
До самого времен скончанья,
И ближе с вечностью венчанье.
И память ходит по пятам.
А я еще покуда там,
А я еще покуда с теми
И там, где жестко правит время,
Настырно в темечко клюет,
И задержаться не дает.
И миги, яркие, как вспышки,
Слепят и жгут без передышки.
И тесен мне любой насест.
Охота к перемене мест
Еще покуда мной владеет.
И кто-то обо мне радеет,
Из ярких листьев тропку вьет
И яркий свет на землю льет.
Дорога или бездорожье,
Но лист горит, как искра Божья,
Преображая всё кругом,
Убогих и казенный дом.


1979

 

 

 


А за последнею строкой –
Размах, раздолье и покой
Страницы. За последним шагом –
Просторы с речкой и оврагом.
И за прощальным взмахом рук –
Рассвет, и разноцветный луг,
И ливень. За предсмертным стоном
Весь мир, звучащий чистым тоном.


1979

 

 

 

 

           I

Всё происходит наяву
Иль только памятью живу
Об этих днях – сама не знаю.
Живу, как будто вспоминаю
В каком-то горестном «потом»
И этот сад, и этот дом,
На окнах влажные дорожки,
На лепестках росинок брошки,
Листок, налипший на стекло.
И будто вовсе истекло
Едва начавшееся лето.
И даже при обилье света
Ребячий красный свитерок,
И свежевымытый порог,
И горстка ягод – точно в дымке,
Туманны, как на старом снимке,
Над коим тихо слезы лью,
Припоминая жизнь свою.

 

 

          II

И вижу улицу родную
И подойти хочу вплотную
К ступенькам и дверям своим,
Но между мной и ними дым.
Туман и дым меж мной и ними,
И называю чье-то имя,
Смеюсь, дурачусь, но не счесть
Шагов меж мной и тем, что есть,
Меж мной и радостью текущей
Пространства холодок гнетущий,
И всё, с чем я лицом к лицу,
Как будто бы пришло к концу
И в дымке, как воспоминанье.
Не то живу, не то за гранью
Происходящего со мной
Лишь вспоминаю путь земной.


1979

 

 

 


Прогорели все дрова,
И пожухла та трава,
На какой дрова лежали.
И дощатые скрижали
Разрубили на куски
И пустили в ход с тоски –
Тяжело без обогрева.
Полыхай, святое древо,
Хоть теперь – увы, увы, –
Не сносить нам головы.
Но святыня прогорает,
А никто нас не карает.
Жизнь глухая потекла:
Ни скрижалей, ни тепла,
Лишь промозглый путь куда-то...
Может, он и есть расплата?


1980

 

 

 


Гори же, осень, пламеней,
Гори – не гасни много дней,
Гори, большим огнем пылая.
Да осветится жизнь былая,
Да будет жар неумолим,
Да будет дух неопалим,
Да обернется всё земное
Неугасимой купиною,
И в миг любой, как в звездный час,
Да будет внятен вещий глас.
Да воспарим над злом и страхом.
Но если всё же быть нам прахом,
Да озарится окоем
Нас пожирающим огнем.


1980

 

 

 


Любовь до гроба.
Жизнь до гроба.
Что дальше – сообщат особо.
И если есть там что-нибудь,
Узнаешь. А пока – забудь.
Забудь и помни только это:
Поля с рассвета до рассвета,
Глаза поднимешь – небеса,
Опустишь – травы и роса.


1980

 

 

 


Не знаю кем, но я была ведома
Куда-то из единственного дома,
Не потому ли по ночам кричу,
Что не свои, чужие дни влачу,
Расхлебывая то, что навязали,
И так живу, как будто на вокзале
Слоняюсь вдоль захватанных перил...
Да будь неладен тот, кто заварил
Всю канитель и весь уклад досадный.
Приходит в мир под свой же плач надсадный
Дитя земное. Кто-нибудь, потрафь
И посули невиданную явь.
Как музыка она, иль Божье Слово.
Но мне в ответ: «Под дудку крысолова
Идти, под вероломное «ду-ду»
Написано всем грешным на роду
С младых ногтей до полного маразма.
Вначале смех, а после в горле спазма,
А после холм и почерневший крест,
И никаких обетованных мест.
Понеже нет иной и лучшей яви,
От нынешней отлынивать не вправе».
…Всё так. Но что за лучезарный дом
Припоминаю изредка с трудом?


1980

 

 

 


А мне туда и не пробиться,
Откуда родом дождь и птица.
И полевые сорняки
Такие знают тайники,
Какие для меня закрыты.
Дороги дождиком изрыты,
А дождик в сговоре с листвой.
И разговор невнятный свой
Они ведут. И дождь уклончив:
Стихает, речи не закончив,
И вновь летит наискосок,
Волнуя реку и лесок
Речами быстрыми. Как в душу
Я в реку глянула: «Послушай»,
Прошу: «Поведай, покажи»…
А там лишь небо да стрижи.


1980

 

 

 


Прозрачных множество полос.
С берез, летящих под откос, –

Листва потоком.
Стекают листья градом слез
С летящих под гору берез,
И ненароком
Я оказалась вся в слезах,
Хоть ни слезинки на глазах.
Безмолвной тенью
Брожу в мятущихся лесах.
И облака на небесах
И те в смятенье.
И этот ветер поутру,
И это буйство на ветру –
Почти веселье
И пир почти. Не уберу
Листвы с волос. В чужом пиру
Мое похмелье.
Я не причем. Я не причем.
Я лишь задела ствол плечом
В лесу высоком.
И листья хлынули ручьем,
Сквозным просвечены лучом,
Как горним оком.


1980

 

 

 


Однажды выйти из судьбы,
Как из натопленой избы
В холодные выходят сени,
Где вещи, зыбкие, как тени,
Стоят, где глуше голоса,
Слышнее ветры и леса,
И ночи черная пучина,
И жизни тайная причина.


1980

 

 

 


Есть удивительная брешь
В небытии, лазейка меж
Двумя ночами, тьмой и тьмой,
Пробоина, где снег зимой
И дождик осенью; пролом,
Куда влетел, шурша крылом,
Огромный аист как-то раз,
Неся завороженных нас.


1981

 

 

 


Мы у вечности в гостях
Ставим избу на костях.
Ставим избу на погосте
И зовем друг друга в гости:
«Приходи же, милый гость,
Вешай кепочку на гвоздь».
И висит в прихожей кепка.
И стоит избушка крепко.
В доме радость и уют.
В доме пляшут и поют,
Топят печь сухим поленом.
И почти не пахнет тленом.


1981

 

 

 


                  
I

Как будто с кем-то разлучиться
Пришлось мне, чтоб на свет явиться;
Как будто верности обет
Нарушила, явясь на свет;
И шарю беспокойным взором
По лицам и земным просторам,
Ища в сумятице мирской
Черты заветные с тоской;
Как будто все цвета и звуки
Обретены ценой разлуки
С неповторимым вечным «Ты»,
Чьи страшно позабыть черты.


                  
II

Еще пролет, еще ступени,
Войду – и рухну на колени!
Еще пролет – и дверь рывком
Открою. Господи, о ком,
О ком тоскую, с кем в разлуке
Живу, кому слезами руки
Залью. Кому почти без сил
Шепчу: «Зачем ты отпустил,
Зачем пустил меня скитаться,
Вперед спешить, назад кидаться,
Зачем», – шепчу. И в горле ком.
…Еще ступенька, и рывком
Открою двери. И ни звука…
Такая долгая разлука.
Открою дверь – и свет рекой.
Войду и рухну. И покой.


1981

 

 

 


И замысел тайный еще не разгадан
Тех линий, которые дышат на ладан,
Тех линий, какими рисована быль.
И линии никнут, как в поле ковыль.
Мелок, ворожа и танцуя, крошится.
И легче легчайшего жизни лишиться.
Когда и не думаешь о роковом,
Тебя рисовальщик сотрет рукавом
С туманной картинки, начертанной всуе,
Случайно сотрет. Чей-то профиль рисуя.


1981

 

 

 


Зачем сводить концы с концами?
Пускай они сплетутся сами.
Зачем насильно их сводить
В безукоризненную нить?
Пускай они висят свободно.
Переплетаясь как угодно,
То змейкой станут, то кольцом,
Переставая быть концом.
Кольцом нежданным, новым кругом,
Еще не вытоптанным лугом,
Еще не скошенным цветком
И просто воздуха глотком.


1981

 

 

 


Одно смеется над другим:
И над мгновеньем дорогим,
Далеким, точно дно колодца,
Мгновенье новое смеется.
Смеется небо над землей,
Закат смеется над зарей,
Заря над тлением хохочет
И воскресение пророчит;
Над чистотой смеется грех,
Над невезением успех,
Смеется факт, не веря бредням…
Кто будет хохотать последним?


1981

 

 

 


Картина та нерукотворна,
Хоть пляшет кисть по ней проворно.
Она с нездешнего крыла
На землю сброшена была.
Ее крутили на мольберте
В ночи хохочущие черти.
По ней разлит небесный свет.
На ней бесовский черен след.
Художник луч рисует горний,
А кисть всё злей и непокорней.
Не мучься, молодость губя.
Ее допишут без тебя
Господь перстом, копытом леший.
Вставь в рамку, да на стенку вешай.

1981

 

 

 


Чем кончится вся эпопея?
Гоморра, Содом и Помпея.
Помпея, Гоморра, Содом...
Куда бы ты ни был ведом,
Тебе не поспорить с лавиной.
Так слушай коран соловьиный
В июньскую светлую ночь,
Коль в силах тоску превозмочь.


1981

 

 

 


На дерева дробится лес.
Небесный свод – на семь небес.
Жизнь распадается на годы
Трудов, неволи и свободы.
Дробится смерть на черепа.
И лишь любовь, что так слепа,
Способна зреть миры и блики
В Одном Лице, в Едином Лике.


1981

 

 

 


А на экране, на экране
И жизнь, и смерть; и слез, и брани
Поток; и лес воздетых рук,
Но нету звука. Дайте звук.
О, неисправная система:
Беззвучно губят, любят немо.
Как в неозвученном кино,
Стучу в оглохшее окно,
Зову кого-то и за плечи
Трясу, не ведая, что речи,
Что дара речи лишена,
И вместо зова – тишина.


1982

 

 

 


– Ты куда? Не пойму, хоть убей.
Голос твой всё слабей и слабей.
Ты куда?
                   – На Кудыкину гору
Белоснежных гонять голубей.
Ты живи на земле, не робей.
На земле хорошо в эту пору.
Нынче осень. А скоро зима.
Той зимою, ты помнишь сама,
Снег валил на деревья и крышу.
На деревья, дорогу, дома…
Мы с тобою сходили с ума,
Помнишь?
                   – Да, но едва тебя слышу.

1982

 

 

 


И не осмыслить в словесах,
И не измерить здешней меркой –
В бездонность маленькою дверкой
Сияет просинь в небесах.
Сияет просинь в небесах,
Зияет пропуск буквы в слове.
Не надо с ручкой наготове
Стоять у буквы на часах.
Пространство, пропуск, забытье…
Лишь тот земную жизнь осилит,
Кто будет поражен навылет
Непостижимостью ее.
В пустом пространстве ветер дик…
Попробуй жить в стабильность веря:
Что ни мгновение – потеря.
Что ни мгновение – тайник.


1982

 

 

 


А чем здесь платят за постой,
За небосвода цвет густой,
За этот свет, за этот воздух,
И за ночное небо в звездах?
Всё даром, – говорят в ответ, –
Здесь даром всё: и тьма, и свет.
А впрочем, – говорят устало, –
Что ни отдай, всё будет мало.


1983

 

 

 


То облава, то потрава.
Выжил только третий справа.
Фотография стара.
А на ней юнцов орава.
Довоенная пора.
Что ни имя, что ни дата –
Тень войны и каземата,
Каземата и войны.
Время тяжко виновато,
Что карало без вины,
Приговаривая к нетям.
Хорошо быть справа третьим,
Пережившим этот бред.
Но и он так смят столетьем,
Что живого места нет.

1983

 

 

 


Осыпающийся сад
И шмелиное гуденье.
Впереди, как сновиденье,
Дома белого фасад.
Сад, усадьба у пруда,
Звук рояля, шелест юбки...
Давней жизни абрис хрупкий,
Абрис зыбкий, как вода,
Лишь в душе запечатлен.
Я впитала с каплей млечной
Нежность к жизни быстротечной
Ускользающих времен…


1983

 

 

 


И троп извилистых тесьма,
И ярко вспыхнувшие маки
Есть неразгаданные знаки
К нам обращенного письма.
И эти листья, и трава,
И подорожник, и кузнечик –
Какой-то потаенной речи
Невероятные слова.
И стебли, льнущие к руке,
И куст, задевший гроздью красной, –
Есть разговор большой и страстный
На непостижном языке.


1983

 

 

 


Желаю пуха и пера
На кромке пенного залива.
Желаю, чтоб неторопливо
Над морем гасли вечера.
Желаю белого крыла,
Его стремительного взмаха,
И чтоб душа, не зная страха,
Покой и веру обрела.
Желаю паруса вдали,
Желаю лодки отдаленной,
Желаю, чтоб неутоленный
Просил у моря: «Утоли».
И чтобы, выбившись из сил,
Под ветра шум и в птичьем гаме
Он пересохшими губами
Холодный воздух жадно пил.


1983

 

 

 


Кругом зеленая завеса,
И слово не имеет веса,
И небеса легки на вес…
Семь верст сегодня до небес,
До голубых и невесомых.
Живу в немыслимых хоромах,
Где вместо стен и потолка –
Воздухоносные шелка,
Зеленые и голубые.
Что ни скажу, слова любые
Уносит ветром. И летят
Мои слова, куда хотят.
Коль ты услышал и ответил,
Коль бросил пару слов на ветер,
Июньский ветер – наш гонец –
Мне передаст их наконец.


1984

 

 

 

 

                                    Маме


Прости меня, что тает лед.
Прости меня, что солнце льет
На землю вешний свет, что птица
Поет. Прости, что время длится,
Что смех звучит, что вьется след
На той земле, где больше нет
Тебя. Что в середине мая
Всё зацветет. Прости, родная.


1984

 

 

 


Безумец, что затеял?!
Затеял жить на свете.
И кто тебе навеял
Блажные мысли эти?
Затея невозможна.
Почти невыполнима.
Любая веха ложна,
Любая данность мнима.
Скажи, тебе ли впору
Раздуть под ливнем пламень,
И на крутую гору
Вкатить Сизифов камень,
Того, кто всех дороже,
Оплакивать на тризне?
И ты воскликнул: «Что же
Бывает кроме жизни?»


1984

 

 

 


Снова жаркое лето. И солнце в зените.
И натянуты все животворные нити.
И, спускаясь с небес, вьется нить дождевая,
За живое любую из них задевая,
Заставляя звучать. И вот-вот оборвется
Животворная нить. Но покуда поется
И танцуется нам в мировой круговерти,
Будем петь и кружить, и ни звука о смерти.


1985

 

 

 


Жить сладко и мучительно,
И крайне поучительно.
Взгляни на образец.
У века исключительно
Напористый резец,
Которым он обтачивал,
Врезался и вколачивал,
Врубался и долбил,
Живую кровь выкачивал,
Живую душу пил.

1985

 

 

 


Пахнет мятой и душицей.
Так обидно чувств лишиться,
Так обидно не успеть
Все подробности воспеть.
Эти травы не увидеть
Всё равно, что их обидеть.
Позабыть живую речь
Всё равно, что пренебречь
Дивной музыкой и краской.
Всё на свете живо лаской.
Жизнь, лишенную брони,
Милосердный, сохрани.


1986

 

 

 


Коль поглядеть, когда рассвет,
На берег чистый,
Увидишь ярко-желтый цвет
И золотистый.

Увидишь иву над рекой
И две березы –
Ненарушаем их покой,
Прозрачны слезы,

И добавляет листопад
Свеченья миру.
И коль на самый светлый лад
Настроить лиру,

То можно петь о том, как след
Живет и тает,
Как ярко вспыхивает свет
И пропадает.

1986

 

 

 


Высота берется слету.
Не поможет ни на йоту,
Если ночи напролет
До измоту и до поту
Репетировать полет.

Высота берется сходу.
Подниматься к небосводу
Шаг за шагом день и ночь –
Всё равно, что в ступе воду
Добросовестно толочь.

Высота берется сразу.
Не успев закончить фразу
И земных не кончив дел,
Ощутив полета фазу,
Обнаружишь, что взлетел.


1986

 

 

 


Первее первого, первее
Адама, первенец, птенец,
Прими, не мучась, не робея
Небесной радуги венец.
Живи, дыши. Твое рожденье,
Как наважденье, как обвал.
Тебе – снегов нагроможденье,
Тебе – листвы осенний бал
И птичьи песни заревые,
И соло ливня на трубе,
И все приемы болевые,
Что испытают на тебе.


1987

 

 

 


Сколько напора и силы, и страсти
В малой пичуге невидимой масти,
Что распевает, над миром вися.
Слушает песню вселенная вся.
Слушает песню певца-одиночки,
Ту, что поют, уменьшаясь до точки,
Ту, что поют на дыханье одном,
На языке, для поющих родном,
Ту, что живет в голубом небосводе
И погибает в земном переводе.


1987

 

 

 


Мы одержимы пеньем.
И вновь, в который раз,
Ты с ангельским терпеньем
Выслушиваешь нас.
О слушатель незримый,
За то, что ты незрим,
От всей души ранимой
Тебя благодарим.
Чего душа алкала –
Не ведает сама.
От нашего вокала
Легко сойти с ума.
Но ты не устрашился.
И, не открыв лица,
Нас выслушать решился
До самого конца.


1987

 

 

 


И проступает одно сквозь другое.
Злое и чуждое сквозь дорогое,
Гольная правда сквозь голый муляж,
Незащищенность сквозь грубый кураж;
Старый рисунок сквозь свежую краску,
Давняя горечь сквозь тихую ласку;
Сквозь безразличие жар и любовь,
Как сквозь повязку горячая кровь.


1988

 

 

 


Светлые помыслы, светлые сны,
Снежные лапы пушистой сосны...
Преображение, час снегопада,
Рай сотворивший из сущего ада.
Действо, в собор превратившее хлев,
Время, на милость сменившее гнев,
Этих утешило, тех исцелило,
Белое чистое всем постелило…
В зимние сумерки свет потуши
И обнаружишь свеченье души.


1989

 

 

 


Но в хаосе надо за что-то держаться,
А пальцы устали и могут разжаться.
Держаться бы надо за вехи земные,
Которых не смыли дожди проливные,
За ежесекундный простой распорядок
С настольною лампой над кипой тетрадок,
С часами на стенке, поющими звонко,
За старое фото и руку ребенка.


1989

 

 

 


Это только первый свет.
Есть еще второй и третий,
Нас спасающий от нетей
И сводящий ночь на нет.

Это только первый свет,
Только робкая попытка,
Лишь светящаяся нитка,
Только света беглый след.

Это только слабый знак,
Лишь намек, предположенье,
Что потерпит пораженье
На земле царящий мрак.


1989

 

 

 


Но есть они – прагород, прарека.
Тоску по ним, живущую от века,
Впитала с молоком. И это млеко
Течет издалека, издалека.
Прародина. Томление по ней –
Единственной, незримой, изначальной
Сильнее чувств иных. Исход печальный
Свершаем, удаляясь от корней,
От устья, от начала всех начал…
А зримое и зыблемо, и ломко…
Рожденный обречен. Недаром громко
Младенец новорожденный кричал.


1990

 

 

 


Это – область чудес
И счастливой догадки…
Капля светлых небес
Разлита по тетрадке.

Область полутонов
И волшебной ошибки,
Где и яви и снов
Очертания зыбки.

Область мер и весов,
Побеждающих хаос.
Это мир голосов
И таинственных пауз.

Здесь целебна среда
И живительны вести,
И приходят сюда
Только с ангелом вместе.


1990

 

 

 

 

А ты в пути, а ты в бегах,

Ты переносишь на ногах

Любую боль и лихорадку,

И даже бездна в двух шагах

Есть повод вновь открыть тетрадку.

 

И близкой бездны чернота,

И неподъемные лета

Вдруг обнаруживают краски,

Оттенки, краски и цвета

И срочной требуют огласки.

 

И, Боже правый, тишь да гладь

Способны малого не дать

Душе гроша на пропитанье,

И дивной пищей может стать

В потемках нищее скитанье.

 

1991

 

 

 


Эти поиски ключей
В кошельке, в кармане, в сумке,
В искрометности речей
И на дне искристой рюмки,
В жаркий полдень у реки
И на пенной кромке моря,
И в пожатии руки,
И в сердечном разговоре,
И когда не спишь ночей,
Вдохновенно лист марая…
Эти поиски ключей
От потерянного рая.

1992

 

 

 


Совершая путь извечный,
Каждый едет в пункт конечный,
Где обязан выходить,
Где любой сверчок запечный
Должен в бездну угодить.
А в нее так лень кидаться,
Так хотелось бы скитаться
Средь давно обжитых мест,
По кругам своим кататься,
Уплативши за проезд
Хоть натурой, хоть банкнотом…
Поворот за поворотом –
И везде узор иной:
То листва с ее полетом,
То сирень живой стеной.


1992

 

 

 


Тьма никак не одолеет.
Вечно что-нибудь белеет,
Теплится, живет,
Мельтешит, тихонько тлеет,
Манит и зовет.
Вечно что-нибудь маячит…
И душа, что горько плачет
В горестные дни,
В глубине улыбку прячет,
Как туман огни.


1993

 

 

 


Всё это движется, шуршит,
Переливается и машет,
Под чью-то дудку слепо пляшет,
И чей-то замысел вершит.
Переливается, поет,
И веткой яблоневой манит,
И то ли душу сладко ранит,
Не то бальзам на душу льет.
О, эти юные миры,
Июньских листьев полог низкий
И счастье оставаться в списке
Живых участников игры.


1993

 

 

 


Пена дней, житейский мусор,
Хлам и пена всех времен.
Но какой-нибудь продюсер
Будет ими так пленен,

Что обычную рутину
С ежедневной маетой
Переплавит он в картину,
Фонд пополнив золотой.

Будут там такие сцены
И такой волшебный сдвиг,
Что прокатчик вздует цены,
Как на громкий боевик.

…Сотворил Господь однажды
Нет, не мир, а лишь сырец,
Чтоб, томим духовной жаждой,
Мир творил земной творец.

1993

 

 

 


Время пишет бегущей строкой,
Пишет тем, что найдет под рукой
Второпях, с одержимостью редкой –
Карандашным огрызком и веткой,
И крылом над текучей рекой.
Пишет густо и всё на ходу,
С нормативным письмом не в ладу.
И поди разбери его руку –
То ли это про смертную муку,
То ль о радостях в райском саду.

1993

 

 

 

 

И я сгораю в том огне,

Что отражен в моем окне

В час заревой и час закатный,

И жизнь, дарованная мне,

Не мнится больше необъятной.

Горят, охвачены огнем

Непобедимым, день за днем,

Горят и гаснут дни и годы.

Сей мир – души не чаю в нем,

Хоть он лишил меня свободы,

Не дав спокойствия взамен.

Какой чудесный феномен –

Любить лишь то, что душу ранит:

Над пропастью опасный крен,

Существование на грани

Невесть чего. Исхода нет.

Любовь? Она лишь стылый след.

Покой? Но он нам только снится.

Так что же есть? Небесный свет,

В котором облако и птица.

 

1993

 

 

 

 

В этой области скорби и плача,

Где эмблемою – череп и кол,

Мы привыкли, что наша задача

Наименьшее выбрать из зол.

 

Мы усвоили: только лишь крестный,

Крестный путь и достоин и свят,

В канцелярии нашей небесной

Канцелярские крысы сидят.

 

Ты спроси их: «Нельзя ли без муки?

Надоело, что вечно тоска».

Отмахнутся они от докуки,

Станут пальцем крутить у виска.

 

1993

 

 

 

 

Так и маемся на воле,

Как бездомные,

То простые мучат боли,

То фантомные.

 

Ломит голову к ненастью,

В сердце колики…

Сядем, братья по несчастью,

Сдвинув столики.

 

Сдвинем столики и будем

Петь застольную,

Подарив себе и людям

Песню вольную,

 

Всё болезненное, злое

И дремучее,

Переплавив в неземное

И певучее.

 

1994

 

 

 

 

В машинном реве тонет зов,

И вместо дивной кантилены

Звучит надсадный вой сирены

И визг безумных тормозов.

И всё же надо жить и петь,

Коль петь однажды подрядился,

И надо верить, что родился,

Чтобы от счастья умереть.

 

1994

 

 

 


И ты попался на крючок,
И неба светлого клочок
Сиял, пока крючок впивался
И ты бессильно извивался,
Стремясь на волю, дурачок.
Тебе осталось лишь гадать
Зачем вся эта благодать,
И для чего тебя вдруг взяли,
Из тьмы беспамятства изъяли,
Решив земное имя дать.


1994

 

 

 

 

И золотым дождем прольется

Листва, падет сплошной стеной,

Земля бесшумно повернется

Своею лучшей стороной,

И время бег свой напряженный

Прервет на самый краткий миг,

Чтоб разглядеть завороженно

Земли преображенный лик.

 

1995

 

 

 


На том стою, на том,
Что зыбится, струится,
На чем едва стоится,
Где дышится с трудом.
На том стою, скользя,
Срываясь ежечасно,
На чем стоять опасно,
С чего сойти нельзя.


1996

 

 

 


Всё дело в том, что дела нет
Ему до нас. И всякий след
Готов исчезнуть через миг.
Всё дело в том, что Светлый Лик
Всегда глядит поверх голов,
Не видя слез, не слыша слов,
Не опуская ясных глаз,
Глядит туда, где нету нас.


1996

 

 

 


                
   I


Держусь за воздух, за весенний.
За вешний воздух. Даже тени
Светлы и что ни миг – светлей,
И щедро льет сплошной елей
Весна, верней, потоки света,
И даже мелкая монета
Затертая, чей жалок вес,
Сияет, точно дар небес.


                    II


На чем всё держится? На честном,
На честном слове, на небесном
Луче небесном, ни на чем,
На том, что можно звать лучом,
Иль вздохом, или чувством меры,
Иль странным свойством атмосферы
Нас почему-то не лишать
Возможности любить, дышать…


1997

 

 

 


Идут по свету дяди, тети,
И все они в конечном счете
Куда-нибудь придут.
Ну а душа – она в полете,
Она ни там, ни тут,
Коль есть она. А если нету,
Придется бедному поэту
Вот так писать в тиши:
«Людской поток течет по свету,
Течет – и ни души».


1997

 

 

 


И лишь в последний день творенья
Возникло в рифму говоренье,
Когда Господь на дело рук
Своих взглянул, и в нем запело
Вдруг что-то, будто бы задело
Струну в душе, запело вдруг,
Затрепетало и зажглось,
И все слова, что жили розно,
«О, Господи», – взмолились слезно, –
«О, сделай так, чтоб всё сошлось,
Слилось, сплелось». И с той поры
Трепещет рифма, точно пламя,
Рожденное двумя словами
В разгар Божественной игры.


1997

 

 

 


Живи, покуда поглощен
                                     самим явленьем.
Среди подробностей взращен,
                                     живи мгновеньем.
Оно лишь только и дано.
                                     Всё остальное –
Воображение одно,
                                     причем больное.
Живи мгновеньем, что летит
                                     и улетает.
Спонтанных записей петит
                                     душа читает.
А что там дальше – благодать
                                     иль двери ада –
Ей не дано предугадать
                                     да и не надо.


1997

 

 

 


А где же мелос? Мелос где?
Где Шуберт – тот, что на воде?
Где Моцарт – тот, что в птичьем гаме?
Какая приключилась с нами,
Вернее, с мелосом, беда?
Быть может, утекла вода,
Та, что пригодна для форели?
Стал суше лес и глуше трели?
Или в созвучии «земля»
Совсем запала нота «ля»,
Запала и звучит так глухо,
Что не улавливает ухо?
А, может, больше нет небес
Божественных, поскольку бес
Попутал всю планету нашу
И заварил такую кашу,
Что тошно нам и небесам,
И верхним нотам и басам.


1998

 

 

 


Разыгралась непогода,
Всё стонало и гудело,
В царстве полного разброда
Лишь разброд не знал предела,
Всё стонало и кренилось
В этом хаосе дремучем…
На ветру бумажка билась –
Кто-то почерком летучим,
Обращаясь прямо к миру
Без затей и без загадок,
Написал: «Сниму квартиру.
Гарантирую порядок».


1998

 

 

 


Я опять за свое, а за чье же, за чье же?
Ведь и Ты, Боже мой, повторяешься тоже,
И сюжеты Твои не новы,
И картинки Твои безнадежно похожи:
Небо, морось, шуршанье травы…
Ты – свое, я – свое, да и как же иначе?
Дождь идет – мы с Тобою сливаемся в плаче.
Мы совпали. И как не совпасть?
Я – подобье Твое, и мои неудачи –
Лишь Твоих незаметная часть.


1998

 

 

 


Чем оказался Божий дар?
                                              Содомом.
И белой вишней, что цветет
                                                  за домом,
И белой вишней и метельным
                                                    садом,
И вешним ветром и смертельным
                                                            ядом,
Что растворен в любой из чаш,
                                                      и каждый
Ее допьет, томимый вечной
                                                жаждой.


1998

 

 

 


– Ну что ж, полетели…
– Куда и зачем?
– Да просто, без цели
За облаком тем…
Да просто махнем в никуда, в никуда,
Послушаем как там гудят провода,
И ветер свистит, и крыло, и крыло,
И сверху увидим, как тихо, бело,
И чисто, и снежно средь долгой зимы
В том мире, который покинули мы.


1998

 

 

 

 

На земле-то жить нельзя.

И недаром у Шагала

Пешеходов крайне мало,

Все живут, летя, скользя

Над поверхностью земной.

И фигуры Боттичелли

Не к земной стремятся цели,

А к какой-нибудь иной.

Все они удлинены,

Будто тянутся куда-то

К небесам, что в час заката

И зари воспалены…

На земле ведь жизни нет.

В этом каждый убедился:

Кто-нибудь – когда родился,

А другой – на склоне лет.

 

1998

 

 

 


То мимолетна, то длинна –
Но музыка устремлена
В те выси, из которых родом,
И вечно бредит небосводом,
Нездешним светом пленена.
Заглянешь в ноты – темный лес
Крючков и знаков. До небес
Семь долгих верст, семь нот – всё лесом.
Творимы ангелом и бесом
Ее бекар, бемоль, диез.
Она бела, черна, бела,
Ее безгрешные крыла
Белы, но зрак бесовский черен,
А темп так бешено ускорен,
Что, закусивши удила,
Она достигла тех высот,
Где нет ни знаков и ни нот.


1998

 

 

 


С землей играют небеса
И дразнят, и грозят обвалом,
Грозят в пожаре небывалом
Спалить жилища и леса.
А в тусклый день – они опять
Покровом серым и смиренным
Висят над этим миром бренным,
И слез небесных не унять.


1999

 

 

 


Пиши поверх чужих письмен,
Чужих имен, чужого пыла,
Пиши поверх всего, что было,
За время смены всех времен.
Поверх чужих черновиков,
Беловиков, чужого текста –
Иного не осталось места
По истечении веков.
За годом год, за слоем слой…
Поверхность новую тревожа,
Пиши, сумняшеся ничтоже,
Свой дерзкий стих, бессмертный свой.


1999

 

 

 


Хоть бы памятку дали какую-то, что ли,
Научили бы как принимать
Эту горькую жизнь и как в случае боли
Эту боль побыстрее снимать.

Хоть бы дали инструкцию как обращаться
С этой жизнью, как справиться с ней –
Беспощадной и нежной – и как с ней прощаться
На исходе отпущенных дней.


1999

 

 

 


Часам бы только тикать, тикать,
А старой скрипочке – пиликать,
А нам бы только жить да жить,
Вокруг да около кружить.
Вокруг чего? Наверно, смысла.
Опять зима, и тьма нависла
Над городом. Опять зима…
Хватило всё-таки ума
Немного с Богом покалякать,
Посетовать на тьму и слякоть,
Простой вопрос задать ему:
«Зачем?», вернее, «Почему?»,
Но Отче не спешит с ответом,
Он озабочен верхним светом,
Который тускловат зимой,
Он занят нами, милый мой.
Он, как и подобает Богу,
Нам хочет осветить дорогу,
Ее продолжить и продлить
И на дорогу свет пролить.


1999

 

 

 


Жить на земле, земли касаясь
Едва-едва,
Лишь тем от хаоса спасаясь,
Что дважды два,
Что дважды два – всегда четыре,
Не три, не пять,
Что после ночи в этом мире
Светло опять.
И даже если, дня не встретив,
Умрешь в ночи,
То черноту мгновений этих
Спугнут лучи.


1999

 

 

 


А и Б, что на трубе,
Числясь первыми по списку,
Подвергались злому риску,
Всё проверив на себе.
И в конце концов, увы,
И упали, и пропали…
Неясны судьбы детали,
А итоги не новы.
Что ж осталось? Только И.
И надежды не теряет,
Всех и вся объединяет…
Так храни же нас, храни.
Единение любя,
Совершай свой труд полезный,
Висни мостиком над бездной,
Вся надежда на тебя.


2000

 

 

 


Мир мал и тесен – просто жуть.
И мнившийся столь долгим путь
Ничтожно мал. Не путь – огрызок,
И узок он и финиш близок,
Он меньше строчки в букваре.
Сменилась дата в январе,
И вроде даже век сменился,
Но путь, увы, не удлинился,
Он так же узок, так же мал,
Как тот диванчик, где дремал
Лизочек, нацепив штанишки
Из тонких крыльев комаришки.
Сквозит старинный этот мир,
Протертый, как штаны, до дыр,
Он на свету сквозит, как ветошь,
И не поможет даже ретушь.
Мир мал, а ямы велики,
Многообразны тупики,
Кругом царят большие числа,
А жизнь на ниточке повисла,
На тонкой ниточке одной,
Покуда кто-то за стеной
Поет про малого Лизочка…
Какая дивная отсрочка!


2000

 

 

 


Нынче шлют небеса столь рассеянный свет,
Будто вещи, достойной внимания, нет…
Но достаточно бросить рассеянный взгляд
На весеннего леса неброский наряд,
На мелькнувшую бабочку или жука,
На плывущие в талой воде облака,
Чтоб в рассеянных этих весенних лучах
Загрустить о посеянных где-то ключах,
От заветных дверей, от такого ларца,
Где хранится последняя тайна Творца.

2000

 

 

 


Проживая в хате с краю,
А, вернее, на краю
Черной бездны, напеваю:
Баю-баюшки-баю.
Дни под горку, как салазки,
Скачут быстро и легко.
Баю-бай, зажмурим глазки,
До конца недалеко.
Повороты, буераки,
Кочка, холмик, бугорок,
И стремительный во мраке
Прямо в бездну кувырок.
Впрочем, я ведь не об этом:
Я про быструю езду,
Про мерцающую светом
Неразгаданным звезду.


2000

 

 

 


Поверь, возможны варианты,
Изменчивые дни – гаранты
Того, что варианты есть,
Снежинки – крылышки, пуанты –
Парят и тают, их не счесть.
И мы из тающих, парящих,
Летящих, заживо горящих
В небесном и земном огне, –

Царящих и совсем пропащих
Невесть когда и где, зане
Мы не повязаны сюжетом,
Вольны мы и зимой и летом
Менять событий быстрый ход
И что-то добавлять при этом
И делать всё наоборот,
Менять ремарку «обреченно»
На «весело» и, облегченно
Вздохнув, играть свой вариант,
Чтоб сам Всевышний увлеченно
Следил, шепча: «Какой талант!»


2000

 

 

 

 

Ты где?

                – В лакуне я, в лакуне,

В просвете, что велик в июне,

В пробеле, в пропуске, в дыре,

В необозначенной поре,

И день, который мне дарован,

Не назван, не пронумерован,

Не найден, к делу не подшит

И в нем никто не шебаршит,

Он ни текущий и ни прошлый.

И лишь бы только кто-то дошлый

По солнцу, ветру, шуму крыл

Его однажды не открыл.

 

2001

 

 

 


Сил осталось – ноль,
                   всё ушло в песок,
И кочует боль
                   из виска в висок…
Всё ушло в песок
                   золотой речной
Или стало в срок
                   лишь золой печной.
Но не всё ль равно
                   что куда ушло,
Коль не жжет давно
                   то, что прежде жгло.
Путь закрыт назад,
                   и потерян ключ,
И горит закат,
                   я иду на луч,
И другого нет
                   у меня пути,
Кроме как на свет
                   до конца идти.


2001

 

 

 


И это всё от Бога,
От Бога – от кого ж?
И дальняя дорога,
И в небе лунный грош,
И горести людские,
И грешные тела,
И разные мирские
Безбожные дела.


2001

 

 

 


                                 22 июня. Долгота дня 17.34
                                 23 июня. Долгота дня 17.33
                                                        Из календаря


Нынче проводы светлой минуты,
Время скорби и час похорон.
На минуту мы к области смуты
Стали ближе и терпим урон.

На попятный идем, на попятный
Уплываем во мрак, в темноту.
День покуда еще необъятный,
Ночь светла, и шиповник в цвету.

Но уже мы назад повернули,
Или нас повернули назад,
Станут ночи длиннее в июле,
А позднее осыпется сад,

А потом мы во мраке потонем,
Но таков уж порядок вещей.
Мы сегодня минуту хороним,
Проходя через поле хвощей,

Через сад, где пионы и маки,
Через лес, где кукушка поет,
И какие-то странные знаки
Ускользающий день подает.


2001

 

 

 


Да не прервется связь времен!
Да будет краткий миг продлен
Лучами, ливнями, тенями,
Ночными зыбкими огнями!
Да не сгорит горящий куст!
Да будет холст, как небо, пуст
И полон только ожиданья!
Да предстоит ему свиданье
С рукой творящего, рукой,
Способной нарушать покой.


2002

 

 

 


Ни о чем еще не было речи…
Зажигаются листья, как свечи,
И дрожат, и летят, и горят…
О разлуке, о смерти, о встрече
На земле еще не говорят.
Слов таких еще нету на свете.
Божьи чада лепечут, как дети, –
Безмятежны, невинны, юны,
И дождя серебристые сети
Им для пущей забавы даны.


2003

 

 

 


На тропе, что тянется,
Куст под ветром мечется...
Боль твоя останется,
Боль твоя не лечится.

На тропе, что тянется,
Куст сирени пенится...
Боль твоя останется,
Никуда не денется.

Ходишь долгой тропкою,
Куст ветрами треплется,
И надежда робкая
Всё не гаснет. Теплится.


2003

 

 

 


И нет завершенья. Еще не конец.
И тайное что-то задумал Творец,
Еще продолжается мысли паренье,
Еще Он намерен продолжить творенье:
Нездешнее что-то в волненье слепить
И горькой любовью потом полюбить.


2003

 

 

 


От яблок ветка тяжела.
Я рядом с ней весь день жила,
И поживу еще, быть может,
Коль хватит сил, коль Бог поможет.

Плоды зеленые висят,
Дожди всё лето моросят,
Размокший след ведет к калитке,
А жизнь моя висит на нитке –
На солнечной, на дождевой,
На ускользающей, живой.


2004

 

 

 


Мир тебе, моя земля.
Отдохни немного.
Всё бежит она, пыля,
Дальняя дорога.
А по ней идут, идут
До седьмого пота…
Я хочу остаться тут –
Не идется что-то, –
Сесть на старенький пенек,
Чтоб блуждали тени,
Чтоб вечерний луч прилег
На мои колени.


2005

 

 

 


Поля в вечерней позолоте.
День кончится на тихой ноте,
Единственной из тех семи,
Что всем известны. Не томи,
Звучи, и пусть в последнем звуке
Живет предчувствие разлуки,
Любовь, сходящая на нет,
И близость ночи, и рассвет.


2005

 

 

 


Да не знать нам ни тягот, ни муки.
Чьи-то легкие, легкие руки
Приподнимут нас и понесут
Над землей, как хрустальный сосуд.
Над отвесными скалами, мимо
Черной бездны. Да будем хранимы
И лелеемы, и спасены,
В даль пресветлую унесены.


2005

 

 

 


Господь почил от дел своих.
Мир безмятежен был и тих,
Большие бабочки летали.
А впрочем, это всё детали.
Здесь важно, что была тиха
Вселенная, и ни штриха
Пастозного, ни грубых вмятин
И никаких кровавых пятен.


2005

 

 

 


А еще я забыла сказать,
Что свободно могу осязать
То мгновенье, которое будет,
Луч, который нас завтра разбудит,
День, который еще не настал,
Дождь, который давно перестал,
Весть, что в окна вот-вот постучится,
И беду, что не скоро случится.


2005

 

 

Подпишитесь

на рассылку «Перекличка вестников» и Новости портала Перекличка вестников
(в каталоге subscribe.ru)




Подписаться письмом