Существует немало книг и статей, посвящённых научной деятельности выдающегося ученого с мировым именем, офтальмолога и хирурга Владимира Петровича Филатова (1975-1956). Он являлся одним из плеяды блестящих представителей «московской медицинской школы», о которой с гордостью вспоминал: она, «как и вся русская медицина, получала соки от Пирогова, Боткина, Захарьина, Сеченова, а могучая крона ее питалась из атмосферы необычайного развития русской науки той эпохи, славу которой давали Менделеев, Столетов, Тимирязев и многие другие»¹. Филатов обладал тонким художественным вкусом, врождённым артистизмом и замечательным даром слова — этим необходимым для истинного врача «гиппократовым даром», а кроме того свободно владел французским и немецким языками, говорил по-английски. Его перу принадлежат талантливо написанные рассказы «Три лебедя», «Танагра», «Таинственный попугай», «Баланс», «Детективная повесть» об Иде Рубинштейн и книга воспоминаний «Мои пути в науке» (1955).

Несмотря на дворянское происхождение и знакомство с бывшими белыми офицерами, Филатов уцелел от преследований одесского ГПУ в начале 1930-х годов, а впоследствии стал орденоносцем, депутатом Верховного совета УССР, академиком, Героем социалистического труда, лауреатом Сталинской премии… Учёный не скрывал своей религиозности, боролся против разрушения церквей, в круг его общения помимо ученых-медиков входили священнослужители, артисты, художники, писатели, музыканты. Он всё время был на виду и в то же время для большинства окружающих оставался духовным невидимкой.

Учёного с молодости влекли тайны человеческой души. Он водил знакомство с видными психиатрами С.С. Корсаковым и В.П. Сербским, в мемуарах упоминал известных до революции гипнотизёров Рыбакова, Ланга, Рика, Токарского². Свои стихотворения Филатов иногда подписывал перевертнем «Воталиф» и в этом шутливом чародействе, вероятно, видел некий смысл. В близкий круг Филатова входила бывшая преподавательница вокала в Одесской консерватории Анастасия Васильевна Теодориди, которую считали ясновидящей, а она, в свою очередь, являлась ближайшей духовной подругой Георгия Осиповича Вольского, розенкрейцера, создавшего под псевдонимом «Фалес Аргивянин» апокрифическую легенду «Мистерия Христа»³. Предположение о знакомстве Филатова с этим текстом и, быть может, с его автором, вполне допустимо.

О своих давних мистических увлечениях Филатов упоминал в четверостишии 1911 года, посвященном «И.С. Г-ой» (Гзовской ?):

          Когда-то я, в былые годы,

          Был в черной магии силен,

          Я знал планет кривые ходы

          И духов вызвал миллион…⁴

Можно предположить, что после Октябрьской революции и Гражданской войны в сознании ученого произошёл духовный переворот: однако эти стихотворные признания не были забыты, вошли в начало травестийной интермедии «Фауст. Часть III» и вложены в уста Фауста. Основатель собственной медицинской школы, автор строгих научных трактатов, Филатов совершенно осознанно принял церковное православие, оставаясь при этом мистиком и тайновидцем. В стихотворении «Сквозь формы грубые земного воплощенья» (1916, 1921?) учёный признавался: нам

          <…> хочется в Обитель Озарений,

          Где в свете Разума воскреснет ум земной.

А завершают его красноречивые строки:

          <…> мы ощупью идем путем молитвы,

          Готовы мы начать невидимую брань <…>.

«Невидимая брань» — важнейшее понятие православной аскетики — означает борьбу с греховной природой человека и «духами злобы поднебесными». Тем не менее, в 1920-е годы увлечение Филатова эзотерическими текстами и спиритизмом продолжилось в обществе его второй жены, одесской балерины Марии Алексеевны, мать которой занималась магией. Несомненно, в течение всей жизни учёный стремился расширить свой религиозный опыт, примирить ум и веру. Его мучили сомнения, чувства несовершенства и греховности, отразившиеся в стихотворениях «Блудный сын» (1933) и в предсмертном «Прощай, Земля» (1955). «Высшим духом жизни» Филатов, несомненно, считал бессмертие — жизнь вечную:

          <…> в душе у меня, словно в море на дне,

          Высший дух мой, дух жизни таится,

          Но он спит глубоко, тяжко стонет во сне

          И не в силах еще пробудиться!

                              «Под водою ларец на большой глубине» (б/г)

Христианские стихи знаменитого врача переписывались от руки его самыми близкими друзьями. Они создавались в разные годы, наполнены мыслями и чувствами, которые невозможно было поведать «толпе», свои стихи учёный даже не пытался отдать в печать:

          <…>

          Что нужно для толпы теперь?

          Социализм, футбол и трактор,

          И всей печатью правит зверь —

          То «безответственный» редактор.

          Он стих воздушный вкривь и вкось

          Карандашом поправит красным,

          Исправит рифмы на авось,

          Даст новый дух строкам «опасным» <…>.

                              «Мне говорят: "Отдай в печать"» (1930-е)⁵

Происходящее в стране требовало величайшей духовной стойкости и предельной осторожности:

          <…>

          Я вижу палачей! О, как ужасны лица

          Исчадий Сатаны! Их имя — легион.

          То — гении они, фанатики идеи,

          То без сердец глупцы: попрали как злодеи

          Они людей права и веру, и закон.

          Как развратили мир Атиллы, Чигисханы,

          Испании цари, Нероны, Тамерланы,

          Ты — гений Петр и ты — Наполеон!

В этом стихотворении, озаглавленном «От книг истории, от каждой их страницы», Филатов обращался к прошлому, чтобы сказать о кровавой современности. Он чувствовал, как вокруг него и его близких сжимается кольцо страха, искал защиты свыше:

          Тускло светятся лампады

          В храме тихом и пустом;

          Образа у колоннады

          В сизом сумраке густом

          Точно спят… Нет, тихо дышат

          Фимиамом горних грез!

          Словно спят… Нет, чутко слышат

          Стоны сердца, токи слез.

          Пред иконою Святого

          Я стою в немой тоске <…>.

                              «Тускло светятся лампады» (1924)

Теми же чувствами и мыслями отмечен стихотворный завет Филатова «Сыну» (б/г):

          <…> В тиши души — в храмине сокровенной

          Скажи, мое дитя, Творцу вселенной:

          «Дай помощь мне, чтоб дух не изнемог».

Учёный был окружён почитателями, друзьями, учениками и всё же чувствовал одиночество. Сонет «1934 год» — грустная исповедь «внутреннего эмигранта» самому себе:

          Осеннею порой мелодии печальной

          В вечернем воздухе замолк последний звук,

          И арфа выпала из ослабевших рук,

          И в воду канула, издавши звук прощальный.

          Но струны не молчат и в глубине хрустальной,

          Пройдется ли по ним родник струею вдруг

          Иль рыбок косячок погонит вглубь испуг,

          Над озером вздохнет их голос музыкальный.

          Так, пленник, а не раб томительной разлуки

          В душевных тайниках сберег под гнетом скуки

          Я отзвук милых слов — красу минувших лет.

          И лишь весенних снов их оживит дыханье,

          Из сердца вновь летит — весь трепет и желанье —

          К далеким берегам тоскующий сонет.

«Далекие берега» — это канувшая в лету Россия прошлого, которая никогда не возродится. Гибель грозит и советской державе, пришедшей ей на смену, более того — всей Европе. Новая война уже смела с лица земли миллионы людей, древние города и великие государства. Раздумьями о призрачности и обречённости человека и земного мира наполнен сонет «Алтарь»:

          По алтарю ползет жучок беспечный,

          Не знает он, что — то святой алтарь,

          Что перед ним волну мольбы сердечной

          Диáкон ввысь вознес, подняв орарь.

          Пред мировой загадкой бесконечной

          Бессилен ум, как был бессилен встарь,

          Склонися ниц перед природой вечной

          О, человек, о самозванный царь!

          Знай, мир земной — то лишь игра эфира,

          Лишь тайный знак невидимого мира,

          И зримый мир — его престол святой.

          Трезвись душой, оставь свою беспечность

          И по камням твоей дороги в Вечность

          Благоговейною ступай стопой.

                                                  1941 (?)

Противостоять бессмыслице происходящего способна лишь вера и опыт общения с миром духовным. Учёный жил в постоянном ожидании озарения свыше, понимал, что ведут к нему разные пути. В стихотворении «Агава» (1941) возникал символический образ души, «расцветшей» наконец для вечной жизни:

          Лишь раз в сто лет цветет цветок агавы

          На берегу священных Ганга вод.

          Природа вся — холмы, деревья, травы —

          Ему в тот час хвалебный гимн поет.

          Пустынник-йог в тиши своей келейной

          Полвека ждал священный этот миг

          И снял цветок рукой благоговейной

          И в храм унес его святой старик.

          И в храме том под гимны и моленья

          Цветок струит свой пряный аромат,

          И с верой ждет духовных озарений

          Склонившись ниц, монахов желтый ряд.

Умершему другу и одновременно — бесчисленным жертвам войны посвятил Филатов стихотворение «Реквием». В нём соединиялось зрение и умозрение:

          Не пой ему ты гимн земной, прощальный —

          Он в мир иной открыл глаза.

          Прочь, прочь печаль! Ты слышишь — звон пасхальный <…>.

С каждым годом мысль и жизнь Филатова всё более наполняла символика света и духовного ви́дения. Стихотворение «Моим ученикам» — завет не только искусного врача, но и мудрого врачевателя душ, иносказательный призыв к «юным» последователям нести «детям мрака» проповедь веры, вести их к духовному просветлению, которое «сильнее света» земного:

          Дети мрака, дети ночи,

          Широко открывши очи,

          Смотрят жадно на восход;

          Ждут они в тоске и муке,

          Ловят скорбно в каждом звуке

          Дня незримого приход.

          Не для них небес сиянье,

          Волн играющих сверканье,

          Трепет солнца на листах,

          Бег лучей в широкой степи,

          Свет зари на горной цепи,

          Нежный отсвет в облаках,

          Кроткий свет сияний звездных,

          Алый цвет знамен победных,

          Мирной жизни майский день.

          Ждите, верьте, дети ночи:

          Будет миг, и ваши очи

          Навсегда покинет тень!

          Нет, не вечны тьмы оковы!

          Кто-то юный слышит зовы,

          Кто-то юный к вам придет.

          Теплой жалостью согрета

          Мысль его — сильнее света —

          Мрак тяжелый разорвет.

                                                  (1945?)

В другом послании, к коллегам-врачам, Филатов намеренно соединил зрение и с прозрением, именно так звучало его пожелание,

          чтоб скальпель в опытных руках

          нес людям счастье и Прозренье…

Созданный в Одессе в 1936 году Институт экспериментальной офтальмологии до сих пор называют «Институтом света».

В письме к ученице Ц.М. Барг от 24 марта 1948 года учёный и врач настаивал: «Жизнь без цели и без идеала крайне мучительна, в особенности, когда приходится жить в печальной действительности. В моих беседах "по душам" я нередко повторяю: "В какую бы ты грязь ни попал, подымай лицо кверху — увидишь небо". Лучше всего, конечно, если человек в слово "небо" может вложить веру в высший мир. Если этого нет, то пусть в это понятие войдет искусство или наука или даже просто медицина, как средство быть полезным несчастным людям»⁶. Филатов признавался: «когда появляется горячее желание во что бы то ни стало помочь данному человеку, тогда появляются и новые мысли»⁷. Так рождались и его новаторские медицинские идеи, и убеждение в необходимости всемерно поддерживать ближних: он «ежемесячно посылал деньги немалому числу людей»⁸.

Многогранную личность Филатова раскрывает его переписка с близкими по духу людьми: с хирургом, анестезиологом и богословом В.Ф. Войно-Ясенецким, ставшим епископом Крымским Лукой, с академиками В.И. Вернадским и Н.Д. Зелинским, с писателями А.К. Юговым и В.Г. Яном (Янчевецким). Любовь к искусству у Филатова была наследственной. Его отец, земский врач Петр Федорович, профессионально владел живописной техникой. В 1910-е годы, будто следуя семейной традиции, знаменитый врач брал уроки рисования в Одессе у академика живописи Кириака Костанди, усвоив от него стиль легкого импрессионистического письма. В 1925-1928 годах на четырех выставках одесского Художественного общества имени К.К. Костанди шестнадцать живописных работ Филатова соседствовали с картинами К.Ф. Богаевского, К.С. Петрова-Водкина, Е.Е. Лансере, с рисунками Максимилиана Волошина. В доме учёного хранились полотна М.В. Нестерова и Н.М. Ромадина, висели старинные иконы Богородицы, св. Варвары, св. целителя Пантелеимона.

Филатов вспоминал: «Трудно мне передать, что значила для меня живопись, да и другие виды изобразительного искусства. Несомненно, что я мог бы сделаться художником. <…> что я мог бы отдаться живописи всеми своими чувствами <…>. Живопись (и поэзия) входили каким-то фактором в мою научную работу»⁹. Свои этюды он называл «красочными мемуарами интимных встреч с природой»¹⁰.

Особое место в ряду живописных произведений учёного, поэта и мудрого наставника занимает удивительная абстрактная композиция. Она напоминает знаменитые «пластины» японского офтальмолога Исихары для определения дальтонизма. Но замысел Филатова был явно иным. На загадочном изображении словно проступает лик существа иного мира. Его черты можно прозреть лишь в углублённом созерцании и так — открыть в себе внутреннее зрение. Возможно, эту картину Филатов использовал для медитаций.

Удивляет замечательное, но вовсе не случайное сходство личностей, родство духовных и эстетических устремлений В.П. Филатова и А.Л. Чижевского. Оба они являлись наследниками нравственной традиции высокообразованного русского дворянства, одним из главных заветов которой являлось созидание — вопреки любым бедам и прямому насилию¹¹. Сопротивление человеческого духа смертоносным силам поразительно соответствует биологическому закону, открытому Филатовым: живая ткань, оказавшаяся «в неблагоприятных, но не убивающих условиях, биохимически перестраивается и образует особые вещества — биогенные стимуляторы, которые поддерживают в породившей их ткани жизненные реакции»¹². Учёный был убеждён: «Биогенные стимуляторы образуются всюду, где происходит борьба за жизнь и приспособление к новым условиям существования»¹³. Он называл их «веществами сопротивления» и сам до конца дней вёл сопротивление духовное — злу, насилию, невежеству и бездушию.

1980, 2021