Роман Перельштейн

О Тебе с Тобой заговорю…

            * * *

Перекликались ястребы протяжно.

Кружили над гнездом своим то врозь,

то вместе. Рассекали воздух влажный,

пронзали свет рассеянный насквозь.

Внезапно ты становишься помехой,

угрозой. Тонкий сдваивали крик,

друг другу вторили, подобно эху,

но с разницею в миг.

Я докучать не стал. Что знают люди

про их немногословные сердца?

Я слышал, ястребы однажды любят.

И пары неразлучны до конца.

И взгляд скользил и упирался снова

в осины молодые, в глубину.

Зеленый дым деревьев невесомых

все небо затянул.

К полудню вышел к просеке. В зените

я снова их увидел. И душа

держала крепко золотые нити

лучей, пока парили неспеша

два ястреба. И вдруг они застыли.

И закричали прямо в белый свет.

О чем? Бог ведает… Любви бескрылой

не может быть, и нет.

            * * *

Береговой трясинный воздух

Ты сотворил его любя.

Ты мир не выдуманный создал.

А мир… Он выдумал Тебя.

Мир сотворил Тебя по мерке,

которая ему под стать.

Но этот воздух теплый, терпкий,

и розовеющая гладь

воды, и беглый шепот пены,

мостки и дырки от гвоздей

помогут мир несовершенный

принять…

                    Я верю, Ты – везде.

            * * *

И устремляется в зенит

могучая сосна.

И медь отвесная звенит.

И жизнь на всех одна.

Одна, одна. Не расплескать

бездонный океан.

И всех лучей не сосчитать.

Гуди, лесной орган!

И смотришь, замирая, вверх.

Сосну Господь воздвиг.

Одно бессмертие на всех.

Какое? Этот миг.

            * * *

Солнце в зените, сомлела осина.

Жук изумрудный ложится на спину.

Лист пожелтевший ложится к листу,

и засыпает еще на лету.

Не досаждают настырные осы.

Так раскрывает объятия осень.

Но ненадолго. Зарядят дожди,

снова три дюжины луж обойди,

за ночь лесная раскиснет дорога.

Но не раскиснет душа, слава Богу.

Вновь соберется и станет сквозной…

Дрема, истома, полуденный зной.

            * * *

Я снова тайну вызнал,

а может быть, взрастил.

Во мне Податель жизни,

Единодавец сил.

Бог в сердца сердцевине.

Он там, где нет меня.

Он – этот купол синий

из ветра и огня.

            * * *

Ночь глухая. Я на старой даче.

В этих стенах дышится иначе.

Красный чай покрепче заварю.

О Тебе с Тобой заговорю…

Стул со скрипом, радиола «Кама».

Вот и облетела амальгама

зеркала, и мой проходит взгляд

сквозь него… как сорок лет назад.

Ясно вижу времени изнанку:

маму с белкой и отца с рубанком.

Сорок лет…

                        А может быть, веков?

Зеркала уводят далеко.

Не такой ли ночью сын Ревекки

Выносил всем сердцем образ некий –

лестницу и ангелов на ней?

Или глуше ночь была, темней?

Словно повинуясь воле Божьей,

он заночевал на раздорожье…

На рубины раскололся мрак.

Сердце сжалось и раскрылось так,

что увидел он следы Господни:

в небо упиравшиеся сходни.

Огнеликий дивный мрак сиял.

Видел сон Иаков, но не спал.

В небесах захлопали полотна

крыльев, и спустился дух бесплотный.

Ветер налетел, поднял песок.

Он лежал, руки поднять не мог.

Смерть и жизнь стояли у порога,

но душа внимала только Богу…

Он глаза уставшие закрыл.

Он врата незримые открыл.

И обетование Иаков

получил великое, однако

Вседержителя спросил во сне:

«Дело Божье по плечу ли мне?»

Ангелы заглядывали в душу.

Светлоокому ответил: «Сдюжу!»…

Господи, как ночь Твоя темна!

Как душа Тобой обожжена!

Жаркие сердца Тебя искали.

Разверзались небеса и дали.

Ты являлся в облаке, в огне.

Ты уже тогда взошел во мне,

зрел и наливался, словно колос –

собственной души неясный голос.

Ты уже тогда вложил огонь

в сердце,

                  ключ невидимый – в ладонь.

Не темнее ночь была, не гуще

аромат ночной.

                              И если Сущий

замысел Иакову открыл,

если плеском невесомых крыл,

блеском кипарисовых ступеней

приковал и слух его и зренье

к тайне сердца – значит, ночь свята…

Эта ночь, она почти как та.

            * * *

Я, кажется, не там свернул.

Сорвался желтый лист.

В груди моей осенний гул

и птичий пересвист.

Троплю дорожку на авось.

Гляжу по сторонам.

Душа, пробитая насквозь,

открыта всем ветрам.

И все, что спрятано во мне,

и все, чем я богат,

найду я на лесной тропе,

шагая наугад.

            * * *

Есть что-то больше смерти, больше жизни,

родного леса и реки родной.

Есть ты, моя небесная отчизна,

заветный мир, невидимый, иной.

Уже нельзя откладывать сыновство.

Над Волгою раскинулся закат.

Небесные рябиновые версты

огнем неугасающим горят.

Камыш переминается прибрежный.

Снуют мальки, огнисты, как хрусталь.

Воды высокой алый отсвет нежный.

И столько света, и такая даль!

Я вдох, и выдох разделю с Тобою.

И жизнь препоручу Тебе, и смерть.

Войду в закат, в прозрачный час покоя,

в небесный сад, в пылающую твердь.

            * * *

Войду в туман… Столетней паутины

смахну с лица прозрачный циферблат.

Войду в туман, и в душу опрокину

за этот мир цепляющийся взгляд.

Там все как здесь, но только по-другому,

на глубине совсем другой живешь.

С той стороны всего, что так знакомо,

березе этой старой не соврешь.

Там облако, мерцающее высью,

на землю сходит с пасмурных небес.

Там кружатся сорвавшиеся листья,

теряя очертания и вес.

Там жизнь течет, согретая вниманьем,

присутствием Твоим за той чертой,

где явное так неприметно тайной

становится… и где огонь живой.

            * * *

Бог верит в человека. Этой верой

мы живы. Дождь накрапывает серый.

Слова перебираю, и молитву

творю, и слово подчиняю ритму.

Но для чего слова? Как будто эти

дожди не видели всего на свете.

Веду дневник. Но разве это честно?

Как будто Богу что-то неизвестно.

Порядок слов, нарушенный Адамом,

уже не угадать. И что на самом

деле сказать хотел, вовеки не узнаешь.

Увы, за дело изгнаны из рая.

И все-таки порою в перелеске

вдруг вспыхнет слово в первозданном блеске,

без оговорок жалких, без оглядки,

и встанет в установленном порядке.

            * * *

Мы сорок лет и сорок зим кружили.

Туманом желтым затянуло поле.

Почти ослепли мы от серой пыли.

Мы в этой хмари заблудились что ли?

Не помню кто мы, и не знаю где мы.

Армяк верблюжий в бахроме сосулек.

Нет, я не слышу шелеста Эдема.

Гул нарастает оживленных улиц.

Не вижу я Земли обетованной.

Знакомый стул, корзина, запах ила.

Египет выплывает из тумана.

Еще моя похлебка не остыла…

И где же силы взять молчать и слушать

свистящий ветер, снова в путь зовущий?..

Как нежно вьюга обнимает душу.

Как тихо душу окликает Сущий!