Роман Перельштейн

На излёте июнь

                  * * *

Когда я на горный ступил перевал,

по маковку белой крупой заметенный,

я веру обрел, а слова потерял.

И снег по лицу покатился соленый.

Открылась долина, и брызнула даль.

В дыму абрикосовом утро лежало.

Как бил по щекам поднебесный февраль!

От лета лесного осталось так мало.

Я вышел за неба дубовый порог

душою, безмолвием, всей немотою…

Всё вовремя было даровано, в срок.

И впрок отпускалось так щедро Тобою.

                  * * *

Я нашел тебя, Господи, в сердце моем.

Бедным сердцем нашел, сокрушенным Тобою.

Вот замшелую дверь отпираю ключом,

дом сосновый пронзительно пахнет смолою.

Синий сумрак разбух, отсырела постель.

С проливного дождя начинается лето.

Я с Тобою одно, мы едины теперь.

Но словами отныне не выразить это.

Затянуло ствола золотую версту,

сучья рыжие, темно-зеленую хвою.

В этом доме я вырос, в него и врасту.

Здесь я, Господи, вот я, стою пред Тобою.

                  * * *

Крыши убелил и вывески

долгожданный снегопад.

Всеми хлопьями искристыми

облепил меня до пят.

И обнял крылами белыми

душу до таких глубин,

что глядел я вечность целую

в небо

                  или – миг один.

                  * * *

Христос воскрес, восстал из мертвых, но

не как из почвы брызнувший росток,

не как земли хмелящее вино,

не как травой усвоенный урок.

Христос воскрес, восстал из мертвых, но

не как исполненный весенних сил

прозрачный воздух; и не как окно,

которое я снова растворил;

не как журчащий весело ручей;

не как звезда неведомых миров;

не как цветы лиловые полей;

не как плоды тяжелые садов.

Узнать Его земных не хватит глаз.

И сил, и жил не хватит никаких.

Христос восстал из мертвых только в нас!

На глубине такой, где нет слепых.

Где нет привычных очертаний рук.

Где нет знакомых запахов и снов.

Где Он с тобою говорит как друг.

Где и не нужно даже нужных слов.

И вот тогда нам, кажется, дано

Его увидеть. Воздух полон Им.

И входит в растворенное окно

весенний день, сияющий, как нимб.

                  * * *

Как земляника ранняя горчит!

Как рыжий ствол печален на закате!

Я замолчу, и Бог заговорит

на языке, который всем понятен.

И разольется в небе киноварь.

И луч последний так вонзится в душу,

что все отдаст она за Твой букварь,

за то, чтобы саму себя дослушать.

                  * * *

На излете июнь. Чем отвечу я дальнему грому?

Постепенно темнеет, становится все незнакомым.

Поднимается ветер. Березы вершинами плещут.

Этот медленно меркнущий воздух не мне ли завещан?

Этот млечник и мятлик лесной, эти дали и долы?

Но короткая молния вдруг небеса распорола.

Не прошла стороною гроза, шалым краем задела.

Огнедышащей твердью омыла и душу, и тело…

Сколько минуло, боже ты мой, а берет за живое,

эта черная, мокрая крыша, гнездо родовое.

Не опишешь того, что любому до боли знакомо.

Как блуждала по гулкому дому июльская дрема.

Как сосна за окном поколения три не сводила

взгляда с нашего клана, рогами бодая стропила.

А когда умирала, роняя огромные сучья,

все прощала смолою горючей, иглою летучей…

Просыпаюсь и знаю, что лучше уже не бывает.

По своим же следам возвращаюсь к еловому раю.

Мне легко и привольно по старой дороге идется.

Как туманны, хрустальны снопы восходящего солнца!

Бор сосновый сверкающий каплями, медный, тенистый.

Как лучи земляничного утра влажны и душисты!

Птаха прянет, за нею слежу лихорадочным взором.

Затрещит всеми перьями, как плоскодонка мотором.

Засинеют фиалка и шпажник. И это дороже

всех побед под луною. И где зацветет подорожник,

там и Царствие Божие. Дальше – полынь и марьянник.

Я вернулся, и к речи припал очарованный странник.

                  * * *

Я Тебе благодарен, Небесный Отец,

за июнь, медуницу и пижму,

за судьбу как у всех, стрелолист и чабрец.

И за то, что я слышу и вижу.

Близок вечер, до смерти еще далеко

или… Что от гадания толку?

Бледнокрылая бабочка в черном трико

опыляет бордовую смолку.

От сосны через душу прокинут к сосне

фиолетовый мост паутины.

Всей листвой поднебесною плещут во мне

дальних лип молодые вершины.

Это все, чем лесная душа дорожит,

чем от века она обладала.

Тень просторным узором дорогу пятнит.

Боже мой, разве этого мало?

За порогом корней начинается лес.

Края хвойного полная чаша…

Начинается Бог за порогом небес,

там, где сердце сбывается наше.

                  * * *

Синий купол, зеленый шатер,

предвкушение рая.

Где сосновый раскинется бор,

там душа замирает.

И огонь по нему, и топор

хорошо погуляли.

Веет гарью в лесу

                                до сих пор

от плешин и прогалин.

Но стоит невесомый собор,

служит вечный кузнечик.

И приволье такое, простор,

что измерить и нечем.

                  * * *

Сквозь иглу пробивается луч золотой.

Я стою в тишине у могучих корней.

Мы с Тобою одни на дороге лесной.

Все, что было и будет, – во власти Твоей.

Корабельная даль залита янтарем.

Луч пронзает ручей и сверкает на дне.

Тишина у корней. Мы с Тобою вдвоем.

Полной власти над нами не нужно Тебе.

Неприметно за камешком время течет.

Ткется жизни студеной незримая нить.

Все сбылось, что загадывал, Отче.

                                                             Еще

загадать не успел я – сбылось…

                                                   Так и жить.

Дело рук Твоих эта непрочная плоть.

Глубина непорочная быстрой воды.

Ты проточную душу заметишь, Господь.

Ты воззришь на нее со Своей высоты.

И войдешь в эту душу небесным огнем,

тишиною живой, беззащитностью всей,

колыханием ветки еловой, ручьем,

всем Собой.

                      На рассвете войдешь.

                                                             У корней.

                  * * *

Раздвину косматые ветви, замру –

сохатого я повстречаю в бору.

Мне станет неловко – я видел царя.

И я осужден, и помилован я.

Стояли, и луч между нами висел…

Откроются тайны не сразу, не все.

Но всё, что я вижу и чем дорожу,

на долгую память узлом завяжу…

Я выйду навстречу лесному лучу.

И сердце ему безоглядно вручу.

И хвойному свету отвечу: «Я здесь!

Ты видишь?

                      Не телом и духом, а – весь».

                  * * *

Кем я был, кем я стал, кем я буду, спрошу у дороги,

что изведал я в жизни, а что мне еще предстоит.

Взглядом небо окину и склон густолистый пологий.

На березу сосна навалилась и тихо скрипит.

Вот и жизнь начинается. Чистая взмокла рубаха.

Птицу серую видел в лесу я, потом на лугу.

Славка, пеночка? Кто же ты, звонкая юркая птаха?

Я тебя разглядеть не могу и узнать не смогу.

Всюду птицы Твои, о которых я знаю так мало.

Как Тебя прославляют певуньи лугов и лесов!

И моей благодарности нет ни конца, ни начала.

И уже не найти мне единственно правильных слов.

                  * * *

И станет серым то, что было синим…

Накрапывает. Тянется осинник.

Охваченный невидимой бедою,

он смотрится в меня лежалой мглою.

Тяжелым илом с Волги потянуло.

В своих сетях снует паук сутулый:

чешуйки, души, все, что шелестит

и носится, мерещится, блестит,

добычей станет. От болиголова

рябит в глазах. Земных вещей основа

сквозь дождик проступает угловато…

Во всем погода эта виновата.

И станет серым то, что было синим…

И кажутся напрасными усилья.

Кружится сердце, носится в потемках,

в осинах частых-частых, тонких-тонких.

И вдруг Твоих просветов перекличка.

Ты наизнанку вывернул, на ничку

мою тревогу, мой нелепый страх,

мой прах, лишив его законных прав.

Дождь теплый стал накрапывать упрямей,

приветливей. Осины между нами

пошли дружнее, тьма спустилась быстро…

Где тьма густая, там и Божья искра.

                  * * *

Невесомее облака,

беззащитнее тела,

Он слабее проломника,

лепестков его белых.

Бескорыстно прощающий,

потому – Всемогущий.

Власть Свою отметающий.

Плоть Свою отдающий.

Не затем Он явил нам

василек и мордовник,

не затем осветило

солнце ясень огромный,

чтобы в страхе, униженно

перед Ним трепетали.

Не о том сосны рыжие.

Не про то эти дали.

Все любовью спасается –

вот о чем эти ветви

шелестят и качаются.

Вот о чем эти ветры.

Дай мне слабость великую

без конца и без края!

Я Твоей земляникою

                                       ее призываю.

Тьму осилю я внешнюю –

ту с Тобою разлуку.

Дай мне слабость нездешнюю,

чтобы вынести муку.

Эту слабость высокую,

что во мраке светила,

что становится силой,

даже смерть превозмогшую.

                  * * *

Лесная глушь, и час прохладный, ранний.

И никого. Здесь только Бог и ты.

Оглянешься, и сразу ясно станет –

здесь только Бог, деревья и цветы.

                  * * *

Изгонял торгующих из храма,

обличал и гневался, но знал,

что не так поведает о самом

выстраданном;

                               не помыслит зла;

что Своей поступится победой

и осмеян будет;

                               не дыша,

по воде за Ним пойдет,

                                          по следу

на воде прозревшая душа.

Знал всегда – сводить не станет счеты,

всех простит, за всех пойдет на крест;

за слезами, за кровавым потом

разглядит Отца и этот лес,

каждую иголку и былинку.

Знал, что будет предан и не раз.

Верил – в этом вечном поединке

с тяжестью

                          нуждаться будет в нас.

Знал, что мы во всем Ему откажем,

прославляя,

                         но взошел на крест;

что полюбим властвовать,

но даже и тогда Отца призвал с Небес

не затем, чтобы обрушить небо.

Он, как умиравший человек,

звал Того, Кто нами прежде не был,

с Кем от века связан был навек…

Замысел великий не постигнуть.

Обернись назад и помолчи.

Вижу я рыжеющие иглы,

корни, что от солнца горячи.

Верю я – Ты стал отныне нами,

нами всеми…

                           Ирис и тимьян

пусть расскажут синими цветами

как вместить мне, Господи, Тебя.

                  * * *

Ничего своего у сосны:

ни кола, ни двора, ни вины.

Но слезами и теплою медью

небеса умоляет помедлить,

не вершить, если можно, суда,

и судом не пугать никогда.

Ничего своего у сосны.

Ей любые хоромы тесны.

И ее неземные чертоги

небу летнему бросятся в ноги,

умоляя не жалить огнем,

пожалеть нас и ночью, и днем.

Ничего своего у сосны,

только целая вечность и – мы.

И на нас изумрудная крона

надевается, словно корона…

Но дугою изогнутый ствол –

неотмирного царства престол.

                  * * *

Сквозь густую листву пробивается свет.

Сквозь меня он пробился, меня уже нет.

Я прорежен лучом, он коснулся плеча.

Я бесплотен уже, но ладонь горяча.

Я незримую чую, единую нить.

Ради этого стоит себя пережить.

Ради этого стану густою листвой,

чтобы луч сквозь себя пропустить золотой.

                  * * *

Насквозь лучами пробитые кроны.

Лепет плывущих по небу ветвей.

Вслушайся в эти осины и клены.

Не отвлекайся от сути своей.

И на яру, и в овраге глубоком

на тишину тишиной отвечай.

И позабудешь себя ненароком.

И повстречаешь себя невзначай.

                  * * *

Начало жаркого июля.

Рыжеет стебель. Комары

не выставляют караула.

Не точат слепни топоры.

Перестояла земляника,

усохла, скоро отойдет.

Трава пожухла, и поникли

цветы, и горек будет мед.

Но если мы пригубим брагу,

настоенную на меду,

она в сердца вселит отвагу

и злую отведет беду.

                  * * *

Лишь солнце сядет и взойдет заря,

смотри, смотри, не отрывая взгляда,

как нежный свет проходит сквозь тебя;

как тает на его пути преграда;

как догорает медленно костер,

и как огонь не светит, а сияет;

как этот мягкий и последний взор

пронзает душу, и душа зияет.

                  * * *

Сойду с горячего бетона.

Лениво оплетет колени

цикорий, сероглазый вейник,

нивяник белый, жёлтый донник,

горошек, луговая мята.

Душистый луг, подай мне силы!

Я снова думаю о милой,

как перед нею виноват я.

Придите ветры на подмогу!..

Мы предназначены друг другу,

как вейник и душица лугу,

а души любящие – Богу.

                  * * *

Сколько шалых стрекоз налетело сюда!

Им и солнца, и жизни отпущено мало.

Крыльев огненно-рыжих трепещет слюда.

В час творения так же она трепетала.

И когда Ты меня и еловый простор

воздвигал, то сосна послужила отвесом.

И ручные летуньи со мной договор

заключили под синими сводами леса.

Я позвал Тебя, имя Твое произнес.

Ты откликнулся всей тишиною Завета.

И потрескивал воздух от рыжих стрекоз,

до мерцавшего края наполненный светом.