Рейтинг@Mail.ru

Роза Мира и новое религиозное сознание

Воздушный Замок

Культурный поиск



Поиск по всем сайтам портала

Библиотека и фонотека

Воздушного Замка

Категории

Поиск в Замке

И. Бунин. Избранные стихотворения

Автор: Категория: Поэзия Литература Вестничество Рекомендуем к ознакомлению: Иван Бунин. Избранные рассказы
 

 

 

                              ИВАН БУНИН

 

                     Избранные стихотворения


 

«В туче, солнце заступающей…»

Родине

«Когда на темный город сходит…»

Родина

«Христос воскрес! Опять с зарею…»

«И вот опять уж по зарям…»

«Нет солнца, но светлы пруды…»

После половодья

«Еще утро не скоро, не скоро…»

Сумерки

«Зеленый цвет морской воды…»

В старом городе

«Зарницы лик, как сновиденье…»

«Не слыхать еще тяжкого грома за лесом…»

«За всё тебя, Господь, благодарю!..»

«Высоко наш флаг трепещет…»

«Спокойный взор, подобный взору лани…»

«Моя печаль теперь спокойна…»

«На высоте, на снеговой вершине…»

На острове

Зимний день в Оберланде

После битвы

Ковсерь

«Там, на припеке, спят рыбацкие ковши…»

Канун Купалы

Огни небес

«Набегает впотьмах…»

Эльбурс

Эсхил

При свече

Бретань

Безнадежность

Трясина

Дикарь

Песня

Сполохи

Ночные цикады

Ночлег

Алисафия

На пути из Назарета

«Как дым пожара, туча шла…»

«Взойди, о Ночь, на горний свой престол…»

Невеста

Казнь

Бегство в Египет

Кадильница

Сон

В Орде

«Рыжими иголками…»

Дочь

«Там не светит солнце, не бывает ночи…»

Кончина святителя

Руслан

«Сохнут, жарко сохнут травы…»

Памяти друга

Грот

Индийский океан

«Никогда вы не воскреснете, не встанете…»

Святогор и Илья

Свет

«Иконку, черную дощечку…»

«Ранний, чуть видный рассвет…»

«О радость красок! Снова, снова…»

«Звезда дрожит среди вселенной…»

Восход луны

«И цветы, и шмели, и трава, и колосья…»

Бред

Ночной путь

России

Венеция

Вход в Иерусалим

«Зачем пленяет старая могила…»

«Шепнуть заклятие при блеске…»

Радуга

Морфей

«Печаль ресниц, сияющих и черных…»

«В полночный час я встану и взгляну…»

«Мечты любви моей весенней…»

Встреча

«Маргарита прокралась в светелку…»

«Один я был в полночном мире…»

 

 



В туче, солнце заступающей,
Прокатился первый гром,
Ангел, радугой сияющий,
Золотым взмахнул крестом –
И сорвался бурей, холодом,
Унося в пыли бурьян,
И помчался шумно, молодо,
Дымным ливнем ураган.
 
1891
 
 
 
 
 
 
       Родине
 
Они глумятся над тобою,
Они, о родина, корят
Тебя твоею простотою,
Убогим видом черных хат…
 
Так сын, спокойный и нахальный,
Стыдится матери своей –
Усталой, робкой и печальной
Средь городских его друзей,
 
Глядит с улыбкой состраданья
На ту, кто сотни верст брела
И для него, ко дню свиданья,
Последний грошик берегла.
 
1891
 
 
 
 
 
 
Когда на темный город сходит
В глухую ночь глубокий сон,
Когда метель, кружась, заводит
На колокольнях перезвон, –
 
Как жутко сердце замирает!
Как заунывно в этот час,
Сквозь вопли бури, долетает
Колоколов невнятный глас!
 
Мир опустел… Земля остыла…
А вьюга трупы замела,
И ветром звезды загасила,
И бьет во тьме в колокола.
 
И на пустынном, на великом
Погосте жизни мировой
Кружится Смерть в весельи диком
И развевает саван свой!
 
1895
 
 
 
 
 
 
          Родина
 
Под небом мертвенно-свинцовым
Угрюмо меркнет зимний день,
И нет конца лесам сосновым,
И далеко до деревень.
 
Один туман молочно-синий,
Как чья-то кроткая печаль,
Над этой снежною пустыней
Смягчает сумрачную даль.
 
1896
 
 
 
 
 
 
Христос воскрес! Опять с зарею
Редеет долгой ночи тень,
Опять зажегся над землею
Для новой жизни новый день.
 
Еще чернеют чащи бора;
Еще в тени его сырой,
Как зеркала, стоят озера
И дышат свежестью ночной;
 
Еще в синеющих долинах
Плывут туманы… Но смотри:
Уже горят на горных льдинах
Лучи огнистые зари!
 
Они в выси пока сияют,
Недостижимой, как мечта,
Где голоса земли смолкают
И непорочна красота.
 
Но, с каждым часом приближаясь
Из-за алеющих вершин,
Они заблещут, разгораясь,
И в тьму лесов и в глубь долин;
 
Они взойдут в красе желанной
И возвестят с высот небес,
Что день настал обетованный,
Что Бог воистину воскрес!
 
1896
 
 
 
 
 
 
И вот опять уж по зарям
В выси, пустынной и привольной,
Станицы птиц летят к морям,
Чернея цепью треугольной.
 
Ясна заря, безмолвна степь,
Закат алеет, разгораясь…
И тихо в небе эта цепь
Плывет, размеренно качаясь.
 
Какая даль и вышина!
Глядишь – и бездной голубою
Небес осенних глубина
Как будто тает над тобою.
 
И обнимает эта даль, –
Душа отдаться ей готова,
И новых, светлых дум печаль
Освобождает от земного.
 
1898
 
 
 
 
 
 
Нет солнца, но светлы пруды,
Стоят зеркалами литыми,
И чаши недвижной воды
Совсем бы казались пустыми,
Но в них отразились сады.
 
Вот капля, как шляпка гвоздя,
Упала – и, сотнями игол
Затоны прудов бороздя,
Сверкающий ливень запрыгал –
И сад зашумел от дождя.
 
И ветер, играя листвой,
Смешал молодые березки,
И солнечный луч, как живой,
Зажег задрожавшие блестки,
А лужи налил синевой.
 
Вон радуга. Весело жить
И весело думать о небе,
О солнце, о зреющем хлебе
И счастьем простым дорожить;
 
С открытой бродить головой,
Глядеть, как рассыпали дети
В беседке песок золотой…
Иного нет счастья на свете.
 
1900
 
 
 
 
 
 
  После половодья
 
Прошли дожди, апрель теплеет.
Всю ночь – туман, а поутру
Весенний воздух точно млеет
И мягкой дымкою синеет
В далеких просеках в бору.
 
И тихо дремлет бор зеленый.
И в серебре лесных озер –
Еще стройней его колонны,
Еще свежее сосен кроны
И нежных лиственниц узор!
 
1900
 
 
 
 
 
 
Еще утро не скоро, не скоро,
Ночь из тихих лесов не ушла.
Под навесами сонного бора –
Предрассветная теплая мгла.
 
Еще ранние птицы не пели,
Чуть сереют вверху небеса,
Влажно-зелены темные ели,
Пахнет летнею хвоей роса.
 
И пускай не светает подольше.
Этот медленный путь по лесам,
Эта ночь – не воротится больше,
Но легко пред разлукою нам…
 
Колокольчик в молчании бора
То замрет, то опять запоет…
Тихо ночь по долинам идет…
Еще утро не скоро, не скоро.
 
1900
 
 
 
 
 
 
               Сумерки
 
Всё – словно в полусне. Над серою водою
Сползает с гор туман, холодный и густой,
Под ним гудит прибой, зловеще разрастаясь,
А темных голых скал прибрежная стена,
В дымящийся туман погружена,
Лениво курится, во мгле небес теряясь.
 
Суров и дик ее могучий вид!
Под шум и гул морской она в дыму стоит,
Как неугасший жертвенник титанов,
И Ночь, спускаясь с гор, вступает точно в храм,
Где мрачный хор поет в седых клубах туманов
Торжественный хорал неведомым богам.
 
1900
 
 
 
 
 
 
Зеленый цвет морской воды
Сквозит в стеклянном небосклоне,
Алмаз предутренней звезды
Блестит в его прозрачном лоне.
 
И, как ребенок после сна,
Дрожит звезда в огне денницы,
А ветер дует ей в ресницы,
Чтоб не закрыла их она.
 
1901
 
 
 
 
 
 
    В старом городе
 
С темной башни колокол уныло
Возвещает, что закат угас.
Вот и снова город ночь сокрыла
В мягкий сумрак от усталых глаз.
 
И нисходит кроткий час покоя
На дела людские. В вышине
Грустно светят звезды. Все земное
Смерть, как страж, обходит в тишине.
 
Улицей бредет она пустынной,
Смотрит в окна, где чернеет тьма.
Всюду глухо. С важностью старинной
В переулках высятся дома.
 
Там в садах платаны зацветают,
Нежно веет раннею весной,
А на окнах девушки мечтают,
Упиваясь свежестью ночной.
 
И в молчанье только им не страшен
Близкой смерти медленный дозор,
Сонный город, думы черных башен
И часов задумчивый укор.
 
1901
 
 
 
 
 
 
Зарницы лик, как сновиденье,
Блеснул – и в темноте исчез.
Но увидал я на мгновенье
Всю даль и глубину небес.
 
Там, в горнем свете, встали горы
Из розоватых облаков,
Там град и райские соборы –
И снова черный пал покров.
 
Вот задрожал и вспыхнул снова –
И снова блещущий восторг,
Вновь мрак томления земного
Господь десницею расторг.
 
Не так ли в радости случайной
Мечта взмахнет порой крылом –
И вдруг блеснет небесной тайной
Всё потонувшее в былом?
 
1901
 
 
 
 
 
 
Не слыхать еще тяжкого грома за лесом, –
Только сполох зарниц пробегает в вершинах.
Лапы елей висят неподвижным навесом,
И запуталась хвоя в сухих паутинах.
 
Если ж молния вспыхнет, как пламя над горном,
Раскрываются чащи в изломах неверных,
Точно древние своды во храмах пещерных,
В подземелье Перуна, высоком и черном!
 
1901
 
 
 
 
 
 
За всё тебя, Господь, благодарю!
Ты, после дня тревоги и печали,
Даруешь мне вечернюю зарю,
Простор полей и кротость синей дали.
 
Я одинок и ныне – как всегда.
Но вот закат разлил свой пышный пламень,
И тает в нем Вечерняя Звезда,
Дрожа насквозь, как драгоценный камень.
 
И счастлив я печальною судьбой,
И есть отрада сладкая в сознанье,
Что я один в безмолвном созерцанье,
Что всем я чужд и говорю – с Тобой.
 
1901
 
 
 
 
 
 
Высоко наш флаг трепещет,
Гордо вздулся парус полный,
Встал, огромный и косой;
 
А навстречу зыбью плещет,
И бегут – змеятся волны
Быстрой, гибкой полосой.
 
Изумруд горит, сверкая,
В ней, как в раковине тесной,
Медью светит на борта;
 
А кругом вода морская
Так тяжка и полновесна,
Точно ртутью налита.
 
Ходит зыбкими буграми,
Ходит мощно и упруго,
Высоко возносит челн –
 
И бегущими горами
Принимают друг от друга
Нас крутые гребни волн.
 
1901
 
 
 
 
 
 
Спокойный взор, подобный взору лани,
И всё, что в нем так нежно я любил,
Я до сих пор в печали не забыл,
Но образ твой теперь уже в тумане.
 
А будут дни – угаснет и печаль,
И засинеет сон воспоминанья,
Где нет уже ни счастья, ни страданья,
А только всепрощающая даль.
 
1901
 
 
 
 
 
 
Моя печаль теперь спокойна,
И с каждым годом всё ясней
Я вижу даль, где прежде знойно
Синела дымка летних дней…
 
Так в тишине приморской виллы
Слышнее осенью прибой,
Подобный голосу Сибиллы,
Бесстрастной, мудрой и слепой.
 
Так на заре в степи широкой
Слышнее колокол вдали,
Спокойный, вещий и далекий
От мелких горестей земли.
 
1901
 
 
 
 
 
 
На высоте, на снеговой вершине,
Я вырезал стальным клинком сонет.
Проходят дни. Быть может, и поныне
Снега хранят мой одинокий след.
 
На высоте, где небеса так сини,
Где радостно сияет зимний свет,
Глядело только солнце, как стилет
Чертил мой стих на изумрудной льдине.
 
И радостно мне думать, что поэт
Меня поймет. Пусть никогда в долине
Его толпы не радует привет!
 
На высоте, где небеса так сини,
Я вырезал в полдневный час сонет
Лишь для того, кто на вершине.
 
1901
 
 
 
 
 
 
            На острове
 
Люблю я наш обрыв, где дикою грядою
Белеют стены скал, смотря на дальний юг,
Где моря синего раскинут полукруг,
Где кажется, что мир кончается водою,
И дышится легко среди безбрежных вод.
 
В веселый летний день, когда на солнце блещет
Скалистый известняк и в каждый звонкий грот
Зеленая вода хрустальной влагой плещет,
Люблю я зной и ширь, и вольный небосвод,
И острова пустынные высоты.
 
Ласкают их ветры, и волны лижут их,
А чайки зоркие заглядывают в гроты, –
Косятся в чуткий мрак пещер береговых
И вдруг, над белыми утесами взмывая,
Сверкают крыльями в просторах голубых,
Кого-то жалобно и звонко призывая.
 
1901
 
 
 
 
 
 
 Зимний день в Оберланде
 
Лазурным пламенем сияют небеса…
Как ясен зимний день, как восхищают взоры
В безбрежной высоте изваянные горы –
Титанов снеговых полярная краса!
 
На скатах их, как сеть, чернеются леса
И белые поля сквозят в ее узоры,
А выше, точно рать, бредет на косогоры
Темно-зеленых пихт и елей полоса.
 
Зовет их горний мир, зовут снегов пустыни,
И тянет к ним уйти – быть вольным, как дикарь,
И целый день дышать морозом на вершине.
 
Уйти и чувствовать, что ты – пигмей и царь,
Что над тобой, как храм, воздвигся купол синий
И блещет Зильбергорн, как ледяной алтарь!
 
1902
 
 
 
 
 
 
         После битвы
 
Воткнув копье, он сбросил шлем и лег.
Курган был жесткий, выбитый. Кольчуга
Колола грудь, а спину полдень жег…
Осенней сушью жарко дуло с юга.
 
И умер он. Окостенел, застыл,
Припав к земле тяжелой головою.
И ветер волосами шевелил,
Как ковылем, как мертвою травою.
 
И муравьи закопошились в них…
Но равнодушно всё вокруг молчало,
И далеко среди полей нагих
Копье, в курган воткнутое, торчало.
 
1903
 
 
 
 
 
 
               Ковсерь
 
                                                 Мы дали тебе Ковсерь
                                                                  Коран,108:1
 
Здесь царство снов. На сотни верст безлюдны
Солончаков нагие берега.
На воды в них – небесно изумрудны
И шелк песков белее, чем снега.
 
В шелках песков лишь сизые полыни
Растит Аллах для кочевых отар,
И небеса здесь несказанно сини,
И солнце в них – как адский огнь, Сакар.
 
И в знойный час, когда мираж зеркальный
Сольет весь мир в один великий сон,
В безбрежный блеск, за грань земли печальной,
В сады Джиннат уносит душу он.
 
А там течет, там льется за туманом
Река всех рек, лазурная Ковсерь,
И всей земле, всем племенам и странам
Сулит покой. Терпи, молись – и верь.
 
1903
 
 
 
 
 
 
Там, на припеке, спят рыбацкие ковши;
Там низко над водой склоняются кистями
Темно-зеленые густые камыши;
Полдневный ветерок змеистыми струями
 
Порой зашелестит в их потайной глуши,
Да чайка вдруг блеснет сребристыми крылами
С плаксивым возгласом тоскующей души –
И снова плавни спят, сияя зеркалами.
 
Над тонким их стеклом, где тонет небосвод,
Нередко облако восходит и глядится
Блистающим столбом в зеркальный сон болот –
 
И как светло тогда в бездонной чаше вод!
Как детски верится, что в бездне их таится
Какой-то дивный мир, что только в детстве снится!
 
1903
 
 
 
 
 
 
      Канун Купалы
 
Не туман белеет в темной роще,
Ходит в темной роще Богоматерь,
По зеленым взгорьям, по долинам
Собирает к ночи Божьи травы.
 
Только вечер им остался сроку,
Да и то уж солнце на исходе:
Застят ели черной хвоей запад,
Золотой иконостас заката…
 
Уж в долинах сыро, пали тени,
Уж луга синеют, пали росы,
Пахнет под росою медуница,
Золотой венец по роще светит.
 
Как туман, бела Ее одежда,
Голубые очи точно звезды,
Соберет Она цветы и травы
И снесет их к Божьему престолу.
 
Скоро ночь – им только ночь осталась,
А наутро срежут их косами,
А не срежут – солнце сгубит зноем.
Так и скажет Сыну Богоматерь:
 
«Погляди, возлюбленное Чадо,
Как земля цвела и красовалась!
Да недолог век земным утехам:
В мире Смерть, она и Жизнью правит».
 
Но Христос Ей молвит: «Мать! не солнце,
Только землю тьма ночная кроет:
Смерть не семя губит, а срезает
Лишь цветы от семени земного.
 
И земное семя не иссякнет.
Скосит Смерть – Любовь опять посеет.
Радуйся, Любимая! Ты будешь
Утешаться до скончанья века!»
 
1903
 
 
 
 
 
 
          Огни небес
 
Огни небес, тот серебристый свет,
Что мы зовем мерцаньем звезд небесных, –
Порою только неугасший свет
Уже давно померкнувших планет,
Светил, давно забытых и безвестных.
 
Та красота, что мир стремит вперед,
Есть тоже свет былого. Без возврата
Сгорим и мы, свершая в свой черед
Обычный путь, но долго не умрет
Жизнь, что горела в нас когда-то.
 
И много в мире избранных, чей свет
Теперь еще незримый для незрящих,
Дойдет к земле чрез много, много лет…
В безвестном сонме мудрых и творящих
Кто знает их? Быть может, лишь поэт.
 
1903-1904
 
 
 
 
 
 
Набегает впотьмах
И узорною пеною светится
И лазурным сиянием реет у скал на песке…
О божественный отблеск незримого – жизни, мерцающей
В мириадах незримых существ!
 
Ночь была бы темна,
Но все море насыщено тонкою
Пылью света, и звезды над морем горят.
В полусвете все видно: и рифы, и взморье зеркальное,
И обрывы прибрежных холмов.
 
В полусвете ночном
Под обрывами волны качаются –
Переполнено зыбкое, звездное зеркало волн!
Но, колеблясь упруго, лишь изредка складки тяжелые
Набегают на влажный песок.
 
И тогда, фосфорясь,
Загораясь мистическим пламенем,
Рассыпаясь по гравию кипенью бледных огней,
Море светит сквозь сумрак таинственно, тонко и трепетно,
Озаряя песчаное дно.
 
И тогда вся душа
У меня загорается радостью:
Я в пригоршни ловлю закипевшую пену волны –
И сквозь пальцы течет не волна, а сапфиры, – несметные
Искры синего пламени, Жизнь!
 
1904
 
 
 
 
 
 
          Эльбурс
 
              Иранский миф
 
На льдах Эльбурса солнце всходит.
На льдах Эльбурса жизни нет.
Вокруг него на небосводе
Течет алмазный круг планет.
 
Туман, всползающий на скаты,
Вершин не в силах досягнуть:
Одним небесным Иазатам
К венцу земли доступен путь.
 
И Митра, чье святое имя
Благословляет вся земля,
Восходит первый между ними
Зарей на льдистые поля.
 
И светит ризой златотканой,
И озирает с высоты
Истоки рек, пески Ирана
И гор волнистые хребты.
 
1905
 
 
 
 
 
 
            Эсхил
 
Я содрогаюсь, глядя на твои
Черты немые, полные могучей
И строгой мысли. С древней простотой
Изваян ты, о старец. Бесконечно
Далеки дни, когда ты жил. И мифом
Теперь те дни нам кажутся. Ты страшен
Их древностью. Ты страшен тем, что ты,
Незримый в мире двадцать пять столетий,
Незримо в нем присутствуешь доныне,
И пред твоею славой легендарной
Бессильно Время. – Рок неотвратим,
Все в мире предначертано Судьбою,
И благо поклоняющимся ей,
Всесильной, осудившей на забвенье
Дела всех дел. Но ты пред Адрастеей
Склонил чело суровое с таким
Величием, с такою мощью духа,
Какая подобает лишь богам
Да смертному, дерзнувшему впервые
Восславить дух и дерзновенье смертных!
 
1903-1906
 
 
 
 
 
 
   При свече
 
Голубое основанье,
Золотое острие…
Вспоминаю зимний вечер,
Детство раннее мое.
 
Заслонив свечу рукою,
Снова вижу, как во мне
Жизнь рубиновою кровью
Нежно светит на огне.
 
Голубое основанье,
Золотое острие…
Сердцем помню только детство:
Всё другое – не мое.
 
1906
 
 
 
 
 
 
      Бретань
 
Ночь ледяная и немая.
Пески и скалы берегов.
Тяжелый парус поднимая,
Рыбак идет на дальний лов.
Зачем ему дан ловчий жребий?
Зачем в глухую зыбь зимой
Простер и ты свой невод в небе,
Рыбак нещадный и немой?
Свет серебристый, тихий, вечный,
Кресты погибших. И в туман
Уходит плащаницей млечной
Под звездной сетью океан.
 
1906
 
 
 
 
 
 
     Безнадежность
 
На севере есть розовые мхи,
Есть серебристо-шелковые дюны…
Но темных сосен звонкие верхи
Поют, поют над морем, точно струны.
 
Послушай их. Стань, прислонись к сосне:
Сквозь грозный шум ты слышишь ли их нежность?
Но и она – в певучем полусне.
На севере отрадна безнадежность.
 
1906-1907
 
 
 
 
 
 
                Трясина
 
       Болото тихой северной страны
В осенних сумерках таинственней погоста. 
       Цветут цветы. Мы не поймем их роста
Из заповедных недр, их сонной глубины.
 
       Порой, грустя, мы вспоминаем что-то…
Но что? Мы и земле и Богу далеки… 
       В гробах трясин родятся огоньки…
Во тьме родится свет… Мы – огоньки болота.
 
1906-1907
 
 
 
 
 
 
              Дикарь
 
Над стремью скал – чернеющий орел.
За стремью – синь, туманное поморье.
Он как во сне к своей добыче шел
На этом поднебесном плоскогорье.
 
С отвесных скал летели вниз кусты,
Но дерзость их безумца не страшила:
Ему хотелось большей высоты –
И бездна смерти бездну довершила.
 
Ты знаешь, как глубоко в синеву
Уходит гриф, ужаленный стрелою?
И он напряг тугую тетиву –
И зашумели крылья над скалою,
 
И потонул в бездонном небе гриф,
И кровь, звездой упавшую оттуда
На берега, на известковый риф,
Смыл океан волною изумруда.
 
1907
 
 
 
 
 
 
    Песня
 
Зацвела на воле
В поле бирюза.
Да не смотрят в душу
Милые глаза.
 
Помню, помню нежный,
Безмятежный лен.
Да далеко где-то
Зацветает он.
 
Помню, помню чистый
И лучистый взгляд.
Да поднять ресницы
Люди не велят.
 
1906-1909
 
 
 
 
 
 
      Сполохи
 
Взвевая легкие гардины
И раздувая свет зарницы,
Ночная близилась гроза.
 
Метался мрак, зеркал глубины
Ловили золото божницы
И чьи-то жуткие глаза.
 
Я замерла, не понимая,
В какой я горнице. Крапива,
Шумя, бежала под окном.
 
Зарница, яркая, немая,
Мне говорила торопливо
Всё об одном, всё об одном.
 
Впервые нынче мы не лгали, –
Дрожа от радости, впервые
Сняла я тяжкое кольцо –
 
И в глубине зеркал мелькали
Покровы черно-гробовые
И чье-то бледное лицо.
 
1906-1909
 
 
 
 
 
 
       Ночные цикады
 
Прибрежный хрящ и голые обрывы
Степных равнин луной озарены.
Хрустальный звон сливает с небом нивы.
 
Цветы, колосья, травы им полны,
Он ни на миг не молкнет, но не будит
Бесстрастной предрассветной тишины.
 
Ночь стелет тень и влажный берег студит,
Ночь тянет вдаль свой невод золотой –
И скоро блеск померкнет и убудет.
 
Но степь поет. Как колос налитой,
Полна душа. Земля зовет: спешите
Любить, творить, пьянить себя мечтой!
 
От бледных звезд, раскинутых в зените,
И до земли, где стынет лунный сон,
Текут хрустально трепетные нити.
 
Из сонма жизней соткан этот звон.
 
1910
 
 
 
 
 
 
               Ночлег
 
                            Мир – лес, ночной приют птицы.
                                                               Брамины
 
В вечерний час тепло во мраке леса,
И в теплых водах меркнет свет зари.
Пади во мрак зеленого навеса –
И, приютясь, замри.
 
А ранним утром, белым и росистым,
Взмахни крылом, среди листвы шурша,
И растворись, исчезни в небе чистом –
Вернись на родину, душа!
 
1911
 
 
 
 
 
 
     Алисафия
 
На песок у моря синего
Золотая верба клонится.
Алисафия за братьями
По песку морскому гонится.
 
– Что ж вы, братья, меня кинули?
Где же это в свете видано?
– Покорись, сестра: ты батюшкой
За морского Змея выдана.
 
– Воротитесь, братья милые!
Хоть еще раз попрощаемся!
– Не гонись, сестра: мы к мачехе
Поспешаем, ворочаемся.
 
Золотая верба по ветру
Во все стороны клонилася.
На сырой песок у берега
Алисафия садилася.
 
Вот и солнце опускается
В огневую зыбь помория,
Вот и видит Алисафия:
Белый конь несет Егория.
 
Он с коня слезает весело,
Отдает ей повод с плеткою:
– Дай уснуть мне, Алисафия,
Под твоей защитой кроткою.
 
Лег и спит, и дрогнет с холоду
Алисафия покорная.
Тяжелеет солнце рдяное,
Стала зыбь к закату черная.
 
Закипела она пеною,
Зашумела, закурчавилась:
– Встань, проснись, Егорий-батюшка!
Шуму на море прибавилось.
 
Поднялась волна и на берег
Шибко мчит глаза змеиные:
– Ой, проснись, – не медли, суженый,
Ни минуты ни единые!
 
Он не слышит, спит, покоится.
И заплакала, закрылася
Алисафия – и тяжкая
По щеке слеза скатилася
 
И упала на Егория,
На лицо его, как олово.
И вскочил Егорий на ноги
И срубил он Змею голову.
 
Золотая верба, звездами
Отягченная, склоняется,
С нареченным Алисафия
В Божью церковь собирается.
 
1912
 
 
 
 
 
 
На пути из Назарета
 
На пути из Назарета
Встретил я Святую Деву.
Каменистая синела
Самария вкруг меня,
Каменистая долина
С юга шла – а по долине
Семенил ушастый ослик
Меж посевов ячменя.
 
Тот, кто гнал его, был в пыльном
И заплатанном кунбазе,
Стар, с блестящими глазами,
Сизо-черен и курчав.
Он, босой и легконогий,
За хвостом его поджатым
Гнался с палкою, виляя
От колючек сорных трав.
 
А на нем, на этом дробном,
Убегавшем мелкой рысью
Сером ослике, сидела
Мать с ребенком на руках:
Как спокойно поднялися
Аравийские ресницы
Над глубоким теплым мраком,
Что сиял в ее очах!
 
Поклонялся я, Мария,
Красоте Твоей небесной
В странах франков, в их капеллах,
Полных золота, огней,
В полумраке величавом
Древних рыцарских соборов,
В полумгле стоцветных окон
Сакристий и алтарей.
 
Там, под плитами, почиют
Короли, святые, папы,
Имена их полустерты
И в забвении дела.
Там Твой Сын, главой поникший,
Темный ликом, в муках крестных.
Ты же – в юности нетленной:
Ты, и скорбная, светла.
 
Золотой венец и ризы
Белоснежные – я всюду
Их встречал с восторгом тайным:
При дорогах, на полях,
Над бурунами морскими,
В шуме волн и криках чаек,
В темных каменных пещерах
И на старых кораблях.
 
Корабли во мраке, в бурях
Лишь тобой одной хранимы.
Ты – Звезда морей: со скрипом
Зарываясь в пене их
И огни свои качая,
Мачты стойко держат парус,
Ибо кормчему незримо
Светит свет очей Твоих.
 
Над безумием бурунов
В ясный день, в дыму прибоя,
Ты цветешь цветами радуг,
Ночью, в черных пастях гор,
Озаренная лампадой,
Ты, как лилия, белеешь,
Благодатно и смиренно
Преклонив на четки взор.
 
И к стопам твоим пречистым,
На алтарь твой в бедной нише
При дорогах меж садами,
Всяк свой дар приносим мы:
Сирота-служанка – ленту,
Обрученная – свой перстень,
Мать – свои святые слезы,
Запоньяр – свои псалмы.
 
Человечество, венчая
Властью божеской тиранов,
Обагряя руки кровью
В жажде злата и раба,
И само еще не знает,
Что оно иного жаждет,
Что еще раз к Назарету
Приведет его судьба!
 
1912
 
 
 
 
 
 
Как дым пожара, туча шла.
Молчала старая дорога.
Такая тишина была,
Что в ней был слышен голос Бога,
Великий, жуткий для земли
И внятный не земному слуху,
А только внемлющему духу.
Жгло солнце. Блеклые, в пыли,
Серели травы. Степь роняла
Беззвучно зерна – рожь текла
Как бы крупинками стекла
В суглинок жаркий. Тонко, вяло,
Седые крылья распустив,
Птенцы грачей во ржи кричали.
Но в духоте песчаных нив
Терялся крик. И вырастали
На юге тучи. И листва
Ветлы, склоненной к их подножью,
Вся серебристой млела дрожью –
В грядущем страхе Божества.
 
1912
 
 
 
 
 
 
Взойди, о Ночь, на горний свой престол,
Стань в бездне бездн, от блеска звезд туманной,
Мир тишины исполни первозданной
И сонных вод смири немой глагол.
 
В отверстый храм земли, небес, морей
Вновь прихожу с мольбою и тоскою:
Коснись, о Ночь, целящею рукою,
Коснись чела, как Божий иерей.
 
Дала судьба мне слишком щедрый дар,
Виденья дня безмерно ярки были:
Росистый хлад твоей епитрахили
Да утолит души мятежный жар.
 
1915
 
 
 
 
 
 
       Невеста
 
Я косы девичьи плела,
На подоконнике сидела,
А ночь созвездьями цвела,
А море медленно шумело,
И степь дрожала в полусне
Своим таинственным журчаньем…
Кто до тебя вошел ко мне?
Кто, в эту ночь перед венчаньем,
Мне душу истомил такой
Любовью, нежностью и мукой?
Кому я отдалась с тоской
Перед последнею разлукой?
 
1915
 
 
 
 
 
 
            Казнь
 
Туманно утро красное, туманно,
Да всё светлей, белее на восходе,
За темными, за синими лесами,
За дымными болотами, лугами…
Вставайте, подымайтесь, псковичи!
 
Роса дождем легла на пыль,
На крыши изб, на торг пустой,
На золото церковных глав,
На мой помост средь площади…
Точите нож, мочите солью кнут!
 
Туманно солнце красное, туманно,
Кровавое не светит и не греет
Над мутными, над белыми лесами,
Над росными болотами, лугами…
Орите позвончее, бирючи!
 
– Давай, мужик, лицо умыть,
Сапог обуть, кафтан надеть.
Веди меня, вали под нож
В единый мах – не то держись:
Зубами всех заем, не оторвут!
 
1915
 
 
 
 
 
 
    Бегство в Египет
 
По лесам бежала Божья Мать,
Куньей шубкой запахнув Младенца.
Стлалось в небе Божье Полотенце,
Чтобы Ей не сбиться, не плутать.
 
Холодна, морозна ночь была,
Дива дивьи в эту ночь творились:
Волчьи очи зеленью дымились,
По кустам сверкали без числа.
 
Две седых медведицы в лугу
На дыбах боролись в ярой злобе,
Грызлись, бились и мотались обе,
Тяжело топтались на снегу.
 
А в дремучих зарослях, впотьмах,
Жались, табунились и дрожали,
Белым паром из ветвей дышали
Звери с бородами и в рогах.
 
И огнем вставал за лесом меч
Ангела, летевшего к Сиону,
К золотому Иродову трону,
Чтоб главу на Ироде отсечь.
 
1915
 
 
 
 
 
 
           Кадильница
 
В горах Сицилии, в монастыре забытом,
По храму темному, по выщербленным плитам,
В разрушенный алтарь пастух меня привел,
И увидал я там: стоит нагой престол,
А перед ним, в пыли, могильно-золотая,
Давно потухшая, давным-давно пустая,
Лежит кадильница – вся черная внутри
От угля и смолы, пылавших в ней когда-то…
 
Ты, сердце, полное огня и аромата,
Не забывай о ней. До черноты сгори.
 
1916
 
 
 
 
 
 
        Сон
 
По снежной поляне,
При мглистой и быстрой луне,
В безлюдной, немой стороне,
Несут меня сани.
 
Лежу, как мертвец,
Возница мой гонит и воет,
И лик свой то кажет, то кроет
Небесный беглец.
 
И мчатся олени,
Глубоко и жарко дыша,
В далекие тундры спеша,
И мчатся их тени –
 
Туда, где конец
Страны этой бедной, суровой,
Где блещет алмазной подковой
Полярный Венец, –
 
И мерзлый кочкарник
Визжит и стучит подо мной,
И Бог озаряет луной
Снега и кустарник.
 
1916
 
 
 
 
 
 
           В Орде
 
За степью, в приволжских песках,
Широкое, алое солнце тонуло.
Ребенок уснул у тебя на руках,
Ты вышла из душной кибитки, взглянула
На кровь, что в зеркальные соли текла,
На солнце, лежавшее точно на блюде, –
И сладкой отрадой степного, сухого тепла
Подуло в лицо твое, в потные смуглые груди.
Великий был стан за тобой:
Скрипели колеса, верблюды ревели,
Костры, разгораясь, в дыму пламенели,
И пыль поднималась багровою тьмой.
Ты, девочка, тихая сердцем и взором,
Ты знала ль в тот вечер, садясь на песок,
Что сонный ребенок, державший твой темный сосок,
Тот самый Могол, о котором
Во веки веков не забудет земля?
Ты знала ли, Мать, что и я
Восславлю его, – что не надо мне рая,
Христа, Галилеи и лилий ее полевых,
Что я не смиреннее их –
Аттилы, Тимура, Мамая,
Что я их достоин, когда,
Наскучив таиться за ложью,
Рву древнюю хартию Божью,
Насилую, режу, и граблю, и жгу города?
– Погасла за степью слюда,
Дрожащее солнце в песках потонуло.
Ты скучно в померкшее небо взглянула
И, тихо вздохнувши, опять опустила глаза…
Несметною ратью чернели воза,
В синеющей ночи прохладой и горечью дуло.
 
1916
 
 
 
 
 
 
Рыжими иголками
     Устлан косогор,
Сладко пахнет елками
     Жаркий летний бор.
 
Сядь на эту скользкую
     Золотую сушь
С песенкою польскою
     Про лесную глушь.
 
Темнота ветвистая
     Над тобой висит,
Красное, лучистое,
     Солнце чуть сквозит.
 
Дай твои ленивые
     Девичьи уста,
Грусть твоя счастливая,
     Песенка проста.
 
Сладко пахнет елками
     Потаенный бор,
Скользкими иголками
     Устлан косогор.
 
1916
 
 
 
 
 
 
          Дочь
 
Всё снится: дочь есть у меня,
И вот я, с нежностью, с тоской,
Дождался радостного дня,
Когда ее к венцу убрали,
И сам, неловкою рукой,
Поправил газ ее вуали.
 
Глядеть на чистое чело,
На робкий блеск невинных глаз
Не по себе мне, тяжело,
Но всё ж бледнею я от счастья,
Крестя ее в последний раз
На это женское причастье.
 
Что снится мне потом? Потом
Она уж с ним, – как страшен он! –
Потом мой опустевший дом –
И чувством молодости странной,
Как будто после похорон,
Кончается мой сон туманный.
 
1916
 
 
 
 
 
 
Там не светит солнце, не бывает ночи,
        Не восходят зори,
За гранитным полем грозно блещет в очи
        Смоляное море,
 
Над его ли зыбью, под великой тучей, 
        Мечется зарница,
А на белом камне, на скале горючей –
        Дивная орлица;
 
Плещется крылами, красными, как пламень, 
        В этом море диком,
Всё чего-то кличет и о белый камень
        Бьется с лютым криком.
 
1916
 
 
 
 
 
 
    Кончина святителя
 
И скрылось солнце жаркое в лесах,
И звездная пороша забелела.
И понял он: достигнувший предела,
Исчисленный, он взвешен на весах.
 
Вот точно дуновенье в волосах,
Вот снова сердце пало и сомлело;
Как стынет лес, что миг хладеет тело,
И блещет снегом пропасть в небесах.
 
В епитрахили, в поручах, с Распятьем,
От скудного, последнего тепла,
Навстречу чьим-то ледяным объятьям,
Выходит он из темного дупла.
 
Трава в росе. Болото дымом млечным
Лежит в лесу. Он на коленях. С Вечным.
 
1916
 
 
 
 
 
 
             Руслан
 
Гранитный крест меж сосен, на песчаном
Крутом кургане. Дальше – золотой
Горячий блеск: там море, там, в стеклянном
Просторе вод – мир дивный и пустой…
А крест над кем? Да бают – над Русланом.
 
И сходят наземь с седел псковичи,
Сымают с плеч тяжелые мечи
И преклоняют шлемы пред курганом,
И зоркая сорока под крестом
Качает длинным траурным хвостом.
Вдоль по песку на блеске моря скачет –
И что-то прячет, прячет…
 
Морской простор – в доспехе золотом.
 
1916
 
 
 
 
 
 
Сохнут, жарко сохнут травы,
Над полдневными горами,
Над сиреневым их кряжем
Встало облако колонной –
И, курясь, виясь, уходит
К ослепляющему небу.
В тень прозрачную маслины
Блик горячий и зеркальный
Льется с моря и играет
По сухим колючим травам.
 
 

 
 
 
      Памяти друга
 
Вечерних туч над морем шла гряда,
И золотисто-серыми столпами
Стояла безграничная вода,
Как небеса лежавшая пред нами.
И ты сказал: «Послушай, где, когда
Я прежде жил? Я странно болен – снами,
Тоской о том, что прежде был я Бог…
О, если б вновь обнять весь мир я мог!»
 
Ты верил, что откликнется мгновенно
В моей душе твой бред, твоя тоска,
Как помню я усмешку, неизменно
Твои уста кривившую слегка,
Как эта скорбь и жажда – быть вселенной,
Полями, морем, небом – мне близка!
Как остро мы любили мир с тобою
Любовью неразгаданной, слепою!
 
Те радости и муки без причин,
Та сладостная боль соприкасанья
Душой со всем живущим, что один
Ты разделял со мною, – нет названья,
Нет имени для них, – и до седин
Я донесу порывы воссозданья
Своей любви, своих плененных сил…
А ты их вольной смертью погасил.
 
И прав ли ты, не превозмогший тесной
Судьбы своей и жребия творца,
Лишенного гармонии небесной,
И для чего я мучусь без конца
В стремленье вновь дать некий вид телесный
Чертам уж бестелесного лица,
Зачем я этот вечер вспоминаю,
Зачем ищу ничтожных слов, – не знаю.
 
1916
 
 
 
 
 
 
                Грот
 
Волна, хрустальная, тяжелая, лизала
Подножие скалы, – качался водный сплав,
Горбами шел к скале, – волна росла, сосала
Ее кровавый мох, медлительно вползала
      В отверстье грота, как удав, –
И вдруг темнел, переполнялся бурным,
      Гремящим шумом звучный грот
      И вспыхивал таким лазурным
      Огнем его скалистый свод,
      Что с криком ужаса и смехом
      Кидался в сумрак дальних вод,
Будя орган пещер тысячекратным эхом,
      Наяд пугливый хоровод.
 
1916
 
 
 
 
 
 
  Индийский океан
 
Над чернотой твоих пучин
Горели дивные светила,
И тяжко зыбь твоя ходила,
Взрывая огнь беззвучных мин.
 
Она глаза слепила нам,
И мы бледнели в быстром свете,
И сине-огненные сети
Текли по медленным волнам.
 
И снова, шумен и глубок,
Ты восставал и загорался –
И от звезды к звезде шатался
Великой тростью зыбкий фок.
 
За валом встречный вал бежал
С дыханьем пламенным муссона,
И хвост алмазный Скорпиона
Над чернотой твоей дрожал.
 
1916
 
 
 
 
 
 
Никогда вы не воскреснете, не встанете
Из гнилых своих гробов!
Никогда на Божий лик не глянете,
Ибо нет восстанья для рабов –
Темных слуг корысти, злобы, ярости,
Мести, страха, похоти и лжи,
Тучных тел и скучной, грязной старости:
Закопали – и лежи!
 
1916
 
 
 
 
 
 
    Святогор и Илья
 
На гривастых конях на косматых,
На златых стременах на разлатых,
Едут братья, меньшой и старшой,
Едут сутки, и двое, и трое,
Видят в поле корыто простое,
Наезжают – ан гроб, да большой:
 
Гроб глубокий, из дуба долбленный,
С черной крышей, тяжелой, томленой,
Вот и поднял ее Святогор,
Лег, накрылся и шутит: «А впору!
Помоги-ка, Илья, Святогору
Снова выйти на Божий простор!»
 
Обнял крышу Илья, усмехнулся,
Во всю грузную печень надулся,
Двинул кверху… Да нет, погоди!
«Ты мечом!» – слышен голос из гроба.
Он за меч, – занимается злоба,
Загорается сердце в груди, –
 
Но и меч не берет: с виду рубит,
Да не делает дела, а губит:
Где ударит – там обруч готов,
Нарастает железная скрепа:
Не подняться из гробного склепа
Святогору во веки веков!
 
Кинул биться Илья – Божья воля.
Едет прочь вдоль широкого поля,
Утирает слезу… Отняла
Русской силы Земля половину:
Выезжай на иную путину.
На иные дела!
 
1916
 
 
 
 
 
 
              Свет
 
Ни пустоты, ни тьмы нам не дано:
Есть всюду свет, предвечный и безликий…
 
Вот полночь. Мрак. Молчанье базилики,
Ты приглядись: там не совсем темно,
В бездонном, черном своде над тобою,
Там на стене есть узкое окно,
Далекое, чуть видное, слепое,
Мерцающее тайною во храм
Из ночи в ночь одиннадцать столетий…
А вкруг тебя? Ты чувствуешь ли эти
Кресты по скользким каменным полам,
Гробы святых, почиющих под спудом,
И страшное молчание тех мест,
Исполненных неизреченным чудом,
Где черный запрестольный крест
Воздвиг свои тяжелые объятья,
Где таинство Сыновнего Распятья
Сам Бог-Отец незримо сторожит?
 
Есть некий свет, что тьма не сокрушит.
 
1916
 
 
 
 
 
 
Иконку, черную дощечку,
Нашли в земле, – пахали новь…
Кто перед ней затеплил свечку,
Свою и горесть и любовь?
Кто осветил ее своею
Молитвой нищего, раба,
И посох взял и вышел с нею
На степь, в шумящие хлеба –
И, поклоняясь вихрям знойным,
Стрибожьим внукам, водрузил
Над полем пыльным, беспокойным
Ее щитом небесных сил?
 
1916
 
 
 
 
 
 
Ранний, чуть видный рассвет,
Сердце шестнадцати лет.
 
Сада дремотная мгла
Липовым цветом тепла.
 
Тих и таинственен дом
С крайним заветным окном.
 
Штора в окне, а за ней
Солнце вселенной моей.
 
1917
 
 
 
 
 
 
О радость красок! Снова, снова
Лазурь сквозь яркий желтый сад
Горит так дивно и лилово,
Как будто ангелы летят.
 
О радость радостей! Нет, знаю,
Нет, верю, Господи, что Ты
Вернешь к потерянному раю
Мои томленья и мечты!
 
1917
 
 
 
 
 
 
Звезда дрожит среди вселенной…
Чьи руки дивные несут
Какой-то влагой драгоценной
Столь переполненный сосуд?
 
Звездой пылающей, потиром
Земных скорбей, небесных слез,
Зачем, о Господи, над миром
Ты бытие мое вознес?
 
1917
 
 
 
 
 
 
   Восход луны
 
В чаще шорох потаенный,
Дуновение тепла.
Тополь, сверху озаренный,
Перед домом вознесенный,
Весь из жидкого стекла.
 
В чащу темную глядится
Круг зеркально-золотой.
Тополь льется, серебрится,
Весь трепещет и струится
Стекловидною водой.
 
1917
 
 
 
 
 
 
И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
И лазурь, и полуденный зной…
Срок настанет – Господь сына блудного спросит:
«Был ли счастлив ты в жизни земной?»
 
И забуду я всё – вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав –
И от сладостных слез не успею ответить,
К милосердным коленям припав.
 
1918
 
 
 
 
 
 
          Бред
 
Стоит, трепещет Стрекоза
В палящем мраке надо мною.
Стоцветной бисерной росою
Кипят несметные глаза
В ее головке раздвоенной,
В короне млечно-голубой –
И шепчет, шепчет сон бессонный
Во тьме палящей и слепой.
 
1918
 
 
 
 
 
 
  Ночной путь
 
Стой со сжатыми скулами:
Как чугун, тяжелы,
Ходят жадно акулами
Под тобою валы.
 
Правь рукою железною:
Из-за шатких снастей
Небо высится звездное
В грозной славе своей.
 
1920
 
 
 
 
 
 
         России
 
О, слез невыплаканных яд!
О, тщетной ненависти пламень!
Блажен, кто раздробит о камень
Твоих, Блудница, новых чад,
Рожденных в лютые мгновенья
Твоих утех – и наших мук!
Блажен тебя разящий лук
Господнего святого мщенья!
 
1922
 
 
 
 
 
 
       Венеция
 
Колоколов средневековый
Певучий зов, печаль времен,
И счастье жизни вечно новой,
И о былом счастливый сон.
 
И чья-то кротость, всепрощенье
И утешенье: всё пройдет!
И золотые отраженья
Дворцов в лазурном глянце вод.
 
И дымка млечного опала,
И солнце, смешанное с ним,
И встречный взор, и опахало,
И ожерелье из коралла
Под катафалком водяным.
 
1922
 
 
 
 
 
 
Вход в Иерусалим
 
«Осанна! Осанна! Гряди
Во имя Господне!»
И с яростным хрипом в груди,
С огнем преисподней
В сверкающих гнойных глазах,
Вздувая все жилы на шее,
Вопя всё грознее,
Калека кидается в прах
На колени,
Пробившись сквозь шумный народ,
Ощеривши рот,
Щербатый и в пене,
И руки раскинув с мольбой –
О мщенье, о мщенье,
О пире кровавом для всех обойденных судьбой –
И Ты, Всеблагой,
Свете тихий вечерний,
Ты грядешь посреди обманувшейся черни,
Преклоняя свой горестный взор,
Ты вступаешь на кротком осляти
В роковые врата – на позор,
На пропятье!
 
1922
 
 
 
 
 
 
Зачем пленяет старая могила
Блаженными мечтами о былом?
Зачем зеленым клонится челом
Та ива, что могилу осенила
Так горестно, так нежно и светло,
Как будто всё, что было и прошло,
Уже познало радость воскресенья
И в лоне всепрощения, забвенья
Небесными цветами поросло?
 
1922
 
 
 
 
 
 
Шепнуть заклятие при блеске
Звезды падучей я успел,
Да что изменит наш удел?
Всё те же топи, перелески,
Всё та же полночь, дичь и глушь…
А если б даже Божья сила
И помогла, осуществила
Надежды наших темных душ,
То что с того?
Уж нет возврата
К тому, чем жили мы когда-то,
Потерь не счесть, не позабыть,
Пощечин от солдат Пилата
Ничем не смыть – и не простить,
Как не простить ни мук, ни крови,
Ни содроганий на кресте
Всех убиенных во Христе,
Как не принять грядущей нови
В ее отвратной наготе.
 
1922
 
 
 
 
 
 
            Радуга
 
Свод радуги – Творца благоволенье,
Он сочетает воздух, влагу, свет –
Всё, без чего для мира жизни нет.
Он в черной туче дивное виденье
Являет нам. Лишь избранный Творцом,
Исполненный Господней благодати, –
Как радуга, что блещет лишь в закате, –
Зажжется пред концом.
 
1922
 
 
 
 
 
 
                Морфей
 
Прекрасен твой венок из огненного мака,
Мой Гость таинственный, жилец земного мрака.
Как бледен смуглый лик, как долог грустный взор,
Глядящий на меня и кротко и в упор,
Как страшен смертному безгласный час Морфея!
 
Но сказочно цветет, во мраке пламенея,
Божественный венок, и к радостной стране
Уводит он меня, где всё доступно мне,
Где нет преград земных моим надеждам вешним,
Где снюсь я сам себе далеким и нездешним,
Где не дивит ничто – ни даже ласки той,
С кем Бог нас разделил могильною чертой.
 
1922
 
 
 
 
 
 
Печаль ресниц, сияющих и черных,
Алмазы слез, обильных, непокорных,
     И вновь огонь небесных глаз,
     Счастливых, радостных, смиренных, –
Всё помню я… Но нет уж в мире нас,
     Когда-то юных и блаженных!
 
Откуда же являешься Ты мне?
Зачем же воскресаешь Ты во сне,
     Несрочной прелестью сияя,
И дивно повторяется восторг,
     Та встреча, краткая, земная,
Что Бог нам дал и тотчас вновь расторг?
 
1922
 
 
 
 
 
 
В полночный час я встану и взгляну
На бледную высокую луну,
И на залив под нею, и на горы,
Мерцающие снегом вдалеке…
Внизу вода чуть блещет на песке,
А дальше муть, свинцовые просторы,
Холодный и туманный океан…
 
Познал я, как ничтожно и не ново
Пустое человеческое слово,
Познал надежд и радостей обман,
Тщету любви и терпкую разлуку
С последними, немногими, кто мил,
Кто близостью своею облегчил
Ненужную для мира боль и муку,
И эти одинокие часы
Безмолвного полуночного бденья,
Презрения к земле и отчужденья
От всей земной бессмысленной красы.
 
1922
 
 
 
 
 
 
Мечты любви моей весенней,
Мечты на утре дней моих
Толпились – как стада оленей
У заповедных вод речных:
 
Малейший звук в зеленой чаще –
И вся их чуткая краса,
Весь сонм блаженный и дрожащий
Уж мчался молнией в леса!
 
1922
 
 
 
 
 
 
            Встреча
 
Ты на плече, рукою обнаженной,
      От зноя темной и худой,
Несешь кувшин из глины обожженной,
      Наполненный тяжелою водой.
С нагих холмов, где стелются сухие
      Седые злаки и полынь,
Глядишь в простор туманной Кумании,
      В морскую вечереющую синь.
Всё та же ты, как в сказочные годы!
      Всё те же губы, тот же взгляд,
Исполненный и рабства и свободы,
      Умерший на земле уже стократ.
Всё тот же зной и дикий запах лука
      В телесном запахе твоем,
И та же мучит сладостная мука, –
      Бесплодное томление о нем.
Через века найду в пустой могиле
      Твой крест серебряный, и вновь,
Вновь оживет мечта о древней были,
      Моя неутоленная любовь,
И будет вновь в морской вечерней сини,
      В ее задумчивой дали,
Все тот же зов, печаль времен, пустыни
      И красота полуденной земли.
 
1922
 
 
 
 
 
 
Маргарита прокралась в светелку,
Маргарита огня не зажгла,
Заплетая при месяце косы,
В сердце страшную мысль берегла.
Собиралась рыдать и молиться,
Да на миг на постель прилегла
И заснула. – На спящую Дьявол
До рассвета глядел из угла.
 
На рассвете он встал: «Маргарита,
Дорогое дитя, покраснел,
Скрылся месяц за синие горы,
И петух на деревне пропел, –
Поднимись и молись, Маргарита,
Ниц пади и оплачь свой удел:
Я недаром с такою тоскою
На тебя до рассвета глядел!»
 
Что ж ты, Гретхен, так неторопливо
Под орган вступила в двери храма?
Что ж, под гром органа, так невинно
Ты глядишь на огоньки престола,
И склоняешь кроткие ресницы
Так спокойно? Вот уж скоро полдень,
Солнца луч всё жарче блещет в купол:
Скоро всё замрет благоговейно,
 
Колокольчик зазвенит навстречу
Жениху небесному, – о Гретхен,
Что ж ты не бледнеешь, не рыдаешь,
А тиха и радостна, как ангел,
Неневестной Лилии подобна?
Бог прощает многое – ужели
Любящим, как ты, он всё прощает?
 
1926
 
 
 
 
 
 
Один я был в полночном мире, –
Я до рассвета не уснул.
Слышней, торжественней и шире
Шел моря отдаленный гул.
 
Один я был во всей вселенной
Я был как Бог ее – и мне,
Лишь мне звучал тот довременный
Глас бездны в гулкой тишине.
 
1938
 
 
 
 
 
 

Подпишитесь

на рассылку «Перекличка вестников» и Новости портала Перекличка вестников
(в каталоге subscribe.ru)




Подписаться письмом