И мы вместе придём, нас нельзя разлучить!

А. Фет

Начитавшись Фета, сижу на берегу

реки просёлочной с моей собакой,

другом дорогим. Дождик набежал; но вскоре

река, перебурлив, из буро-серой

обратилась взору небесной глубины –

её земным текучим отраженьем.

Солнца луч играет в зелёно-синих водах

с деревьями прибрежными, кустами,

камышами…

       Облачные кружева стихов

тебя находят сами, душу окликая

по имени; без слов, на время растворившись

в заводях памяти белыми строфами…

Дымок далёкий. Его запах древний…

Как тут не позвонить тебе? Не рассказать

о том, что вот сидим на берегу мы,

поминая Фета; что дождь уже прошёл,

и так нам хорошо втроём на свете!

Как не спросить тебя: а что там в Замке

нашем приключилось, Воздушном, без меня?..

Как тут не выпить водочки и, закурив,

не рассуждать о времени протоках,

в которых мы, встречаясь, продолжаем жизнь…

_____________

 Назад тому уж четверть века будет,

как я впервые сердцем испытал

                        смирение

животное…

            Само же слово пришло потом.

Тогда я думал: это было счастье,

гармония, покой…

_____________

           Не так давно нам

чудом показалась бы возможность

из лесу говорить по телефону

или

построить наяву Воздушный Замок,

где люди смогут узнавать друг друга

и слова событиями быть.

Тогда иначе чувствовались письма:

на бумаге

выведенных слов рукой любимой

ты, перечитывая, долго-долго ждёшь...

Другое время, нет ему возврата.

_____________

Миша Воротков в лес позвал меня с собою.

В лесу же мало кто угнаться мог за мной,

а молодость самоуверенна. (Быть может,

то была проверка? Ни до, ни после – мы в лес

с ним больше не ходили.)

             Я ребёнком

на полпути почувствовал себя;

а через двадцать километров по болоту,

не знаю, чувствовал ли что я, кроме

желания рюкзак оставить, прекратить движенье.

Не помню, как остановились мы;

как Миша разбивал палатку, разводил костёр;

как мы поужинали, как он спать ушёл.

В памяти угла

        не нашлось для тех деталей.

Зато часы ночные у костра, в уединенье

мной пережитые тогда, навечно стали

родником,

     радостью исполненным,

к которому годами возвращаюсь я,

перебирая

его прозрачные живительные струны.

В тончайших переливах сохранила память

ту ночь. Тяжёлых сосен строй на берегу

болота. Тени,

танцующие в сполохах огня. Луна,

плывущая над кронами, и звёзды –

в тёмном океане…

            Всё это внешнее.

Одежды красоты мы можем описать, найдя

чудесные и точные сравненья, – звуками,

полутонами слов. Сама же красота

была во мне, как и вовне, едина.

Тысячами форм –

         вмиг вбирая сосны в свой

великий танец –

       ты вся струилась сквозь меня.

Крайняя усталость речь разума глушила.

Так без сна, в изнеможении встретил я рассвет.

Обратный путь мне дался легче. (Или

Воротков взял дорогу ближе?)

                     Говорили

мы много о шумах, о случае…

                     А впрочем,

разговоры о козыревском времени

вносили строй извечно в наши встречи;

увы, нечастые всё больше…

                 Смысл один

шёл дорогой в Замок; но я во сне её лишь знал:

десяток с лишним лет лежал тогда меж нами.

Я что-то рассказал о пережитом ночью,

назвав её и встречу с ней «гармонией»…

А Миша, над ручьём склонившийся (вот эту

я часть пути домой отчётливее помню),

с причудливо взъерошенной коряги – мне

ответил так:

      «Загнать себя необходимо,

чтобы стать в лесу – как животное, усталость

звериную принять всем существом своим,

телом и душой всю тяжесть борьбы за жизнь их

прочувствовать – тогда откроется…»

_____________

        Нередко

ту же аритмию телесной и душевной сути

в себе ловил я после этого похода:

намучавшись с горбатым рюкзаком, с корзиной,

целою грибов, посреди болота лечь на кочку

и смотреть на небо…

         Во мне подобное единство

приоткрывалось мирочувствию не раз.

     Вполне ж

я смог его познать лишь в деревенской бане,

через десять лет.

       Напарившись до умопомрачения,

водой холодною облиться или

окунуться в снег…

           На крыльце присесть – и яблони,

берёзы, звёзды, дым, Венера, тишь, парящая

над крышею Луна – все сквозь тебя они текут,

твоё тебе почти не служит тело…

                       Вот и слово

пришло теперь – смирение.

                И не природа

протекает – через – тебя, но «я» быть центром

перестало – и в общем танце позабыв себя,

нашло своё и место и признанье.

_____________

Трещат в печи поленья –

          а разум не трещит…

В свой адрес мечет стрелы

              он позже,

но не в силах себя он изменить:

ему молчанье в тягость…

              Разум,

не принуждённый к мирной тишине на равных,

себя лишь слышит и разрозненные звуки

в живом многоголосье хора.

                 Разлагая

всё сущее на части, ум наш, из единого

потока выпавший, в тоске бессмертной множит

им создаваемые средства связи.

                      Мы не можем

уже представить быт без интернета, телефонов,

как не могли жить древние без храмов и мистерий.

Но чем доступнее нам способ обменяться словом,

тем власть его слабей и жизнь короче.

      Вширь

разлившийся поток письма мельчает.

От невозможности себя раздать

талант сжимается, дичает ­– и судьба

чудовищно петляет, словно та коряга,

с которой, над ручьём лесным склоняясь,

меня учил смирению без страха и упрёка

Воротков.

_____________

Да, в испытании на лёгкость форм и слов есть благо –

призыв к труду и одиночеству без мзды и права

на надежду: племя младое, незнакомое

о нас вспомянет…

           Нет.

               И как читать в смартфоне Фета?

А главное – зачем?

           Зачем изнемогать тебе

в классических размерах – исчерпав запас и сил,

и знаний, чтобы выйти вдруг на ритм другой,

неявный и неброский – твой, единственный…

Не проще ли строчить по первому лекалу

или вкривь и вкось,

            как деревья в лесу растут?

Деревья – так, но лес живёт иначе! Чтобы

его увидеть, труд преподнести лесному духу

должно прежде в дар.

         Вот поэма, в летний вечер

она на берегу сложилась вмиг, но сколько

долгих лет вросли –

       корневищами своими –

в состав текучий сей…

            Техническим созданьям

долю человека урезать не под силу,

видит Бог!

_____________

 Облегченье ноши – вот разума фетиш!

Завет пути, что мы зовём «прогрессом».

Человека он отличает от собаки

и Бога.

        На Земле ж нет груза злее,

чем предательство;

       изощрённей схем, хитрей,

чем строит разум – в жажде груз тот страшный

скинуть с плеч бескрылых…

                Душа же, лишь встречаясь

с тем существом, в котором изначально

места нет предательству, –

              свободу полную

вкушает –

     ничего на свете ей не страшно!

Она чиста.

      И память прошлой боли меркнет

в заводях глаз твоих, грустных и дружеских…

_____________

Будьте как дети! Бог не предатель.

Разум безбожен. Творец аморален:

Ему костыли не нужны.

И люди не звери – не стали богами,

но верят они в облегчение ноши…

Разум им в помощь!

_____________

Предательство в быту такая ж неизбежность,

как на войне убийство. А комфорт, успех –

двуликий идол полых дней – плодит предателей

функциональнее страстей былых времён…

_____________

Со мною рядом ты, мой бессловесный друг –

поэма родилась на берегу

речушки Тосна. Вечереет. Нам пора домой.

Шесть километров нам идти сквозь лес…

Но как же ошибается, кто ищет в вечность

путей, проторенных другими! Мы

отравлены дыханьем века своего –

надлежит весь путь его нам пройти до края

топкого болота – там сможем о душе вздохнуть

в изнеможении…

         Не потому ли алкоголь

душе так сладок, что дарует ей минуты,

свободные от разума? За лёгкость

достиженья цели платить приходится

обратным восхожденьем?..

_____________

            Отсветы ответов

в речушке каждой и в очах собаки – там,

где любим мы друг друга,

помним Фета…

Почему же не позвонить тебе опять?

Не рассказать,

что лето здесь особенное с нами?.. Вот

и сосна лежит.

август 2020