ВСТУПЛЕНИЕ
Когда на нас военная зима
Грядет – растить курганы новым скифам,
И вырваться из колб грозит чума
В глубь городов, мученья сократив им,
И древней Велги ропщущая тьма
Встает из недр – тогда крылатым мифом
Над током дней уму яснеешь Ты
Сквозь окна снов и творческой мечты.
Текли века усобиц, гнева, горя,
Падений, подвигов, – но никогда
Твой смутный образ в призрачном уборе
Не оставлял в уме людском следа.
Наш русский дух влекла в небесном хоре
Иных светил, иных властей чреда,
И что дано Твоей любви и силе,
Мы, в слепоте, на них переносили.
Наш разум юный расслоить не смел,
Кто тягу вдаль внушал великим дедам,
Кто чудной целью полнил наш удел,
Кто помогал и битвам, и победам;
Ты пребывал за мглой державных дел –
Неразличим, нечувствуем, неведом,
Сам преклонясь пред именем Христа,
И вера в Русь была еще пуста.
Из века в век, с восхода до восхода,
Труждался Ты, как пахарь, над страной,
Бросая зерна и лелея всходы
Живой тоски о вере мировой.
С Душой Соборной русского народа
Ты близил миг желанной цели той,
И тщетно высил свой чертог бесславья
Над нами демон великодержавья.
Ковчег России Богом дан Тебе,
Ты – наше солнце, старший брат в Синклите,
Водитель душ в бушующей судьбе!
Народовождь! Народоисцелитель!
Ты – в вере мудрых и в простом рабе,
В пыли дорог и в грозовом зените,
В народных подвигах, мечтах, трудах, –
Во всем, где прах – уже не только прах!
Слепящий смысл уже сквозит за мглою
И драгоценностей былых не жаль,
И все грядущее, и все былое –
Твоей рукой чертимая скрижаль.
Слоится век, и в каждом грубом слое –
Твой легкий след, ведущий вдаль и вдаль, –
О, друг страны, судом веков судимой,
Богоотступной – и боголюбимой!
Учи же нас – груз ноши не кляня
Читать завет долженствований наших,
Нести огонь в живой цепи огня
Культур грядущих и культур угасших –
Ты, воздевающий к престолу Дня
Всю нашу боль в нерукотворных чашах,
Как боль вселенной – гор, лесов, морей –
К Отцу возносит Вечный Иерей.
1942
1
В дни, когда светозарно и мирно
Он сошел к нам с небесного фирна,
О грядущем – и горько и скорбно –
Предрекла Ему вещая Карна:
Дева плача, что крылья простерла
От Югры до дунайского гирла,
От феодов Великого Карла
До снегов Беломорского Горла.
– Посмотри лишь, – она говорила, –
На пути Твоих братьев, их жребий!
Разве дивная цель не парила
Над их солнечным детством на небе?
Иль Ты первый, кто грезит о рае,
О людском совершеннейшем строе,
Чтоб духовность сверкала, как струи,
Над юдолью народного края?
– Но кольцо обручальное Навне
Я хранил, Я храню.
Цель огромных времен Мне ясна в Ней,
И готов Я ко дню,
Когда браком сведу в Ее лоно
Нашей Дочери плоть –
Той, что призвана адские луны
Божьим солнцем бороть.
– Но не смог ведь никто из народов,
Даже длань демиурга изведав,
Жизнь укрыть от закона Атридов,
Мир людей – от его антиподов.
Чуть страна становилась духовней,
Вера – чище, деянья безгневней –
Из-за гор, беспощадный и древний
Враг вторгался – еще бурнокровней.
С диким посвистом рушились орды,
Гибли все – и владыки, и смерды,
Все: трусливы ли, дерзки ли, горды
Иль духовною доблестью тверды.
И клубы восходивших страданий,
Точно дымы над кухней колдуний,
Алчно пили из полных ладоней
Толпы адских незримых созданий.
Из Народоводителей – каждый
Принуждается крайней надеждой
Породить в оборону от ада
Столь же грозное, лютое чадо.
Заскрежещут железные пурги,
Взгромоздятся над безднами бурги,
Сын окрепнет – и гром его оргий
И побед – не уймут демиурги!
– Но кольцо обручальное Навне
Я хранил. Я храню!
Был бы низкой измены бесславней
Спуск мой в шрастры, к огню,
Чтоб из мутного лона кароссы
Породить вожака
Русской будущей расы
На века, и века!
– Но не смели ни Рюрик, ни Трувор
Сделать царство тенистым, как явор,
И народные ропот и говор
Жадно слушал степной уицраор.
Он возрос! Ощетинились степи
Ядоносными нивами копий,
И на каждом азийском уступе
Орды к натиску щерятся вкупе.
Уицраор торопит на Русь их,
И с востока, с мертвящих нагорий,
Искры взоров, стервячьих и рысьих,
Ей сулят пепелящее горе:
Чтоб, глумясь над Твоею Невестой,
Торжествуя над Русью Небесной,
Все гасили звериностью гнусной,
Многодьявольской, тысячебесной.
– Как же Я, обручившийся Навне,
Смог бы снидить в Друккарг?
Разве мыслимы с недругом древним
Договор или торг?
Если б Я из великой кароссы
Чадо мрака исторг,
Как поверили б вещие руссы,
Что Я – свет? демиург?
– Не ропщи! Мое знанье – порука!
Не избегнешь Ты общего рока!
Далеко до заветного брака...
Брак иной уже рдеет из мрака.
И, сказав, подняла свои крылья,
Отлетела премудрая Карна,
Вековому закону насилья
Только скорбью своей непокорна.
2
О, превышающий ангелов! Страшно
Словом коснуться этих пучин,
Скрытых исконно личиной всегдашнею
Видимых следствий,
зримых причин.
Что Ты осуществлял, что загадывал –
Звуками, знаками
как объясню
Тем, кто под маску еще не заглядывал
Прошлому и настоящему дню?
Если над горестной нивою тощею
В поте кровавом народ мужал –
Сам Ты мужал
с удвоенной мощью,
Мудрость восполнил, зрелость стяжал.
Но это после...
А в сумрачной древности –
Солнечный Мальчик
с таких миров,
Бросить докуда в праведной ревности
Даже святой не дерзнет
свой зов!
Разум Твой – над сраженьями, ратями
Чудным воспоминаньем сверкал,
Ты созерцал труды своих братьев –
Дальних затомисов
белый портал.
Ты созерцал свою цель, свой Город,
Храм Солнца Мира
в том краю,
Где, одолев многобурный морок,
С Навною скрестишь
душу свою.
Ты созерцал,
как Звента-Свентана
Дочерью сходит с небес
в ваш брак
И, убелив народы и страны,
Ставит над миром людей
свой знак:
Братством грядущего. Розою Мира,
Будущей Церковью
вмещена,
Воплощена же –
в ткани эфира,
Белому Агнцу
Дева-Жена.
Так –
лишь мальчик сперва,
а не позднею
Мудростью мудрый,
не Ветхий Деньми,
Будешь ли понят Ты временем грозным,
Яростными моими детьми?
Как, слепотой и гордыней обманутые,
Не обесчестят хулой Твоих дел?..
Страшно
Твой лик приближать из тумана.
Пусть же поймет
лишь тот,
кто зрел.
3
Это свершилось в начале пути...
Даймон! мрак освети!
Дай мне нащупать знаки-слова
Брезжущему едва!..
Глубинные шрастры,
их мощный слой
От нас отгорожен
бурлящей мглой,
Базальтом, магмой,
кругом оград –
Системой
нам чуждых
координат.
Там
иных материальностей ряд,
Там уицраоры бдят и творят,
Силой науки и ворожбы
Игвы сооружают кубы,
Ромбы, параллелепипеды стен,
Чей неподвижный и странный крен
То ли назад,
то ли вперед,
С нашими правилами
не совпадет.
Но над Россией
в те времена
Страна их безвидна была, темна;
Еще не коснулся скалистых игл
Родоначальник и пращур игв,
И даже раруггам
в тот жар и муть
Заказан был
воинственный путь.
Лишь излученьями ранних племен
Сумрак пустыни был озарен...
И в мир необитаемый тот
Вторгся владыка
смежных пустот.
Как узурпатор, хищен и горд,
Был уицраор монгольских орд;
Сжал он клещами бесовских свор
Корни Алтайских, Уральских гор.
Монголо-игвы
и табуны
Монголо-раруггов
в глубь страны
Вливались потоком морд и химер –
Перерожденцы далеких эр,
Все еще злую похожесть храня
На птеродактиля, –
не на коня.
Это свершилось, когда демиург
Слаб еще был, –
юн:
Взгляд его мерк от арктических пург
И от двоящихся лун.
Гибелью духа и плоти
стране
Враг степной угрожал;
В смертном, антоновом, лютом огне
Дух народа дрожал.
Только метались, в дыму пространств,
За нетопырем нетопырь...
Да вдохновитель кровавых ханств
Креп и рос,
как упырь:
С пламенной мордой, – шлем до небес, –
Не сердце,
а черный ком:
В буйстве и пляске
великий бес
Над выжженным материком.
Ринулся в край он Святой Руси, .
Рождавшейся в небеси,
И отступил из эфирных плит
Юный ее Синклит.
Только такой же, как он, тиран
Мог нанести ему тысячи ран
И, цитадель России создав,
Недруга задушить,
как удав.
4
Хвойным покровом
стройного бора
Жизнь,
еле теплющуюся во мгле,
Промысел кроет от войн и разора –
Бурь, разгулявшихся по земле.
Мрак запредельный.
Посвист метельный,
Прялки постукивание в ночи...
Плач колыбельный.
Песнь колыбельная,
Шепот пугливый: – Молчи... молчи.
– Баю... – качает.
– Баю... – стращает:
Вон, злой татарин идет,
идет... –
Мать о грядущем плачет, вещает,
Зыбку качает –
взад,
вперед.
Полные груди. Полные губы.
Полузвериный, мягкий взор...
В тесных землянках, в крошечных срубах
Матери
с полночью
разговор.
Так – в Ярославле. Так – в Путивле,
В Вологде,
в Муроме,
в Устюге:
Буен растет ли,
добр,
игрив ли –
Только бы креп,
назло
пурге.
Смерд ли отец,
холоп ли,
дьяк ли,
Поп ли, боярин, дружинник, тать –
Лишь бы
в роды и роды не сякли
Силы,
плодотворящие мать.
Всюду ей ложе: в тучах беззвездных,
В гульбищах, в деревнях, на юру,
В душных кремлях и воздушных безднах,
Утром,
средь ночи
и ввечеру.
Всюду, где сблизились двое – она же
Взор свой, колдуя,
правит
вниз –
Цепь родовую ваять:
на страже
Вечно творимых телесных риз!
Буйные свадьбы,
страстные игры,
Всё – лишь крепить бы
плоть
страны,
Плоть!.. – В этом воля
кароссы Дингры,
Смысл ее правд
и ее вины.
Каждый ранитель
русского тела,
Каждый губитель славян –
ей враг,
Каждого
дланью осатанелой
В снег зароет,
смоет в овраг.
Душной, слепою, теплой, утробной,
В блуде и в браках –
одна везде,
Плоти Ваятельница народной, –
Где ж ее лик?
и сердце где?
5
Странно поверить, трудно постичь:
Нимб ли иконный у ней
или бич?
Кто она: беззаконье? закон?
Пасть ли ощеривающий дракон?
Много ли их под луною?
одна ль
Эта клокочущая стихиаль?
Несколько. –
В неуёмном огне
Страсти народной, в каждой стране
Дышит такая ж, и облик их
С мордами разъяренных волчих,
С воющей львицею странно схож;
В мирные миги
добр и пригож,
Но неизменно жуток для нас
Женственной глубью звериных глаз,
Мутно-багров,
лиловат
и бур
В каждой
из мощных
метакультур.
Чаще, о, чаще!
Над каждой нацией
Зыблется эта мутная мгла,
Тщетным порывом силясь подняться
В мудрость познанья
Добра и Зла.
Не понимаю: что значит Дингра?
Только становится взгляд остёр,
Чтоб различать над долами Тибра,
Темзы и Ганга
ее сестер.
На философском хилом пути
Было бы можно произнести,
Множа терминологию сект:
– Эта каросса – только аспект
В данном народе, в данной стране
Сущности,
общей
в их глубине.
6
Не как панцирь, броня иль кираса
На груди беспокойного росса,
Но как жизнетворящие росы –
Для народов мерцанье кароссы:
Для тевтонов, славян, печенегов,
Для кибиток, шатров и чертогов,
И для даймонов, и для раруггов –
От вершин до подземных отрогов.
Было раньше любых человечеств,
Раньше всех исторических зодчеств,
То, что брезжит в зерцалах провидчеств,
В отшлифованных гранях пророчеств:
В дни, когда первообразы спали
В пламенах, как в первичной купели,
Ей назначилось Богом – быть строгой
Первоангела первой подругой.
И ступить через этот порог
Не умел искуситель и враг.
Принимали крылатые духи
От нее светотканое тело,
И в любом ее смехе и вздохе
Само небо смеяться хотело.
О, не жегшее пламенем пламя!
Зла и мук не знававшее племя!
Красотою цвело это семя
И звучало Лилит ее имя.
Но творец сатанинского плана
Самозванцем проник в ее лоно.
И страшнее горчайшего плена
Стал ей плод рокового урона.
Человечества, стаи и хоры –
Все содружества Шаданакара
Понесли в себе ждущее кары
Семя дьявольское – эйцехоре.
И подпал, на отчаянье скор,
Мир закону мечей и секир.
И низверглась Лилит из сапфирных
Лучезарных высот светотворных
До геенн планетарных – пурпурных,
Рыжих, бурных, оранжевых, чермных.
Ее двойственный знак неизбежен
Над любым, будь он горд иль ничтожен;
Путь сквозь мир без нее невозможен,
С ней же – горек, извилист, мятежен.
Точно мех рыжеватого тигра,
Ее край – топко душный, как тундра...
На Руси же лицо ее – Дингра,
Дочерь Дня, но рабыня Гагтунгра.
7
И отошел Он
от юной Навны
С мукой, с надеждой, с ярой мечтой, –
Страстный, божественный,
своенравный,
Все еще веруя
цели той.
– Сына! младенца!..
Пусть он, похожий
Силой
на эту драконью стать,
Сможет пред демоном желтокожих
За бытие России предстать!
Сына!
через любые мытарства!
Сына! царя подземной глуши!
В бут, в нерушимые глыбы царства
Втиснуть текучесть народной Души!
И ураганом
в лоно кароссы
Вторгся неистовый
смерч огня,
С туч Рангарайдра
жгучие грозы
До всклокотавших лав наклоня.
Так
русский демон великодержавья
Зачат был
у чистилищных рек
В горестную годину бесславья,
В мечущийся
Тринадцатый Век.
8
Создал сначала для родины сын
Вал,
да острог,
да неструганый тын.
Всюду – лишь бор.
Ни меча, ни щита.
Пустоши.
Проголодь.
Нищета.
Гордость и гнев за страну чародей
Пестовал медленно в душах людей;
Камни ж укладывал на земь не он,
Но Александр, Калита, Симеон,
Дмитрий, Василий...
из роду в род
Крепость творили князья и народ.
Бут стал отесан, прочен и крут.
Этот безрадостный, крестный труд
Благословил Яросвет,
и сама
Церкви блистающая бахрома
Именем Божьим крепила устой,
Мерно качаясь над крепостью той.
Но укрепляй ты, проси не проси –
А на подземной изнанке Руси
Русские игвы
ползком, тишком
Вкрадывались
в разоряемый дом,
За огневые
от лав
берега
Медленно выживая врага,
И трепетало в зеркале лав,
Новыми капищами представ
И островерхий шатер шевеля,
Черное
искаженье
Кремля.
Эти года возвышеньем Москвы
С гордостью именуете вы.
Но он жирел, он ярился, он пух,
Он выходил из побед и разрух,
Тысячью жадных присосок везде
Соки впивая в любой борозде,
В городе каждом и в сердце любом
Под колокольный раскатистый бомм,
В поле, у боевого костра,
Под белозубые крики ура.
Натиск на голый Восток –
и у рва
Ляжет потоптанная
татарва;
Натиск на Запад – и буйной Литве
Сон непробудный
в кровавой траве;
Натиск на Север – и в синеву
Гордые ростры вспенят Неву;
Натиск на Юг...
потомкам доснись,
Айя-Софии венчанная высь!
Нет:
ни блистающих, как серафим,
Звездных очей или крыл
Нет у того, кто телом своим
Ширь России
покрыл.
У порождений ада – свой чин...
Есть исполинская вошь...
И с чудищами океанских пучин
Лик уицраора схож.
В гороподобной утробе его
Пучатся, как пузыри,
С алчностью всасывая естество,
Детища –
упыри.
Чуждо им первое слово: мать.
Им незнаком
смех.
Отчего царства наследником стать
Должен сильнейший всех.
Мнит себя каждый из них
царем
Будущим
всей земли...
Горе! расплата!
их грузный ярем
Мы столько веков несли!..
Натиск на желтый Восток –
Китай
Жертвою первой считай;
Натиск на Запад –
дрогнул устой
И шпили Праги златой.
Натиск на Юг –
победителю дан
Подступ солнечных стран:
Стяги свободы подъял чародей
В щупальцах
с ликом людей.
Натиск на север –
и самолет
Вьюжною трассой шлет,
Как по воздушным артериям
тромб,
Груз водородных бомб.
Вера? идея?..
Не все ли равно!
На потустороннее дно,
В ангелам недоступную глушь
Гонит он
сонмы душ.
Метафора? поэтический знак?
Нет! Бездомен и наг,
Строг уже для бубенцов и шутих
Этот скрежещущий стих.
Я видел подземное царство царя.
Что тюрьмы!
Что лагеря!
О, в страшное, страшное инобытие
Спускалось сердце мое.
И сердце мое, и совесть моя,
И разум мой
в те края
Сошли – и свидетельствуют теперь
О том,
кто этот Зверь.
Только мучитель. Только тиран.
Кат,
а не паладин.
Горше него для народов и стран
Только дьявол один.
9
Здесь – уицраор.
Там – уицраор.
Третий, четвертый...
Шесть...
Семь..
Отблески тускло-коричневых аур...
Темь.
Что все былые казни и плахи,
Войны
и самые лютые сны?
Даже Гагтунгр отступает в страхе
Перед зияньем
Третьей войны.
Если земля уподобится тиру,
Что ему в этом закате времен?
Не разрушенья дольнего мира –
Власти над миром
алчет
он.
Высшему сатанинскому знанью
Виден невозместимый обвал
Стран, человечества, мирозданья,
Если б безумец
восторжествовал.
Вот почему волевые спирали
Вкруг уицраоров обвиты;
Вот почему они стиснули, сжали
Демонов великодержавной мечты.
И, как неслыханные стрекозы,
На закругленьях спиралей
уже
Бодрствуют,
будто на гибких лозах,
"Ангелы мрака" настороже.
А по затомисам-рати, рати,
И не вместит человеческий стих
То, что готовится в небе
ради
Всех просветленных
и всех живых.
10
В этот вечер, что тянется, черный,
Как орнаменты траурной урны,
Демиургу о ночи злотворной
Говорила угрюмая Карна:
Дева горя, что крылья простерла
С Колымы до дунайского гирла,
От Фу-Чжанга – китайского перла –
До снегов Беломорского Горла.
– Видишь – мир, точно рампа театра:
Он притих – ни дыханья, ни ветра;
Рим, Москва, Рейкиявик и Маттра –
Все трепещут грядущего утра!
Беспредельны его гекатомбы,
Фиолетовы голые румбы,
От полярных торосов до римбы
Опаленные заревом бомбы.
– Я не знаю, какое деянье
Роком Мне суждено
Воздаяньем за час нисхожденья
К древней Дингре на дно,
И за то, что наш сын, уицраор,
Искривил путь миров:
На любую расплату и траур
Я готов.
– Горе!.. Хищным, как адские рыфры,
Будет день, именуемый "завтра";
Его жертв необъятная цифра
Всех поглотит – от финна до кафра!
Только смутно, сквозь хлопья отребий
Жизни нынешней, тесной и рабьей,
Сквозь обломки великих надгробий,
Различаю далекий Твой жребий.
Слышу: вот, исполняются меры,
Вижу: рушатся в пепел химеры,
И расходится маревом хмара
Вкруг Твоей голубой Розы Мира.
Как хорал – лепестки ее сферы –
Мифы, правды, содружества, веры,
Сердце ж Розы – пресветлое чудо:
Ваше с Навною дивное чадо.
– Ныне верю, что толщу тумана
Взор твой смог превозмочь:
Это близится Звента-Свентана,
Наш завет, наша Дочь!
Воплощаем Ее над народом
В запредельном Кремле:
Небывалое в нем торжество дам
Изнемогшей земле!
– Да: пред Ней преклонились синклиты,
Все затомисы гулом залиты –
Ликованьем эфирных соборов,
Светозвоном всех клиров и хоров!..
Береги же свое первородство –
Лишь Тобою прочтенное средство –
Мир восхитить из злого сиротства
В первопраздник
Всемирного
Братства!
И, сказав, подняла свои крылья,
Отлетела премудрая Карна,
Духовидческим вещим усильем
Вся пронизана, вся лучезарна.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Трехмерный ум по трем координатам,
Как юркий гном, взбирается, скользя:
Лишь широта, лишь глубь и вышина там,
И между прутьев выглянуть нельзя.
Он мысль влачит змеящимся канатом
Вверх за собой – и в том его стезя:
Стезя тугой, испытанной науки,
Шаг тормозящей у любой излуки.
И мы читаем том за томом: столп,
Монбланы книг о том, что было ране!
Про нужды царств, борьбу голодных толп,
О скуке рынков и безбожьи браней;
Счет родословных; благонравный толк
То об одном, то о другом тиране, –
И все душней, отчаяннее всем
От голых фактов и от тощих схем.
Приходит миг – и светоносец-даймон
Вдруг полоснет по серой мгле времен
Своим лучом, – и пусть лишь по окраинам
Луч пробежит, но, грозно озарен,
Предстанет нам с лицом необычайным
Гигант один, гигант другой, – и трон
Таких колоссов и левиафанов,
Что вздрогнет ум, в сплошные "иксы" канув.
Громоздкий факт, что грезился уму
Фундаментом, плитой краеугольной,
Пустым чехлом окажется... К нему
Остынет мысль и в дерзости невольной
Оборотится в воющую тьму,
В кипящий космос многоцветных молний,
К слоям других материй – в рай и в ад
Двух, сорока, двухсот координат.
Метаистория! Вот – слово им,
Слоям, мирам, пучинам инозначным!
В одних найдешь – тех, кто Христом водим,
В других – исчадий, страшных, как палач, нам,
И если ты прочел здесь "серафим"
Иль разобрал весть о Друккарге мрачном –
Сумей в словах учесть глубинный смысл,
Несоразмерный строю букв и числ.
И если я твержу о дивном браке
Пресветлой Навны с Яросветом – жди,
Чтоб дух созрел – прочесть в условном знаке
Блистанье дней, встающих впереди.
Религии – лишь трепет свеч во мраке...
О, сверхрелигия! Мир ждет! Гряди!
И счастлив тот, чей смертный взор нащупал
Издалека твой лучезарный купол.
1955-1958
Владимир – Горячий Ключ
|
