Сергей Сычев

Ты придёшь ко мне умирать

Чему вовсе не быть, так того не сгубить,
А чего не сгубить, тому нету конца на земле…
 Э.Шклярский, «Египтянин»

Закат в этот вечер был необычайно красив.

Огромный огненно-красный диск солнца медленно и торжественно двигался по пронзительно лазоревому, поражавшему своей необъятной глубиной небосводу, на котором не было видно ни единого даже самого маленького облачка. Крикливые чайки без устали носились в небе, купаясь в теплых потоках прогретого за долгий день воздуха. Они то взмывали по одиночке  вверх, то вдруг шумной стаей кидались вниз, то садились на воду и начинали о чем-то задумчиво скучать, то, шлепая по воде крыльями, снова с шумом поднимались в воздух. Раскаленное солнечное блюдце, докатив до горизонта, коснулось своим краем ровной зеленой глади моря, как бы попробовав воду на ощупь, а затем стало неторопливо погружаться в него, как гигантский пончик в огромную чашку с молоком, бросив  при этом на воду яркую золотистую в переливах света дорожку. От этой дорожки мощными потоками широких волн во все стороны  стала разливаться розовая теплота. Казалось, что, скрываясь в море, солнце само, медленно остывая, пытается найти в нем отдых и успокоение после удушливой жары раскаленного дня. Уютная и живописная  крошечная морская бухта, украшенная по берегу ярко розовыми гранитными скалами, кое-где нечасто облепленными причудливо изогнутыми неустанной работой ветров вековыми соснами, начинала приходить в себя после нестерпимого дневного зноя южного лета. От солнечного света, отбрасываемого поверхностью моря на скалы в виде причудливых бликов, розовый цвет гранита делался таким сказочно волнующим, что не мог не вызывать душевного восторга.

Я поднялся на вершину самой высокой скалы и стал любоваться оттуда открывшейся мне внезапной красотой. Внизу, у подножья скалы сидели и сновали по своим суетным делам люди. Некоторые сидели почти без движения, лениво уставившись в одну точку. Кто-то читал, кто-то ел. Кто-то спал. Никто из них не замечал величественной красоты заката.

Открывшаяся мне на вершине скалы красота заполнила всего меня без остатка. Эта первозданная красота была единственным, что занимало меня в те минуты, единственным, в чем увидел я настоящую ценность. Все остальное сейчас не имело никакого значения. Это было действительно так, и от осознания этой, оказавшейся такой очевидной истины, открывавшей высшие ценности бытия и делавшей простым и понятным сложное устройство непонятного мира,  я ощутил спокойствие и безмятежность, которых не знал никогда ранее.

Это было абсолютное счастье.

Ещё совсем недавно, буквально только что, все в моей жизни было совсем по-другому. Глубокое разочарование в жизни и отрешенность от окружающего мира были моими давними и привычными спутниками. И вот, десять секунд назад все изменилось…

Я был двадцатисемилетним неудачником – задерганным жизнью почти молодым человеком с бледным измученным лицом, с благополучно развалившимся два года назад скоротечным браком, заключенным с такой же задерганной жизнью депрессивной неудачницей, багажом нереализованных способностей  и никому не нужным образованием за плечами. Я ни во что не верил и ничего не хотел. Мысли о смерти все чаще посещали меня.

Пять дней назад я приехал в этот маленький грязный городишко, который был настолько мал, что даже не помещался на географической карте и о существовании которого я совсем не подозревал. Об этом городке я узнал случайно от подвозившего меня водителя грузовика. В дороге я привычно пожаловался ему, что уже три недели путешествую по побережью и не нахожу для себя отдыха ни в одном из повстречавшихся мне на пути мест.

Везде, где бы я ни появлялся,  меня сходу окутывала угнетающая отчаявшегося человека атмосфера царившей повсюду бойкой торговли, где одна часть людей что-то взволнованно продавала, а другая их часть так же взволнованно что-то покупала. Предметом торга могло быть все без исключения – комнаты для постоя отдыхающих, шезлонги, вино, вареная кукуруза, обед в приморском кафе, сверкающие фальшивым золотом и бриллиантами часы, кричащая о своем безвкусии аляповатая фотография, запечатлевшая ошалевшего от южной экзотики курортника в обнимку со слоном, доля в строительстве невероятно прибыльного торгового центра, который никогда не будет построен, любовь проститутки, фотокамера, украденная на соседней улице у зазевавшегося интуриста, или, наконец,  благосклонность автоинспектора. Даже голуби на площадях и в скверах не хотели кормиться задаром, заставляя долго уговаривать себя и заманивать куском душистой сдобной булки. Повсюду царил праздник денег – кто-то радовался, что только что очень удачно что-то продал, а кто-то визжал от восторга при мысли о том, что минуту назад очень выгодно для себя потратил деньги.

Не находя себе места на этом празднике, сжав в кармане горстку замусоленных банкнот, я двигался все дальше.

 Так я и оказался в этом городишке. От шоссе к нему вела, петляя, узкая и пыльная грунтовая дорога. Настолько узкая, что больше походила на широкую тропу. Ее нельзя было разглядеть проезжая по оживленному шоссе. У поворота на эту дорогу не было никаких дорожных указателей. Остановившись у обочины шоссе, водитель грузовика показал мне на просвет между запыленными кустами можжевельника. Это и была дорога, которая привела меня вскоре в этот грязный приморский городок. Пожелав мне удачи, водитель грузовика, улыбнувшись одними уголками губ, заверил меня на прощание, что в этом городишке я найду настоящий покой и умиротворение, после чего его автомобиль, резко набрав ход, скрылся за поворотом.

Несмотря на извилистость, дорога стремительно уходила вниз. Пройдя пешком около часа, все время подвергая себя при этом опасности не удержаться на ногах и покатиться вниз по горной круче, я все же оказался в городке, название которого один только раз я услышал от водителя грузовика, но вскоре забыл (впрочем, я совсем не уверен, что он его вообще произносил). Единственный въезд в город не имел никакого указателя с его названием. На том месте, где раньше, должно быть, находился указатель, стоял покосившийся железный столб, выкрашенный когда-то очень давно белой краской. Поперек столба к нему была прикреплена ржавая металлическая прямоугольная  рамка, которая, видимо, и держала до поры указатель. Возле столба была свалена большая куча мусора.

Я вошел в город вскоре после того, как миновал полдень. Пыльные и кривые улицы городка потихоньку обезлюдели. С хлопаньем закрывались облупленные ставни на окнах неказистых домиков с такими же облупленными стенами. Зазевавшиеся с делами люди торопились закончить их и убежать в прохладу тени. Город спешил укрыться от палящего солнца.

Постояв недолго у столба с отсутствующим указателем, я вытряхнул песок из старого прохудившегося ботинка и решительно зашагал по улочке, ведущей в гору. Идя по улице, я с интересом осматривал город. Первое впечатление об этом городке, которое пришло мне на ум после ощущения его неухоженности, заключалось в том, что, как мне показалось, в этом городишке остановилось время. Впоследствии это ощущение так и не покинуло меня.

 Пройдя так два или три квартала, я наугад постучался в дверь одного из домиков. Стучать пришлось долго. Дверь открыла грязная старуха в засаленном переднике. Седые  давно не чесаные волосы ее были всклочены и торчали во все стороны. Старуха сильно горбилась, во весь ее правый глаз расплылось бельмо. В общем, так должна была выглядеть сказочная баба Яга.

Ничего не спрашивая, старуха равнодушно уставилась на меня. Я сказал ей, что мне нужна комната на время. Вонзив в меня пристальный изучающий взгляд, старуха долго рассматривала мое лицо, а потом, так же молча, повернулась ко мне спиной и пошла внутрь дома, через который можно было попасть во двор.

– Дверь затвори на крючок. – Едва слышно долетело до меня.

Из этих ее слов я понял, что получил на свою просьбу положительный ответ.

Следуя за старухой, я прошел мимо большой беспородной рыжей собаки, дремавшей у своей конуры и даже не взглянувшей на меня. Собака была такой же старой, как и ее хозяйка. Пройдя далее через мощеный выщербленным кирпичом, густо заросший сорной травой и порослью молодых деревьев двор, я  оказался в очень маленьком и очень старом саманном флигеле, который больше походил на заброшенный сарай, стоявшем в глубине двора. В этот момент я подумал, что отовсюду в этом доме веет старостью. В этом не было для меня никакой мистики. Банальная земная старость в разнообразных своих проявлениях. Перед дверью флигеля на узком высоком порожке грелась на солнце серая полосатая кошка с котятами. Старуха шикнула на нее – и кошка, увлекая за собой котят, быстро исчезла в густой траве.

Продравшись сквозь густую паутину, я остановился посередине  обильно покрытого пылью флигеля. Он имел низкий потолок, который по центру пересекала перекрывающая деревянная балка, и два подслеповатых окошка. Одно из окошек выходило во двор, из второго вдалеке виднелось море. Электричества во флигеле не было. Его заменяла крепившаяся к балке керосиновая лампа. Всю обстановку флигеля составляли маленький, аккуратный, сколоченный из тщательно обструганных и покрытых лаком досок столик и старинная железная кровать с красивыми спинками, сделанными из причудливо витых металлических прутьев. Кровать покрывало пестрое лоскутное одеяло, на котором лежала большая пуховая подушка. На столе, укрытая, как и все вокруг толстым слоем пыли,  лежала одинокая книга в потрепанном переплете, видимо забытая когда-то очень давно кем-то из постояльцев.

– Можно курить. Посторонних нельзя. Керосин долго жечь нельзя. – Произнесла старуха и повернула в дом, не спросив с меня оплату.

Оставшись один, я снял с плеча рюкзак, бросил его в угол и, не снимая ботинок, плюхнулся спиной на пыльную кровать. Я долго лежал так, неподвижно, уставившись в паутину на потолке. Спать не хотелось. Думать тоже. Я наслаждался покоем.

Я пролежал так очень долго, не следя за временем. Когда солнце стало опускаться к горизонту, я впервые пошевелился. Повернув голову вправо, к столику, я наткнулся взглядом на  книгу. Я взял ее в руки и, сев поудобнее на кровати, открыл на первой попавшейся странице.

В книге я увидел знакомые буквы, складывавшиеся в знакомые слова, но не мог прочитать ни одного из них. В недоумении я перелистнул страницу. Все повторилось. С досадой на себя я стал листать страницы одну за другой, но везде было одно и то же. Чертыхнувшись, я раздраженно бросил книгу на стол. Она шумно упала на него, подняв вокруг густые клубы пыли. Когда пыль осела, мое внимание привлекла обложка книги. На ней был изображен морской закат. Настолько красивый, что я мог поспорить с кем угодно, что такого заката не бывает в природе. Я долго не мог оторвать взгляда от картинки, но потом решительно перевернул книгу тыльной стороной обложки вверх и пошел в город.

Несмотря на мучавший меня голод, я шел по городу, внимательно разглядывая его улицы. Все мне здесь казалось необычным. Хотя, спроси меня об этом сейчас, я не смог бы, наверное, точно ответить, в чем я видел необычность. Очень старый, очень грязный городок, наверное, не единственный такой на свете. Я не смог бы точно определить его необычность… не смог бы… как ни пытайся. Но я готов был поклясться, движимый сидевшей во мне какой-то странной иступленной уверенностью, что в такой город нельзя придти специально. В такой город тебя что-то ведет. Что? Этот вопрос пока меня не беспокоил.

Очень хотелось есть. Я был настолько голоден, что меня совсем не беспокоил мой внешний вид: немытые лицо и руки, давно нечесаные и нестриженые волосы, наскоро приглаженные пятерней. На ногах стоптанные ботинки, давно и окончательно потерявшие свой цвет. Наполовину истлевшие черные джинсы и короткая грязная куртка «милитари», одетая прямо на голое тело, заканчивали мой гардероб. В довершение всего, я, как завалявшаяся на складе вещь, с ног до головы был покрыт пылью.

Странно, но на мою внешность никто не обращал ровным счетом никакого внимания. Наугад я определил место нахождения центральной улицы, спускавшейся от самого верха небольшой горы, на которой был расположен город, почти до берега моря, и двинулся туда. Улица была достаточно широкой, чтобы уместить на ней одновременно проезжую часть для автомобилей, ни одного из которых, впрочем, я здесь еще не видел, и широкие тротуары со столиками летних кафе на них. Я подошел к столикам одного из здешних кафе и остановился в нерешительности чуть поодаль, ощупывая в кармане деньги.

Сзади меня раздался насмешливый девичий голос.

– Голодный? Конечно, голодный. Как волк! Ладно, сегодня я тебя угощу, а завтра тебе придется научиться самому добывать пропитание. Я помогу.

Я обернулся. Передо мной стояла невысокая ладно скроенная девушка, которой на вид было чуть больше двадцати лет. Она была одета в облегающую ее хорошенькую фигурку ядовито зеленого цвета майку и джинсы, цвет которых, видимо,  не смогли определить даже при их изготовлении. Через плечо девушки был перекинут широкий ремень вместительной матерчатой сумки, болтавшейся у не на поясе. На ногах ее совсем не по погоде красовались новые высокие армейские ботинки. Ее коротко стриженные всклоченные волосы были выкрашены в грязно рыжий цвет, отчего ее лицо казалось немного конопатым. Маленькая головка чуть склонена набок. Цепкие глазки-пуговки с интересом бегали по моему лицу и одежде. У нее были высокий лоб, красиво изогнутые черные брови и аккуратный слегка вздернутый носик. Сжатые тонкие губы говорили о её природном упрямстве. Маленький треугольный подбородок, чуть выдвинутый вперед, делал ее похожей на лисенка. В общем, она была вполне ничего.

Не раздумывая, я согласился на ее предложение, и мы уселись за один из столиков. Мы ели довольно сносно приготовленное блюдо с неизвестным мне ранее названием, состоящее из тушеных в горшочке баклажанов с мясом и чего-то еще, запивали его дешевым красным вином и разговаривали. Точнее будет сказать, больше говорила моя новая знакомая, а я внимательно слушал, поглощая свой ужин.

Она говорила, что приехала в этот городишко два года назад отдохнуть от шума и суеты большого города и залечить душевные раны. Раньше она жила в большом городе, училась в театральном училище, а еще пела, имея небольшую сольную программу. Ей делались многочисленные творческие предложения от самых известных людей шоу-бизнеса, за право обладать ею было пролито немало мужской крови, ее руки настойчиво просили влиятельнейшие люди, но она решила бросить все и уехала, куда глаза глядят. Еще немного она отдохнет, поправит здоровье и вернется в прежнюю жизнь.

Она рассказывала красиво и вдохновенно. Я ей не верил, но мне было все равно. Мне было хорошо с ней, и я продолжал слушать.

 Мы просидели в кафе очень долго. Когда над городком окончательно сгустилась ночь и улицы обезлюдели, а хозяин заведения сказал нам, что он закрывается, мы спустились к морю. Моя подруга сказала, что море таит в себе огромную таинственную силу, которая ее постоянно притягивает. Бросив свою сумку на камни, не снимая одежды, она вошла в воду и поплыла. Я последовал за ней. Мы долго наслаждались прогретой солнцем за день водой. Две желтых луны: большая – на небе и чуть поменьше – в воде, светили нам. Вволю наплававшись, мы вышли на берег, сняли с себя мокрую одежду и разложили ее на камнях.  В свете луны стройная фигурка моей подруги показалась мне еще привлекательнее, чем при свете дня, и я сказал ей об этом. Мы приблизились друг к другу – и, казалось, давно забытая нами обоими  сила трепетной и нежной юной страсти увлекла нас на землю…

Остаток ночи мы провели молча лежа на спине и глядя на звезды.

С восходом солнца мы оделись, и я, ощутив вдруг чувство сильного голода, еще сильнее, чем прежде, сказал моей подруге, что пора ей  выполнить вчерашнее обещание и научить меня добывать себе пропитание.

– Еще рано, – сообщила мне она, – для начала, давай поскребем по карманам.

 Она выгребла на свет из карманов своих джинсов горсть монет. Я достал из своего кармана три замусоленные банкноты мелкого достоинства.

– О! Да мы сказочно богаты! – воскликнула она.

Мы поднялись в город и на оставшиеся деньги отлично позавтракали в одном из многочисленных кафе, съев целую дюжину свежевыпеченных булочек с маслом и выпив по три чашки ароматного кофе.

За завтраком моя подруга объяснила мне, в чем состоит нехитрая суть  добывания денег на пропитание. Здешний базар, как и все южные рынки, рано пробуждается и до обеда ведет бойкую торговлю, которая приносит торговцам хороший доход. На рынке для такого человека, как я или моя подруга, всегда найдется какая-нибудь черновая работа. Однако, за нее совсем не следует браться с утра – утром торговец прижимист и особенно не церемонится с подсобной братией. В это время он сосредоточен на торговле так, словно собирается побить мировой рекорд по снятию выручки. К закрытию же рынка – другое дело. В хороший день к завершению торга торговец щедр, ласков и разговорчив, словно родной отец (или мать, если это будет торговка). Спеша поскорее покинуть рынок и укрыться с барышом в прохладную тень домашней беседки, густо увитой лозой виноградника, торговец, как правило, весьма щедро платит за любую помощь в приведении в порядок его торгового места, упаковке и перетаскивании всевозможных ящиков, корзин, коробок и бутылей. Иногда сверх положенной платы тебе может перепасть и пустившая на жаре легкий душок, но вполне еще съедобная большая рыбина с непроизносимым названием или дюжина-другая слегка помятых помидор. В общем, такого заработка на жизнь вполне хватает.

До закрытия рынка еще оставалось некоторое время, и мы с подругой отправились в маленький скверик, расположенный неподалеку. Мы уселись под раскидистым кленом, подруга достала из сумки книгу и погрузилась в чтение.

Увидев потрепанную обложку этой книги, я невольно вздрогнул.

– Откуда у тебя эта книга?

– Она всегда со мной.

Я посмотрел на ее раскрытые страницы. Все те же знакомые буквы. Слова, которые я не мог прочесть. Все то же. Не знаю, откуда во мне возникла такая уверенность, но я готов был поклясться, что эти буквы складывались в иные слова, совсем не те, что я видел в обнаруженной мной во флигеле книге. Неясная тревога охватила меня. От сильного волнения закружилась голова, и к горлу подступила тошнота. Не зная, как справиться с усиливающимся волнением, я вскочил на ноги  и побежал прочь. Меня никто не окликнул.

Я долго слонялся в одиночестве по грязным улицам городка, пока не понял, что стою перед дверью дома старухи.

В дверь пришлось стучать так же долго, как и вчера. Снова, открыв дверь, старуха не произнесла ни слова. Коротко, но пристально взглянув на меня, она повернулась и пошла в дом, на ходу уже привычно для меня проскрипев, чтобы я закрючил дверь.

Войдя во флигель, я с неосознаваемым страхом приблизился к лежащей на столе книге. Осторожно я взял ее в руки. Закат на обложке все так же притягивал взгляд и завораживал. Немалым усилием воли я заставил себя открыть книгу. Все то же. В ней ничего не изменилось. Я не мог прочитать ни единого слова. Но откуда же во мне сидела твердая уверенность в том, что бессмысленная вереница слов в этой книге не была похожа на вереницу слов в книге моей подруги? Непонимание этого беспокоило меня еще больше, чем невозможность прочесть в них ни единого слова. С бессильной злобой я швырнул книгу под кровать. Пролетев совсем немного, она мягко ударилась обо что-то и упала на пол. Я заглянул под кровать. Под ней лежал старый пыльный брезентовый рюкзак, а рядом с немым укором распахнула страницы брошенная мной книга. Достав рюкзак, я высыпал его содержимое на пол, испытывая при  этом странное чувство неловкости, словно делал что-то гадкое и предосудительное. В нем не оказалось ничего интересного – привычный набор грязного тряпья бродяги, почти такого же, как и в моем рюкзаке. Собрав вещи, я засунул их в рюкзак и вернул его на место.

Сев на полу посреди флигеля, я ощутил себя разбитым и глубоко больным человеком. Кровь в моих висках бешено пульсировала и стучала, словно отбойный молоток, гулко отдавая в уши, лоб и щеки полыхали жаром, дышать становилось все труднее, в мышцах наступила такая слабость, что я не смог бы пройти и десяти шагов. С трудом дотянувшись до кровати, я с немалым усилием вскарабкался на нее и провалился в глубокий сон.

Хочется сказать, что в ту ночь мне снились яркие сны и приходили удивительные видения, но это было бы неправдой. В ту ночь мне не приснилось ничего.

Проснулся я на следующий день поздним утром. Солнце уже стояло высоко. Есть не хотелось. Хорошо выспавшись, я, тем не менее, еще долго лежал в кровати, а затем решительно встал с нее с твердой мыслью раз и навсегда покончить со всей этой дьявольщиной, окружавшей мой приезд сюда.

Выйдя во двор, я набрал в колодце ведро студеной воды и вылил его на себя. Это окончательно взбодрило меня, и я отправился на поиски своей новообретённой  подруги.

Отыскать ее не составило труда. Она сидела в скверике под деревом и читала свою книгу. Увидев меня, она не потеряла своего привычного спокойствия, только произнесла:

– Ты пропустил вчера закрытие рынка… Сегодня, впрочем, тоже. Это невежливо по отношению ко мне с твоей стороны.

– К черту твою вежливость! Что это за книга?

– Это Книга моей жизни.

– Я держал в руках точно такую же книгу и не смог в ней прочитать ни слова.

– Значит, эта книга уже прожита кем-то другим.

– Ерунда. Если книгу может прочитать кто-то один, то это должно быть доступно и другому. Любую книгу можно прочесть множество раз.

– Я не сказала, что эта книга была кем-то прочитана – я сказала, что она была прожита кем-то.

– Проживают жизни, а не книги! Я пробовал прочесть хоть слово и в твоей книге, но тоже не смог. Если бы я верил в ведьм, то сказал бы, что ты – ведьма и что весь этот поганый городишко населен одними ведьмами. Прочти мне что-нибудь из твоей книги! Я хочу знать, что в ней такого необычного. – Сказал я с вызовом.

Она с грустной жалостью посмотрела мне в глаза и произнесла:

– Её нельзя читать вслух. Это невозможно.

– К чёрту! – Извергал я эмоции.

Моя подруга никак на это не реагировала.

– И когда же ты закончишь ее читать? – Спросил я с едким сарказмом.

– Видимо, когда настанет время умирать.

– Где же, в таком случае, моя книга? Я тоже люблю почитать на досуге! Где она, где?!! – Почти безумно кричал я.

Она ничего не ответила на мой вопрос. Только еще пристальнее и с еще большей грустью посмотрела в мои глаза.

– Ты, наверное, голоден. Пойдем, я покормлю тебя.

Она взяла меня снизу за руку, и в этот момент я остро ощутил себя самым одиноким и самым отчаявшимся человеком на свете, не осознавая еще причину своего отчаяния. Неожиданно для себя, я горько заплакал. Опустившись на колени, я уткнулся лицом в ее грудь и, продолжая лить слезы, твердил: «Я ничего не понимаю… Я не понимаю, что со мной происходит… Что происходит вокруг?… Зачем?». Она осторожно, чтобы не потревожить,  обхватила мою голову руками и тихонько гладила пальцами мои волосы.

Через несколько минут я успокоился, и мы,  больше не касаясь этой темы в разговоре, пошли обедать в кафе. Мне было неловко, и я молчал. Она ничего не говорила мне, будто все понимала.

Пообедав, мы пошли к морю и остаток дня провели глядя на него. Мне казалось, что мы не просто смотрели на него, а совместными усилиями пытались заглянуть за горизонт и открыть все его тайны. Я не стал говорить об этом моей подруге, но почти не сомневался в тот момент, что мы и без слов понимаем друг друга, мысленно делая одно и то же.

С наступлением сумерек мы, взявшись за руки, долго гуляли вдоль берега моря. Потом мы ужинали в маленьком приморском кафе жареной камбалой, которую я всегда не любил, но в этот вечер счел ее самой вкусной рыбой на свете. За ужином мы непринужденно болтали о пустяках и смеялись. Где-то на окраине города, в том месте, где располагалась дорога, ведущая в город, раздались раскаты грома, полыхнула молния и пролился короткий шквальный ливень. Меня это нисколько не расстроило, тем более что гроза бушевала в стороне от нас, не доставляя нам беспокойства. Только моя подруга бросила в ту сторону немного странный взгляд, но тут же вернулась к нашей беседе.

Подруга не разрешила проводить ее домой, и у кафе мы расстались. Не желая тревожить свою хозяйку ночью, я пробрался к дому старухи с тыльной стороны, где старый сложенный из известняка забор возвышался над широким и глубоким оврагом, и перелез через него. Старая хозяйкина собака никак не обнаружила своего присутствия, и я благополучно добрался до своей кровати. Еще долго я не мог заснуть, размышляя над тем, что со мной произошло за последнее время, пытаясь сопоставить малопонятные мне обрывки фактов, событий и ощущений. Я не знал, что все это принесет мне, не знал, какое это значение будет иметь в моем будущем, но я был уверен, что это должно было со мной произойти, и поэтому с должной степенью спокойствия воспринял все случившееся как неизбежное.

Наутро я проснулся в достаточно бодром расположении духа, а потому, не став долго валяться в постели, я наскоро умылся колодезной водой и пошел на поиски своей подруги, решив весь день посвятить отдыху.

Я нашел ее, как обычно, в сквере под деревом за чтением. При виде ее книги мое бесшабашное настроение начало быстро исчезать. Медленно растущая, непонятная мне тревога снова охватила меня, но я решительно отогнал ее прочь и весело поздоровался с подругой. Она прервала чтение, взглянула на меня и мило улыбнулась.

– Привет. Как дела? Чем займемся сегодня? – Как можно бодрее спросил я. – Сегодня я, в общем, не прочь заработать несколько монет. Научишь?

Она кивнула, улыбнувшись, и убрала книгу в сумку.

Некоторое время мы сидели под деревом и разговаривали о пустяках. Потом моя подруга посмотрела на солнце и сказала: «Пора!», после чего мы направились в сторону рынка.

Стоял полдень, и торговля на рынке, который, кажется самым невероятным образом, вынырнул из столетнего прошлого (впрочем, как и весь городок), близилась к завершению. Опытным взглядом подруга окинула торговые ряды и потащила меня к толстому и усатому греку, торговавшему арбузами. Быстро сговорившись о цене, моя подруга сноровисто принялась наводить порядок на месте, где заканчивал торговлю грек. Я последовал ее примеру. Потом мы загрузили остатки  товара с пустыми мешками и парой каких-то ящиков на повозку, стоявшую чуть поодаль, и отволокли ее к дому, указанному греком. Видимо, день для него был весьма удачен, поэтому, когда мы вкатили повозку во двор его дома, грек, отслюнявив жирными пальцами от увесистой пачки денег, выуженной из бездонного кармана  огромных засаленных шаровар, оговоренную ранее сумму, чуть поколебавшись, прибавил к нашему заработку еще одну бумажку, а потом разрешил нам взять с повозки любой понравившийся арбуз.

Засунув выбранный мной крутобокий арбуз во внушительных размеров сетку, обнаруженную в недрах сумки моей запасливой подруги, я перекинул сетку с арбузом через плечо и, довольный собой, неторопливо вышел со двора грека. Однако, подруга, схватив меня за руку, тут же потащила меня обратно к рынку. Я сказал ей, было, что мы заработали достаточно денег и можем теперь честно отдыхать, ни о чем не думая. Остановившись на быстром ходу, она резко повернулась, скептически оглядела меня с ног до головы и, не произнеся ни слова, еле заметно улыбнулась одними губами, после чего снова потащила меня к рынку.

Рынок почти обезлюдел. Несколько, видимо, не очень удачливых торговцев угрюмо возились со своим товаром, сворачивая торговлю. С предложением помощи мы пристали к маленькому сухому неразговорчивому старику, торговавшему персиками. Нехотя тот согласился принять нашу помощь и долго торговался о цене. Договорившись с ним, мы с подругой принялись грузить на его вместительную повозку многочисленные ящики с нераспроданными персиками. Погрузив товар, мы поволокли повозку следом за угрюмым стариком. Дойдя до его дома, располагавшегося где-то почти на самой вершине горы, мы вкатили повозку во двор. Старик аккуратно отсчитал нам несколько мелких бумажек, дважды внимательно пересчитал наше жалкое вознаграждение, после чего отдал его нам и, махнув рукой в сторону калитки, тем самым показав, что разговор окончен, пошёл в дом.

Мы вкусно пообедали в одной из самых приличных забегаловок городка. За обедом подруга сказала мне, что опрометчиво с моей стороны было бросать работу на половине в такой удачный день. Старик с персиками, хоть и не сделал существенной прибавки к нашему заработку, но в иной день и такая сумма бывает роскошью.

Я не стал спорить с ней. Мне было все равно.

Весь остаток дня мы провели беззаботно гуляя по окрестностям городка. Вечером мы забрели в какую-то старую харчевню, где старик-хозяин накормил нас удивительно вкусным супом из каракатицы. После ужина, с наступлением темноты мы отправились к морю…

 Далеко за полночь я, стараясь не производить шума, находясь в приподнятом настроении, уже известным мне способом пробрался в свой флигель, где повалился на кровать и тут же погрузился в глубокий сон.

Когда я проснулся, солнце было уже точно на западе – я проспал большую часть дня.

Не умываясь и не желая беспокоить свою хозяйку, я перемахнул через забор, выбрался задами на улицу и пошел искать свою подругу. Несмотря на некоторые странности в ее поведении и смутное предчувствие того, что наше знакомство скоро станет для меня роковым, я уже успел привязаться к ней и скучал по своей странной знакомой.

Ее не было ни в сквере, ни в одном из известных мне кафе, ни на давно закончившем торговлю базаре. Постояв пару секунд в нерешительности, я отправился на берег бухты.

Она сидела на камне, читая книгу. Увидев меня, она, как обычно, спокойно, со сдержанной улыбкой поздоровалась, только лицо ее сегодня было несколько грустным. Отложив книгу в сторону, она подвинулась на камне, уступая мне место. Я сел рядом, и мы молча стали смотреть на море.

– Знаешь, мне все время кажется, что ты знаешь все про меня и про мою жизнь, только молчишь об этом. Ты никогда не спрашиваешь обо мне, как будто тебе все давно известно. Этот городишко хранит какую-то тайну, которую ты знаешь… я чувствую это… Почему в эту бухту не заходят корабли? – Спросил я подругу, сделав неожиданное для себя наблюдение.

– Так, наверное, издавна повелось. Видимо, им незачем сюда заходить. – Неопределенно пожав плечами ответила она.

– Опять какая-то дьявольщина! Опять ты говоришь загадками. – Начал заводиться я. – Если есть удобная бухта, на берегу которой живут люди, в нее обязательно должны заходить корабли! Здесь все окутано какими-то тайнами! Ты знаешь что-то об этом, но не желаешь мне говорить. Я хочу знать! Клянусь, я не успокоюсь, пока не переверну весь этот поганый городишко вверх дном и не докопаюсь до правды. В твоей власти избавить меня от этой ненужной работы. Начнем с твоей книги. Зачем она?

– Я тебе уже говорила – это Книга моей жизни.

– Почему другие не читают такие книги, а только ты? Чем ты особенна?

– Ничем. Читают все… почти все, – чуть запнулась она, – читают те, кому это начертано.

– Что за чепуха?! Кем начертано? Для чего начертано? Какой в этом смысл? Почему тогда не начертано мне? Чем тогда я отличаюсь от тебя и от таких, как ты? Где же, наконец, моя книга?

Долгим и пристальным взглядом она посмотрела в мои глаза, после чего тихо, но отчетливо произнесла:

– Твоя книга не была написана.

– Что это значит?

– Ты мёртв с рождения.

– Что?!! – захлебнулся я воздухом.

– В этот город не приходят сами, в него приводит судьба. Ты живешь чужой жизнью, которую уже кто-то прожил до тебя. – Сказала она, обращаясь ко мне. – Ты думаешь, что ты жив, но на самом деле ты мёртв. Это город, в который приходят закончить свой путь.

– Что за чёрт! Если я мёртв и пришёл туда, куда должен был прийти, то что же здесь делаешь ты и такие «книжные», как ты?

– Каждого сюда приводит своя судьба. Такие «книжные», как я,  – она горько усмехнулась, – приходят сюда в тот момент, когда совершают в своей жизни какую-то великую ошибку, причиняющую много страданий им и другим людям и заводящую их собственную жизнь в опасный тупик. Каждый из нас совершил что-то, что привело его сюда. У каждого из нас есть своя тайна. Каждый из нас читает свою Книгу жизни, доступную исключительно ему, только я делаю это открыто, а другие стыдятся признаться в этом, читая Книгу вдалеке от посторонних глаз. Если вдуматься, то это, наверное, смешно. Ведь весь этот город состоит из тех, кто мертв, и тех, кто умрет. Каждый из нас надеется найти в своей Книге ответы, на неразрешенные вопросы, которые привели их сюда. Если смотреть на это с твоей точки зрения, то я немногим отличаюсь от тебя. Мое главное отличие от тебя заключается, наверное, в том, что, найдя в своей Книге ответы, которые позволят мне вернуться к прежней жизни, я смогу покинуть этот город. Тебе же этого не дано.

– И что, многим удалось найти? – Ехидно спросил я.

– За последние сто лет никому.

Страшная догадка наполнила меня ужасом.

– Ты хочешь сказать, что провела здесь сто лет?... Тогда это должно означать лишь то, что, когда ты попадаешь сюда, время для тебя останавливается. Так?

– Ты прав. Время в этом городе ничего не стоит, так же как и жизнь. Ты в этом мог убедиться, увидев как достаточно легко здесь найти средства к существованию. Даже старик с персиками, ты помнишь его, был угрюм и несговорчив вовсе не оттого, что его торговля шла неудачно. Причина его печали кроется в другом – совсем недавно, не далее, как позавчера, он полагал, что нашел для себя в Книге жизни ответы на все вопросы, мучавшие его долгие годы, и вознамерился выбраться из города. Как оказалось, он заблуждался.

– Ха! Ты что же знаешь все обо всех?! – Истерично смеясь, крикнул я. – Может быть в этой дрянной книжонке ты прочитала и обо мне?

– Прочитала… – спокойно ответила она, – я знала о твоем появлении здесь и о нашей встрече с тобой. Твоя старуха тоже знала.

– Откуда ты знаешь про старуху? Я ничего тебе об этом не говорил!

– У тебя еще будет, сколько пожелаешь, времени, чтобы убедиться в том, что все в моих словах правда.

– Конечно! У меня еще будет достаточно времени, чтобы убедиться в том, что я не сошел с ума! Мне только надо покончить со всем этим наваждением и немедленно выбраться отсюда. Прощай!

С этими словами я победно захохотал и, решительно повернувшись, побежал прочь от нее.

Добежав до дома старухи, я стал колотить кулаками в дверь. «Немедленно забрать вещи и, не оглядываясь, бежать из этого проклятого места», - стучало в моих висках. Старуха не появлялась. Тогда я обежал дом вокруг, собираясь попасть во флигель уже известным мне путем. Как только я оказался на вершине забора, снизу к нему с рычанием и лаем, оскалив зубы, кинулся старый хозяйкин пес. Я пытался успокоить его, дав возможность собаке узнать постояльца, но пес не унимался.

– Ну и черт с вами! Провалитесь вы все сквозь землю с вашими книгами, с вашим сумасшедшим бредом и с моими вещами!

Спрыгнув обратно на землю, я что есть мочи побежал к единственной дороге, ведущей из города, как об этом думал я. Но очень скоро мне, к своему ужасу, пришлось убедиться в том, что это была дорога, ведущая только в город, и по которой невозможно было выбраться из него. Едва ли я удалился от старухиного дома на тридцать шагов, как над моей головой раздался оглушительный грохот и где-то совсем рядом ослепительно полыхнула молния. В ту же минуту с неба на меня обрушился невиданный мной ранее мощный поток воды. Спотыкаясь и почти ничего не различая за стеной изливавшейся с неба воды, я добежал до столба с отсутствующим указателем и ринулся от него вверх по дороге. После первых же шагов я, утопая в потоках грязи, не в силах удержаться на скользкой, размытой ливнем грунтовой поверхности дороги, упал и, подгоняемый стремительным мутным потоком, кувыркаясь и переворачиваясь, скатился вниз. Снова и снова я вставал и безуспешно пытался сделать по этой дороге хотя бы десяток шагов вверх. Каждый раз я падал на землю, кубарем скатывался вниз и плюхался лицом в огромную грязную лужу, мгновенно образовавшуюся возле столба из воды, земной жижи и сваленного там мусора. С безумным упрямством я цеплялся за торчащие кое-где из земли корни деревьев, росших вдоль дороги, и пытался ползти по ним вверх, но силы быстро оставляли меня, и я снова скатывался вниз.

Не знаю, как долго это продолжалось, так как я потерял ощущение времени и ненадолго  почувствовал себя частицей этого проклятого города. В изнеможении я выбрался на четвереньках из лужи и упал на спину рядом с ней, не в силах даже заплакать. Дождь, не переставая, хлестал меня по лицу, как бы в назидание за то, что я посмел ослушаться негласного запрета.

Когда дождь прекратился, я еще некоторое время продолжал лежать на земле, медленно приходя в себя, затем поднялся и обреченно побрел к тому месту, в котором я оставил мою подругу. Яркое солнце, согревая меня, клонилось к закату.

Когда я вернулся, на лице подруги не пробежало даже маленькой тени удивления. Она все так же сидела на камне лицом к морю с открытой книгой на коленях. Вечерело. Из города на берег, все чаще по одиночке, неторопливо спускались люди. Никто из них не обращал на меня никакого внимания.

Отрешенно и устало я опустился на камень рядом с подругой.

– За что здесь оказалась ты?

– Я убила свою мать и двоих сестер.

– …???

– Это не было убийством в привычном понимании, иначе все было бы слишком просто. Меня бы по обыкновению повесили или сослали на каторгу, где бы я в конце концов благополучно умерла и мне не пришлось бы столько лет терзаться в поисках своего смысла жизни и своих ответов на неразрешимые вопросы.

– Что же это тогда было?

– Я была родом из очень бедной семьи. Нас было у матери трое (отец умер от туберкулеза, когда мне было шесть лет), я была старшей из дочерей. Матери с невероятным трудом удалось дать мне приличное образование и выдать замуж за большого чиновника (я ведь недурна собой, правда?)… После замужества все в моей жизни изменилось… деньги, наряды, внимание мужчин, подарки, поездки к морю и многое другое… От успеха у меня закружилась голова. Я забыла свою мать и своих сестер… Они очень нуждались и молили меня о помощи, но я, погруженная в бесконечную череду удовольствий, их не слышала… Они замерзли на улице в одну из лютых петербургских зим, не имея средств  на пропитание и возможности оплачивать квартиру… Я даже не знаю, где они похоронены.

– Постой! Это очень похоже на дешевый спектакль! Мне сдается, ты водишь меня за нос. Я читал что-то такое… кажется, у Чехова.

– Верно, у него. Ты что же, его в фантасты зачислил? Откуда настоящие писатели берут свои сюжеты? Из жизни. Это может показаться тебе невероятным, но все, описанное Чеховым в его многочисленных рассказах, в той или иной степени действительно происходило с ним или было ему поведано кем-нибудь из его знакомых.

Ничего не говоря, я уставился на нее с вопросом.

– Мы встречались с ним однажды в Ялте, на отдыхе. Там я и рассказала ему свою историю.

Я долго молчал, не в силах осмыслить происходящее со мной и произнести хотя бы слово.

– Скажи, если ты и такие, как ты, продолжают искать здесь смысл своей жизни, то что здесь делают такие, как я… «мертвецы»? Почему они еще… как бы это сказать… не умерли совсем?

– Каждый вправе решать сам, когда ему принять смерть.

– И многие из «мертвецов» на твоем веку добровольно приняли смерть?

– Никто.

– Ради чего они коптят небо? Чем для них эта «жизнь» лучше смерти? – Спросил я ее после долгой паузы.

– Каждый вправе решать сам, когда ему принять смерть. – Философски повторила она. – Ты можешь сделать это, когда захочешь… Здесь достаточно только захотеть этого.

Потеряв всякую возможность нормально рассуждать, опустошенный, я подавленно сидел на камне, уставив взгляд в никуда. Я не видел этого, но чувствовал, что моя подруга смотрит на меня глазами, полными печали и сожаления. О чем она сожалела?..

Солнце все ближе клонилось к горизонту.

– Все мертвы, но никто никогда не умирает… Достаточно только захотеть, но никто не хочет…  – Задумчиво произнёс я.

– Умирают… иногда… может деревом в грозу привалить или в шторм море забрать.

– Скажи, ты знала того парня, который жил у старухи до меня? – Спросил я, цепляясь за последнюю возможность обрести смысл в происходящем.

Она молча кивнула и тихо добавила:

– Здесь все про всех знают.

– Каким он был?

– Он был очень похож на тебя. Такой же одинокий и несчастный. Мне было хорошо с ним… как с тобой…

– В его книге много пустых страниц. Что с ним стало?

– Он был единственным, пришедшим в этот город, кто смог самостоятельно сделать свой выбор между жизнью и смертью.

– Давно это случилось?

– Прошло двадцать семь лет.

– Если я захочу, я буду здесь «жить» вечно, так же, как ты, так же, как все эти «люди»? – Я выделил слова «жить» и «люди» саркастическим оттенком.

– Да. – Спокойно ответила она.

– Каждый вправе решать сам, когда ему принять смерть! – С изрядной долей здоровой злости произнес я, уставив победный взгляд на подругу.

Она все поняла и ничего мне не сказала.

– Ты можешь сделать это, когда захочешь! – Запоздалым эхом повторил я ее слова.

Бросив недолгий, но пристальный взгляд на море, я оглядел окружавших нас людей, каждый из которых был занят собой и как будто не видел ничего вокруг. Обернувшись, я поднял голову и с вызовом посмотрел на город-тюрьму, показавшийся мне в этот раз огромным старым коршуном, нависшим над птичником. Потом, как будто освободившись от тяжелых, сдавливавших все мое тело пут, я легко и весело обернулся, лег на камни рядом с моей подругой и, с блаженной улыбкой на лице, закрыл глаза.

Здесь, на вершине самой высокой скалы, где я, наполнившись удивительной легкостью, оказался через считанные  мгновения после этого, я ощутил себя самым великим и самым счастливым человеком на свете. Небывалой красоты закат открылся мне, заполонив меня всего без остатка. Кто сказал, что я мертв? Я самый живой из всей этой оравы  человекоподобных существ, сгрудившейся на берегу, тихого стада, которое не замечало ни великолепия происходившего заката, ни величия моей смерти. Без сожаления я смотрел вниз, на землю, которой мне уже никогда не коснуться, на без дела снующих, жующих, спящих, читающих людей, на мою сидевшую ссутулившись и неподвижно глядя перед собой подругу, сделавшуюся от этого сразу как-то меньше и незначительнее, на лежащее рядом с ней, ставшее мне таким чужим и ненужным  неподвижное тело.

Ещё только что я был несчастнейшим из людей на земле, пусть и живущим чьей-то уже прожитой жизнью, как уверяли меня в этом. Но у меня было право выбора, который я сделал! У меня было право выбора, доступного только Человеку!

Я был несчастнейшим из людей на земле. Все в моей жизни изменилось десять секунд назад.

Десять секунд назад я умер.