РИТОРИЧЕСКАЯ РЕФЛЕКСИЯ

Наверное,

                        всем

                                        пустотам

Кажусь

                  из края

                                      пустот:

Затверженный,

                                как

                                             по нотам,

Заученный,

                          точно

                                           сто

Анекдотов,

                       поливок,

                                             шуток

Хохм

             и пьяненьких

                                           прибауток,

Глупейший

                       из всех

                                         острот –

Главарь

                    всех

                                  пустот!

Я   –

            сотканный

                                   из

                                              веселья,

Пропитанный

                          дымом

                                          труб

Фабрики

                   мыслей

                                      отшелья,

Ледян,

               как остывший

                                             труп.

Я –

        Сделанный

                            точно

                                            из пепла,

Придуманный,

                            как    вражда,

Из глины

                   отчаянья

                                     слеплен

Где

           в чувственном

                                          воске

                                                         нужда.

Зачем я

                   такой,

                               не стоящий

В ряду

               сентиментов

                                        простых?

И где же

                   я сам  –

                                   настоящий?

И

        нужен ли

                            этот

                                         стих?

1963

Мы взвешены во времени: сегодня – двадцать восемь,

Вчера – четырнадцать, а завтра – сорок два.

И сонно падают в замедленную осень

Сквозь листья желтые –

                                            багровые года.

1965

  ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР

Я, помню, был я чем-то потрясен,

И снился мне тревожный сон:

Как будто жгли костер,

И женщину водили на аркане,

И слез прозрачных высился узор.

Но я не принял совести укор,

И вдруг проснулся, вздрагивая горько

Стояла под окном приветливая зорька

И воробьи несли шутливый вздор.

Фонарный столб, поставив единицу

За мой бессмысленный приснившийся позор,

Стоял, воткнувшись в землю спицей

И тени проводов развесил на дозор.

И странным мне казался жуткий сон,

И странно было то, что я влюблен,

И удивлялся я, что этот вздор

И вся безвыходность казались мне морокой,

Что не было печального пророка,

И что на выводы я был излишне скор.

Но всё же: пахло горечью лесной,

И был какой-то плач в тумане,

И женщину влачили на аркане…

А ландыши бывают

лишь весной!                        

6 мая 1968

      СНЕЖНЫЙ ТАНЕЦ

Ты – не нелепая случайность,

И не случайная нелепость,

И не обдуманная крайность,

И даже не необходимость

Забыть безвыходную верность

И прошлых лет неумолимость.

Не ты колышешь красный воздух,

Скорее он струит тебя,

Когда – ладонями по звездам! –

Ревнуешь, плача и любя.

Твой танец – реквием надежде,

И к снисхождению призыв.

И нежность им – взахлест, как прежде,

Из глаз нахлынет, как разлив.

Из ветра обреченной фуги,

Бегущей из глуби веков,

Плывут отчаянные руки

В органный посвист каблуков,

Мелькают голени секвенций,

Колени трелями слепят,

И вензель плеч – твой  вещий вестник –

Протяжной жалобой объят.

Но песней плеч, как плеском света,

Я вдруг до вечности спален,

И всей потерей уличен

Во мгле тонального ответа.

Но, в заблужденье, что спасен,

Не замечаю пораженья:

Метелью противосложенья

По горло снова занесен.

И на вершине искушенья,

Зрачками гордость затаив,

Твоим прощаньем и прощеньем

Я выжгу траурный мотив!

2 – 13 мая 1968

                   МЕСТЬ

Всё было так! Смешались сон и явь!

И перепутались концы с началом.

Ты кончила не тем, чем начинала,

И по любви пустилась вплавь.

И мы попали в тот же сон,

Где вился в полутьме тревожный танец,

Где были мы, как двое горьких  пьяниц,

И голос вечности врывался из окон.

И лился сон. И кончились начала.

А нас река бубенчиков качала…

Ты уплывала по реке в беспамятную даль,

Где прошлых лет мерещилась печаль.

Ты перестала верить в откровенья,

И, отрешившись от мечты пустой,

Не приняла толкового решенья,

И горстку чувств отводишь на постой,

Прощаясь с первым днем творенья.                                                   

А рядом рос щетинистый бурьян,

И странные глаза с лица сбегали…

И взгляд других – потерянных – искали!

И был цветок грозой вечерней пьян.

Но розы вид был прозе ненавистен,

Тревожа ландышей заведомый покой,

Качался за рекою лес прозрачных истин,

Надежды шевеля безжалостной рукой.

Ты думала,  – иллюзий хор спасен,

Но зданье, возведенное тобою,

Как будто не твоей – чужой рукою,

И идол, что тобою сотворен,

Лишь дум видение

                                   и веры перезвон!..

Ты не ошиблась? Ночи благодарность

И та сравнить не смеет

                                               грозу и скал распад!

А ты уверена, что сердца лучезарность

Быть может создана из ветхости наяд!..

В тебе защиты нет. Иль есть защита?

Но почему-то ты страшишься утонуть,

И вплавь пускаешься…

                                           и вновь сомнений свита

Тебя сопровождает

                                      в ближний путь.

Куда? – Туда, где начинала,

Где лился

                    в изумленье

                                               тихий сон,

Где перепутались

                                   концы с началом,

Где нас

                  река

                            бубенчиков

                                                   качала…

И голос вечности

                                   врывался

                                                      из окон!..

14 мая 1968

ПРИГОРОДНЫЙ ПОЕЗД

Я напишу стихи,

Что ты мне наказанье

За все мои грехи.

За то, что нет названья

Всем муторным вещам,

Что не мое призванье

К напыщенным стихам,

Что все мои вещанья

Вредны твоим ушам.

Заботы и унынье,

Веселье и печаль –

Извечны, и за ними

Приходит мой февраль…

Но ты мне – май, не боле!

Но и не менее!

В твоей, в моей ли воле

Иметь местоимение?

Имение и место,

И м е н и е  –  чего?..

Имением пустого

Сквозит твое чело…

И всё же нет названья

Безудержным речам,

Разлукам и признаньям,

Раскатам злого смеха

И ветреным ночам!

Май 1968

                СИМВОЛИКА

(Стихотворение 4-6 стопного ямба для иллюстрации темы "Символика патологического художественного мышления" в курсе психиатрии для студентов медицинского института)

На площади Неверия теснилась

Толпа Бессмыслиц, Страхов и Грехов.

Казалось, что Раскаянье снискало милость

И немость отрешилась от оков.

Но, сдернув праздных мыслей вязи,

Я вижу, как в потоках липкой грязи

Причин и следствий потерялась нить,

И обрываются такие связи,

Которых крепче и не может быть.

Попытка мстить за бедствия в Пустыне

Приводит к потрясению основ,

А то и просто к трате лишних слов

По поводу утраченной Твердыни.

А бедствия в Пустыне так свежи!

Пустыня рядом – в женском одеянье

По скорбной Площади, сливаясь с Рванью,

Бредет, запутавшись в тенетах Синей Лжи.

Еще недавно чаша Удивленья

Была полна, и Разума поленья

Кололись в щепы мысли и огня,

Рождая чувства белого каленья

В завесе черной стынущего дня.

Теперь ее влечет другая секта,

Где каверзы вскрываются со дна,

И где она в клещах седого Интеллекта,

Хрустит, другим смятением полна.

Любовь оставит в мире след ярчайший,

След – сотни тысяч солнц отчаяньем спалить

Способный, след, – что тем больней, чем дальше,

И больше рвется новых связей нить.

Но, раздирая путы лжи дремучей,

Грядет в Пустыне вопиющий Глас.

Что злу наперекор приходит новый Спас,

Что, как и прежде, вновь сильнее Случай,

И что Любовь опять сильнее нас.

И крошатся гудящие поленья,

И стынут щепы меркнущего дня,

И меркнет Ложь в потоках Удивленья,

И гордо Разум Белого Каленья

Швыряет Площади  Ревущий Шквал Огня.

1968

Кончен вечный поклон ясновидцам!

Трезвость – строкам. Расчетливость – правь!

Слишком долго доверчивость длится!

Тратам века, закон, не потрафь!

Море света до утра прольется

В сон, где вечером было темно.

Но постой! Почему это бьется?

Приложи-ка! Не может быть!.. Но…

Ты шагаешь по тонким изломам,

Оступиться – не страх, не позор!

И зачем-то трепещущим комом

Подступает у горла твой вздор.

О, изломы!.. Знакомы!.. Весомы!..

Выхлест горя из душной тоски.

Прорезь грезы и врез аксиомы.

Контур зыби. И суши эскиз.

Ты глядишь с изумленьем на муки –

Дома – отверзь! Решенье – пиши!

Груди – роздых, а знающим – руки,

Отломив их у самой души!.. 

И опять всё качает, качает…

Кромки льда, недолет, перелет!

Будто немость твоя означает…

Будто чайка застрелена влет!..

1968

НИКТО НАД ПАМЯТЬЮ НЕ ВЛАСТЕН…

Никто над памятью не властен,

Но в зарешеченном краю

Зов памяти твоей опасен

И я над краем пропасти стою.

Забот недельных отрешился долг.

Пора вздохнуть спокойно,

Но вижу: начинает войны

Бесчисленных сомнений полк.

Удар. Броском отброшен в пыль

И нюхаю сапог какого-то сержанта,

А в памяти мелькают аксельбанты

И ветром раздуваемый ковыль.

1968

Вечерний рейс. Прощаюсь с Ленинградом.

Плывут огни, сливаясь с полосой.

И взлетный миг, как горькая награда,

Как дымный вальс, пропитанный слезой.

Еще в губах темнеют поцелуи

И ход слезы похож на мягкий знак,

И строчки рук трассируют, как пули,

И снова в память лезет Пастернак.

В чаду густых взлохмаченных причесок,

В дурмане обнажившихся локтей,

Я слышу тот волшебный отголосок

Пришедших ненароком, без вестей…

1968

     НЕТ ТАКИХ ОСТРОВОВ!..

                                «Говорят, что есть на свете острова,

                                Где неправда всегда не права».

                                                               А.Галич

Нет таких островов!

Одиночество мысли – лишь призма,

Лишь бездарный удачливый призрак

Злой мечты и растраченных снов.

Нет таких островов!

Есть убогость беспечного счастья,

Есть руины растоптанной страсти

И тревоги обугленный кров.

Нет таких городов!

Нет судеб, сотворяющих диво!

Есть лишь медная поступь призыва

Набирающих скорость годов.

Разве я не бывал

В их прохладной тени ясновидцем?

Разве я не считал

Уходящие белые лица?

Разве я не любил

Эти лица с доверьем невежды?

Разве я не рубил,

Дорубая обломки надежды?

Разве я не терпел

По спине град ударов жестоких?

Разве я не тупел

От смиренности гадин стооких?..

Есть еще острова!

Острова безнадежности мысли,

Где на всё есть права,

Где слова в паутине повисли,

Где кончаются дни…

На соблазны мы все, видно, падки:

Ты – на взлете, а я – на посадке…

Загорелись земные огни!

За спиной тишина.

За спиной неизбежность обвала,

А в руках – только холод штурвала…

Что за чудо в руках у меня!

Ну, теперь только миг –

И взлетят острова точно щепки,

И затишье! Но времени скрепки

Я, наверное, четко постиг.

Ветер выбил слезу.

Мне теперь наплевать на погоду!

И красиво живу! Я три года

Пассажиров по жизни везу

Нет таких островов!

Нет угрюмости скал над обрывом!

Есть лишь гордый порыв за порывом

Обреченности вещих даров!

Февраль 1969

К ПОСТАМЕНТУ ФАЛЬКОНЕ…

К постаменту Фальконе

Вечный страх не избыт.

Тихо мертвые кони

Сыплют пыль от копыт.

Кони скачут, гарцуют,

Вьются пеной брызжа.

Люди тоже танцуют

На изломе ножа.

И стреноженным – можно,

Можно – сжатым в узде,

Можно – стиснутым ложью,

Петь о желтом дожде.

Вы – в волнении сильном,

Вы – плохой режиссер.

Ваш пройдется по фильму –

Режиссерский топор.

Но, в насмешку, небрежно,

Чей-то – вам в образец  –

Все излишки обрежет

Режиссерский резец.

Тихо мертвые кони

Сыплют пыль от копыт.

В постаменте Фальконе

Странный замысел скрыт…

И всё ближе и дальше

От конца до конца,

Иллюстрацией фальши

От венца до венца.

Мы не рады и рады,

Создаем миражи,

Фарисействуя правдой –

Разновидностью лжи.

Кони вьются, гарцуют,

Бьются, пеной брызжа.

Люди снова танцуют

На изломе ножа.

К постаменту Фальконе

Нами путь не забыт.

Тихо мертвые кони

Сыплют пыль от копыт!..

30 июня 1972

ПРОЩАНИЕ. НАДЕЖДА.

 ПРЕДЧУВСТВИЕ

Однажды были сны

И ветер в них кружился…

В объятиях весны

Прохладный танец вился

И были там – олени,

Летевшие по небу,

И в солнечных ступенях

Была и быль, и небыль.

И было там – признанье,

И было утро – просинь,

Дурной весны качанье,

И голых веток осень.

И было пробужденье

Как смерть ночного танца,

Как смерч, как наважденье

Художника – испанца.

И сгинули олени,

И почернело небо,

Погасли в нем ступени

И вновь настала небыль.

6 июня 1972

         ПРОЩАНЬЕ

Прощанье выглядело так:

Cон прерывался пробужденьем,

На смену призрачным виденьям

Шло будоражащее бденье,

И мудреца сменял чудак.

Вошла ты, чтобы миг измерить

Безмерьем вечной мерзлоты,

И в тот же ужас пустоты

Вошло желание не верить,

И изощряться так, как ты.

Исчезло дымом утро-просинь,

И с ним, предчувствием утрат,

Пришло в молчанье красных сосен

Дыханье нежных полуправд.

Потом понесся безутешный

Хмельной, унылый вой трубы,

Мелькнул взорвавшийся орешник,

Запели мертвые дубы.

Шептали губы в оправданье:

«Не он, не я, не ты, не мы!..»

И шепот, рвущийся рыданьем,

Лгал завороженностью тьмы,

Лгал, завороженною вязью

Опутав хрупкой правды прах,

И бальзамическою мазью

Замазывая жгучий страх.

Ты говорила, покрываясь

Словесно-блудным решетом:

«Подарок сей…» А впрочем, каюсь,

А впрочем, это – не о  том…

«Ах, лучше мне в руках синица,

Чем журавель на небесах.

С синицею спокойно спится,

А журавель – такая птица…

А журавель – на небесах!..

Меня до нитки обобрал ты:

Надежду, веру, ночь и день!..»

Плескались оправданий фалды,

С них низвергалась дребедень,

Дробя  ошметки полуправды,

И тень всходила на плетень.

И в этом горьком реализме

Сполна хлебнул я наконец

Тлен продолжающейся жизни,

И чудака сменил мудрец.

20 – 25 июля 1972

Вильянди, Эстония

     ЖЕЛТЫЕ ЦВЕТЫ

Гонимый музыки бичами,

Ведомый ритмами, как вор,

Я вновь безумствую ночами

Рассудку дня наперекор.

Опутан страхом суеверий,

Влекусь, почти лишаясь чувств,

Под пулеметный стук артерий

В палящий лед сведенных уст.

Иду туда, где возникает

И рвется водопадом нот

Тот облик, что, соткавшись, тает

И снова музыкой плывет.

Призывы разума напрасны:

Давно мне ненавистна роль

Ежеминутно, ежечасно

И тщетно подавляя боль,

Бросаться в прошлое – в то пьянство,

В наркоз. В то… как там ни зови,

Что, удивляясь постоянству

Моей мучительной любви,

Я всхлипом легочного спазма,

Дремучим клеточным огнем

Себя сжигаю в протоплазме

За ночью ночь, и день за днем.

И вот был вечер – из немногих

Качельно-гулких вечеров,

Когда владычествуют Боги

И мир не кажется суров.

Кувшин томился на рояле,

Струился нежный хмель из глаз,

И розы чайные дрожали,

И призрачно дымился джаз.

Был ветерок, и шепот дальний.

Но, нагнетая тайный жар,

Готовил молот наковальне

Тугой искрящийся удар.

Синкопы медленно вплывали

В нагие желтые цветы,

И в них привычно вырастали

Глаза и губы, в общем, – ты.

Потом неспешно, знобко, зыбко,

Как тень, и как полунамек,

В цветах послышалась улыбка,

Мелькнул какой-то огонек,

На розе дрогнул робкий листик,

И, средь раздвинувшихся стен

Возникло очертанье кисти,

Изгиб плеча, овал колен,

И вот всем оркестровым «tutti»

Каскадно грянула волна

Твоей пеннорожденной сути

В едином грохоте: «ОНА!!!»

Ты появилась в окруженье

Литых мелодий; в этот джаз

Потоком красно-дымных фраз

Твое нещадное вторженье

Воспринималось, как крушенье,

Как миф, как снег на Первый Спас.

И лихорадочною сыпью

Дробился снова стук копыт,

Я снова был исхлестан, выпит,

И вновь – в который раз! – убит.

Да! Мной осознана причина

Тебя – начала всех начал,

Что ты – движения пружина,

И – искушения кинжал.

Ты – мой истец, и – мой ответчик,

Ты – обокрадена, и – вор,

Но если впрямь тебе так легче,

Я принимаю твой укор:

Суди, ряди, и дай мне визу

В то царство, где покой, цветы…

Я так!.. Я так тобой пронизан,

Что мне осталась – только ты.

Я создал Храм. Он вечен, прочен,

Ты будешь жить в нем столько дней!..

Лишь будущее – всё короче,

А прожитое – всё длинней.

И крутит-вертит в переделке

Жгуты угодливых минут,

И жизни крохотные стрелки

Стрекочут, падают, бегут.

И вот я сплю, не сплю, но даже

Во сне не отворяю Храм,

И слово шепотное наше

Я повторяю по утрам.

В тебе – начало алфавита,

Во мне – логический конец,

Где альфа и омега квиты,

Я – твой ответчик и истец!

25 – 31 июля 1972

Вильянди, Эстония

                МИМ

Какой подвигнут я любовью,

Что, создавая свой кумир,

Я в нем ищу как ювелир

Фальшивой пробы суесловье,

А прозреваю антимир.

Традиционной паутиной

И мхом поросший с головой,

Я в общей рухляди рутинной

Лежу прогнившею листвой.

Как прежде, кем-то установлен

На сцене крест, и на места

Сановный род идет под кровлю.

Для них, распят и обескровлен,

Твой Мим сыграет роль Христа.

Я в этом кукольном театре

Встаю скрещением дорог,

Как ребе, поп, кюре и падре,

Архиепископ, папа, Бог.

То драма здесь, то заварушка,

Пирушка, смерть, любовь, игра,

Пьеро-дергунчик и Петрушка

Играют страсти до утра.

Состав блистательно подобран,

Чтобы узнать, как яд копя,

Губящих обязательств кобра

Гипнотизирует тебя.

Какой подвигнут я любовью,

Который год во сне, как тень

Плыву по белому снеговью

В далекий неразменный день.

Мне он мерещится из пыли,

Из паутинок и дождя,

Растаявших орлиных крыльев

Уже упавшего вождя.

Я в этом кукольном театре

И хор, и твой астральный Мим.

Что мне игра? Аристократ я

И больше во сто крат раним.

Я тихо занавес открою

И вновь оцепенеет зал:

Твои любимые герои

Гуськом выходят за портал.

Ползет тяжелая портьера,

Соединяя интерьер

С беспечной смутой экстерьера,

И устраняется барьер

Меж внутренней и внешней сутью,

Но жуток ждущий темный зал,

И я стою на перепутье,

И не решаюсь дать сигнал.

Но вот, в полуночном бедламе

Все замирают на местах:

Твой Мим играет в этой драме

Уже – в который раз! – Христа.

На поругание я отдан,

Я смят, я предан, я в бреду,

За тридцать сребренников продан,

И без суда на крест иду.

А ты, заштатная субретка,

Со лба стирая вязкий пот,

Сомнамбулой, марионеткой

Сама ползешь Пилату в рот.

Какой высокою любовью

Я третий год ошеломлен,

И пью ее с такою болью,

Что даже в боль уже влюблен!..

Но – горе! Я влюблен в туманы,

Кочующие по горам,

В молитву, в шепот первозданный,

В волшебный осиянный Храм.

Я – Мим! Сегодня я обобран!

Я нищ и пьян, и я скорблю,

Я – гордый лорд – унижен, сгорблен,

И хоть пророку уподоблен,

Но я угроблен  – я люблю.

Здесь действо катится волнами,

Мне душно, хочется кричать:

«Любимая! Вернись за снами!

Уйди! Умри! Дай боль унять!»

Надежда – тяжкое злодейство,

Безбожно память ворошить!

Я болен! Сплю! Я принял иудейство!

Я не могу так больше жить!

Но может быть ты – Коломбина?

Дай разглядеть твои черты!

Поближе стань! Больному Миму

Сквозь слезы кажется, что ты

Как будто с нею схожа:

Глаза ее, и губы тоже,

И руки, грудь, и голова…

Какая мука, святый Боже,

Узнать, что ты еще жива!..

Какой отмечен я любовью,

Что третий год молчу как Мим?

Ломая руки, немословьем

Зубосведенности томим,

Я третий год молчу как Мим!

Мой грех сполна мне мздою воздан,

И не по средствам я плачу:

Я весь распластан, смят, исхлестан,

Я побежден, и всё ж молчу.

Со мною вместе ты безмолвна,

А за тобою зал молчит,

И катятся спектакля волны,

И всё молчащее кричит.

1 – 21 августа 1972

Вильянди, Эстония

Я не услышу шелест твоего дыханья,

Я не услышу шорох пересохших губ,

И ни мольба, ни боль внезапного рыданья

Не растревожат мне иссохший старый струп.

И возвеличенный утратою надежды,

Не замечая, что она готовит новый гнет,

Я представляю, что раскрепощен как прежде,

Но уж надежда новой лихорадкой бьет.

Тогда – с протянутой рукою – как за хлебом

Стою и коченею от тоски тупой,

Держа в руке, легко рифмующийся с небом,

Холодный камень, тихо вложенный тобой.

19 – 21  и 27 – 28 августа 1972

Вильянди, Эстония

Знакомое, и всё ж чужое слово,

Привычно, как «вода» и как «беда»,

Как «нет» и «да», как удивленье «что вы!»

Мы произносим слово «никогда».

Оно вмещает просто расстоянье,

Но капельку надежды – на чуть-чуть! –

Храним мы, отдавая на закланье

От прожитого саднящую грудь.

И пусть нам остается только память

(Единственный, и вечный СУДИЯ),

Своею жизнью мы не можем править,

Но в ней и остаемся… ты и я.

1 мая 1973

Саратов

         В ДОРОГУ…

(о художнике и обо мне)

В нем        

            звонкие                      

                        пустыни,

В нем

            тихие                  

                        просторы

Таятся           

            в унылый

                        полдень.

А он       

          примеряет          

                                шпоры,

Он     

      стремительно –

                                прямо

                                            в полночь…

И, словно    

                  предчувствуя                                        

                                        что-то,

Он рисует               

                  украдкой                               

                                    дорогу,

Всё время –                

                      ночное                          

                                    небо,

И падающие                  

                      звезды.

Он солнца совсем                             

                                не рисует,

Он моря            

                не обозначит,

А только –            

                  ночь                    

                           и небо,

И падающие                     

                          звезды,

И  

     только             

                  дорогу.

Дорога,         

              дорога,                    

                               дорога,

Дорога         

              дымится                       

                               и вьется,

А после          

              вдруг                  

                         оборвется…

Стремительно –                          

                             прямо                                    

                                         в полночь!

Дорога,                              

               дорога…

А он     

         как тень                   

                        по краю

Лесных вершин,                       

                            по краю

Далеких равнин.                        

                            Лишь взмах

Руки –    

            с пастелью скользнул –

Как лезвие –                   

                  прямо                              

                               в полночь.

Он просто               

                  рисует,                          

                                рисует,

Рисует,                           

              равняя                    

                           горы,

Рисует,          

              утюжа                     

                          пустыни,

Но    

       стремительно –                              

                                    прямо в полночь! –

Бежит       

            перед ним 

                               дорога.

В дорогу! –                  

                  зовут                          

                            просторы, -

В дорогу!..            

                  А вдруг                         

                               и правда,

Стремительно –                        

                         прямо                                

                                   в полночь –

Рванется он                 

                  в звезды,                               

                                  в шпоры.

И канет           

              навечно                         

                             в небо?

6 декабря 1973

Пусть что-нибудь еще само

Напишется, внимая просьбе.

Но и тогда любовь сама

Опять запястьями влеклась бы

В забытый сон и что-нибудь

Напишется, и что-нибудь

Забудется, и что-нибудь

Заблудится куда-нибудь.

Тогда запястьями как сон

Куда-нибудь, но милым жестом

Возлюбленной приворожен –

И нет ни времени, ни места…

9 марта 1979

Россия – бедная страна!

Ты бесприютна, беспечальна,

Прости мне, вечная жена,

Уход, известный изначально.

Христа воинственный уход

Был дерзкий вызов тени света,

Но и теперь, как я, урод,

Могу молить тебя об этом.

Моги привлечь меня к ответу,

Россия, бедная страна!

Но не суди! Ты – безответна,

Россия – вечная жена!

9 марта 1979

Развенчаны седые грезы!..

Мы мстим природе в мелочах.

Сквозь застилающие слезы

В отмщенья жаждущих очах,

Мы верим, будто сладим с ней,

Как Мефистофель сладил с Фаустом.

Но череда глухих теней

На городах слепых огней

С мольбой и верой в миф ужасный –

Успеть! – пока грядущий заступ

Сравняет холм и горсть камней.

И утвердив, что грезам я

Отдал своих иллюзий груды,

Глупцу внушаю: ты – судья,

Россия – вечная земля

И устоит. И я – оттуда.

15 – 25 марта 1979

Теперь я должен пояснить,

Что, повторяя, слово «я»,

Я радуюсь себя забыть

И повторять, что я – семья.

Семья? Но прежде этот образ

Уж был не раз употреблен,

Не нов, шаблонен, не умен,

Короче – пройденная область.

Однако всё же – почему

Искать должны мы только новость,

Когда давно и по всему

Всем ясно: только Одному

Дана была мирская совесть.

15 – 25 марта 1979

                   «Нет, никакая не свеча,                 

                   Горела люстра!                                      

                   Очки на морде палача

                   Сверкали шустро!»

                                           А. Галич

А совесть – это убежденье,

Потребность праведность творить:

Судить, рядить, любить, убить

Для собственного облегченья.

Кто совестлив – непогрешим,

Кто грешен,  – ищет утешенья.

Красив зеркальный лед души,

На коем совести скольженье.

Привыкли думать – хорошо,

Когда у нас больная совесть,

А совесть – месть, и часто – корысть,

И зависть, злоба и рожон.

И часто совесть – оправданье,

Утеха слабого ума,

И ширма тайного желанья,

И подвиг творческого зла.

Да, совесть – редкостная пакость,

Как тлен и плен, как лень и лесть,

Как долг доставить злобе радость.

Ох, совесть – тяжкая болезнь.

Она – боязнь, она – проклятье!

Чума – и та не так страшит!

Нет, совесть – лишнее понятье,

И упраздненью подлежит!

16 – 25 марта 1979

Я хотел бы умереть весной,

Чтоб назло вертлявой  Мельпомене

Не было бы горечи лесной.

Жизнь, как жизнь, возникла на измене, –

От измены до любви – сто поколений…

Я хотел бы умереть весной.

Чтоб назло суровой  Мельпомене

Женщина смеялась у креста,

Чтоб улыбка, чтоб изгиб коленей…

Рук разлет – Икара и Христа –

Мост веков – так девственно чиста! –

Мост ее несбывшихся стремлений.

Не было бы горечи лесной,

Чтобы жизнь приснилась в полулени…

Смерть, измены, лжи трезвон пустой

Не гонялись за сто поколений.

Страх, склонявший тени на колени…

Я хотел бы умереть весной!

Жизнь, как жизнь, возникла на измене,

Обанкротив истину святынь,

Ложью воздвигая светлый гений,

Лестью – светлый пьедестал гордынь,

Местью – раболепие рабынь,

И любовью – призрак полутени.

От измены до любви – сто поколений!..

Не было бы горечи лесной,

Но склонялись тени на колени.

Словно опорочен люд честной,

Словно жизнь течет не на измене…

Я хотел бы умереть весной!..

28 декабря 1979

НОЧНАЯ ПЕСЕНКА

  (в ритме вальса)                            

                           «А на картиночке – площадь с садиком,

                           А перед ней камень с Медным всадником,

                           А тридцать лет назад я с мамой в том саду…

                           Ой,  не хочу про то, а то я выть пойду!»

                                                                             А. Галич

Пулеметик качается,

Как цветок на ветру,

И не зря обещается

Сделать дело – игру.

Ах, задумано весело!

Развеселый огонь

Запоет свою песенку,

Сыпля искры в ладонь.

Лихо трель заливается,

Славно ветер свистит,

Раззадорить старается

Славный ветер-бандит!

Мы любуемся россыпью:

Искры-трели в снегу

Тают каплями росными

На кровавом лугу.

Весел стук пулеметика –

Сталью отлитый стан!

Ну, из черного ротика,

Белой крови фонтан!

И, послушная сговору

С  оловянным глупцом, -

До печенок! До одури! –

Сталь плюется свинцом.

Весел звон пулеметика

В содроганьях любви!

Ах, какая экзотика

В этой белой крови,

Что по снегу по белому

Хлещет белой рекой!

В упоении левый марш

Машет правой рукой:

Всем, кто с нами, приветик вам!

Кто не с нами – огонь!

С белых – прочь эполетики!

И беснуется голь!

Ах, заверчена весело

С белой кровью игра!

И звенит наша песенка

Для победы добра!

Но пока не окончена,

Но пока – на ветру –

Мой цветок развороченный

Расцветет поутру.

28 – 30 декабря 1979

Сигаретой опишешь колечко,

Спичкой поставишь точку,

Вот и дымок над речкой,

Грустный, течет в одиночку.

Было и небо в дыму,

Было лицо. Ему –

Греющемуся на огне,

Казалось – мы на войне.

Сигаретой колечко опишешь,

И вызволишь в темноту

Ту, что не дышишь-слышишь,

И видишь, дивясь в пустоту.

Видишь, – дымится берег,

Слышишь, – листья шуршат…

Это – мы не робели,

Это – о нас кричат

Фары огней на дороге,

Пары снопов в ночи,

Горы, деревни, отроги,

И церковки-головачи.

Там, в темноте – лицо,

Прячущееся за овалом,

И лишь очертишь кольцо,

Глянешь – и замерцало.

Но и пропало тотчас,

Прячась в кольце в одиночку.

Спичка поставила точку.

Что же огонь угас?

Что ж это Было? В дыму

Нам пламенел костер,

Ну а потом – в дому –

Чудилось: глаз хитер

Прячется за овалом, –

Глаз, да другой! Взблеснут –

За золотистым забралом –

Зеленые – сердцу кнут! –

Сразу исчезнут, и пот

Смоет молчащее чудо:

Нету любовной простуды,

Только – насморк забот.

Всё ж сигаретой колечко

Рисую я в одиночку…

Стало быть – есть местечко,

Стало быть –

                        минула ночка.

23 января 1980

          МОЯ ГЕФСИМАНИЯ

Я прохожу колоннами знакомыми

В знакомый Сад, где в тихом уголке,

Исхлестанный стальными аксиомами,

Я жил. А жизнь, зажав в тугой руке

Свистящую нагайку смысла здравого

И пресловутым «Быть или не быть»,

Напомнила: преодолеть лукавого –

Не значит – лишь двуличие избыть.

Постичь! Побыть в небытии, и в бытии,

(А пребывать в обыденности век),

Пройдя чрез полузрячее наитие,

Не можешь. Или можешь, человек?

Не можешь, если сделавши открытие,

Что Дух превыше страсти бытия,

Стремишься избежать кровопролития

И ищешь в здравом смысле забытья.

Не можешь, если истину изведавши,

Не смеешь истине в лицо взглянуть,

И посему не видишь: Аз есмь Следующий,

Аз есмь и Жизнь, и Истина и Путь.

И можешь, ежли не отвержешися

Ни до алектора, ни после – никогда!

И в Судный День, уже умерший ты,

Отринув путы своего стыда,

Соединишься с Той – такой знакомою,

И всё же вечно новой красотой,

Какую никакими аксиомами

Ни смыть, ни опорочить, хоть тупой

Чугунный «здравый смысл» тяжелой поступью

Приходит в Сад, где в тихом уголке,

Рождалась и рождается

                                           без спроса

                                                                Та,

Которая там ждет тебя.

                                         Невдалеке.

23 – 27 января 1980  

– Что такое красота?

– Видно, камнем вниз!..

– И всё?

– Да! Это, если ты больной,

А любовь

Рядом ласковой рукой

Гонит боль.

Это – если ты без сил,

Хочешь спать,

Но не можешь эту роль

Отогнать,

И преследует она

Не тебя.

Нежность сыплет из окна

За тебя.

Это – дождик в слабом сне

За огнем.

Там же – маленький в пенсне

Белый гном.

Там же – дождик и любовь

Иногда –

Даже вздернутая бровь…

1980

          НАДПИСЬ НА КНИГЕ

Теперь забыты надписи на книгах,

Что мы писали в детстве для друзей,

Даря друг другу в память молчаливых,

Но верных спутников часов и дней.

А для тебя (прости мое признанье),

Пишу (в уме иль в скобках – всё равно),

Пишу в надежде нового свиданья,

Ну что ж! Во сне увидеться дано.

Но пусть! Я не изведал дум печальных,

Я так тобой, я так заворожен,

Что жду времен – глухих, первоначальных,

Кандальных – жду, и факел мой зажжен.

Как жизнь, нам жизнь дана для возвышенья,

Для униженья, жженья. Для того,

Чтоб пережить. Свершить. Достичь решенья.

Узнать. Признать. Одну и Одного.

Ты любишь ах, как много и как мало:

Удел служенья Чуду из Чудес!

Я здесь, я твой, ведь ты меня узнала?

Не предала? Ты – правда, дар небес?

И сладкий яд я пью с такою болью:

Зачем? Зачем не двадцать лет назад?

Теперь трудней справляюсь с этой ролью:

Магистры, монстры выстроены в ряд.

Министры, даже главы всех правительств

Одной моей невидимой страны,

Которая вот здесь, во мне… Ах, витязь,

Ужель с тобой опять мы влюблены?

Ах, витязь, витязь! Поднятая чарка,

Слова горстями в полных две руки,

Как встаре надпись: «Милой для подарка»

Вот надпись в книге – тридцать две строки!

6 января1986

                           «Hic locus est, ubi mors qaudet,

                                                                 securere vitae»

                           («Здесь место, где торжествует смерть,

                           помогая жизни»)

                                                         Памяти 112-ти сокурсников

Мне кажется, все видят – я влюблен!

И потому, – не зная сами,

Несут меня в далекий сон

Под синими, под парусами!..

Всё глупо: невидаль, пространство,

Невысказанность, суета,

Жестокий облик постоянства,

И молодость, и красота.

Уносят милое томленье,

Уносят грезы и цветы,

Всё – слезы, всё – благоволенье,

Всё – страсть, и ревность, всё – мечты!..

А я гляжу и грежу: нет!

За тридцатью шестью годами,

За изумленными глазами

Такой напыщенный сюжет

Судеб, дорог, свиданий, бед

Под синими, под парусами,

Что прихотливым увлеченьем,

И торопливым «нет» и «да»

Летят назад – туда, туда,

Где плачет прежняя беда,

Где плачет прежнее волненье

В утехах пламенного льда,

Трудом любви, трудом пространства,

И терпких радостей вблизи,

И мыслей траурных убранства,

И блеска каменной слезы

В высоком беге постоянства…

Творит неслышными руками,

Губами, шепчущими: «да!»

«Да!» – убежавшими годами

В полете сонном – в никуда –

Под синими, под парусами…

Я потрясен.  Под парусами

Не видя рук… Что? Я влюблен?..

В далекий сон? В циклон? В цунами?

Где ветром смерти занесен

Ваш облик, милый между нами?

Казалось, будет десять, двадцать,

Ну, – тридцать горестных могил,

Но объявили: сто двенадцать!

Я онемел. И молча пил.

Но тупо хмель не получался,

Я был убит, растоптан, смят,

И дым передо мною стлался,

А в дыме тихий танец крался

Ушедших лиц, имен и дат.

Я не хмелел. От самой ранней,

От той поры бежали дни

Пред ослепленными глазами,

И был я там же, где они:

Под синими, под парусами.

Всё чудилось мне: я в бреду,

Я всё еще держусь руками

За ваши руки, вместе с вами,

Я – там еще! Я берегу

Тревоги, тайны и беду

Под синими, под парусами!..

Всё странно: молодость, пространство,

Невысказанность, красота,

Далекий остров постоянства,

Заветных слов и снов убранство,

И невидаль, и маета…

Всё странно: снова я влюблен,

И вы со мной, не зная сами:

Мечта, и явь, и дивный сон,

И смех, и плач, и тихий звон

Под синими,  под парусами!..

17 сентября 1990

         МОЛЧАНИЕ ОСЕНИ

        (через тридцать лет)

                         «К тебе, имеющему быть рожденным

                         Столетие  спустя,  как  отдышу»

                                                                     М. Цветаева

Какой-то всё туман перед глазами:

Одежды, простыни, изгиб колен,

Собачий лай, тридцатилетний плен,

И чудо, вылепленное руками…

Но – сквозь прошловековый переулок –

Молчанье осени! Сквозь миф и створ

Окон! И тихий грустный разговор

О том, как часто мир и тих, и гулок,

Что ты и лучше, может быть, чем я,

Но тоже где-то что-то пропустила,

Что где-то всё – волшба и ворожба,

Что где-то всё – гульба, гудьба, могила.

Что наши онемевшие года,

Испытывая верность покаянья,

Не зная предстоящего свиданья,

Нам подставляли дали, города,

И горы подневольного труда,

В ненастьях пробежавшие дороги,

Заботы, боли, радости, тревоги,

И гнет безвыходности иногда,

Что наша неутешная любовь,

Закамуфлированная стихами,

В прорыве – там, где вздернутая бровь –

Единственный намек, что между нами

В полуночи пылали города,

Горели пашни, дыбились овраги,

И средь обломков этой передряги

Тянулись тонких связей провода,

Что связь столетий – из глухих ночей,

Уже ушедших в горечь и томивших

Не в пируэтах выспренних речей

И не в дурачествах когда-то бывших,

Оживших! В ослепительном прощанье

До тошноты! До неказистых фраз,

Оборванных в задышливом признанье,

Что снег бывает и на Первый Спас,

Что, как и прежде, кровь перед закатом

Окрашивает остов юных дней,

Когда на остров сказочных коней,

Где пыль с копыт рассыпана по датам

Приходим в снах, сновидим наяву,

Возобладав, мечтаем, а умами

Вселенная и Вечность правят сами

И отдается дань Первородству.

Тогда  пророчествами инкунабул,

Загрунтовав подробности примет,

Разбрызганных полетом звездных капель

На трассе ожиданья в тридцать лет,

Я вижу отстраненно паутину

Вневременной судьбы – и тридцать лет

Лежат передо мною, как сюжет,

Сгущенные в единую картину,

И проблески, и всплески вещих дат

Вторгаются – за вспышкой постиженья –

В упругий ритм бетховенских сонат,

Молекулами в броуновском движенье.

И всё же: всё – туман перед глазами,

Томленье, дым, мерцание колен,

И – странность, и – тридцатилетний плен,

И – чудо, вылепленное руками!

1 октября 1990

Глянь, это очень просто –

Взять и погладить локон,

Вольным движеньем на простынь

Солнце впустить из окон.

Взять и простить обиды

Силою сына Алкмены,

Как в теореме Эвклида

Взять и простить измены.

В теле та сила душевней

Шелеста душ ублаженных,

В теле та сила напевней

Взлета мелодий ладонных.

Тонко родит чародейство,

Тонко исполнит надежду,

В сети заманит злодейство,

И пригвоздит невежду.

Боги! Зачем мы так скупы!

Веру мельчим, круговертим,

И, не играя по крупной,

Гробим до самой смерти.

Грабим судьбу по спичке,

Мелко травинку щиплем,

Веруя, что не прилично,

Если до донышка выпьем.

Просто любви  не бывает,

Просто – с Геракловой силой

Кто-то теперь вспоминает

Ласки и нежность милой.

Жизнь – это смерти плетенье,

Жизнь – это бега прощанье,

Жизнь – это снега круженье

В крови твоих обещаний.

Память – стремительней крови,

Память – стремительней смерти,

Память – в синем конверте,

В песенке вздернутой брови.

Сон о любви неизменен!

Рея движеньем ладонным,

Вторит изгибом коленным,

Льнущим к щекам полусонным.

Сон о любви непременен,

Верен и прост, как спасенье!

Дай твоему поколенью,

Боже, узнать, что олени

Тоже летают в небо,

Тоже томятся о вечном,

И уплывают в небыль

Там, на пути бесконечном…

Всё же исчезло и стерлось.

Только лишь стон одинокой

Песенки сонно-далекой

Слышен в осеннюю морось.

Всё же бывает не просто,

Нежно лаская локон,

Вдруг повернуться жестко

И сдернуть шторы с окон.

21 сентября 1990

        НА РАБОТЕ

   (почти эпиграмма)

В подвале сверчок и кошка,

Никто больше не рад,

Что времени нужно немножко

И кошку – крысы съедят.

Такое уж нынче время:

Никто не знает свой шест.

Грызутся все – со всеми,

И каждый друг дружку ест.

15 октября 1990   

КАК ЭТО БЫЛО…

Мы не ждали от народа чуда,

Зренья мы не ждали от него,

Сколь веков не молкнут пересуды!

Но велик и горек путь Иуды,

Но велик и страшен шаг его.

Отдавая хлеба половину,

Знал Иисус, до дрожи сердца знал,

Что ни в чем Иуда не повинен,

Он – его святая половина,

Знал, на что Он брата поднимал.

А Иуда, выйдя в ночь, заплакал.

Отчего ж заплакал, если предавал?

Но он знал, какой ценой заплатит

За притворную любовь собратий,

Всех тупых и жадных подлипал.

Вдуматься: Иуда знал заране,

Что проклятье сбудется над ним.

Но, идя на грозное свиданье,

И предвидя вечное преданье,

Ни на шаг! На пядь не отступил!

Знал Иуда, донося Пилату,

Видел злобных извергов оскал,

Предавая с мукой супостатам,

Видел всё, когда Родного Брата

Не на смерть – на вечность предавал!

Страшен путь безвестного героя,

Горек, безвозвратен и велик,

И безмолвной славою покроют

Круги, предназначенных Судьбою

Вех, предательств, версий и вериг.

Страшен путь безвестного провидца,

Проклятого миром и молвой,

Но пора, сопоставляя лица,

Наконец послушать Очевидца

И восстановить событий строй.

Приходи и молви нам, Мессия,

Расскажи, как было всё тогда,

Как, тасуя  дат перепетии,

Лгали оголтелые витии

В подлости неправого суда,

Как Пилат, в угоду фарисеям,

Ловко объегоривал судей,

Как Кайафа вслух сомненья сеял,

И внушал подспудно иудеям

Сонмы лживых и пустых идей.

Как небесной вестью и осанной

Шельмовали братьев, и туманно

Говорили им: один из двух!

Не случайно старцем Иоанном

Провозвещено: ОН ПРЕДАЛ ДУХ!

Ни один евангелист о смерти

Иисуса так не говорил.

И до нас – чрез столькие столетья –

Донеслось: за всё Пилат в ответе,

Одного – распял, Другого – удавил.

Пусть замолкнут все языкосуи,

Пустомели смолкнут навсегда,

Перепишут Книгу – не беда,

Но зато тогда восторжествует,

Возгорит Их общая Звезда!

15 октября 1990

В САМОМ НАЧАЛЕ

Я помню

Тот далекий день,

Когда в голубизне искристой,

Пронизанной пьянящей глубиной,

Мой взор уснул,

Прикованный к дорожке серебристой.

У берега изломанной

Волной.

За дымкой синевы,

Как пологом, весь горизонт прикрывший,

И затевающий вечерний

Хоровод,

Кружились облака.

И к западу клонивший

Блик солнца зарумянил

Небосвод.

В клубке мелодий,

Огнище страстей,

Что сердцем человеческим

Зовется,

Дыханье моря в лучшем из людей

На землю морем музыки

Прольется.

И в звуках чудных

Детища Богов,

Охваченных гудящим

Вдохновеньем,

И света плеск,

И вихри облаков

Потопят чувства

Сладостным волненьем…

Я вспомнил!

Тот далекий день,

Когда в голубизне искристой,

Всё обнимающей

Пьянящей глубиной,

Мой взор уснул,

Прикованный к дорожке

Серебристой,

У берега, изломанной

Волной.

Записано 15 октября 1990

                МОИМ СТИХАМ

                     Моим стихам, написанным так рано,

                     Что и не знала я, что я – поэт…

                                                     М. Цветаева

Моим стихам, прорвавшимся так поздно,

Я выслушаю дилетантов лесть.

Я сам к ним отношусь не так серьезно,

Хотя признаюсь: что-то в этом есть.

Когда бегут, срываясь полосами,

Обрывки фраз, созвучий и пустот,

И вдруг – встают! Как бы собою сами,

Слогами линий, рвущихся в полет.

Снопами молний в выси безмятежной,

Разрядом искр и буйствами стихий,

Каскадом бурь и страсти безудержной,

В неравный бой – в захлеб – мои стихи!

15 октября 1990

К НОВЕЙШЕЙ ИСТОРИИ КРИПТОГРАММ

                     Ц  29-58.

                     Вроде бы автомобильный номер

Две точки есть, а между ними – прочерк,

Пунктир в едва намеченном пути,

Где ненадежный и ленивый почерк

За словом – слово мы готовы нанести.

Но в шелесте пера есть шелушенье:

Как быть? С людьми что делать? Как же жить,

Немея от пронзающего жженья,

И как тоску желанья заглушить?

Тревожное и легкое скольженье!

Уже друзья костер холодный жгут,

А я – всё так… надежда, искушенье…

И в боли скручиваю волю в жгут.

Томиться? Ждать? А как же с верой

В безумье – от лица и до лица?

В безумие восторжное, к примеру –

В начало без конца, но… до конца?

В первопорядок падающих листьев,

В первопорядок Божьего венца?

Струение плеча, извивы кисти,

Сгущение пространства в пол-лица?

Две сути есть, но есть и два решенья,

И оба так спружинят в крутизну

Десятилетий танца, что круженье

Кривую превращают в прямизну!..

Тебе в подарок – тихий стих качельный –

Не за любовь, не за венчание начал:

За то, что в паузе – выдох колыбельный,

Зовущий в заключительный причал.

Я умолкаю – верно ли в надежде?

Не в силах от лица отнять руки…

Меня зовут. И, к счастию, – не те же,

Зато здесь те же тридцать две строки

25 марта 1996

Поезд Саратов – Москва

БАРМЕН СЕРЕЖА

В своем стихотворении я заимствовал у Пастернака не только лирические интонации «Вахканалии», но и полюбившиеся мне рифмы. Это дань моему трепетному благоговению перед гением Б. Л. Пастернака.

Что-то там разгорелось:

Развеселая весть!

За окном развиднелась

Вероломная месть!

Пробуждая природу,

Закружит мишура,

Запоет непогода,

Снегу море с утра!

Запоздалой метели

Затуманенный взгляд:

К непредвиденной цели

Нам теперь наугад…

Но в порыве азарта

Разгоняя туман,

В неусточивость марта,

Неурочный буран.

Оголтелой погоней

Опрокинет циклон

Всей широкой ладонью

С тротуара в газон.

А потом в рукопашный

Ляжет сам на ура

Безоружный, угасший

Под удар топора.

Но надолго ль погоня

Ослабевшей зимы?

Тут не мертвые кони,

Тут живем только мы.

В бар приходим под «знаком»

Бармен ревностно ждет,

В появленье двояком

Свой подход и черед.

Чинно выслушав просьбу,

Он мензурку возьмет,

Лихо выдернет пробку

И до метки нальет.

Поглядит: что за люди?

Что за дикий сюжет?

Где на них правосудье?

Где в их царство билет?

Мы садимся за столик,

Где метель за спиной,

(Ах, Сережа, соколик,

Неприметный такой!)

Изумляя друг друга,

Как маньяк и маньяк,

С сумасшедшего круга

Отпиваем коньяк.

И с души спозаранку,

Как с капусты листы,

Высветляется пьянка

В тишине простоты.

Поднимается свора,

Им – канун перемен!

Гамом пьяного спора

Просят душу взамен.

Сквозь окно на асфальте

Мозаичный узор.

– Да, Сережа, узнайте!

Но, прервавшись, в упор

Поглядишь на соседа:

Нам двоим – трын-трава!

Или это – победа?

Или – это беда?

Но нежданно прискачет

И нежданный привет

С пожеланьем удачи

На премьеру билет!

Ледяная премьерша

По асфальту метет,

По еще не умершей

Стуже – служба идет

Поминальная служба

Уходящей зиме,

Поминальная дружба

И в тебе и во мне.

Бармен нас понимает

Взглядом, собранным в жгут:

Неужели бывает?

Неужели так ждут?

И за час вольнодумства

Облысев, тротуар

Всех весенних безумцев

Сдунет парами в бар.

Отпевая метели

И сосульчатый душ,

Всё дурит в ритурнели

Рвань и рябчатость луж.

Сластолюбится одурь,

Нечестивится зыбь,

Будоражатся воды,

Лихорадится сыпь.

То-то всё понемножку

Разгулявшийся дождь

На асфальте картошку

Жарит, что невтерпеж.

То-то этой картечью

В простоте естества

Незатейливой речи

Произносит слова

Проходящие мимо

Блудодеи, а мы

Разорвав паутину

Надоевшей зимы,

Пьем из глаз друг у друга,

Как маньяк и маньяк,

Всё губами из круга,

Всё коньяк и коньяк.

Время мчится сквозь время,

Годы – капли, роса!

Не замечены всеми

Нам – четыре часа!

Наконец, самоволка!

И, поднявшись к двери,

Мы молчим без умолку,

Мы для них – дикари.

Поцелуй на уздечке

Вспыхнул искрой немой,

Волоча на колечке

Перламутровый зной.

Губы жгутся, как раны

Пригвождающих мест,

(Так ли очень уж странно

Смотрит бармен нам вслед?)

И, еще провожая

Взглядом, согнутым в прут,

Он уже понимает:

Так бывает. Так ждут.

А меж ними – всё то же,

Улетающий свет…

Тихий бармен Сережа

Странно смотрит нам вслед.

7 – 9 апреля 1996, Москва

Я спотыкаюсь о слова!..

В них смысл расплывчатый улова

Понятен лишь едва-едва

В самом произнесенье слова.

И хрупкий образ не похож

На лепку таинства и тайны:

«Мысль изреченная есть ложь.

Суть истины – во лжи бескрайней!..

10 апреля 1996

Москва

ВЕТЕР НА ЛИСЬЕМ ОСТРОВЕ

К рассветному утру

Немного захмелели.

Где угли догорели,

Присядемте к костру.

А Волга утром спит.

Спят просеки, протоки,

И в зеркале осоки

Туманный лес стоит,

Чуть брезжа, до светла,

Заметен еле-еле.

Спят омуты и мели

В поверхности стекла.

Когда же рябь щекоткой

Слегка его пройдет,

Разбудит и проймет

Ночующие лодки.

И улыбнется мне

Сквозь тонкое оконце

Предвидимый во сне

Встающий лучик солнца.

Подобно волшебству,

Сбив бриллианты капель,

Он раздробит листву

И потревожит цапель,

Застывших на песке

Старинным изваяньем,

И спящих со вниманьем,

И на одной ноге…

И ветер серпантинный,

Кругами рвущий мглу,

С вчерашней паутиной

Ведет свою игру.

И заметет песком,

И, вспахивая воду,

Зашелестит кустом

И обретет свободу.

Мой ранний ветер чист!

Он, не внимая вздору,

Срывается на свист

И вторит  разговору.

Февраль 1992  Остин

24 марта 1998  Саратов

А ведь август – еще не осень!

Месяц август! Ах, месяц август!

Сбрось полвека, забудь про зависть,

Это – хлеб, что с рожденья просим,

Этот хлеб наш насущный даждь нам днесь.

И оставь нам долги наши – все как есть,

Там, где сила и слава Отца и Сына,

Сердцем я никогда не остыну, –

А еще и еще!.. И святага Духа.

Тишина, тишина… Не услышишь вполуха –

Ныне и присно во веки веков.

Аминь!

13 июня 2004

Москва

Давно нас множество персон в одном…

Толпимся перед зеркалом и смотрим:

Вот первый. Кукольник. Домашний гном,

Второй. И третий. И еще в них по три.

А дальше – чехарда – не перечесть

Раскланивающихся отраженьем

Галопом кадров – в каждом шесть

И шестью шесть – двойным скольженьем.

Калейдоскоп! Двоящиеся тени!

Я венчиком сплету их в жгут единый,

Но этого не ведая даренья,

Рванусь в крещендо! Придушив сурдину.

2005

Нам смерть дана как искупленье.

Просить пощады? – «Никогда».

Такое уж местоименье

Своей судьбы. И вновь – туда,

Где были уж неоднократно,

Но не изведали всего,

Что в дар дается предоплатой

Всей жизнью, и прожить легко

Стараемся. Не тут-то было!

Любовь – такая! Только раз

Впорхнет, как ангел легкокрылый,

И плавно растворится в нас.

24 августа – 8 сентября 2005

А счастья  было так немножко…

Совсем чуть-чуть, совсем чуть-чуть.

Совсем чуть-чуть. Ну, – на полложки,

Хоть круть, хоть верть – надежна весть, –

Когда она – хмельная в стежку,

Осклабившись, хоть круть и верть –

Заглядывает к нам в окошко

Приветливая миссис  с м е р т ь.

5 ноября 2005

Поезд Москва – Адлер, Ст. Лихая

СКОЛЬКО МЫСЛЕЙ И СЛОВ…

                    Слушай, ты умеешь жадно слушать пенье?

                    Жадно взгляд ловить и жадно встречи ждать?

                    Если не умеешь, обрети уменье!

                    Тот, кто взять не может, что он может дать?           

                                                               Б. Полоскин

Сколько мыслей и слов

Суета задавила в зародыше.

Суета у столов,

Суетливые сборища.

Нескончаемый бег,

Я – зарвавшийся мальчик

Всё стремился к себе,

Оглянулся, – стал дальше.

И не хочется петь!

Всё старо, и не знаешь, о чем еще.

И уже не успеть,

Если просят о помощи.

Суетою обвит,

Как морскою травою,

Нет ни битв, ни любви,

Не предатель. Не воин.

Где-то плачет дитя,

Кто-то предан, а тот в одиночестве.

Это всё не пустяк,

Если можешь помочь еще.

2006