Рассылка «Перекличка вестников», выпуск № 758
Когда за городом, задумчив, я брожу И на публичное кладбище захожу, Решётки, столбики, нарядные гробницы, Под коими гниют все мертвецы столицы, В болоте кое-как стеснённые рядком, Как гости жадные за нищенским столом, Купцов, чиновников усопших мавзолеи, Дешёвого резца нелепые затеи, Над ними надписи и в прозе и в стихах О добродетелях, о службе и чинах; По старом рогаче вдовицы плач амурный, Ворами со столбов отвинченные урны, Могилы склизкие, которы также тут Зеваючи жильцов к себе на утро ждут, – Такие смутные мне мысли всё наводит, Что злое на меня уныние находит. Хоть плюнуть да бежать… Но как же любо мне Осеннею порой, в вечерней тишине, В деревне посещать кладбище родовое, Где дремлют мёртвые в торжественном покое. Там неукрашенным могилам есть простор; К ним ночью тёмною не лезет бледный вор; Близ камней вековых, покрытых желтым мохом, Проходит селянин с молитвой и со вздохом; На место праздных урн и мелких пирамид, Безносых гениев, растрёпанных харит Стоит широко дуб над важными гробами, Колеблясь и шумя… 1836 | О смерти (из цикла «Вольные мысли») Всё чаще я по городу брожу. Всё чаще вижу смерть – и улыбаюсь Улыбкой рассудительной. Ну, что же? Так я хочу. Так свойственно мне знать, Что и ко мне придёт она в свой час. Я проходил вдоль скачек по шоссе. День золотой дремал на грудах щебня, А за глухим забором – ипподром Под солнцем зеленел. Там стебли злаков И одуванчики, раздутые весной, В ласкающих лучах дремали. А вдали Трибуна придавила плоской крышей Толпу зевак и модниц. Маленькие флаги Пестрели там и здесь. А на заборе Прохожие сидели и глазели. Я шёл и слышал быстрый гон коней По грунту лёгкому. И быстрый топот Копыт. Потом – внезапный крик: «Упал! Упал!» – кричали на заборе, И я, вскочив на маленький пенёк, Увидел всё зараз: вдали летели Жокеи в пёстром – к тонкому столбу. Чуть-чуть отстав от них, скакала лошадь Без седока, взметая стремена. А за листвой кудрявеньких берёзок, Так близко от меня – лежал жокей, Весь в желтом, в зеленях весенних злаков, Упавший навзничь, обратив лицо В глубокое ласкающее небо. Как будто век лежал, раскинув руки И ногу подогнув. Так хорошо лежал. К нему уже бежали люди. Издали, Поблескивая медленными спицами, ландо Катилось мягко. Люди подбежали И подняли его… И вот повисла Беспомощная желтая нога В обтянутой рейтузе. Завалилась Им на плечи куда-то голова… Ландо подъехало. К его подушкам Так бережно и нежно приложили Цыплячью желтизну жокея. Человек Вскочил неловко на подножку, замер, Поддерживая голову и ногу, И важный кучер повернул назад. И так же медленно вертелись спицы, Поблескивали козла, оси, крылья… Так хорошо и вольно умереть. Всю жизнь скакал – с одной упорной мыслью, Чтоб первым доскакать. И на скаку Запнулась запыхавшаяся лошадь, Уж силой ног не удержать седла, И утлые взмахнулись стремена, И полетел, отброшенный толчком… Ударился затылком о родную, Весеннюю, приветливую землю, И в этот миг – в мозгу прошли все мысли, Единственные нужные. Прошли – И умерли. И умерли глаза. И труп мечтательно глядит наверх. Так хорошо и вольно. Однажды брёл по набережной я. Рабочие возили с барок в тачках Дрова, кирпич и уголь. И река Была ещё синей от белой пены. В отстёгнутые вороты рубах Глядели загорелые тела, И светлые глаза привольной Руси Блестели строго с почерневших лиц. И тут же дети голыми ногами Месили груды желтого песку, Таскали – то кирпичик, то полено, То брёвнышко. И прятались. А там Уже сверкали грязные их пятки, И матери – с отвислыми грудями Под грязным платьем – ждали их, ругались И, надавав затрещин, отбирали Дрова, кирпичики, бревёшки. И тащили, Согнувшись под тяжелой ношей, вдаль. И снова, воротясь гурьбой весёлой, Ребятки начинали воровать: Тот брёвнышко, другой – кирпичик… И вдруг раздался всплеск воды и крик: «Упал! Упал!» – опять кричали с барки. Рабочий, ручку тачки отпустив, Показывал рукой куда-то в воду, И пёстрая толпа рубах неслась Туда, где на траве, в камнях булыжных, На самом берегу – лежала сотка. Один тащил багор. А между свай, Забитых возле набережной в воду, Легко покачивался человек В рубахе и в разорванных портках. Один схватил его. Другой помог, И длинное растянутое тело, С которого ручьём лилась вода, Втащили на берег и положили. Городовой, гремя о камни шашкой, Зачем-то щеку приложил к груди Намокшей, и прилежно слушал, Должно быть, сердце. Собрался народ, И каждый вновь пришедший задавал Одни и те же глупые вопросы: Когда упал, да сколько пролежал В воде, да сколько выпил? Потом все стали тихо отходить, И я пошёл своим путём, и слушал, Как истовый, но выпивший рабочий Авторитетно говорил другим, Что губит каждый день людей вино. Пойду ещё бродить. Покуда солнце, Покуда жар, покуда голова Тупа, и мысли вялы… Сердце! Ты будь вожатаем моим. И смерть С улыбкой наблюдай. Само устанешь, Не вынесешь такой весёлой жизни, Какую я веду. Такой любви И ненависти люди не выносят, Какую я в себе ношу. Хочу, Всегда хочу смотреть в глаза людские, И пить вино, и женщин целовать, И яростью желаний полнить вечер, Когда жара мешает днём мечтать И песни петь! И слушать в мире ветер! 1907 |
Выпуски близкие по теме: 91, 153, 180, 223, 348, 502, 631, 638, 902, 1218, 1280, 1375