Пунктик четвёртый
нормальная тьма
Не говори прямо в лоб: отскочит.
Превозмозгаев Трудный
Ну что, антисемитчики? Пародия на карикатуру.
Я же, напротив, псих апатичный: мне лень ненависть туда-сюда перегонять. Чую, что не к добру взялся за вас подвернувшейся под ручку темой. И пошлó, и пошлó!.. Люблю. (Проза, суть твою!)
А огрызаться станете, метать колья мне в спину... Да нам, филологам местного значения, не привыкать копошиться на дне! К тому же – мухи. И безвоздушная тугомутина философских систем. Вот если б засесть между двух настенных зеркал, лоб-в-лоб, то можно, сдержав тошноту, улицезреть теорию прогресса. Не садись никогда между двух путеводных углов!
Впрочем, я уже сижу. И крики кромешные мне тут до лампочки, дуры! что, круглая, сутками напролёт просвещает коридорную ограниченность (шахматного покрытия) – для пущей отчётливости контуров нас, двуногих. А лампочка-то сидит на ровной стене! опять же ассоциируясь с жёлтыми мухами. Которые – с мыслями. Что, в свою очередь, жужжа, заглушают муки совести (у кого они есть). Кафель бел и бит был.
Искусственный свет раздражает, когда приспичит думать о сне. Капля отражает мир, кроме себя самой. Искусство здесь непринято – могут добить. Но меня не так-то легко, как кажется на первый взгляд исподлобья. (Особенно – если не из-под чего.) Природа нас не подвела! И свобода цвела стихами во тьме. Не садись никогда между двух царств, технократ!
Впрочем, ты уже... Что, трудно на мне развязать рукава и интеллект согнуть в рог изобилия?! Мастер богат, но краток, как Плюшкин. И кругозор его кроток, потому что широк. Ответственность велика. Жизнь коротка. И круг её замкнут с конца. Змей мудр, но гадок. Пол гладок и чист по утрам. Но воздух неволи жесток. И я невинен, что я одинок! (Мандельштам.)
А вы, антисемечки, ярковылитые болванки. Но вы ли новы? Каламбур, как всегда, как язва рассудка – язык и его вольные жесты. Да кто бы их понял! На мой проклятый риторический вопрос, жёсткий как общий вагон, найдётся ли льготный рецепт? О, я вполне недоволен собою средь вас! Я так соскучился по ночным разговорам и крепкому чаю. (Не говоря о кофе.) Плевать. Забыть! Если тебя считают умным – сейчас, то могут потом... забить глухими научными пробками. Жалко его, человека, которому служу пациентом для докторской диссертации.
А вы всё печётесь на противне разоблачений с несмываемым голосом. Кажете из-под масок лиц не менее липкую правду и раздираемую чистоту крови, как блин. (Слова-то какие жирные! устанешь их писать.) Да какие-то массы противные. Грустно мне, козлы. Я мыслю!.. Значит, я существую. А хотелось бы жить.
Зачем? Почему-у-у? (Это ты мною спрашиваешься, больное пространство моего помещения.) Почему для умственно-отсталых создают специальные школы, а сердечно-отсталых не лечат?! И даже – наоборот!? Молчишь, пустота? О!.. вкусах, вообще, не спорю уже. Станции метро “Пушкинская” и “Достоевская” меня убеждают в том, что следующая – “Иисусовская”. (Прости, Господи. Это дурдом.)
Маслица такусенький кусочек: пятнышко на булочке. (Разве так лучше?) Обсудив с санитарами положенье процесса, вывод тут и обрящем. Парами в карцер. И поделом: не при напролом с картонным добром! А кто пёр?1 Децибелы заспанные! Шлёпанцы ни шагу назад! Бунта фурункулы, назревшие по неопрятности! Стирать надо чаще бельё! И носки. Если есть. У меня давно украли. Сей нюанс затянулся! и стал действовать на мои кропотливые руки недостойным литературы образом. Что и принудило меня...
Что я и сделал. Пожалуйста, подпольная память-инкогнито (ещё одна моя безответная тайна: тайны преследуются у нас по законам психологии), не наворачивай больше таких же толстозадых фраз. (Паразиты!!!) Отдыха, отдыха мне! как человеку. Давно пора. Смутиль какая! (Крадучись.)
Итак, пора. Антисемутчики! вас, выскочки из прямых углов, пупки элементарности, светлячки одномерного хаоса, остудить здесь (вместо нас), а?.. Но… для всех винтиков хватит ли мест?
Посему!
Люди, братья, отпустите меня погулять. Я так хочу пройтись по местам, где ещё осталась архитектура. Пойти туда, сюда... Я вымираю от нынешнего зодчества, подражающего Аду. Я пухну без изящных излишеств! Я задыхаюсь в перпендикулярах! Люди, братья... Отпустите меня, грешного. Мне жутко жить тут по минутам и схемам. Братья, люди...
Мечта! Целуй свой дамский локоть. Розовая дура.
Ах, этот закат, облака... Где у вас форма, где содержание? “Водяной пар”– содержание.2 Нет, так дальше продолжаться не будет! Иду брать я (из столовой, вестимо) два помойных ведра и лопату: я возвращаю ваш автопортрет – нюхайте и краснейте... Ага! Пробрало?
Не дают. Мал, говорят. Зеркалом тычут в морду. Да-а. Человек – это игра: свобода ва-банк. Ангел с клыками. На крыльях – гири удовольствий. Приёмный покой и петля своеволья.
О дайте, дайте мне парочку антисемизавров запечатлеть на века! Стыд вам, критики в жидких перчатках! Позор вам, голубые лубки с голыми коленками во льне! Таков, канцтоварищи, реализм кастрированной прозы: мы – здесь, животные – в зоопарке, а судьи кто, те бесятся на воле.
Таким образом: пересчитав в уме оставшиеся результаты труда, я всё понял на две четверти. Ну, около того. Ориентировочно! В уме трудно сказать точно. (Счётчик сломан.) Люблю закругляться с выходом в речь!
До новых, как говорят нам здесь на дорожку, встреч неизбежных. А мы – не за горами. Мы – рядом. (Как солнышко.) Живите! если хотите. Или – можете? (Развязка близится.) С нашей вам прозрачностью!