Пунктик второй
полёт над пропастью, где я иду
Стих – это крик тишины.
Феникс Нетуманкин
Ад. Психологика. Адаптироваться. Достали, канальи, чтоб вы лопнули!
Так я проснулся и всех надул. Я с ним развязался как раз! Я его, суррогада-транквилизатора, собрав в кулак, взял; раскрыв наедине, пересчитал всего, удивился и заштопал в матрас. (Тсс... Ха-ха-ха!!!) У меня имеется маленькая, тоненькая, остренькая тайна с одним ушком, ворованная во вторник, спрятанная и нелегальная. Так и живём. Нормально получилось. И шов тоже. Наркотик мне приелся и надоел! Не меньше – чем потолковый мел и бестолковый распорядок злобы дня, заведённой здесь до предела. Хочу летать по-настоящему... Не мешай, когда пишется! Да! Но! В злобе дней есть добро снов.
И вот я выхожу из себя по шву! (Хм. Шов – уже был. Исправлюсь. Пусть лежит, пока не заметили. Опять – пусть? Проклятый корешок!) Так я выхожу из себя в прямой эфир космической пасти! (Специально жуть нагоняю.) Выхожу, значит, я на гвоздях смотровой доски по хладному настилу (“пол” слишком неоднозначное слово: числительное с намёками). И иду, перелезая через край пропасти, раскинувшей свои чёрные объятия между человеком и другим человеком, словно между поэзией и прозой. (Призрачно всё.) Так и идём! переполняясь бешенством и изящной словесностью. Любуйтесь! (Если понравится.)
Слушайте, спящие души! как по тяжёлым больничным ночам незримые сновидения догоняют ходячее тело. Знайте и ждите! Оно – прозревает. Впрочем, тело, как убеждение, явление смертное – будьте с ним вежливы и снисходительны. Не будите меня, не будите до срока! А теперь к делу.
Для созерцания достаточно души, для дела необходимо тело. Стало быть – надо есть. То есть – публика нам нужна здесь. Человеческое ничто мне не чуждо!1 Мне просто душно в подавляющем большинстве. Публичный лик: бублик. Со всеми втекающими в него причинами:
Хронические похороны и циничные цены жизни. Непрошибаемая серьёзность идиота и серая научность диагноза. Что трудно мёртвым – то радостно живым. И – наоборот. За это одни ненавидят вторых. А те тоже брезгают. И не хотят, поэтому не могут. Или – не могут, поэтому не хотят? Вот дилемма!
Главное, чтобы человек был счастлив. Поэтому можно оправдать всё. Даже дурдом. Человек – пуп! Надорвался – и вот она, грыжа. Вот оно… (Эх, воля-матушка... Что, страшно?)
А теперь опять к делу! Которое отличается от слова, как прожитые годы – от жизни. Искусство – школа творчества! Жизнь – школа любви... (Стоп. Увлёкся. Надо ругнуться.2) Антисемушники! (Чего?) Вешайтесь на шнурках. (Какая лаконичная грубость!) Пока они у вас есть. (Нельзя ли потише!!!)
Как же! Допрыгался по холодным инстанциям, доброволец указующий? Доигрался в смешки? А что делать, если мыслей во мне накопилось так много, что им тесно? Их надо выпустить на волю: выпустил – и забыл, выпустил – и забыл… (Эх, воля!.. Ври больше.)
Нельзя ли повежливее? Можно, можно! Только – зачем? Там, где двоятся слова, люди не слышат себя (в иных устах и слово “любовь” отвратительно): так называемая проза: замедленная дыба быта: антихудожественный бес-порядок: случайность – останки хаоса: детская болезнь рационализма в познании: палата “минус один” трижды хуже палаты “плюс шесть”. (Простая арифметика.)
Да! Рыба молчит!!! А персонал рявкает. А я по коридору хожу.3 Но в руках я держу за спиною свой смех. Поскольку и постольку: всё здесь взвешено и положено, преднамеренно и похоже, как циркуль пальца в лоб. И в глаз! Смотри теперь в оба. Видал? Гляди, заиндевело.4 И зеркалом стало окно. Но то и другое – оно. (И нет в нём тебя...)
Века закрываются. Решётка из прутьев железных на страже элементарных квадратиков. Тайна лица закопана в землю. И смотрится небо в плиту из бетона. А как хочется с больной головой прыгнуть в очи горящие: окунуться в очаг живой... (Люблю растормаживаться в языковом поле: игра на безумных скоростях познания!) Хочу – домой. Хожу – по настоящему.
Одиночество больничного окна в ночи.
До новых встреч на краю!– пропасти покоя и скалы движения. Там – где души летят голышом, как живые снежинки на свет.