«Где рыцари в мантиях белых сверкали...»
(Даниил и Алиса)
«Роза Мира» появилась у меня в 198… – точную дату не помню. Был это самиздатовский экземпляр: две громадные, переплетённые в картон книги в формате А-4. С очень бледным машинописным текстом. Читать было трудно. Но я прочла. Не прочла, а пережила как правду о себе, о России, о мире и как что-то давно знакомое. Чуть позже подарили книгу стихов Даниила Андреева.
Чем для меня обернулась его жизнь, его творчество, я уже немного рассказала в своём эссе, написанным когда-то по просьбе Аллы Александровны Андреевой. И здесь я о другом. Человек этот – Даниил Андреев – стал для меня в одночасье близким и необходимым. Знала я о нём тогда немного, но о его вдове знала, слышала, кто-то рассказывал. А дальше такая история.
Работала в 1986–1991 годах в Ферапонтовом монастыре на Вологодчине. Водила экскурсии. Но случалось уезжать оттуда, чаще из-за выступлений моих в разных местах. Однажды, когда я отсутствовала, в Кириллов пришел теплоход с московскими деятелями культуры. Была тогда такая акция – «Возрождение». И вот в клубе села Ферапонтово Алла Александровна Андреева обратилась к собравшимся: «Вы, конечно, ничего не знаете о „Розе Мира“…» – «Знаем», – сказала Нина Валериановна Силина, – нам Лариса рассказывала». Алла Александровна очень удивилась и спросила: «Кто такая? Где сейчас?». Ей всё объяснили обо мне и сказали, что я в отъезде. Сожалела Алла Александровна. Она бесконечно ценила любое, самое незначительное внимание к творчеству Даниила Андреева.
Интересно, что ровно через год повторилась та же ситуация: теплоход приплыл, а меня опять не было, хотя Алла Александровна сразу же спросила обо мне. И ещё через какое-то время я, уже в Вологде, услышала по радио объявление: «Завтра в пединституте будет выступать Алла Александровна Андреева»…
Я начисто лишена соблазна знакомиться с известными людьми. Но здесь попросила: «Если надо, Господи, устрой всё...». Через час принесли телеграмму из Петербурга. Знакомый молодой человек в третий раз собрался жениться и хотел со мной о чем-то советоваться (что не уберегло его ещё от нескольких браков). Утром пошла встречать поезд из Петербурга. Пришла раньше. На вокзале подошла женщина: «Вы меня не помните? Я Наташа, работаю на радио, брала когда-то у Вас интервью». Я с трудом вспомнила, но почему-то мгновенно догадалась: «Вы встречаете Аллу Андрееву?» – «Да». – «Но ведь она живет в Москве…» – «В Москве, но сегодня в Вологду приезжает из Петербурга»… – Я быстро написала короткую записку, даже не зная, что я жду конкретно от этого. «Алла Александровна, я Лариса Патракова. Мы дважды разминулись с Вами в Ферапонтово. Это телефон моих соседей»… – И попросила Наташу передать записку Алле Александровне. После обеда меня позвали к телефону, и Наташа сказала: «Алла Александровна через час будет у Вас». Я срочно отправила своего гостя гулять, благо, у него в Вологде были дальние родственники. И через час Наташа привела Аллу Александровну с условием, что в гостиницу я отвезу её сама.
Так в мою жизнь вошла эта женщина.
Она теряла уже зрение катастрофически…
Мы проговорили несколько часов. Я ей читала свои стихи, она читала стихи Даниила. Была какая-то обнажённая откровенность в этом первом разговоре, предельная глубина и доверие. Узнав, что у меня только самиздатовский экземпляр «Розы Мира», она пригласила меня на завтра в пединститут на встречу с ней: «У меня есть с собой один экземпляр, я Вам подарю».
Когда мы собрались уходить, она вытащила из сумки маленький образок Преподобного Серафима Саровского, образок, который все 10 лет был вместе с Даниилом в тюрьме. Положила его на край моего самодельного стола, чтобы я смогла приложиться к нему. Мне пришлось встать на колени – слишком низким был стол. И когда я коснулась лбом этой крошечной иконы, в меня будто что-то вошло. Я хорошо помню это.
А на другой день, 12 февраля 1993 года, я сидела в аудитории пединститута, высоко, достаточно далеко от того места, где Алла Александровна читала стихи. Когда она начала читать, я отчётливо видела за её спиной Даниила Андреева. Это не вызвало у меня ни удивления, ни тем более страха. Это было естественно.
Потом задавали вопросы. И среди многих был такой: «Кто из современных поэтов ближе всего к Даниилу Андрееву?» И вдруг я услышала: «Как ни странно, это поэт, с которым я познакомилась вчера здесь, в Вологде, Лариса Патракова. Она должна быть сейчас в зале». Это был один из самых тяжёлых моментов в моей жизни: мне на спину будто бы положили огромный мешок с песком. Не было ни радости, ни удивления – было ощущение какой-то незнакомой до сих пор тяжести, связанной с ответственностью, и ещё с чем-то, мной тогда не понятым. Кто-то из преподавателей сказал: «Встаньте, Лариса Реональдовна, покажитесь». Кто-то стал оглядываться. Но я не могла даже шевельнуться под этой новой ношей. Да мне и не хотелось.
После я подошла к Алле Александровне. И она надписала мне книгу:
«Ларисе Реональдовне Патраковой –
Алла Андреева.
Милая Лариса!
Да поможет Вам Господь наш Иисус Христос и Его Пресвятая Матерь на всем Вашем трудном жизненном пути, озарённым Вашим творчеством и светлой душой.
Алла. 12 февраля 1993 г. Вологда».
Эта надпись сделана ещё её привычным, летящим, четким почерком, который она, кстати сказать, когда-то сама выработала долгим и непростым трудом. Все остальные книги она подписывала, уже преодолевая слепоту…
Так всё началось.
* * *
Июнь 1999 года. Жаркий день. Лежим с Аллой Александровной под соснами на краю Черноголовки… Спрашиваю: «Вы мне рассказывали, что незадолго до смерти Даниил сказал: «Я почти всё успел здесь, только ослепнуть не успел. И Вы сказали, что теперь слепнете за него». И Алла Александровна спокойно отвечает: «Я Вам этого не говорила». У меня от невозможности такого ответа даже дыхание остановилось. «Как не говорили?! Я же не могла это придумать?!». Я почти без сознания… И она, спокойно, медленно и членораздельно: «Я Вам этого не говорила. Это Вам Даниил рассказал».
И мне нечего возразить, и я успокаиваюсь. Действительно, так.
* * *
Через несколько дней она мне предложила: «Можете называть меня Алисой…» Я поблагодарила. И вообще перестала её как-то называть. Мне трудно было перейти сразу на этот, другой уровень отношений. Она заметила и через два дня сказала со смехом: «Вы меня никак не называете…» И барьер был снят.
* * *
«Именно в том факте, что личность содержит единоприродные с Божеством способности творчества и любви, заключена её абсолютная ценность. Относительная же ценность – её путь, усилия, в какой степени она эти способности выявляет в жизни».
Даниил Андреев
* * *
Рыцарство Даниила Андреева – уникальное явление в том времени, в котором он прожил. Поразительно – с детства, начиная от отношения к женщине (девочке), к природе, к жизни, к поэзии, к России, к Вселенной, к Богу. Более подлинного рыцаря, может быть, человечество и не знало. По крайней мере, в России его не было. Это захватывающее явление. Даниила Андреева надо преподавать в школе со всей его жизнью: каждый шаг, каждый поступок – не только творчество!
* * *
Последние три недели поста интересное наложение: каждый день храм, молитва, исповедь, причастие, а дома – стихи Даниила Андреева и «Роза Мира». И очень проверяется всё молитвенным состоянием. И освещается то, что раньше оставалось в его текстах невидимым. И благодаря ему углубляются и расширяются мои переживания. И Христос ближе. И мука: это же так понятно, так просто! Что же за жизнь кругом?!.
* * *
Даниил жил с открытой памятью, как с открытой раной.
* * *
«Большего счастья, чем полное раскрытие внутреннего зрения, слуха и глубинной памяти, на земле нет. Счастье глухого и слепорожденного, внезапно, в зрелые годы пережившего раскрытие телесного зрения и слуха, – лишь тусклая тень».
Даниил Андреев
* * *
Как плакала, читая у Даниила Андреева о его прозрении, как повторяла: «Господи, как я завидую Даниилу». И тут же просила прощения.
* * *
1995 год. 30 апреля – 5 мая. Великие дни в Москве. На могиле Даниила Андреева сеяли с Алисой лён. Именно здесь подписала и подарила ей свою первую книгу «И завтра Спас». Пронизанность нездешним светом.
* * *
«Люди не готовы к «Розе Мира». Надо попробовать быть просто православным и через это что-то обрести. А им подавай космический разум... А Ваша книга растет, как цветок, как бабочка, как дерево», – это Алла Александровна Андреева в ответ на мои слова о том, что книга моя будет нужна немногим.
* * *
К Алисе приходило много разного народа, особенно духовно ищущих… После она давала каждому безошибочную характеристику. И о многих говорила: «Заёмный свет». И я понимала, что она имела в виду. Это научило меня видеть этот заёмный свет в людях, если он был…
* * *
Одним из важных уроков, идущих от Даниила и Алисы, была любовь к Христу. Любили Христа не в религиозном смысле, а как своё основополагание…
* * *
…Полное смятение, тоска: что делать? Алиса мне: «Очень понимаю Ваше состояние. Мы с вами так устроены, у нас усики такие – улавливаем всё, что происходит. Даже далеко. Вам надо бы оторваться от всего и издали взглянуть на свою жизнь…»
1996 г.
* * *
Почти 13 лет тесного общения. Последние пять лет, приезжая в Москву, я жила у неё, иногда подолгу. Дважды ездили летом в Черноголовку, в Пущино, в Крым (в Обсерваторию). Жила она у меня в Вологде, приезжала на защиту диссертации Анны Игнатьевой по «Железной мистерии» Даниила Андреева.
Последние годы её жизни подолгу пребывали в одном пространстве. Это позволяло видеть мне изнутри многие её состояния, о которых никто не догадывался.
Утром я входила в комнату: «Алисик!» – «Да, Ларисик… Доброе утро…» Обе спали голыми. Но у меня долго сохранялось чувство, что она меня видит, когда я в этом утреннем наряде вхожу в комнату… И Даниил всю жизнь спал только голым.
Алла Александровна подробно рассказала в своей книге о потребности Даниила ходить босиком даже в городе. А вот что говорил Леонид Андреев о своих путешествиях голышом: «Живёшь весь, а не только утомлёнными мозгами или выражением интеллигентного лица, весь дышишь, весь наливаешься горячим светом…».
* * *
Иногда войду, а она что-то ищет в кровати и приговаривает: «Ну, куда вы опять, шалуны, закатились?! Ах ты, проказник, спрятался. Вот ты где, хулиган!» Это она говорила камням, с которыми спала… Иногда один, иногда три… Сердолик, горный хрусталь, ещё что-то… Держала их в руке, перебирала, прежде чем уснуть… А потом они терялись…
* * *
Были у нее разные утренние состояния… За два месяца до смерти Евгения Колобова, который был для неё духовно близким, дорогим человеком, перед тем, как проснуться, ещё во сне она «в ужасе молилась» (её выражение)… Душа у неё была очень чуткая и яснознающая…
* * *
Алиса вспомнила, как Даниил рассказал утром сон и о своём трудном состоянии после этого сна. Она сказала в ответ: «Брось ты. Это спросонок». – «У меня что-то длинные эти просонки» – ответил Даниил.
* * *
Прихожу в Москве, а у неё Николай Браун из Петербурга, давний друг. Уже собирается уходить. Алла Александровна знакомит нас и просит прочесть какое-то моё стихотворение – иначе что за знакомство?! Читаю. Он уходит. А она мне говорит: «Ну, Вы и ведьма!» И я всё понимаю, что она имеет в виду. А через несколько лет Алиса скажет, что я изменилась, что ушло то самое, ведьминское. Никуда не делось, а ушло на глубину. Просто внешне всё иначе, спокойнее. Я спросила: «Это хорошо или нет?» – «Хорошо».
* * *
Отношения у нас были глубокие, близкие, но иногда не безоблачные. Ей активно не нравился мой образ жизни, какие-то мои представления о том, какой она должна быть – моя жизнь. Иногда она очень напористо пыталась меня переубедить, иногда раздражалась и даже жаловалась на меня кому-нибудь из своих друзей. Я могла быть при этом на кухне и слышать, как она рассказывает по телефону что-то обо мне. В какие-то моменты трудно было остаться спокойной. Но я понимала, что в ней было страстное желании видеть меня счастливой, сытой, хорошо одетой…
Когда я приезжала из Вологды, она встречала в коридоре и тут же ощупывала: какая на мне шуба или пальто… Нищета моя ей не нравилась. А стихи мои нравились. Доходило до того, что приходилось напоминать о нищете Даниила и её собственной…
И у меня какие-то её проявления вызывали несогласие… Помню: лежу на её кровати в большой комнате. Алиса, как обычно, – свернувшись калачиком в углу дивана. Слушаем музыку (я почему-то должна была слушать музыку рядом с ней только лёжа). Звонок. Кто-то рассказывает ей о концерте в Обществе слепых. Музыканты играли, а слушатели выходили во время концерта. Алла Александровна такого отношения к музыкантам не могла вынести и долго очень резко ругалась в трубку. Я молчала. Но, очевидно, выразительно. Она повесила трубку и спрашивает: «Вам не понравилось?» – «Да, очень не понравилось». – «Ничего не могу поделать…»
Самое главное, что все такие моменты: несогласие во мнениях, споры – не оставляли раздражения, обиды, непонимания… Алла Александровна говорила мне: «У нас с Вами одна степень свободы, поэтому я могу жить с Вами рядом. Вы не подстраиваетесь под меня…» Это правда.
* * *
Поражало её глубинное служение Даниилу, его творчеству.
С детских лет хотелось ей знать приёмы восточной борьбы, быть солдатом, а потом мечтала служить рыцарю… Она и была солдатом, и рыцарю служила преданно, самозабвенно. Я спросила:
– Он Вас поменял?
– Он меня проявил.
– Что главным в нём было для Вас?
– Его творчество. Это всё заливало.
Это так… Она хваталась за каждого человека, который проявлял хотя бы малый интерес к творчеству Даниила Андреева. Иногда я почти в обморок падала – с кем она разговаривает?! Мне часто казалось вначале, что Алиса просто в людях не разбирается. И одновременно я понимала, что это не так… Позже стала ясна суть такого отношения.
Была ситуация, когда я резко настояла на своём присутствии при разговоре с одним визитёром … И еле вынесла этот разговор. А она будто на что-то надеялась: вдруг он, действительно, сделает то, что обещает и кто-то ещё узнает через него о творчестве Даниила Андреева… В результате он попросил денег взаймы.
Всё она понимала. И про всех. Но это страстное желание сделать творчество Даниила более доступным, необходимым в современной культуре перекрывало иногда всякий здравый смысл. Но её же слова: «Уйду я и все почитатели, все, кто сегодня так горячо относится к творчеству Даниила, все, кто вокруг меня, постепенно разбегутся и каждый начнёт самоутверждаться за счёт «Розы Мира», на фоне «Розы Мира» и так далее…» Таков был смысл сказанного ею.
* * *
В шкафу, в коридоре, я нашла пластмассовых уточек, каких-то старинных, но трогательных. И Алла Александровна рассказала, когда Даниил узнал, как в 12-14 лет она по пятницам в ванной играла с уточками, он вышел куда-то и вернулся с этой уточкой и двумя утятами. Ей тогда было уже 40 лет. А он был смертельно болен.
* * *
Даниил смеялся своим низким голосом, приглушённо, как бы смущённо. Очень любил смешное.
* * *
Были у Даниила дикие головные боли. Иногда зубные.
* * *
Когда-то в благодарность за что-то его дядю (со стороны матери) заговорила цыганка. «Никогда не увидишь змеи и никогда змея не укусит.» Так и было. И как-то странно это распространилось на Даниила: во всех своих лесных странствиях за всю жизнь ни разу не встретил змеи.
* * *
В замечательной книге Людмилы Кен о творчестве и жизни Леонида Андреева рассказано о том, как Леонид Андреев писал «Жизнь Человека» и каждую ночь читал жене, беременной Даниилом: «Эту рукопись я завещаю после моей смерти Вадиму. Это последняя, над работой в которой принимала участие его мать. В Берлине, по ночам, на Auerbachstrasse, кажется 17 (против станции), по ночам, когда ты спал, я будил, окончив работу, мать, читал ей, и вместе обсуждали. По её настоянию и при непосредственной помощи я столько раз переделывал «Бал».
Когда ночью, ей сонной, я читал молитвы матери и отца, она так плакала, что мне стало больно.
И ещё момент. Когда я отыскивал, вслух с нею, слова, какие должен крикнуть перед смертью человек, я вдруг нашёл и, глядя на неё, сказал:
– Слушай. Вот. «Где мой оруженосец? – Где мой меч? – Где мой щит? Я обезоружен. Будь проклят».
И я помню, навсегда, её лицо, её глаза, как она на меня смотрела. И почему-то была бледная.
И последнюю картину, Смерть, я писал на Herbertstrasse, в доме, где она родила Даниила, мучилась десять дней началом своей смертельной болезни. И по ночам, когда я был в ужасе, светила та же лампа».
После этого надо просто перечесть «Жизнь Человека» Леонида Андреева… Это важно.
* * *
Приехали в Пущино. На другой день пошли к Оке. Я ещё дорогу хорошо не знаю. Высокий берег крутой и какая-то бетонная плита брошена вниз… Алиса рвётся скорей туда, к воде. Ничего не разбирая, не видя, тянет меня на эту плиту… Еле удерживаю её и даже кричу (впервые!): «Тут я буду решать – пойдём мы сюда или нет!» Мне страшно. Я уже знаю её неудержимость, пренебрежение опасностью, даже у слепой. Она готова ринуться с обрыва! Там, внизу, любимая Ока, вода – скорей плавать!.. И плавает она так же самозабвенно, хотя не видит, куда плывёт… А меня просит голос с берега подавать…
Эта её неудержимость иногда очень напрягала… Те годы, когда с ней, уже слепой, ходила под руку, оставили отпечаток в напряжённых мышцах шеи до сих пор. Всегда чувствовала ответственность, был даже страх иногда…
И тут почти силой пришлось не пустить её вниз, к Оке, и искать другой спуск. Тогда она мне и рассказала, что ребёнком, в Москве, она придумала такую игру: ложиться на дорогу и успеть вскочить прямо перед автомобилем или лошадью. И при этом в молодости была застенчива до болезненности… Она пишет об этом в своей книге: «А лагерь научил. Арест уничтожил, раздавил. Как кошку переехал автомобиль».
Тут много всего сплелось. Она рассказывала мне об особенностях, о своеобразных чертах материнского рода, о женщинах этого рода, о том, что и в себе знала некоторые эти особенности…
Посмотрела я свои записи об этом и поняла, что правильно будет не расшифровывать их… Я много записывала после разговоров с ней.
Вот запись 2003 года: «Странная моя весна, июнь в Москве с Алисой и лето с ней в Крыму. Она меня буквально «накачивала» сведениями о Данииле и в некоторых случаях говорила: «Этого никто не должен знать.» Мне становилось всё тяжелее… И однажды я спросила: «Алиса, а что я буду потом со всем этим делать?» Она промолчала. Я потом годы раздумывала. И после того, как в интернете прочла оголтелый бред по поводу дневников М. Цветаевой, всё стало ясно… Никакая биография того же Даниила Андреева не расскажет о нём больше и глубже, чем его стихи, его творчество.
В ранней молодости поверх плаща Света, который был его природой, был накинут, как бы насильственно, плащ Тьмы. И пришлось отрабатывать… Но всё есть в его творчестве для тех, кому именно это важно.
Очень жаль, что мало известно о Коваленском, муже двоюродной сестры Даниила. Пропало всё, что он написал. Чем-то они были глубоко и необъяснимо связаны…
И попутно о другом… Как-то Коваленские решили помянуть в церкви всех, кто был дорог и почитаем. Александра спрашивает у Даниила: «Как написать Шарля Бодлера?» Даниил отвечает: «Шарик…» Она обиделась.
* * *
4 июня 1958 года Даниил и Алла обвенчались. Она рассказала об этом в своей книге. Что-то я повторю, наверное…
Даниил подарил ей в этот день сари – белое, с желтым золотом. А через четыре дня они поплыли в путешествие по Оке и Волге.
Вчера, 17 марта 2003 года, у Галины и Василия Яцкиных смотрели мы с ней эти кадры: они на корабле, среди людей, за столом… И оба – более живые, чем все остальные на корабле. Хотя они единственные, кто только что из тюрьмы и лагеря…
Когда Даниил умер, Алиса разрезала сари и половиной накрыла его в гробу. Вторую – оставила для себя. Но когда умер отец, накрыла его.
* * *
В конце жизни Аллу Александровну, воспользовавшись её слепотой, лишили прав на издание книг Даниила. История была настолько чудовищная и ударила по ней очень сильно. «Я своими руками отдала неизвестно кому то, что всю жизнь хранила как святыню!»…
Но как всегда, не унынию стала она предаваться – начала бороться. Были суды. Часто унизительные и бессмысленные. Один из судов постановил пройти вдове Даниила Андреева психиатрическую экспертизу в институте судебной психиатрии имени В. П.Сербского. Я была в это время в Москве. Алисе 87 лет. 17 декабря Алла Александровна собирается на экспертизу. За ней заезжает её адвокат. Алиса надевает свой светло-сиреневый костюм, очень элегантный. К слову, выглядела она элегантно всегда и во всём. Провожаю. Спрашиваю: «Когда ждать?» «Часа через три», – говорит адвокат.
Жду. Молюсь. Переживаю. Проходит три часа, четыре, пять… Появились они часов через шесть – семь. Остаёмся вдвоём. Она ни-ка-ка-я… Но зовёт меня: «Идите, я Вам расскажу, пока всё так живо…»
И рассказала, как несколько часов длился «допрос у Сербского», через какие тесты пришлось пройти. Рисовать – «Нарисуйте, как Вы себе представляете понятие «дружба». И через два часа: «Вы помните, как Вы нарисовали понятие «дружба», нарисуйте опять». И это – слепому человеку. Пять часов из одной комнаты в другую, десятки неожиданных, изощрённых вопросов, постоянное напряжение. Ей 87 лет! Когда это закончилось, её посадили перед большой комиссией. «Алла Александровна! Мы потрясены! Более вменяемого, здорового человека мы никогда не видели в этих стенах. Скажите, что Вам написать в заключении. Чем мы можем Вам помочь?» «Да наплевать на меня! – ответила Алиса, – помогите великому русскому поэту Даниилу Андрееву!»
Суды она выиграла, но какой ценой!.. Уже незадолго до смерти ей вернули права на издание произведений Даниила Андреева. И только через год после этого – на издание «Розы Мира».
После этого рассказа (более подробного, чем я тут привожу) она заболела. Видела я, как ей плохо. И утром сидела в уголке дивана, поджав ноги, укрывшись шалью, и больно было смотреть на неё. К обеду позвонил один знакомый: «Я здесь недалеко от вас, в Кремле. Получил орден “За заслуги перед Отечеством”. Можно зайти и с вами отметить это событие?» «Нет, конечно, – подумала я, но ему сказала: «Спрошу у Аллы Александровны». «Пусть приходит», – без раздумий согласилась она. Я уже знала её неплохо, но опять она меня поразила… Виктор Дмитриевич пришёл с коньяком, с вкусностями. И мы долго сидели втроём на кухне. И пили коньяк, и разговаривали… И никогда и никто бы не догадался, что Алисе плохо…
«Меня часто называют кокеткой или как-то иначе, когда видят, как я сижу, опираясь на руку (она показывает этот жест). Они понятия не имеют, что последние 45 лет у меня нестерпимо болит шея. Но я не могу сидеть, скрючившись, согнувшись – я не могу этого показать! Поэтому я сижу так». И она царственным жестом облокотилась о стол.
…И это всё были уроки мне, уроки, уроки…
* * *
Всегда ходила на все мои выступления. «Алиса! Вы ведь эти стихи уже слышали много раз». – «Ну и что?» И обязательно сидела в зале в первых рядах. Сколько историй я могла бы рассказать, связанных с этими выступлениями! Её внимание, поддержка значили очень много! Оценка моего творчества была высокой: «Вы умеете оторваться от себя, поднимаетесь к обобщениям. Не бабская у вас поэзия (дальше резко о Цветаевой и Ахматовой)! От нашего времени немного останется, а Ваши стихи останутся».
Было у неё любимое:
Речь Дмитрия Донского
перед началом битвы
Рать поставлена на выруб –
Нам ли страшно умирать?!
Всем для этой битвы шила
Смертную рубаху мать…
Всех положит враг до света –
Сил не станет убивать,
Чёрной тучей поле это
Новая накроет рать.
Мы поставлены на выруб –
Вам победу добывать:
Для бессмертной славы шила
Смертную рубаху мать…
Шила с песней и молитвой,
Знала – сына не видать…
Мать хотела этой битвы,
Русь просила этой битвы:
Встать живым – упасть убитым.
Я на выруб ставлю рать!
Она знала его наизусть и считала, что оно должно быть в учебниках.
Были и такие разговоры: «Если бы я не видела, как Вы беспомощны в отношении собственного творчества, я бы оставила Вам права на издание книг Даниила. (Мучило это её очень.) А так придётся оставить всё Андрею (брату сводному), у которого к творчеству Даниила нет никакого интереса». И оставила всё Андрею. К слову сказать, мы с ним родились в один день, в один год и, как один раз выяснили, чуть ли не в один час…
* * *
Ночью, днём подхожу к дверям её комнаты и слышу: бормочет что-то. И знаю – стихи Даниила. Учила с магнитофона, с чужого голоса: просила записывать всех. Учила много, день и ночь. И ещё старые повторяла, чтобы не забыть. Знала стихов Даниила множество. И читала их замечательно, пытаясь подспудно передать манеру его чтения… Кто слышал это чтение на её выступлениях – не забудет никогда. И со свойственной ей резкостью в оценках, говорила: «В России только два человека умеют читать стихи – это Вы и я!»
Тех, кто обязательно захочет обвинить меня в нескромности, приглашаю на свой концерт… Кто слышал – те просят обязательно записать диск. И я их понимаю…
* * *
После ухода Алисы я на своих вечерах иногда читаю маленькую программу – шесть стихотворений Даниила, посвящённых ей. И всегда говорят, что читаю иначе, чем свои стихи, и, естественно, иначе, чем Алиса.
* * *
Летом 1999 года, в Черноголовке, Алиса утром сказала: «Ночью я записала для Вас на магнитофон стихи Даниила. Но боялась Вас разбудить, поэтому читала очень тихо». Я поблагодарила. Включила, послушала два стихотворения – действительно, тихо. И отложила плёнку.
Прошли годы. Года через три после её ухода я наткнулась на эту плёнку. Стала слушать. Её голос… Это ведь для меня специально она записывала! И вдруг, в самом конце, её обращение ко мне: «Дорогая Ларисонька…» И дальше то, как она видит мою жизнь, чего она ждёт, чего хочет для меня. Всё это предельно сердечно, глубоко, проникновенно и провидчески…
У меня было потрясение: то, что я не стала слушать в 1999 году, звучало сейчас, как весть оттуда, из той другой жизни, куда она ушла… Алиса говорила со мной из Вечности… А я плакала здесь, на земле. Плакала, благодарила, просила прощения…
* * *
Звонит мне моя знакомая Маша. Алиса в углу дивана. Естественно, слышит этот разговор. Я кладу трубку.
– Что там?
– Да трудно всё у Маши – одно, другое…
– А она видит?
– Что? – не понимаю я.
– Ну, она же не слепая, зрячая?
– Да, конечно.
– Тогда, какие у неё трудности? – искренне не понимает Алиса…
* * *
Много раз я приезжала в Москву, к ней в дом. И всегда с котомками (по-другому не скажешь) – одних рукописей 5-6 килограмм. Трудно давалось – возить их за собой повсюду, всегда бояться потерять, утратить. Компьютера, конечно не было. Да и ничего не было… Алла Александровна переживала и каждый раз предлагала: «Оставьте у меня, в комнате, где рукописи Даниила. Можете в сейф положить». Действительно, был маленький сейф. Спала я в этой комнате на кресле-кровати, а в головах на полке лежали рукописи Даниила, Евгения Белоусова, фотографии…
Я искренне благодарила за честь. И так же искренне (про себя) боялась: оставлю, а вдруг что случится, мало ли… И опять увозила с собой эти килограммы стихов…
* * *
Подарила мне Алла Александровна часы Даниила. Они есть на некоторых его фотографиях. Одну историю с ними я рассказала в этой книге. Подарила она мне три свои работы: живопись и графику. Выбирала я сама. Подарила платье своей матери и сказала: «Ларик! Вот для Вас навсегда определённый размер: влезаете – значит всё в порядке». Она была намного выше меня, но остальные параметры у нас совпадали. Поэтому я отдала ей свой льняной костюм, и она в нём иногда выступала, а мне подарила своё платье, купленное в Англии. В нём она впервые читала стихи перед дверью Владимирской тюрьмы, где 10 лет провёл Даниил.
Пока не ослепла, шила иногда сама себе – легко, без выкроек, элегантно… Подарила мне фиолетовую блузу, которую сшила когда-то для себя, без машинки. Я в ней однажды выступала.
Есть у меня и её фотографии. Часть пропала. Кто-то не удержался, очевидно, и позаимствовал, но две пропали по моей небрежности…
* * *
В моей жизни была важная встреча с Александрой Андрияновной Арлаковой (я рассказываю о ней в главе «Старухи»). Перед её смертью я видела во сне арбуз с горящими углями внутри. Когда ей исполнился 101 год, в доме её начался пожар, и она задохнулась в дыму. Я вспомнила об этом в 2005 году…
Они и раньше были для меня соединены тремя буквами А… Александра Андрияновна Арлакова – Алла Александровна Андреева…
А в ночь на 26 апреля – за три дня до пожара в квартире Алисы, в Брюсовом переулке, я видела во сне пушку-мортиру с горящими углями внутри.
* * *
29 апреля и в ночь на 30 апреля 2005 года у меня было очень смятенное, непонятное состояние. Ночью я проснулась – чей-то голос позвал: «Лариса…» – «Кажется, Алиса… Надо позвонить!..» Вся Страстная суббота 30 апреля была ужасна: ничего не могла делать, не находила места. Связывала своё состояние с событиями Страстной субботы. Днём по радио была передача о благодатном огне в Иерусалиме. Слушала внимательно, напряжённо.
И вдруг, неожиданно для себя, начала молиться, взывать, почти требовать: «Господи! Покажи мне сейчас огонь! Умоляю: покажи огонь! Мне нужно, важно – покажи огонь!» И потом опомнилась, испугалась: что я прошу?! Ведь сейчас всё загорится!.. Еле успокоилась. В 21.30 услышала через дверь у соседей телефонный звонок (у меня телефона не было). И кинулась к ним, как безумная. Звонила из Москвы Таня Синицына. Она мне всё и сказала… В ночь на 30 апреля в своей квартире в Москве сгорела Алла Александровна Андреева…
* * *
Как я вернулась домой, как плыла в каком-то чёрном замедленном кадре… Меня не было. Дальше все действия не зависели от меня. Сразу взяла с полки книгу Даниила, открыла «Навну» и вслух, стоя, прочитала, в книгу не глядя, как будто знала наизусть…
Потом открыла Евангелие и спросила: «Как? Почему?!» И был ответ: «Подозвав учеников своих, Иисус сказал им: истинно говорю вам, что эта бедная вдова положила больше всех, клавших в сокровищницу…»
* * *
После такого ухода Алисы внутри поселился жуткий крик: а-а-а-а-а… И это крик стоял несколько месяцев, а потом – и лет, хотя и поутих немного…
На отпевании в Москве, в храме при Боткинской больнице, я умудрилась положить в гроб, под мешок, в котором лежала она, фотографию пляшущего Ангела из какого-то европейского собора (половинка сари ей оказалась не нужна – всё было известно заранее): «Даю тебе Ангела в дорогу, очень весёлого. С ним не заблудишься».
Через полгода по телевидению показывали фильм. Кажется, он назывался «Даниил и Алла». Сначала не хотела смотреть – боли боялась. Но потом решилась. Смотрели с соседкой...
Начинался он с кадров отпевания Аллы Александровны. Камера медленно плыла по лицам и очень часто останавливалась на лице женщины, скорбь которой была безмерной и пугала даже меня… Когда её показали в очередной раз, я спросила вслух: «Кто же это? Я её не знаю, не помню». «Это же Вы» – сказала соседка, Татьяна Михайловна. Ужасу моему не было предела – а-а-а-а…
* * *
В Москве ночью на 3 мая 2005 года (день отпевания) не могла долго уснуть. Молилась, просила Алису прийти и объяснить, что произошло, как это случилось. Очень просила. Под утро она приснилась: учила меня делать бумажный абажур из обложки моей книги… К слову, в её комнате было два бумажных абажура. Я помню, когда и кто ей их подарил… Но это, действительно, – к слову… А пути всегда неисповедимы…
* * *
Мой последний подарок ей здесь, на земле…
Я приехала зимой 2005 года. В феврале собирались отмечать девяностолетие. «Что подарить, Алиса? Хочется – что-то настоящее, нужное. Подскажите». – «Ларик, самым большим подарком будет, если Вы прочтёте мне мои письма Даниилу из лагеря. Их много. И за десятилетия они уже, наверное, полустёрлись».
И вот каждый день я садилась в кресло, спиной к окну, за которым видны купола Кремля, зажигала настольную лампу, а она сворачивалась калачиком в своём уголке на диване, и я читала…
Некоторые места, действительно, разбирала с трудом и Алиса подсказывала, комментировала, иногда рассказывала…
Это было не просто чтение: мы обе проживали опять ту жизнь. И как проживали!!! Не помню, сколько дней длилось это чтение. Пропускали редко, только когда были неотложные дела надолго вне дома…
Февраль перевалил за середину. За окном темно… Последнее письмо… Сидим молча. «Спасибо, Ларик, это – лучшее, что можно было подарить». – «Спасибо, Алиса. Это подарок для меня на всю жизнь…»
24 февраля, накануне юбилея, я решила уехать. У меня было своё состояние: не хотелось толпы, шума, праздника. Она провожала, как всегда, стоя в коридоре под иконой Святителя Николая, сложив руки у лица. Обнялись. Какие-то слова о будущем, о встрече… И что-то пронзительное было в этом прощании и более грустное, чем всегда – а-а-а-а…
* * *
Жизнь потекла с этим криком внутри и с какой-то новой, необычной ответственностью перед НИМИ.
* * *
Звёздное небо. С тоской позвала: «Ну, где ты, Алиса!» Легла, уснула. И во сне она пришла. Молодая. «Ты жива?» – «Жива». И я уткнулась ей в колени и так плакала, и просила прощения.
* * *
Прошло два года. Открыла «Навну» – учить. Была подсознательная надежда, что я её уже знаю наизусть… Ведь тогда, 30 апреля – в состоянии шока – читала наизусть. Но оказалось, что ни одного слова я не знаю. Начала учить.
Запись того времени: «Пока учу «Навну», целую жизнь прожила с Россией, со своей собственной душой! О, сколько слёз!»
* * *
«Сегодня, 9-го января 2008 года, доучила «Навну». Плакала. И понимаю теперь, почему плакал Даниил. И сам не мог читать. Связь моя с ними. Благодарила всех: Ангела, Даниила, Алису, Навну.»
* * *
Даниил Андреев пишет: «Кто она, Навна? То, что объединяет русских в единую нацию; то, что зовёт и тянет отдельные русские души ввысь и ввысь; то, что овевало искусство России неповторимым благоуханием; то, что надстоит над чистейшими и высочайшими образами русских сказаний, литературы, музыки; то, что рождает в русских душах тоску о высоком…»
* * *
«Навну» я читала на публике один раз – в Черноголовке, где и Алиса, и я много раз выступали. Зал был небольшой… Слушатели там всегда замечательные – глубокие, ищущие, образованные. Читать было трудно. Ощущала, как нездешние ритмы и смыслы этого фантастически прекрасного, провидческого текста трудны для восприятия… В людях шла почти ощущаемая мной работа – пропустить эти смыслы в себя.
И ещё раз я читала «Навну», но уже легко, крылато, радостно. Было это на Новодевичьем кладбище, на могиле Даниила и Алисы. Да и кроме них, публика там была удивительная и бесконечно благодарная… Народу было немало…
Читала я громко, на голос собрались и немногочисленные посетители, которые бродили в этот весенний день среди памятников.
* * *
С грустью приходилось читать иногда в интервью, публикациях о том, что для кого-то Алла Александровна была названой матерью, для кого-то ещё кем-то… Это имело отношение только к тем, кто это говорил, но не к Алле Александровне. Да и не было на земле такого человека, женщины – Аллы Александровны Андреевой.
Вслед великому рыцарю, космическому страннику, одному из немногих, кто изнутри понимал неиссякаемую природу Вселенского зла, на Землю был прислан ещё один рыцарь, которому дано было в облике женщины пройти над многими безднами и пронести на своих плечах часть непосильной ноши своего Великого Друга-Рыцаря.
Когда-то она сама попросила: служить рыцарю.
Её услышали. Омыли светом и музыкой: «Пойдёшь учеником к великому рыцарю, подмастерьем. И не предашь. И живой пройдёшь сквозь огонь, чтобы уже навсегда встретиться с ним и стать Рыцарем Света»…
* * *
В эпицентре великой борьбы света и тьмы нет жертв и победителей… Здесь стоят рыцари, у которых нет права на победу и нет права на поражение. У них есть задача: ценой земной жизни продлить луч света в глубины тьмы, в самую бездну…
Она всё это знала. Чем дольше я была с ней, тем отчётливее проступала в ней нездешняя Рыцарская природа, звёздная суть. Я говорю серьёзно: Алла Александровна Андреева не была человеком, в нашем привычном представлении. Всё человеческое было накинуто сверху, как мантия, не прорастая вглубь, корнями…
Особенно, когда она плавала, будучи уже слепой, а я сидела на берегу и смотрела на её голову в воде. Голова медленно поворачивалась, и всегда был виден только один глаз, закрытый веком… Ничего человеческого, женского не было в ней в этот момент. Это была голова странной диковинной птицы с одним зрачком… Мне было не по себе.
И то же я чувствовала, когда слушала рядом с ней музыку. Музыка была для неё самым надёжным транспортным средством: в ней она перемещалась в неведомые пространства и миры. Музыка доставляла и необходимые знания, подсказки… Иногда я просто боялась смотреть на её лицо в эти мгновения…
Где она сейчас несёт службу, в каких мирах сияет несказанным светом – могу только смутно чувствовать… Но в одном уверена: не ошибаюсь я, когда вижу в этой женщине Рыцаря…
Привожу и свой текст, написанный сразу после её ухода с Земли, и своё стихотворение. Всё это там есть.
Рыцарь-женщина – Алла Андреева
Я знаю Рыцаря-женщину. У неё прямая, несгибаемая спина, большие сильные руки, на её прекрасном лице голубые, давно невидящие глаза…
Идёт она легко, быстро – почти бежит, не касаясь земли. И огнедышащее время все девяносто лет её земной жизни пытается опалить её белую рыцарскую мантию.
Она служит великому Поэту, и так же, как у него – в её сердце безупречная любовь ко Христу и к России. Но чтобы свершилось всё до конца, чтобы помочь Навне и Яросвету, помочь всем нам и уже никогда не разлучаться с Поэтом – рыцарю-женщине надо было перейти огненную реку.
И шагнула она в огненный поток у меня на глазах, и содрогнулась душа моя, и возопила к Богу: «Зачем так, Господи?!» И был мне ответ через апостола Марка: «Подозвав учеников своих, Иисус сказал им: истинно говорю вам, что эта бедная вдова положила больше всех, клавших в сокровищницу»…
А через несколько мгновений грянул хор: «Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущем во гробех живот даровав»… И каждое слово открывалось своим глубинным прямым смыслом...
Душа её, омытая огнём, ликовала с сонмом ангелов, и только мой ангел плакал, уронив голову мне в колени…
Ночь с 6 на 7 мая 2005 г. Поезд «Москва – Воркута»
* * *
Алле Андреевой
И женщина – с лицом звезды летящей –
Мне наливала старое вино…
Я, всем ветрам распахнутая настежь,
Примерила её дорожный плащик,
И в музыке, нахлынувшей, как счастье,
Ту женщину, с лицом звезды летящей,
Любить и слышать было мне дано…
* * *
Иногда рассказывала что-то о ней на своих вечерах, читала стихи Даниила… Но тогда это была робкая попытка преодолеть мою личную трагедию. Сейчас – иначе…
* * *
Рассказываю про Алису девочке Ладе (десять лет). Показываю фотографию: «Какой она тебе кажется?» – «Скромная и добрая». – «А ещё что? Чем она отличается от других?» – «Другие старушки похожи на увядшую траву, а она, хоть и старушка, но роза».
* * *
Эти строки я пишу в Крыму, в посёлке Научный, в Обсерватории, куда меня десять лет назад привезла Алиса: «Ларик, мне рассказали о замечательном месте в Крыму, в горах. Мы с вами обязательно поедем туда. Я буду смотреть на всё вашими глазами, но почувствовать смогу…» И мы поехали.
И я была её глазами в то лето особенно. И много было чудес – «Реквием» Моцарта в сороковой день смерти Евгения Колобова. И её состояние в этот день… Поэтому и была такая глубокая любовь к Колобову: необыкновенный музыкант вместе с Моцартом, Бетховеном, Чайковским и приводил для неё караваны с бесценным грузом, которые поддерживали её здесь…
Десять лет назад была благодарность, которая сегодня кажется бледной, немощной, больше похожей на тень моей человеческой гордыни… Сегодня я погружена всем своим существом в великую благодарность этим Рыцарям, с которыми мне удалось соприкоснуться здесь, на Земле, и услышать, и разглядеть, и почувствовать их настоящую природу, несмотря ни на что…
Много лет назад я видела, как они бегут в небе навстречу друг другу…Она и на земле в детстве и юности так бегала: широким, летящим, лёгким шагом. «Как жеребёнок», – говорила она…
И сейчас вижу, как легко, молодо они бегут уже рядом…
А за ними, то отставая, то настигая их, бежит и мой пляшущий Ангел… И смеётся…
24 июля 2013 г.