Более полувека тому назад замечательный английский писатель и христианский мыслитель Г.К.Честертон остроумно заметил: «Значения «Иова» не выразишь полно, если скажешь, что это — самая занимательная из древних книг. Лучше сказать, что это — самая занимательная из книг нынешних». Воистину это было сказано «на века».

Трудно определить, что нас привлекает более всего в этой книге: захватывающий сюжет, обостренная до предела нравственная проблематика или торжествующая светоносность ее. Но, вероятно, не последнюю роль в ее притягательности играет загадочность, ибо книга Иова, подобно хорошей губке, состоит большей частью из пустот. В том смысле, что загадок в ней больше, чем ясных мест. Блаженный Иероним, переводивший книгу Иова на латинский язык, признавался, что ухватить смысл многих мест в ней было для него так же трудно, как трудно удержать человеку в руках мурену — самую скользкую рыбу: чем сильнее ее сдавливаешь, тем скорее она выскальзывает из рук (17, с.8). Главная ее загадка в том, как она вообще попала в канон, ибо в нравственном отношении она входит в вопиющее противоречие со всем тем, чему учит Ветхий Завет. О ее крамольности догадывались многие духовные авторитеты, как среди иудеев, так и среди христиан. М.Рижский приводит любопытное свидетельство о том, что Гамалиил Старший (знаменитый законоучитель, фарисей, учитель апостола Павла) велел замуровать арамейский перевод книги Иова в стену (, с.211). Возможно, он руководствовался теми же соображениями, по которым христианский законоучитель Федор Мопсуэтский (учитель Нестория) три века спустя объявил книгу Иова простым литературным произведением, а ее автора — тщеславным вольнодумцем, приписывавшим Иову речи, совершенно неподходящие для человека добродетельного и богобоязненного (там же, с.146). Во всяком случае, среди современных комментаторов Библии не мало нашлось бы желающих подписаться под словами известного талмудиста Иоханана, сказанными по поводу речей Иова: «Если бы такое не стояло в Библии, не следовало бы этого говорить».

Но попробуем для начала как-то сгруппировать те вопросы, которые ставит перед нами книга. Во-первых, их можно разделить на историко-филологические — те, что можно адресовать историкам, этнографам и лингвистам, и этические, относящиеся к ведению философов и богословов.

Из первой группы вопросов основных два: когда и кем была написана книга.

Время написания

Ни одна из библейских книг не имеет столь широкого диапазона датировки, как книга Иова. «Нет столетия в ветхозаветной истории, к которому бы тот или иной автор не приурочивал происхождение рассматриваемой книги», — писал В.Рыбинский. Она одна из самых ранних или самая поздняя книга Ветхого Завета — таковы два крайних мнения о времени ее происхождения. Согласно Оригену, бл. Иерониму, Ефрему Сирину, Мефодию, большинству средневековых экзегетов, а также Талмуду и ряду исследователей нового времени (Михаэлис, Ян, Штир, Эбрард, Карповиц и др.), книга Иова написана в век Моисея. Согласно другому мнению, разделявшемуся Иоанном Златоустом, Григорием Богословом, а также ортодоксальными католическими и протестантскими библеистами, время написания книги — век Соломона (XI-X в. до н.э.). Среди представителей светской библейской критики преобладает мнение о послепленном происхождении книги (V-IV в. до н.э.). К этой точке зрения присоединяется и ряд православных богословов: преосв. Филарет еп. Рижский, прот. Александр Мень  и др. И все же большинство православных историков Библии двух последних веков считает наиболее вероятной датой происхождения книги XI-X вв. до н.э. — «век Соломона».

Трудность датировки книги Иова обусловлена целым набором уникальных свойств этого произведения, одно из которых — его язык. Установлено, что у книги Иова самый богатый словарь из всех библейских книг. В ней больше всего слов, которые встречаются в Библии всего один раз (так наз. hapax legomena). Иногда это использовалось как аргумент в пользу ее позднего происхождения. Но, с другой стороны, в ней немало религиозных терминов, оборотов и выразительных приемов, встречающихся только в Пятикнижии Моисея, что давало веское основание некоторым из упомянутых выше исследователей связывать происхождение книги Иова с эпохой Моисея. В общем, язык книги Иова составляет еще одну из ее загадок. Другая трудность связана с наличием в этом произведении комплекса внутренних противоречий, таких, к примеру, как несоответствие исторического «фона» книги ее содержанию. По множеству признаков описываемые в книге события разворачиваются в эпоху патриархов (от Авраама до переселения в Египет). Главные среди этих признаков — упоминание кеситы — металлического слитка, использовавшегося в качестве денежной меры (Иов 42:11), отсутствие священства (1:5), древний способ письма вырезанием букв на камне (19:23-24). В Септуагинте и церковно-славянской Библии содержится приписка к последним стихам книги Иова, взятая из «сирской книги». В ней Иов называется «пятым от Авраама» и отождествляется с Иовавом, царствовавшим в Эдеме во времена патриархов (Быт. 36:33).

С другой стороны, религиозно-этическая проблематика и литературный стиль книги ставят ее в один ряд с произведениями совсем другого периода — времени расцвета еврейской литературы и поэзии. Недаром она как в христианском, так и в иудейском каноне включена в один раздел с книгами, приписываемыми Давиду и Соломону (Притчи, Псалтырь, Песнь песней и др.), — в раздел, называемый «учительные книги» у христиан, кетубхим — у иудеев. Она не только обнаруживает близость с ними по дидактической своей форме и языку, но совершенно совпадает с ними в отдельных и характерных пунктах вероучения. Наблюдаются многочисленные параллели между этими книгами в учении о Премудрости Божией, участвующей в творении мира (Иов 28 — Прит. 8,9), о преисподней (Иов 26:6 — Прит. 15:11) и загробной участи человека (Иов 7:9-10; 14:2,12 — Пс. 143:4, 145:4; Еккл. 3:19-20; 12:7), о власти Божией над стихиями (Иов 38:8-11 — Пс. 103:9; Прит. 8:29) и т.п. Но наиболее очевидное сродство с произведениями, написанными в век Соломона и позже, проявляется в том, что в книге Иова полногласно звучит тема личной ответственности перед Богом и связанная с ней проблема мздовоздаяния — тема, чуждая эпохе патриархов и судей, но весьма часто встречающаяся, в той же постановке, что и в книге Иова, в учительных книгах и в книгах великих пророков. Подробнее об этом будет сказано в главе 4.

Лингвистический анализ текста не позволяет сколько-нибудь надежно утверждать, что книга Иова написана до Вавилонского плена, равно как и после него, в связи с чем сторонники допленного и послепленного происхождения книги вынуждены прибегать к косвенным и не слишком убедительным доводам для отстаивания своих позиций. Для первых главной опорой служит упоминание Иова пророком Иезекиилем в контексте, явно перекликающемся с речью Елифаза из книги Иова:

...Если бы какая земля согрешила передо Мною, ...и Я простер на нее руку Мою, и истребил в ней хлебную опору, и послал на нее голод,...

И если бы нашлись в ней сии три мужа: Ной, Даниил и Иов, — то они праведностью своею спасли бы только свои души, говорит Господь Бог

Или, если бы Я послал на эту землю лютых зверей, которые осиротили бы ее...

Или, если бы Я навел на ту землю меч и сказал: «меч, пройди по земле!» и стал истреблять на ней людей и скот:

То сии три мужа среди нее... не спасли бы ни сыновей, ни дочерей, а они только спаслись бы (Иез. 14.13-18)

— ср.:

Во время голода избавит тебя от смерти,

и на войне — от руки меча.

От бича языка укроешь себя,

и не убоишься опустошения, когда оно придет.

Опустошению и голоду посмеешься,

и зверей земли не убоишься...

И увидишь, что семя твое многочисленно,

и отрасли твои, как трава на земле

(Иов 5:20-22, 25).

Этот аргумент теряет, однако, силу, если предположить, что Иезекиилю была известна устно передаваемая легенда об Иове. У вторых аргументация сводится, как правило, к вполне гипотетическим соображениям о соответствии этической проблематики книги Иова послепленному развитию ветхозаветной религии. Вопрос о времени написания книги Иова остается открытым. Подробнее о нем см.: В.Рыбинский, М.Рижский, Толковая Библия.

Автор книги

Если о времени происхождения книги Иова можно, по крайности, строить догадки на тех или иных, более или менее веских основаниях, то для рассуждения об авторе книги нет просто никаких данных. Анонимность книги можно считать общепризнанной и неоспоримой, если не учитывать трех любопытных, но малоправдоподобных гипотез, согласно которым ее автором был сам Иов, Моисей или Соломон. Традиция приписывать авторство Иову идет от Григория Великого. У нас эту точку зрения поддерживал еп. Агафангел Вятский, а вслед за ним и ряд других экзегетов, в том числе А.М.Бухарев. О том, что книгу написал автор Пятикнижия, сообщает одна из древних талмудических версий, а догадку о принадлежности книги Иова перу Соломона высказывали Григорий Богослов и Иоанн Златоуст.

Помимо времени написания книги Иова и ее авторской принадлежности, исследователей Библии занимает еще целый ряд вопросов: был ли Иов историческим лицом, дошла ли до нас книга в первоначальном виде или в ней содержатся вставки позднейшего происхождения, в какой местности была написана книга, на каком языке и проч., и проч.

И все же эти вопросы, имеющие большее значение для ученого, нежели для читателя, далеко не так многочисленны, как те, что касаются непосредственно содержания книги, те, что возникают перед читателем, желающим постигнуть ее поучительный и пророческий смысл. Мы перечислим только некоторые из этих вопросов.

1. Кто такой Иов в нравственном и символическом плане? На этот счет достаточно привести изречение американского библеиста Н.Глетцера о еврейских средневековых комментаторах: «В то время, как одни рассматривают Иова как святого, другие видят в нем скептика, бунтаря против Бога, или дуалиста, или человека, которому не хватало знаний, или последователя Аристотеля, который отрицал божественный промысел, или «козла отпущения», или прототипа саббатианского мессии и т.д.» (17, с.146). В этот список следует добавить общепринятое православное представление об Иове как святом многострадальце, прообразе Иисуса Христа, а также мнение, высказанное в талмудическом трактате Сангедрин, согласно которому Иов был врагом Израиля, тем языческим пророком, который посоветовал фараону убивать всех новорожденных еврейских мальчиков — Исх. 1:15-16 (1, 1), чтобы получить далеко не полный спектр мнений относительно личности Иова.

2. Кто победил в споре? Последний из говоривших с Иовом, Елиуй, начинает свою речь с обвинения друзей Иова — Елифаза, Вилдада и Софара — в том, что они его не разубедили:

Я пристально смотрел на вас,

и вот, никто из вас не обличает Иова

и не отвечает на слова его.

Не скажите: «Мы нашли мудрость:

Бог опровергнет его, а не человек»

(Иов 32:12-13).

Иными словами, друзья опровергнуть Иова не в состоянии и считают, что это под силу только Богу. Об этом же говорит сам автор книги: «Когда те три мужа перестали отвечать Иову, потому что он был прав в глазах своих...» (32:1). Поскольку на речь Елиуя Иов просто не ответил, можно допустить, что он остался при своем мнении, переубедив трех своих друзей, т.е. выиграл спор. Рижский прямо заявляет: «Иов прекратил спор непобежденным. Скорее — победителем. Три друга замолчали, потому что им больше нечего было возразить Иову» (17, с.170).

С другой стороны, последняя речь Иова содержит фрагменты, указывающие на отход Иова от прежних позиций. Высказывания главы 27 настолько противоречат прежним утверждениям Иова, что большинство библейских критиков считает их позднейшей вставкой. Решительно опровергавший на протяжении всей поэмы тезис о прижизненной каре злодею, Иов в последней своей речи вдруг говорит буквально следующее:

Вот, все вы и сами видели;

и для чего вы столько пустословите?

Вот, доля человеку беззаконному от Бога,

и наследие, какое получают от Вседержителя притеснители.

Если умножаются сыновья его, то под меч;

и потомки его не насытятся хлебом...

Если он наберет кучи серебра, как праха,

и наготовит одежд, как брение:

то он наготовит, а одеваться будет праведник,

и серебро получит себе на долю беспорочный...

Как воўды, постигнут его ужасы;

в ночи похитит его буря.

Поднимет его восточный ветер, и понесет,

и он быстро побежит от него.

Устремится на него, и не пощадит,

как бы он ни силился убежать от руки его.

Всплеснут о нем руками,

и посвищут над ним с места его!

(27:12-23)

Но если считать эти слова органической частью текста, то они явно говорят о том, что друзья все-таки разубедили Иова. Заключительное раскаяние Иова подтверждает версию его поражения в споре.

3. Кто такой Елиуй? Фигура эта удивительна уже одним тем, что она не заявлена в качестве действующего лица в начале книги. Возникая неизвестно откуда в конце спора, Елиуй также внезапно исчезает, как бы передавая свою речь непосредственно Богу. Загадочен не только образ его появления и исчезновения, но и сама речь. Заявив предварительно, что он «молод летами» и неопытен в споре (32:4-7), Елиуй изъявляет желание встать на место Бога: «Вот я, по желанию твоему, вместо Бога» (33:6), — а потом, все более распаляясь от собственной речи, доходит до того, что объявляет себя совершенством: «Потому что слова мои точно не ложь; пред тобою совершенный в познаниях» (36:4).

Эти странности приводят некоторых комментаторов — большей частью протестантских — к мысли о том, что в образе Елиуя перед нами является Ангел Господень, предваряющий появление Бога. У этой точки зрения есть, действительно, свои основания, среди которых и общее ощущение того, что за Елиуем стоит некая сила. При этом сторонники Елиуя-Ангела видят в его речах посылаемое Иову утешение, приправленное мягким назиданием (О.Ганнет).

В православном академическом богословии наиболее положительную оценку образа Елиуя мы находим у еп. Михаила, ректора Московской и Киевской Духовных Академий, в его «Библейской науке». Не называя прямо Елиуя посланником Божиим, еп. Михаил вместе с тем подчеркивает, что речь Елиуя служит вступлением к речи Бога и «относится к правильному разрешению предложенной проблемы». Касательно тона речи он всецело согласен с приведенным выше мнением О.Ганнета: «Речь его полна истины и утешения, не видно ни жестокого тона обличения, ни противоречий, вызванных личным оскорблением, ни гневных обвинений, ни гордости...» (16, с.41-43). Но вот М.Шавров в книге «Иов и друзья его» высказывает совершенно обратную и неоспоримую, на его взгляд, версию: «В новейших толкованиях на книгу Иова много гаданий относительно Елиуя; есть даже мнение, что это не человек, а Ангел, предваряющий явление Бога... Но чтобы понять личность Елиуя, нужно только представить описываемое в книге событие с теми частными подробностями, которые непременно должны быть и о которых умолчано в ней». И далее Шавров развивает гипотезу, по которой выходит, что Елиуй представитель народа. Три царя, пишет Шавров, пришли не одни. У них была свита. И когда цари замолчали, признав Иова правым, но не признавшись об этом вслух, выступил самый пылкий из слушателей и свидетелей спора. «В его голосе — целый хор голосов, заявляющий мнение большинства». Содержание речи производит на Шаврова впечатление, прямо противоположное приведенному выше. Этот выскочка, выдающий себя за пророка, переходит «от некоторой неприязненности», которую питали к Иову его друзья, к открытому гневу. «Что лежало легкой тенью на речах трех друзей, то лежит уже густой тенью на речах Елиуя. Мы говорим о самоуверенности и гордости чувства». Его слова, подобно раскатам грома, их сопровождающим, сотрясают несчастную душу страдальца и углубляют его мучения. Иов не удостаивает Елиуя ответом не потому, что Елиуй убедил его, а потому что с таким глухим к чужой боли человеком не о чем говорить.

Идея Шаврова, хотя и не освещает все неясные стороны повествования, в частности — почему Бог осудил друзей и не осудил Елиуя, но по-своему объясняет, откуда в Елиуе такая решительность суждений. Высказывая мысль о том, что устами Елиуя свое слово в споре произносит народ, Шавров очень тонко подмечает закономерность, по которой народ в своей религиозности чаще всего оказывается консервативнее и нетерпимее духовенства и богословов. В суждении о тоне и смысле речи Елиуя Шавров гораздо убедительнее своих оппонентов. На утешение эти слова, действительно, мало похожи:

Есть ли такой человек, как Иов,

который пьет глумление, как воду

(34:7);

Хотя ты сказал, что ты не видишь Его,  

но суд пред Ним, и — жди его.

Но ныне, потому что гнев Его не посетил его

и он не познал его во всей строгости,

Иов и открыл легкомысленно уста свои

и безрассудно расточает слова

 (35:14-16).

Между этими, условно говоря, крайними точками зрения на смысл и тон речей Елиуя укладывается множество как частных, так и традиционных мнений, не менее разительно отличающихся друг от друга. К примеру, А.М.Бухарев, разделяя суждение Шаврова о преобладании обвинительной тональности в речи Елиуя, не согласен видеть в ней проявление черствости. Елиуй «говорил почти то же, что и друзья Иова, то есть, что Иов не прав,... даже он говорил более горячо против Иова... но без сердечной жесткости оскорбленного самолюбия друзей Иовлевых» (8, с.28). Епископ Агафангел объясняет все особенности поведения и речи Елиуя, исходя из своеобразной мысли о том, что Елиуй был родственник Иова. Он говорил с Иовом резче и, вместе с тем, откровеннее и сердечнее потому, что лучше других трех друзей знал «благородный характер и непорочное поведение» своего родственника (3, с.248). А подавляющее большинство библейских критиков считает Елиуя вымышленным персонажем — плодом воображения «ортодоксов», редактировавших первоначальный текст и вставивших в него Елиуя, чтобы высказать его устами свое отношение к богохульнику Иову и дать свои ответы на некоторые из его вопросов (17, с.184).

4. Чем Бог убедил Иова? Речь Бога представляет собой самое соблазнительное место в книге Иова. Надо иметь очень много «детской веры» или очень мало совести, чтобы всерьез заявлять, будто речь эта, в том виде, как ее обычно преподносят толкователи, способна убедить кого бы то ни было и что в раскаяньи Иова, растроганного ею, ничего удивительного и неожиданного нет. Скорее можно согласиться с оценкой Аверинцева: «Последнее слово в споре принадлежит Яхве, который вместо всякого рационалистического ответа забрасывает Иова вопросами о непостижимом устройстве космического целого, не измеримого никакой человеческой мерой» (1, 1). Или даже со словами Карла Густава Юнга: «Речи Яхве неотрефлектированно, но тем не менее явственно нацелены на одно: продемонстрировать человеку, что на стороне Демиурга чудовищный перевес в силах» (25, с.137). Во всяком случае, у читателя, впервые взявшего в руки книгу Иова, речь Яхве ничего кроме глубокого недоумения вызвать не может. Нравственные вопросы, поставленные Иовом, настолько остры и накал дискуссии так велик, что читатель вправе надеяться: теперь, когда на сцену является главный Виновник происходящего, Единственный знающий и причины страдания Иова, и ответы на его вопросы, он получит хоть какие-то разъяснения. Но Бог не отвечает ни на один вопрос. Создается даже впечатление, что Он осведомлен о происходившей дискуссии очень поверхностно, так режет слух Его восхищение благоразумным устройством природы после леденящих кровь картин зла и беззакония, царящих на земле, по свидетельству Иова. Как справедливо замечает Рижский, «прочитав речи Яхве, читатель неминуемо должен был задать себе главный вопрос, на который он так и не нашел ответа в книге: почему все-таки Бог, считающий нужным проявлять заботу о птенцах ворона, к людям относится совсем по-другому — жестоко и несправедливо?» Вместе с тем, на Иова появление Яхве и Его речь оказывают столь сильное действие, что он отрекается от своих слов и раскаивается «в прахе и пепле» (42.6). Немудрено, что в светской библеистике преобладает мнение о неискренности раскаяния Иова.

5. Кто прав, друзья или Иов? Этот последний и самый важный вопрос равносилен вопросу: а о чем вообще эта книга? Какой нравственный урок мы должны из нее извлечь?

Невероятный парадокс книги Иова заключается в том, что она одинаково очевидно и осуждает, и оправдывает позиции Иова. В результате эта учительная книга — книга, призванная служить духовным назиданием простому народу, содержать ясные указания о том, как надо жить, — повергает внимательного читателя в лучшем случае в состояние моральной прострации, в худшем — сеет зерно сомнения в справедливости и милосердии Бога. Чтобы избежать голословных суждений, обратимся же, наконец, к самой этой книге и попробуем кратко проследить развитие ее сюжета и наметить основные линии спора.

«Был человек в земле Уц, имя его Иов, и был человек этот непорочен, справедлив и богобоязнен, и удалялся от зла» (1:1). И было послано ему страшное испытание по воле Господней, чтобы отразить клевету сатаны, воздвигнутую на Иова. В один день погибли все дети Иова и его имущество, а затем и сам он был поражен проказой. И говорила Иову жена: «похули Бога», но он остался тверд в своей верности Богу и «не согрешил Иов устами своими» (2:9-10). Тогда пришли к Иову трое его прежних друзей, и между ними завязался долгий и мучительный спор о причинах постигших Иова бедствий. Трижды по очереди друзья брали слово, и девять раз говорил Иов. В первой же речи, произнесенной Елифазом, выдвинуты основные положения соперников Иова, его бывших друзей:

а) Бог не наказывает несправедливо.

Вспомни же, погибал ли кто невинный

и где праведные бывали искореняемы?

(4:7 — ср. 8:3,20; 11:10-11).

б) Если Иов и не видит за собой вины, это не значит, что ее нет, ибо никто живущий не чист перед Богом:

…человек праведнее ли Бога?

и муж чище ли Творца своего?

Вот, Он и слугам Своим не доверяет;

и в ангелах Своих усматривает недостатки,

тем более — в обитающих в храминах из брения,

которых основание прах,

которые истребляются скорее моли

(4:17-19).

Грех составляет коренное свойство человеческой природы — ср. 15:14-16; 25:4-6.

в) Причина страданий, таким образом, лежит не вне человека, а в нем самом. Они — естественные следствия греховности человеческой природы.

Так, не из праха выходит горе,

и не из земли вырастает беда;

но человек рождается на страдание,

как искры, чтобы устремляться вверх

(5:6-7).

г) Вместе с тем, сами страдания не есть исключительное зло, но используются Вседержителем во благо человеку, в назидание ему и для врачевства, так что принимать их надо с благодарностью.

Блажен человек, которого вразумляет Бог,

и потому наказания Вседержителева

не отвергай.

Ибо Он причиняет раны и Сам обвязывает их;

Он поражает, и Его же руки врачуют

(5:17-18).

д) Единственный выход для Иова — признать свой грех и смиренно просить у Бога прощения.

Но я к Богу обратился бы,

предал бы дело мое Богу                  

(5:8);

Сблизься же с Ним, и будешь спокоен;

чрез это придет к тебе добро.

Прими из уст Его закон,

и положи слова Его в сердце твое.

Если ты обратишься к Вседержителю, то вновь устроишься,

удалишь беззаконие от шатра твоего 

(22:21-23 — ср. 11:13-16).

Не внимая совету друзей, Иов начинает роптать на Бога. Он не видит в себе никакого греха: «Научите меня, и я замолчу; укажите, в чем я погрешил» (6:24), а потому то, как поступил с ним Бог, считает жестоким и ничем не оправданным произволом.

Разве я море, или морское чудовище,

что Ты поставил надо мною стражу?...

Если я согрешил, то что я сделаю Тебе,

страж человеков!

Зачем Ты поставил меня противником Себе,

так что я стал самому себе в тягость?

 (7:12,20).

Хорошо ли для Тебя, что Ты угнетаешь,

что презираешь дело рук Твоих,

а на совет нечестивых посылаешь свет?

Разве у Тебя плотские очи,

и Ты смотришь, как смотрит человек?

Разве дни Твои — как дни человека,

или лета Твои — как дни мужа,

что Ты ищешь порока во мне

и допытываешься греха во мне,

хотя знаешь, что я не беззаконник,

и что некому избавить меня от руки Твоей?

(10:3-7)

Опытное познание несправедливости, совершенной по отношению лично к нему, раскрывает Иову глаза на то, что несправедливость и зло царствуют в мире повсюду и нет наказания нечестивцам.

Почему беззаконные живут,

достигают старости, да и силами крепки?

Дети их с ними перед лицом их,

и внуки их перед глазами их.

Домы их безопасны от страха,

и нет жезла Божия на них.

Вол их оплодотворяет, и не извергает;

корова их зачинает, и не выкидывает.

Как стадо выпускают они малюток своих,

и дети их прыгают.

Восклицают под голос тимпана и цитры,

и веселятся при звуках свирели.

Проводят дни свои в счастии,

и мгновенно нисходят в преисподнюю.

А между тем они говорят Богу: «отойди от нас;

не хотим мы знать путей Твоих!

Что Вседержитель, чтобы нам служить Ему?

и что пользы прибегать к Нему?»

(21:7-15)

Угнетение ими бедных и обездоленных превышает всякую мыслимую меру. Они не только отбирают у бедных имущество:

Межи передвигают,

угоняют стада и пасут у себя.

У сирот уводят осла,

у вдовы берут в залог вола

(24:2-3),

но выгоняют их из домов:

нагие ночуют без покрова

и без одеяния на стуже;

мокнут от горных дождей,

и, не имея убежища, жмутся к скале   

 (24:7-8).

Жизнь бедных становится ничем не отличной от жизни зверей:

Вот они, как дикие ослы в пустыне,

выходят на дело свое,

вставая рано на добычу;

степь дает хлеб для них и для детей их

(24:5).

Даже младенцев отбирают у матерей, голодных и измученных отягощают непосильными работами, убивают, а Бог все видит и не предпринимает ничего:

Отторгают от сосцов сироту,

и с нищего берут залог;

заставляют ходить нагими, без одеяния,

и голодных кормят колосьями;

между стенами выжимают масло оливковое,

топчут в точилах, и жаждут.

В городе люди стонут,

и душа убиваемых вопиет,

и Бог не воспрещает того

(24:9-12).

Явления эти настолько известны, что незачем ссылаться на предания старины, как это делают друзья (8:8-9; 15:17-18), достаточно послушать, что говорят люди бывалые:

Разве вы не спрашивали у путешественников

и незнакомы с их наблюдениями,

что в день погибели пощажен бывает злодей,

в день гнева отводится в сторону?

(21:29-30)

В загробную жизнь Иов не верит, а тем самым и ссылка друзей на то, что дети угнетателей понесут грехи отцов (20:10 и др.), теряет всякий смысл: страдания детей есть бесполезная и не достигающая своей цели кара.

Скажешь: «Бог бережет для детей его

несчастие его».

— Пусть воздаст Он ему самому,

чтобы он это знал.

Пусть его глаза увидят несчастие его,

и пусть он сам пьет от гнева Вседержителева.

Ибо какая ему забота до дома своего после него,

когда число месяцев его кончится?

(21:19-21)

Поскольку Бог всемогущ, вся вина за происходящее падает только на Него.

Земля отдана в руки нечестивых;

лица судей ее Он закрывает.

Если не Он, то кто же?

(9:24)

Помимо несправедливости, Бог проявляет еще и крайнюю, ничем не оправданную жестокость.

Я был спокоен; но Он потряс меня;

взял меня за шею и избил меня,

и поставил меня целью для Себя.

Окружили меня стрельцы Его;

Он рассекает внутренности мои, и не щадит;

пролил на землю желчь мою.

Пробивает во мне пролом за проломом;

бежит на меня, как ратоборец.

Вретище сшил я на кожу мою,

и в прах положил голову мою.

Лицо мое побагровело от плача,

и на веждях моих тень смерти,

при всем том, что нет хищения в руках моих,

и молитва моя чиста

(16:12-17).

Эта жестокость тоже имеет характер всеобщности. Убивая и непорочного, и злодея, Бог находит особое удовольствие в длительной пытке непорочных:

Все одно; поэтому я сказал,

что Он губит и непорочного и виновного.

Если этого поражает Он бичем вдруг,

то пытке невинных посмеивается

(9:22-23).

Иов не понимает, как она может совмещаться с той заботливостью и любовью, которые отразились в творении.

Твои руки трудились надо мною

и образовали всего меня кругом,—

и Ты губишь меня?

(10:8; см. также далее 10:9-12).

У него закрадывается сомнение в разумности мироустройства. В факте появления на свет мертворожденных он видит больше смысла и последовательности, чем в действиях Вседержителя.

Для чего не умер я, выходя из утробы,

и не скончался, когда вышел из чрева?..

На что дан страдальцу свет,

и жизнь огорченным душою,

которые ждут смерти, и нет ее,

которые вырыли бы ее охотнее, нежели клад,

обрадовались бы до восторга,

восхитились бы, что нашли гроб? 

(3:11,20-22; ср. 10:18-19).

Иов настолько уверен в своей невинности и в неправоте Бога, что хочет вызвать Его на суд, и уверен в своей победе, если только Бог откажется от использования в качестве аргумента грубой силы.

Но я к Вседержителю хотел бы говорить,

и желал бы состязаться с Богом...

Вот, я завел судебное дело;

знаю, что буду прав.

Кто в состоянии оспорить меня?

Ибо я скоро умолкну, и испущу дух.

Двух только вещей не делай со мною,

и тогда я не буду укрываться от лица Твоего:

удали от меня руку Твою,

и ужас Твой да не потрясает меня.

Тогда зови, и я буду отвечать,

или буду говорить я, а Ты отвечай мне

(13:3,18-22; см. также 9:34-35).

Эти речи вызывают благородное негодование друзей.

Долго ли ты будешь говорить так? —

слова уст твоих бурный ветер!

Неужели Бог извращает суд,

и Вседержитель превращает правду?

(8:2-3)

Да ты отложил и страх,

и за малость считаешь речь к Богу.

Нечестие твое настроило так уста твои,

и ты избрал язык лукавых.

Тебя обвиняют уста твои, а не я,

и твой язык говорит против тебя...

К чему порывает тебя сердце твое,

и к чему так гордо смотришь?

Что устремляешь против Бога дух твой,

и устами твоими произносишь такие речи?

(15:4-6,12-13)

Они еще и еще раз пытаются вразумить Иова, приводя множество аргументов в пользу того, что Бог не наказывает невинных, а нечестивые рано или поздно поплатятся. Они призывают Иова прекратить ропот и поискать причину его несчастий в самом себе. Но так как Иов не сдается, а продолжает упорствовать в своей правоте, то друзья переходят от вразумления и утешения к прямым обвинениям Иова в беззакониях:

Верно, злоба твоя велика,

и беззакониям твоим нет конца.

Верно, ты брал залоги от братьев твоих ни за что,

и с полунагих снимал одежду.

Утомленному жаждою не подавал воды напиться,

и голодному отказывал в хлебе;

а человеку сильному ты давал землю,

и сановитый селился на ней.

Вдов ты отсылал ни с чем,

и сирот оставлял с пустыми руками.

За то вокруг тебя петли...

(22:5-10).

Уже в последней речи Иова чувствуются некоторые колебания. Он вдруг становится на точку зрения друзей и начинает излагать ту самую теорию мздовоздаяния, которую страстно отвергал до сих пор (см. выше, с.34). При этом он все же не собирается раскаиваться в грехах и настаивает на своей непорочности:

Далек я от того, чтобы признать вас справедливыми;

доколе не умру, не уступлю непорочности моей

(27:5).

Но вот на сцену выходит Елиуй. С первых же его слов становится ясно, что у Иова появился новый и гораздо более грозный соперник. Елиуй молод, но это не смущает его, потому что источник его знаний — не житейская мудрость и не «преданья старины глубокой», а вдохновение свыше:

Я молод летами,

а вы старцы;

поэтому я робел и боялся

объявлять вам мое мнение.

Я говорил сам себе: «пусть говорят дни,

и многолетие поучает мудрости».

Но дух в человеке,

и дыхание Вседержителя дает ему разумение

 (32:6-8).

В Елиуе «говорила ревность по Боге... тогда как три друга Иова стремились самолюбиво одержать верх над Иовом», — пишет Бухарев (с.74). И речь его поэтому совсем не похожа на нравоучения старцев. Она полна внутреннего огня, едва сдерживаемого порыва сердца:

ибо я полон речами,

и дух во мне теснит меня.

Вот, утроба моя — как вино неоткрытое:

она готова прорваться, подобно новым мехам

(32:18-19).

Елиуй готов сам вступить в состязание, сыграть роль Бога в том суде, на котором так настаивал Иов. Такая замена даже предпочтительна для выяснения истины, т.к. у Иова не будет возможности сослаться на то, что противник оказывает на него «моральное давление».

Вот я, по желанию твоему, вместо Бога.

Я образован также из брения;

поэтому страх передо мною не может смутить тебя,

и рука моя не будет тяжела для тебя

(33:6-7).

Елиуй отличается от говоривших до него старцев не только пламенностью, но и четкостью мысли. Он первый ясно формулирует два основных тезиса Иова:

1. Я наказан несправедливо:

Ты говорил в уши мои,

и я слышал звук слов:

«чист я, без порока,

невинен я, и нет во мне неправды;

а Он нашел обвинение против меня,

и считает меня Своим противником»

(33:8-10).

2. Бог не прав, и я не хочу лицемерить, если это вижу:

Вот, Иов сказал: «я прав,

но Бог лишил меня суда.

Должен ли я лгать на правду мою?»

(34:5-6)

Далее Елиуй последовательно разбивает эти тезисы. Во-первых, Иов не может судить о том, справедливо ли с ним обошлись, т.к. не постигает замыслов Божиих: «Он не дает отчета ни в каких делах Своих» (33:13). Мысль о непостижимости Промысла, которую до него высказывали Софар (11:7-9) и Елифаз (5:9), делается в устах Елиуя основным аргументом против Иова. Им он начинает, им и заканчивает свою речь:

Кто укажет Ему путь Его,

кто может сказать: «Ты поступаешь несправедливо»?...

Вот, Бог велик, и мы не можем познать Его;

число лет Его неисследимо

(36:23,26).

Не ограничиваясь этим очень веским, но ничего не объясняющим аргументом, Елиуй развивает положение Елифаза о педагогическом значении наказания в стройную концепцию божественного попечения о заблудших душах:

Бог говорит однажды

и, если того не заметят, в другой раз:

во сне, в ночном видении,

когда сон находит на людей,

 во время дремоты на ложе.

Тогда Он открывает у человека ухо

и запечатлевает Свое наставление,

чтобы отвесть человека от какого-либо предприятия

и удалить от него гордость,

чтобы отвесть душу его от пропасти и жизнь его от поражения мечом.

Или он вразумляется болезнию на ложе своем

и жестокою болью во всех костях своих, —

и жизнь его отвращается от хлеба

и душа его от любимой пищи...

Вот, все это делает Бог

два, три раза с человеком,

чтобы отвесть душу его от могилы

и просветить его светом живых

(33:14-20,29-30).

Он не отвращает очей Своих от праведников,

но с царями навсегда посаждает их на престоле,

и они возвышаются.

Если же они окованы цепями

и содержатся в узах бедствия,

то Он указывает им на дела их

и на беззакония их, потому что умножились.

И открывает их ухо для вразумления,

и говорит им, чтоб они отстали от нечестия.

Если послушают и будут служить Ему,

то проведут дни свои в благополучии

и лета свои в радости.

Если же не послушают, то погибнут от стрелы

и умрут в неразумии...

И тебя вывел бы Он из тесноты

на простор, где нет стеснения,

и поставляемое на стол твой

было бы наполнено туком.

Но ты преисполнен суждениями нечестивых:

суждение и осуждение — близки

(36:7-12,16-17).

Не прав Иов и относительно отсутствия справедливости и правосудия Божия в мироздании в целом. Твердо отстаивая основную позицию друзей Иова, Елиуй вводит три новых и замечательных в своем остроумии довода. Во-первых, Бог не будет действовать против Себя. Если Он вкладывает столько труда в благоустройство вселенной, зачем Ему вносить в нее беспорядок?

Истинно, Бог не делает неправды,

и Вседержитель не извращает суда.

Кто, кроме Его, промышляет о земле?

И кто управляет всею вселенною?

Если бы Он обратил сердце Свое к Себе

и взял к Себе дух ее и дыхание ее, —

вдруг погибла бы всякая плоть,

и человек возвратился бы в прах.

Итак, если ты имеешь разум, то слушай это

и внимай словам моим

(34:12-16).

Во-вторых, тот, кто нарушает правду, не удерживается у власти, так что сам факт владычества Господня говорит о Его правосудии.

Ненавидящий правду может ли владычествовать?

И можешь ли ты обвинить Всеправедного?

Можно ли сказать царю: «ты — нечестивец»,

и князьям: «вы — беззаконники»?

(34:17-18)

Наконец, заступничество Иова за угнетенных хотя и благородно, но глупо, и пафос его основан на том же непонимании. Страдающие виноваты сами, потому что не хотят раскаяться в злых делах и обратиться за помощью к Творцу. Их стоны бессмысленны, как крики животных, и потому Бог хотя и слышит, но не заступается за них.

От множества притеснителей стонут притесняемые

и от руки сильных вопиют.

Но никто не говорит: «где Бог, Творец мой,

Который дает песни в ночи,

Который научает нас более, нежели скотов земных,

и вразумляет нас более, нежели птиц небесных»?

Там они вопиют, и Он не отвечает им, по причине гордости злых людей.

Но не правда, что Бог не слышит

и Вседержитель не взирает на это

(35:9-13).

Что же до желания Иова судиться с Богом, то Елиуй тонко подмечает в нем опасную тенденцию рассматривать свою совесть как безупречное нравственное мерило, т.е. видит в нем начатки того, что позднее станет учением об автономности человеческой морали.

Считаешь ли ты справедливым,

что сказал: «я правее Бога»?

(35:2)

Отсюда недалеко и до сознательного безбожия, признаки которого Елиуй давно подмечает у Иова:

Есть ли такой человек, как Иов,

который пьет глумление, как воду,

вступает в сообщество с делающими беззаконие

и ходит с людьми нечестивыми?

Потому что он сказал:

«нет пользы для человека в благоугождении Богу»

(34:7-9).

В промежутках речи Елиуй предлагает Иову защищаться, если тот сможет:

Если имеешь что сказать, отвечай;

говори, потому, что я желал бы твоего оправдания.

Если же нет, то слушай меня;

молчи, и я научу тебя мудрости

(33:32-33).

Но Иов безмолвствует. Похоже — ему нечего ответить. Когда же речь Елиуя подхватывает явившийся в буре Яхве, Иов совсем сникает и отказывается не только задавать свои вопросы, но даже оправдываться.

Вот, я ничтожен; что буду я отвечать Тебе?

Руку мою полагаю на уста мои.

Однажды я говорил, — теперь отвечать не буду,

даже дважды, но более не буду

(39:34-35).

Спор подходит к развязке. Переходом на позиции друзей и невозможностью возразить Елиую и Яхве Иов уже достаточно засвидетельствовал несостоятельность своих рассуждений. Теперь ему остается только открыто заявить об этом. И вот Иов, признав справедливым обвинение в неразумии, предъявленное ему Самим Богом (38:2), отрекается от своих прежних слов и раскаивается.

И отвечал Иов Господу и сказал:

Знаю, что Ты все можешь,

 и что намерение Твое не может быть остановлено.

Кто сей, помрачающий Провидение, ничего не разумея?

— Так, я говорил о том, чего не разумел,

о делах чудных для меня, которых я не знал.

Выслушай, взывал я, и я буду говорить,

и что буду спрашивать у Тебя, объясни мне.

Я слышал о Тебе слухом уха;

теперь же мои глаза видят Тебя;

Поэтому я отрекаюсь

и раскаиваюсь в прахе и пепле

(42:1-6).

Спор проигран. Мятеж подавлен. Иов посрамлен.

Сколько вопросов и недоумений отпало бы, если бы на этом и закончилась книга! Как облегченно вздохнули бы многие богословы! Тогда она стала бы вполне добропорядочной книгой Ветхого Завета, научающей тому, сколь тщетно и безумно восстание против Бога («Сказал безумец в сердце своем: “нет Бога” — Пс. 13:1). Ее смысл так хорошо гармонировал бы с множеством других мест Библии, например, из пророка Малахии:

Дерзостны предо Мною слова ваши, говорит Господь. Вы скажете: «что мы говорим против Тебя?»

Вы говорите: «тщетно служение Богу, и что пользы, что мы соблюдали постановления Его и ходили в печальной одежде пред лицем Господа Саваофа?

И ныне мы считаем надменных счастливыми: лучше устраивают себя делающие беззакония, и хотя искушают Бога, но остаются целы».

Но боящиеся Бога говорят друг другу: «внимает Господь и слышит это, и пред лицем Его пишется памятная книга о боящихся Господа и чтущих имя Его».

И они будут Моими, говорит Господь Саваоф, собственностью Моею в тот день, который Я соделаю, и буду миловать их, как милует человек сына своего, служащего ему.

И тогда снова увидите различие между праведником и нечестивым, между служащим Богу и не служащим Ему

(Мал. 3:13-18).

Или из Псалтыри:

А я — едва не пошатнулись ноги мои,

едва не поскользнулись стопы мои, -

Я позавидовал безумным,

видя благоденствие нечестивых.

Ибо им нет страданий до смерти их,

и крепки силы их...

И думал я, как бы уразуметь это;

но это трудно было в глазах моих,

Доколе не вошел я во святилище Божие

и не уразумел конца их...

Когда кипело сердце мое

и терзалась внутренность моя,

Тогда я был невежда, и не разумел;

как скот был я пред Тобою

(Пс. 72).

Но книга Иова заканчивается иначе, являя своей концовкой последнюю и самую удивительную из загадок. Бог оправдывает страдальца, и не за то, что он безвинно терпел, а за то, как он говорил о Нем.

И было после того, как Господь сказал слова те Иову, сказал Господь Елифазу Феманитянину: горит гнев Мой на тебя и на двух друзей твоих за то, что вы говорили о Мне не так верно, как раб Мой Иов.

Итак возьмите себе семь тельцов и семь овнов, и пойдите к рабу Моему Иову, и принесите за себя жертву; и раб Мой Иов помолится за вас, ибо только лице его Я приму, дабы не отвергнуть вас за то, что вы говорили о Мне не так верно, как раб Мой Иов

(Иов 42:7-8).

Эту фразу, естественно, пытались перетолковать. Ссылаясь на графическое сходство союза «как» и предлога «о» в древнееврейском письме, а скорее, руководствуясь желанием внести «догматическое исправление», некоторые переводчики давали концовку стихов 7 и 8 в таком виде: «... вы говорили о Мне не так верно, о рабе Моем Иове» (17, с.121). В таком чтении дает стих 42:8 Септуагинта, а вслед за ней и церковно-славянская Библия («не глаголасте бо истины на раба Моего Иова»). При таком переводе получается вроде бы, что Иова Бог не хвалит, а значит, и не оправдывает, а только осуждает друзей за то, что они зря Иова обижали. Но, во-первых, осуждать их за это крайне несправедливо. Они ведь не знали и догадаться вряд ли могли об истинных причинах страданий Иова. А во-вторых, остается же это: «только лице его Я приму». Так что прав в глазах Божиих оказался все-таки Иов, а не друзья, и этого — слава Богу — из песни не выкинешь!