При том обилии предметов для разногласий, которые содержит в себе книга Иова, задача систематизации накопленного за века комментария и нахождения в нем нескольких принципиально различных позиций в отношении к главной идее книги может показаться невыполнимой. Однако ее можно значительно упростить, если попытаться нащупать в составе книги некоторый ключевой предмет разногласий, могущий стать «пробным камнем» для отнесения экзегетических опытов к той или иной категории. Лучше всего в качестве такого «пробного камня» использовать отношение толкователя (или богословской школы) к богоборческим мотивам в речи Иова, конкретнее — к его стремлению состязаться с Богом в своей правоте. Этот выбор будет вполне оправдан тем обстоятельством, что указанные мотивы занимают, бесспорно, центральное место в споре, составляют главный предмет нападок на Иова. Воспользовавшись предлагаемым приемом, мы легко обнаружим, что все многообразие богословских и критических оценок выражает, в сущности, всего лишь три принципиально различных подхода к книге, столь по-разному интерпретирующих ее идею, что можно говорить о трех версиях одной книги.

Первая версия самая простая и самая известная. Эта версия — о святом многострадальном Иове, о его испытании, твердости в вере и конечной победе. Она излагается в катехизисах и библиях для детей, ее мы слышим с амвонов храмов. В качестве примера этой версии можно взять просветительскую брошюру «Святой и праведный Иов многострадальный», выпущенную издательством Губанова в 1895 году. На тридцати двух страницах брошюры автор успевает не только ознакомить читателя с фабулой книги Иова, но и подробно поговорить о том, в каком состоянии находились во времена Иова астрономия, скотоводство и искусство добывать золото. Нашлось в ней место и для описания спора Иова с друзьями, правда, всего полстраницы. О споре сказано буквально следующее: «Твердо веря, что Бог твердых о добре награждает, а злых наказывает, друзья убеждали Иова признаться и раскаяться в своих преступлениях. Иов со всею силою невинности защищал свое доброе имя; он уверен, что страждет не за грехи, а что Бог посылает одному тяжкую, а другому счастливую судьбу по Своей неведомой воле. Друзья, полагавшие, что и Бог поступает с людьми по тем же законам равного намерения, по которым произносит суд свой человеческое правосудие, не убеждались словами Иова. Тогда страдалец начал умолять Бога, чтобы Он Сам явился и засвидетельствовал о его невинности.

Действительно, Бог явился Иову в вихре и укорил его за намерение требовать у Бога отчета в делах мироправления. Он указал Иову, что для человека найдется слишком много непостижимого в явлениях и творениях окружающей его природы; и после этого хотеть проникнуть в тайны судеб Божиих — есть дерзкая самонадеянность. Он, впрочем, одобрил главную мысль Иова, т.е. что Бог с людьми поступает по Своей премудрой воле (! — курсив мой. — Ф.К.); напротив, изъявил Свой гнев на друзей его за их неправые суждения» (с.14-16). Главный урок, который, по мнению автора, мы должны извлечь из книги Иова, состоит в том, что «с самой глубокой древности догматы о единстве, всемогуществе и святости Бога, о бессмертии души (!), о первом падении, о будущем спасении человечества составляли основание религиозных верований».

Попросим читателя поверить на слово, что приведенный текст представляет собой далеко не худший вариант изложения книги Иова для простого народа. Приведем еще только один пример. В «Законе Божием» С.Слободского по существу спора Иова с друзьями говорится: «...друзья его, вместо утешения, только расстраивали невинного страдальца своими несправедливыми подозрениями. Но Иов остался тверд, не потерял надежды на милосердие Божие и только просил Господа засвидетельствовать, что он терпит все невинно. В беседе с друзьями Иов пророчествовал об Искупителе и о будущем воскресении...» И все! А касательно нравоучительного смысла книги сказано, что она «учит нас, что несчастья Бог посылает не только за грехи, но иногда и праведникам для еще большего утверждения их в добре, для посрамления диавола и для прославления правды Божией. Затем, история жизни Иова раскрывает нам, что не всегда земное счастье соответствует добродетельной жизни человека, и учит нас также быть сострадательными к несчастным».

В защиту этой версии можно сказать, что все ее недостатки покрываются одним, но великим достоинством: интуитивной верой в правоту Иова и стремлением отстоять ее любой ценой. Иногда для этого речам Иова придается благообразный вид, от чего смысл их меняется до неузнаваемости — как в нашем первом примере, — чаще же о споре Иова с друзьями либо вовсе не упоминается, либо сообщается вскользь как о незначительной детали повествования (второй пример). В таком, наиболее очищенном виде эта версия являет самый целомудренный подход к книге Иова и потому превосходит остальные подходы в нравственном отношении. Ибо лучше промолчать, чем погрешить против истины, как это утверждал, в частности, сам Иов, обращаясь к своим обвинителям: «О, если бы вы только молчали! это было бы вменено вам в мудрость» (Иов 13:5).

Самый существенный недостаток этой версии в том, что она требует от своих сторонников слишком многого: чтобы они никогда не заглядывали в Писание. Она могла пользоваться и пользовалась большой популярностью в средневековой Европе, где верующие миряне были отлучены от Библии, но — увы — теряет свою привлекательность в современном мире. Когда верующий все-таки добирается до самой книги и с удивлением обнаруживает, что из сорока двух ее глав сорок составляет ожесточенный спор Иова с друзьями и Богом, спор, о котором ему почему-то не рассказали, у него, помимо ощущения обескураженности, возникает много вопросов. Вот как пишет об этом Бухарев: «Общее значение содержания книги Иова обозначено так апостолом Иаковом: «В пример злострадания и долготерпения возьмите, братия мои, пророков, которые говорили именем Господним. Вот, мы ублажаем тех, которые терпели. Вы слышали о терпении Иова и видели конец оного от Господа...» (Иак. 5:10-11). Но если такой урок слова Божия, преподаваемый нам книгой Иова, захотим мы выслушать чрез ближайшее ознакомление с самой книгой, то на первый взгляд представятся нам в ней некоторые затруднения. Как, например, понимать эти странные жалобы страждущего Иова на свое бытие, проклятия на день рождения, — как согласить это с терпением, в образец которого представляется Иов апостолом Иаковом? Что значит это дерзновение Иова, с каким он вызывает на суд с собой Вседержителя, невинно наказующего его, — эта самоуверенность страдальца в своей правде, — это даже как бы некоторое похваление его своею чистотою? Чем, по видимому, погрешили друзья Иова,... стоя собственно за правду и славу Промыслителя против жалоб Иова? И от чего, наконец, оправдан споривший по видимому с самим небом Иов, а на друзей его, усиливавшихся смирить его, воспылал гнев Божий? Между тем как перед этим Сам же Господь, по видимому, смирял и повергал в прах самоуверенного страдальца» (с.2-3). На эти-то вопросы и не в состоянии ответить первая версия. Потому главный грех ее даже не в том, что она непомерно сужает смысл книги Иова, а в том, что своим безмолвием и бессилием она порождает две другие версии, гораздо менее щепетильные и богобоязненные. В этом отношении ее можно уподобить благочестивому первосвященнику Илию, неспособному остановить двух негодных сыновей, бесчинствовавших в Храме, и своим попустительством доведшему дело до того, что ковчег Божий был захвачен филистимлянами, а сам Илий скончался (1 Цар. 2-4). Благодаря попустительству первой версии Иов, служивший образцом терпеливой покорности, с легкостью превращается в Иова-бунтаря. Тот факт, что герой книги оказывает упорное и сознательное противление божественной воле, можно попытаться скрыть, но благодаря остро полемической форме изложения нельзя затушевать и ослабить. Остается встать либо на сторону Иова в его восстании против Бога, либо — на сторону его обвинителей. Последний путь выбирают (порой неосознанно) создатели второй версии.

Цель книги Иова по второй версии — дать урок сомневающимся в божественном Промысле. Это именно та версия, для полной убедительности которой жизненно важно было бы устранить из книги эпилог, содержащий оправдание Иова. Она бы от этого только выиграла. Герой этой версии праведник Иов, вера которого — при всем его благочестии — колебалась некоторыми ложными представлениями о Боге. Бог подверг Иова испытанию, чтобы скрытые недостатки его сделались явными и таким образом усовершенствована была его вера. Бунт Иова против Бога, вызывающий бесспорное осуждение, был именно тем «выходом болезни наружу», благодаря которому стало возможно восхождение Иова на новую ступень богопознания и совершенства. Читающий книгу должен вынести из нее представление о совершенной непознаваемости Бога и тщетности противодействия Его премудрой воле.

Классическим образцом этой версии можно считать книгу доктора Олдена Ганнета «Как видеть Бога сквозь слезы (Размышления над книгой Иова)». Книга издана на русском языке в рамках просветительской программы по ознакомлению русского народа с основами христианской веры. «Проблема Иова, — пишет д-р Ганнет, — заключается в том, что его глаза не видят Бога, а видят лишь себя. Подобно Петру, идущему по воде, он отвратил глаза свои от Господа и начал тонуть» (с.15). Вот как! Оказывается, все дело в том, что у Иова «были проблемы»! Несчастный доктор даже не замечает, как с первых страниц начинает кидать камнями в Христа. Хотя встать открыто на сторону друзей Иова комментатору не позволяет эпилог книги, скрыть своих симпатий к ним он просто не в состоянии. Воспитательное значение их речей, на его взгляд, столь высоко, что «в ответе Вилдаду (9:2-12) Иов начинает думать в правильном направлении. Его разум сосредоточивается уже больше на Боге, чем на себе». Комментатору кажется, что в этой речи Иов поет хвалу всемогуществу Божию, в то время как Иов пытается втолковать друзьям, что ему трудно будет отстоять свою правоту перед Богом не потому, что Бог прав, а потому что Он умнее и сильнее Иова:

  ...как оправдается человек перед Богом?

Если захочет вступить в прение с Ним,

то не ответит Ему ни на одно из тысячи.

Премудр сердцем и могущ силою;

кто восставал против Него и оставался в покое?...

Тем более могу ли я отвечать Ему

и приискивать себе слова пред Ним?

Хотя бы я и прав был, но не буду отвечать,

а буду умолять Судию моего

(9:2-4,14-15).

При этом доктора Ганнета не смущает, что именно эта речь, с которой, по его мнению, Иов начинает вразумляться, заканчивается самым страшным богохульством: «Он губит и непорочного и виновного... и т.д.» (9:22-24). Доктора вообще мало что смущает. Ему нужно подготовить почву для объяснения того неприятного места, где Бог оправдывает Иова. И поэтому в речах Иова надо найти что-то душеполезное. Грандиозность этой задачи освобождает комментатора от принятия в расчет таких мелочей, как, например, здравый смысл, и в его комментариях все чаще появляются перлы вроде такого: «Затем, в одном из самых трогательных моментов драмы Иов восклицает: «О, если бы человек мог иметь состязание с Богом, как сын человеческий с ближним своим!» (16:21). Другими словами, давайте прекратим эту беседу и помолимся»(?!! Ф.К.). Особенно хороша эта реплика в контексте предшествующих стихов (16:12-20), в которых Иов, отчаявшийся докричаться до Бога, обращается в исступлении к земле, чтобы она хотя бы была свидетелем совершившегося по воле Божьей злодейства. Или еще: «В 19-ой главе Иов... вновь возвращается с полным доверием к Богу. Это доверие дает ему страстную надежду на конечную Божью справедливость: «знайте, что Бог ниспроверг меня и обложил меня Своею сетью» (19:6)» — там же.

Наблюдая таким образом эволюцию религиозных воззрений Иова, доктор Ганнет доходит до того места, где Елиуй «сначала указывает Иову на его главную ошибку — оправдания себя и осуждения Иеговы» (О.Г., с.23), а потом утешает его. Все недоумения Иова решаются, оказывается, на редкость просто, и остается только удивляться, как Иов при его сообразительности не дошел до этого сам. «Друзья говорили, что цель Иеговы — наказание; и вот является Елиуй, посланник Иеговы, с откровением — цели Бога милостивы» (там же). Ах как это в духе добропорядочного буржуазного христианства! Стоит такой чистенький пастор у постели смертельно больного и говорит с улыбкой: «Знаете, Ваша главная ошибка в том, что Вы слишком много думаете о себе. Если бы Вы подумали, какая за окном хорошая погода, Вам стало бы легче».

Неудивительно, что и в речи Яхве О.Ганнет не находит ничего странного. Описания «чудовищно зверских», по выражению Бухарева, бегемота и левиафана, на взгляд доктора, просто восхитительны. Они разрушают любые сомнения в правоте Божией и делают несостоятельными обвинения, необдуманно брошенные Богу Иовом. «Именно этими примерами собственной мудрости и могущества Иегова открывает Иову глаза. Иов падает ниц перед своим Создателем» (О.Г., с.27). Теперь перед доктором, повторявшим на протяжении всей брошюры слово в слово доводы друзей Иова, стоит, казалось бы, нелегкая задача: объяснить, за что же Бог разгневался на друзей, что же они говорили «не так верно», как Иов. Но бесстрашному автору она ни по чем. Тут-то и пускается в ход накопленный всеми правдами и неправдами арсенал цитат, в которых Иов восхваляет Господа. Оказывается, друзья осуждены за то, что у них не хватило литературного дара и вдохновения воспеть хвалу Богу в таких высоких выражениях, которые употребил Иов. Брошюра доктора Ганнета заканчивается призывом к христианам всех конфессий довериться Господу и не спрашивать Его о том, чего мы все равно понять не в состоянии.

Как ни прискорбно, и как ни трудно поверить, но надо признать, что изложенная версия представляет собой общепринятую точку зрения современного «учебного богословия» на книгу Иова. И не только в протестантизме. Представленные идеи глубоко проникли в православную экзегетику, хотя и в сильно смягченном и трансформированном виде. Они всплывают почти везде, где спор Иова с друзьями подвергается более тщательному рассмотрению. Возможно, читатель заметил, что и в приведенном в качестве образца первой версии отрывке есть элементы второй версии. Там сообщается, что Бог укоряет Иова за намерение «требовать у Бога отчета» (с.49). На самом деле такого упрека в речах Бога нет, он выдвинут Елиуем (33:13), а до этого проскальзывал в речах друзей (11:2-7; 15:2-16). И дело здесь не в небрежности, а в самом настрое видеть упрек Иову в богоборчестве даже там, где его нет. В Толковой Библии А.П.Лопухина, в комментарии к книге Иова, составленном священником А.Петровским, эта тенденция проявляется намного отчетливее. Вот слова комментатора, составляющие вступление к речам Елиуя: «Своей защитою теории земных мздовоздаяний друзья не могли убедить Иова в законности постигших его бедствий. Продолжение речей в том же духе было немыслимо, так как при подобных условиях споры тянулись бы в бесконечность и не была бы выполнена цель книги, — осталось бы не разъясненным, каким образом страждущий праведник Иов, закончивший свои речи свидетельством о своей невинности, поборол искушение, укрепился в вере, как добро восторжествовало над злом. И так как его вера колебалась ложными, односторонними взглядами на отношения Бога к нему и миру вообще, то для ее поддержки требовался их разбор, опровержение. Подобную задачу и берет на себя Елиуй. Так, в противовес заявлению Иова, что Бог, поразивший его бедствиями, враждебен к нему, он указывает на воспитательное значение страданий (33:8 и др.); вопреки мнению Иова о божественном произволе, нарушающем правду, доказывает, что произвола нет и быть не может (36:5 и др.), и, наконец, рассматривая грех не как тот или другой частный поступок, но как неправоту, испорченность всякого человека, выводит отсюда, что правда Божия может являться наказывающею и карающею всякого человека, хотя бы он не замечал за собою каких-либо особенных частных проступков (36:7 и др.)». Еще определеннее выражена позиция толкователя по поводу речи Яхве. Глава 39 сопровождается следующим комментарием: «Целый ряд вопросов показал Иову, как велико количество данных, свидетельствующих об устрояющей премудрости Божией. Пред ними — ничто те факты, на которых он строил свой взгляд о божественном произволе (?). Состязаться с Богом поэтому нет возможности, и на данный вызов (ст. 32) он отвечает молчанием: «полагаю руку мою на уста мои» (ср. 21:5; 29:9). Оно знаменует отказ от прежних взглядов и составляет первую ступень в деле восстановления должного отношения (?) к Богу. До такого состояния Иов доведен раскрытием мысли о премудром и всеблагом Боге. Бог, смиряющий море, орошающий пустыню, дающий ворону пищу (!), есть Тот же самый Бог, Который так несправедливо его наказывает. Но можно ли допустить последнее? Не лучше ли сознаться, что при благости Божией этого быть не может» (!!! — курсив мой. — Ф.К.). Трудноуловимая вначале общность во взглядах нашего православного пастыря с доктором Ганнетом вырастает здесь в духовную солидарность. Здесь тот же полет мысли, та же решимость перешагивать ради идеи через любые препятствия. Очень важно, что в последнем своем вопросе комментатор считает излишним ставить вопросительный знак: настолько для него очевидно, что на этот вопрос невозможно ответить «нет». И в этом отсутствии вопросительного знака — немое свидетельство тому, что между первой и второй версией, при всем том что большинство современных толкователей пытается балансировать между ними, подлинного компромисса быть не может. В судебном разбирательстве с Богом, которое затеял Иов, нейтралитет возможен только для равнодушного зеваки. Если человека хоть немного затрагивает происходящее, он должен встать на чью-то сторону: на сторону Иова или на сторону адвокатов Бога. Оставив свой последний вопрос без ответа — как вопрос вполне риторический,— наш комментатор поставил точку в своих метаниях между двумя скамьями, на одной из которых безмолвствуют Отцы Церкви, не отрекшиеся от Иова, на другой восседают велеречивые «друзья» Иова всех времен и народов, от Елифаза до доктора Ганнета. Теперь и к нему, своему новому обвинителю обращает Иов полные горечи слова:

Надлежало ли вам ради Бога говорить неправду

и для Него говорить ложь?

Надлежало ли вам быть лицеприятными к Нему

и за Бога так препираться?

Хорошо ли будет, когда Он испытает вас?

Обманете ли Его, как обманывают человека?

Строго накажет Он вас,

хотя вы и скрытно лицемерите

(13:7-10).

И если между старыми «друзьями» Иова и его новоиспеченным «другом» есть какая-то разница, то она не в пользу последнего. Старые друзья стали врагами Иову в силу злополучных обстоятельств, свящ. Петровский — из идейных соображений. Старые друзья, возможно, искренне не верили в то, что Бог поступил с Иовом несправедливо, и на этом строили свои злые догадки. Свящ. Петровский знает, что Бог поступил с Иовом несправедливо, но хочет заставить Иова «сознаться, что этого быть не может».

В отличие от доктора Ганнета, свящ. Петровский не допускает, что вера Иова в ходе испытания претерпела какие-то серьезные изменения. Вся динамика отношения Иова к Богу сводится, на его взгляд, к колебаниям между ложными и истинными представлениями, и раскаянье Иова означает не восхождение на некую новую ступень богопознания, а только «восстановление должного отношения к Богу». От этого позиция комментатора становится еще более шаткой и уязвимой. Во-первых, непонятно, что означают «должные отношения». Если речь идет о прежнем доверчивом отношении Иова к Богу, то очевидно, что после пережитого возврата к нему больше нет. Пройдя тот опыт богооставленности, какой прошел Иов, можно либо потерять доверие к Богу, либо стать к Нему еще ближе. Так что речь, скорее всего, идет о том «должном» отношении, которое продемонстрировали друзья Иова.

Во-вторых, если Богу Самому приходится восстанавливать «должное» к Нему отношение, то спор Его с сатаной, очевидно, проигран: Иов отступился от Бога. Но как же тогда объяснить похвалу Иову, прозвучавшую из уст Божиих? В комментарии к этому месту (42:7) читаем следующее: «Иов ошибался лишь в суждениях об отношении к себе Бога и был безусловно прав, защищая свою невинность. Наоборот, друзья были неправы вдвойне: они без всяких оснований обвиняли его в предполагаемых грехах (22:5 и др.) и на предположении основывали факт — мысль о божественном правосудии». Не говоря уже о маловразумительном объяснении вины друзей, правота Иова представляется в таком толковании тоже весьма и весьма сомнительной. Друзьям, по всей видимости, ставится в вину то, что они строили догадки о причинах злоключений Иова и с этими догадками пытались сообразовать свою веру. Но можно ли их осуждать за это? «Теперь нам, по разрешении всех существенных для человека тайн во Христе, удобно проникать в тайну и Иовлева страдания. Но тогда в ней дан был Иову с друзьями великий и для мудрецов не разрешимый вопрос», — резонно замечает Бухарев (с.40). Заслуга же Иова, выходит, состоит только в отстаивании собственной невинности. Но такими успехами может похвалиться любой нераскаявшийся грешник. И почему тогда эта добродетель не поставлена в заслугу Адаму, который тоже пал жертвой сатанинских козней и пытался отстоять свою невиновность, перекладывая вину на Еву и Бога? Да, но Адам согрешил, а Иов нет, — возразят нам последователи свящ. Петровского. — Да, но признаком святости во все времена было не упорство в собственной безгрешности, а видение грехов своих. «Святые — это грешники, осознавшие себя грешниками» — напомним мы им известную святоотеческую мысль. Да и не мог быть Иов совсем без греха, и сам он не настаивал на своей безгрешности: упоминал же он о каких-то «грехах юности» и просил Господа не вменять их ему (13:26) и покрыть его беззаконие (14:16-17). Он просто считал несообразным с милостью Божией так жестоко наказывать его за незначительные грехи, то есть допускал ту самую вольность, за которую его порицал свящ. Петровский:

И зачем бы не простить мне греха

и не снять с меня беззакония моего?

ибо, вот, я лягу в прахе;

завтра поищешь меня, и меня нет

(7:21).

Наконец, мы можем напомнить, что в тексте ясно и однозначно сказано: Бог оправдывает Иова за то, что тот более верно, чем его друзья, говорил о Нем, а не о своей невиновности. Так что опять получается одно недоразумение и умышленное искажение текста.

Для того чтобы комментарий свящ. Петровского не показался неким неудачным, исключительным, а потому и непригодным в качестве примера явлением, приведем в дополнение несколько выдержек из упоминавшихся уже (с.42) трудов епископа Михаила, которые несомненно можно отнести к лучшим образцам академического богословия начала века. Их безусловное достоинство видно уже из того, что в части богословской оценки нравственных и догматических устоев веры Иова и его друзей мы находим здесь наконец вместо туманных и маловразумительных фраз четкие определения. Главная и, по всей видимости, единственная ошибка друзей Иова, по еп. Михаилу, состоит в том, что они путали понятия первородного и личного греха, воспринимали страдания как следствия некоторых конкретных греховных поступков, а не врожденной греховности человеческого естества. «Общая мысль Елиуя и друзей одинакова — именно: ни один человек не прав перед Иеговою — и совершенно справедлива; но друзья слишком внешне понимают явление этой правды, как карающей за известный тот или другой проступок или за несколько проступков — грехов, как фактов, а не как греховности...» Тем же недоразумением объясняются и все недоумения Иова: Иов не понимал, что, «хотя явной заповеди он и не преступал, однако же общечеловеческая греховность, испорченность в нем не уничтожена этим». При этом Иов, в отличие от его друзей, погрешил не только ошибочным образом мыслей, но и отступлением от благочестия. «Иов погрешил в своих речах в трояком отношении: а) он... слишком смело вызывал Бога на суд с собою и жаловался, что Он не является ему для суда; б) он подвергал слишком смело сомнению откровение Божественной правды в мире и, наконец, в) находил как будто противоречие между Божественною силою и добром». Соответственно с этим вывод, который должен был извлечь Иов из назидательных речей Елиуя, есть «тот, что Иову нужно сознать свою греховность, нечистоту и ничтожество пред Богом, т.е. смириться, в чем и обнаружится истина его добродетели, и он укрепится и возвысится, и тогда — он будет прав пред Богом!.. этого-то именно и не доставало до сих пор в Иове». Из речей Елиуя становится ясно, что «человек не чист перед Богом не тогда только, когда преступает ту или другую заповедь Закона, и не потому только, что преступает, а нечист потому, что вообще человек испорчен, грешен и неправеден пред Богом, как человек, и потому достоин того, чтобы страдать в жизни, и его страдания есть милость Божия, благодать Божия, очищающая и оправдывающая человека пред Богом, при его смирении и покорности» (16, с.47-48).

Как видим, в трудах еп. Михаила гораздо последовательнее проведена та линия рассуждения, которая существенно отличает вторую версию книги Иова от первой. Предосудительность богоборчества Иова признается здесь безоговорочно, хотя и принимается во внимание болезнь и лишения страдальца как облегчающее вину обстоятельство, не могущее, впрочем, вполне оправдать его. Соответственно с этим раскаянье Иова объясняется осознанием им своего ничтожества перед явлением  Божественной мощи (см. ниже, с.180).

При всей видимой строгости и последовательности умопостроений еп. Михаила в них легко обнаруживаются те натяжки, недомолвки и скользкости, которые составляют, судя по всему, неотъемлемый компонент всех комментариев, развиваемых в русле второй версии книги Иова. Так, автор вынужден, следуя своей концепции, давать весьма лестную, но вместе с тем малодостоверную характеристику речам Елиуя (см. выше, с.42), а развивая идею постепенного вразумления Иова, не замечать, подобно доктору Ганнету, те места в последних речах Иова, где тот настаивает на своей решимости судиться с Богом (Иов 27:5; 31:35). Достаточно показательно и то, что при самом подробном анализе спора Иова с друзьями и речей Елиуя автор совсем почти не затрагивает речей Яхве, наиболее всего требующих пояснения ввиду их малопонятности. Но более всего обнаруживается шаткость позиций еп. Михаила при обращении к эпилогу книги Иова. Вынужденный оправдывать богословие Иова, как того требует эпилог, еп. Михаил не может сказать в его защиту ничего сверх того, что мы уже слышали от свящ. Петровского, т.е. что Иов справедливо настаивал на своей невиновности, со всеми вытекающими отсюда несуразностями. Что же касается неправоты друзей в очах Божиих, выявленной в эпилоге, то сводить ее только к догматическим ошибкам, фактически оправдывая друзей с нравственной стороны, как это делает еп. Михаил, означает по меньшей мере бросать тень на справедливость Божьего гнева, «возгоревшегося» на них (Иов 42:7). Вообще комментарий еп. Михаила кажется вполне убедительным и последовательным только до тех пор, пока не вспомнишь, чем заканчивается книга Иова. Он, пожалуй, лучше всех иллюстрирует уже высказанную выше мысль, что для сторонников данной версии оправдание Иова в эпилоге — если не чужеродный, то по меньшей мере крайне нежелательный элемент книги Иова, мало и трудно соотносимый с главной ее идеей ничтожества человека перед непостижимым Богом. Рассуждения епископа Михаила входят в острое противоречие с эпилогом книги, суть которого в том, что правильный ответ на недоумения Иова, в том виде, в каком его предлагает извлекать из речей Елиуя и Яхве наш комментатор (см. ниже, с.191), совершенно совпадает с основным тезисом Елифаза, Вилдада и Софара. При такой ситуации, возвышая напоследок Иова над друзьями, Бог совершает новую несправедливость, подобную той, с которой началась вся история, но на этот раз совершенно немотивированную и не оправданную кознями сатаны.

Нет сомнения, что ни священник Петровский, ни епископ Михаил не хотели, чтобы так получилось. И не их личная вина в том, что они оказались в одной компании с доктором Ганнетом. Они — надо отдать им должное — всячески сопротивлялись, и наглядное тому подтверждение — вся та дипломатия, в сетях которой они в конце концов запутываются сами. Вина в самой книге Иова, гениальность которой состоит помимо всего прочего в том, что она не терпит дипломатии. В «деле Иова» роль миротворца, которую хотят усвоить себе адепты второй версии, нелепа, потому что миротворцы изначально занимали скамью противников Иова. Спорили с ним ведь не враги его, а друзья, пришедшие утешить его и желавшие только того, чтобы Иов сблизился с Богом (11:13-18; 22:21-22). Но когда им стало ясно, что Иов богохульствует, что дело зашло слишком далеко и что в споре надо выбирать, на чьей стороне остаться — с Иовом или с Богом, они по совершенно понятным причинам выбрали сторону Бога. «Увидели страшное, и испугались», — как сказал мудрый Иов (6:21). Так же точно поступили наши комментаторы, и начали шикать на Иова, и махать руками, и уговаривать его «восстановить должные отношения» в тех же почти выражениях, что и спорившие с ним друзья. И потому такими жалкими и неубедительными выглядят попытки сторонников второй версии дистанцироваться от друзей Иова, осужденных Богом, сделать вид, что они никогда не были на их стороне. А надо-то было совсем немного: открыто заявить, что великая правда Иова заключалась именно в том, за что его все осуждали, — в «требовании отчета», в том, что он не хотел простить Бога, пока не понял Его. И тогда не было бы так стыдно. Тогда не вышло бы так, что самой последовательной, убедительной и честной выглядит позиция тех, кто смело встает на сторону Иова для того, чтобы идти против Бога.

Третья версия — атеистическая. Она видит в Иове бунтаря, потерявшего веру в милосердие и справедливость Божию, а в авторе книги — талантливого вольнодумца, поставившего перед собой благородную цель изгнать позорный страх перед Яхве из душ своих соплеменников. Вот как в этой версии излагает основную идею книги американский библеист К.Фуллертон в переводе Рижского: «В диалоге, ядре книги, автор излил свою душу, с удивительной храбростью высказал то, что думал. Он постоянно на стороне Иова, против его друзей, иными словами, против ортодоксов его дней. Но если бы автор изложил один лишь спор Иова с друзьями, то его дерзость (или, с точки зрения ортодоксов, богохульство) заставила бы многих читателей со страхом отвести глаза от книги. Автор этого не хотел. Но он не хотел также и смягчить этот спор — великая проблема страданий слишком глубоко затронула его этическое чувство. И автор придумал другой способ дать звучание своей работе. Он окружил диалог рамками из пролога, речей Яхве и эпилога и в этих рамках постарался смешать свои скептические инсинуации с такими положениями, которые благочестивый читатель мог истолковать по своему желанию и вкусу. Если благочестивый читатель этой книги мог узреть в прологе доказательство того, что страдание идет от Бога, и этим удовлетвориться, то читатель вдумчивый неминуемо должен был задаться вопросом, почему добрый Бог послал это страдание праведнику и верному рабу Своему Иову. Небесный спор между Яхве и сатаной? Но это, конечно, не было для такого читателя ответом, и автор, конечно, не мог считать, что такое объяснение будет принято всерьез теми, кто думает глубже. Если благочестивый читатель мог увидеть в речах Яхве лишь упрек Иову в том, что он критикует Бога, то вдумчивый должен был усмотреть в них тезис о необъяснимости вселенной, в том числе о необъяснимости страданий человека. Наконец, если благочестивый читатель мог понять покаяние Иова как отход от прежнего скептицизма после божественного упрека, то думающий должен был увидеть в этом признание автора, что он не может разрешить проблему, которая неразрешима» (17, с.178).

Гораздо резче на эту тему высказывается К.Г.Юнг. Для него очевидно, что «христиански воспитанный и образованный человек наших дней» при чтении книги Иова должен испытать «потрясение... от ничем не прикрытого зрелища Божьей дикости и зверской жестокости» (25, с.116). Но замысел книги для Юнга не ограничивается идеей дискредитации Яхве. В ней содержится откровение о том психологическом и метафизическом разладе Яхве с Самим Собой, прямым последствием которого стало вочеловечивание. В результате разыгравшейся драмы изменяется сознание вовсе не у Иова, а у Бога. «Бог поднимается над прежним, первобытным состоянием Своего сознания, косвенно признавая, что человек Иов морально выше Его и что поэтому Ему необходимо догнать в развитии человека» (с.16О). Последующие ветхозаветные книги, в частности книга Иезекииля, только развивают заключенную в книге Иова «идею высшего человека, которому Яхве морально проиграл и которым после этого захотел стать». Логическим завершением этой идеи на западе стало христианство. На востоке та же самая тенденция проявилась «в лице Гаутамы Будды, считавшего, что максимально развитое сознание превосходит даже величайших богов брахманизма» (с.178).

Развивая свои взгляды, сторонники третьей версии — как правило, профессиональные исследователи-библеисты — выдвинули весьма любопытную идею происхождения книги Иова. Она родилась, по их мнению, в послепленной Иудее, в критический период, когда официальная доктрина иудаизма о коллективной ответственности перед Богом подвергалась серьезному пересмотру (см. подробнее главу 4). В жарких спорах, которые велись между «ортодоксами» и представителями религиозного свободомыслия, у одного из последних родилась идея сочинить философскую поэму о божественном Промысле и причинах существования зла на земле. Так как в реальной жизни трудно найти случай, когда пострадал абсолютно невинный человек, автор решил обратиться к известной древней легенде о Иове. «Вероятно, это было простодушное народное сказание о том, как однажды поспорили между собой Бог и сатана. Сатана утверждал, что не может быть бескорыстного благочестия и что даже Иов, которого Бог считает Своим преданным рабом, верен Ему отнюдь не бескорыстно. Решено было подвергнуть Иова испытанию: у него пропало все имущество, погибла вся семья, а самого его постигла страшная болезнь. И все же Иов остался верен своему Богу и ни одного протестующего или богохульного слова не сорвалось с его уст. Таким образом, сатана был посрамлен, Бог выиграл спор, а Иов за свое смирение и благочестие получил от Бога щедрую награду» (17, с.182). О глубокой древности этой легенды свидетельствует тот факт, что вариации на ее тему находят в различных произведениях древней литературы Вавилона («Владыку мудрости хочу восславить» и др.) и Египта (см. Рижский, Аверинцев). Автор «решил использовать это старинное сказание в качестве канвы или, точнее, рамки для своей поэмы. Главная операция, которую он при этом должен был произвести, — это в каком-то подходящем месте разорвать ткань легенды, чтобы вставить в нее целую философско-религиозную дискуссию, которую он сам же и сочинил. В этой дискуссии автор высказал свои мысли устами невинно пострадавшего праведника Иова, а в роли поборников традиционной, ортодоксальной точки зрения вывел трех его старинных друзей. Вероятно, автору поэмы не надо было выдумывать и этих персонажей, они также фигурировали в древней легенде, однако играли в ней совсем не ту роль, что в поэме... Г.Форер предполагает, что в легенде сразу после тягостного разговора, который состоялся между Иовом и его женой (Иов 2:9-10), страдальца должны были навестить его родственники и близкие друзья. Эти посетители, должно быть, тоже пытались внушить Иову нечто вроде того, что советовала ему жена: проклясть Бога, чтобы поскорее умереть и хотя бы таким образом освободиться от мучений. Но Иов устоял и в этом испытании. По мнению Форера, автор, опустив данный эпизод, вместо него-то и ввел рассказ о том, как пришли издалека три друга и между ними и сидевшим в прахе и пепле Иовом состоялся спор. Далее в легенде, видимо, следовала сцена теофании. Из грозовой тучи прозвучал голос Яхве: Бог одобрил поведение и слова Иова во время его испытания и осудил как нечестивые рассуждения жены Иова и его друзей. И в заключение — счастливый конец, который, вероятно, полностью сохранился в эпилоге книги Иова» (17, с.182-183). В дальнейшем произведение подверглось серьезной переделке со стороны «ортодоксов». В него были внесены дополнения, смягчающие богоборческий пафос поэмы. Такими позднейшими вставками подавляющее большинство критиков считает всю речь Елиуя и некоторые фрагменты речей Иова (21:16; 27:8-23 и др.).

При таком подходе легко объяснимо, как в книге Иова соединились внутренние свидетельства и ее древности, и сравнительно позднего происхождения. Надо признать, что эта гипотеза выглядит очень правдоподобной, и если устранить из нее тенденциозные построения антиклерикального характера, в том числе идею поздних вставок, она могла бы претендовать на почетное место среди признанных официальным богословием точек зрения на происхождение книги Иова. Она ни в коем случае не опровергает, вопреки мнению самих создателей гипотезы, ни богодухновенности книги, ни, следовательно, ее оригинальности и исторической неповрежденности. И лучше всего это доказывается тем, что идея поздней переработки древнего сюжета встречается в православной учебной литературе. К примеру, по Рыбинскому, «книга Иова не строго историческое произведение и не поэтический вымысел, а поэтическая обработка древнего сказания».

К числу явных достоинств высказанной гипотезы следует отнести то, что она исчерпывающе объясняет такую важную особенность книги, как несоответствие заданной сюжетной формы содержанию. Книга как бы перерастает заранее определенные ей рамки, она преизбыточествует смыслом, переливается через край, напоминая собой тот сказочный горшок, из которого безудержно вытекала каша. Бурлящее вино новозаветного смысла готово вот-вот прорвать мехи старой легенды и затопить собой весь Ветхий Завет с его законопослушанием и степенной мудростью. Но если представители третьей версии видят в этой перегруженности и дисгармонической двуслойности книги только результат неумелого или преднамеренно небрежного (с целью завуалирования крамольных идей) редактирования, христианин легко узнает в тектонических нагромождениях мысли, в могучих и смелых перекатах стиха следы животворного присутствия Духа. Когда произошло это одухотворение ветхой легенды — во времена Моисея, Соломона или Зоровавеля — в сущности, не так уж важно. Важно, что это второе рождение сказания об Иове состоялось, птица выпорхнула из клетки, и небесного библейского Иова никогда не превратить обратно в его земного прототипа — терпеливого страдальца из упомянутой вавилонской поэмы, благоразумно воздержавшегося от протеста и объяснившего самому себе причину страданий непознаваемостью Божества. Вернее, превращение такое возможно, но только путем полной деградации образа Иова.  Другим важным достоинством версии является ее повышенное внимание к тем неудобопонятным в нравственном отношении местам книги, которые обычно вызывают у читателя смятение и протест, и если не совсем непредвзятое, то по крайней мере открытое их обсуждение. Все загадки книги находят в рамках третьей версии простое и ясное объяснение. Кто победил в споре? — конечно Иов. По силе и убедительности своих речей он настолько превосходит соперников, что библейских критиков больше занимает другой вопрос: сознательно или нет автор поэмы ослабил аргументацию друзей, не позволив им выдвинуть идею посмертного воздаяния или соображение о том, что страдания Иова могли быть испытанием его веры. Сообразно этому, вопрос о том, чем Бог убедил Иова, решается еще проще. Он его не убедил. Раскаянье Иова было притворным, и об этом, по замыслу автора поэмы, должен догадаться любой вдумчивый читатель, ставший свидетелем неспособности Яхве ответить на вопросы Иова. Загадочность Елиуя объясняется тем, что его в произведении просто не было. И так далее.

Единственный вопрос, на который не отвечает третья версия, — это то, как и зачем книга Иова попала все же в библейский канон. И в этом — ее самое слабое в логическом отношении место. Для того чтобы объяснить как-то этот феномен, сторонники версии вынуждены прибегать к излюбленному атеистическому аргументу: «все ортодоксы — дураки». Но аргумент этот в данном случае очень мало убедителен. Он опровергается самими же атеистами. Их теория «поздних вставок» строится на предположении, что «ортодоксы» сразу заподозрили книгу в неблагонадежности. Но они были хозяевами канона. Зачем же им было пускаться на столь сложные ухищрения, как перекраивание изначального текста и кропотливая работа по составлению благонадежного комментария к нему, когда можно было бы просто упразднить книгу или возвратить ее в рамки старой легенды? Едва ли составители канона действовали по принципу музейных работников, для которых ценность произведения измеряется его древностью и эстетической высотой. Их все же больше заботили, наверное, другие проблемы — не искусствоведческого, а религиозного плана. Так что если бы у них не было уверенности в том, что книга Иова — совсем не то произведение, за которое выдают его теперь атеисты, — от нее не осталось бы и следа.

О недостатках третьей версии в нравственно-этическом отношении говорить много, думается, не надо. Принять ее — значит отречься от Бога.

Итак, перед нами три версии. Какую выбрать? Первая противна разуму, вторая — сердцу, третья — вере. Конфликт Иова с Богом, составляющий ядро книги, заставляет читателя выбрать что-то одно: или быть с Богом (вторая версия), или с Иовом (третья версия), или попытаться остаться и с Богом, и с Иовом (первая версия). Теоретически возможна четвертая позиция: быть и против Иова, и против Бога. Но пока ее серьезно, похоже, никто не разрабатывал, да и вряд ли в этом есть необходимость. Тот подход, который будет предложен читателю в следующих главах, тоже не станет разработкой какой-то новой версии. Позиция автора, как уже, возможно, догадался читатель, — это позиция убежденного сторонника первой версии. Автор глубоко уверен в том, что можно сохранить верность Богу и не предавая Иова, не становясь в ряды его обвинителей. Но так же глубоко он убежден в том, что для этого не обязательно делать вид, будто конфликта вообще не было. Конфликт был, и был суд, и на этом суде роль примирителя, действительно, неуместна. Неуместна она потому, что суда этого хотел Сам Бог. Иов только принял вызов, брошенный ему Богом, как некогда подобный вызов принял другой патриарх — Иаков (Быт. 32). И от Иова, как от Иакова, Он ждал способности противостать Его воле. Для того чтобы остаться и с Богом, и с Иовом на суде между ними, не надо метаться между скамьями. Достаточно сесть рядом с Иовом, потому что Бог был на самом деле на его стороне.

В этой уверенности автор не одинок. В трудах тех православных экзегетов, которые опираются преимущественно на святоотеческую, а не на протестантскую традицию, повсюду ощущается «молчаливая поддержка», оказываемая Иову то какой-то туманной фразой, то нарочитым избеганием комментирования компрометирующих Иова мест, то прямым умолчанием. Достаточно упомянуть строго выдержанное в духе почтения к святому многострадальцу толкование епископа Агафангела. У него мы не найдем ни одного слова, обличающего Иова. Но были и те, кто отстаивал непогрешимость Иова открыто и громогласно. По крайней мере один. А.М.Бухарев (он же — архимандрит Федор Бухарев) в поразительной по глубине и ясности мысли работе «Святой Иов многострадальный. Обозрение его времени и искушения по его книге» последовательно и аргументированно разбирает нравственно-этический смысл книги Иова, концентрируя внимание на самых трудных его аспектах. Ему, в частности, принадлежит удивительно меткое определение сущности богоборчества Иова. Оно, по Бухареву, есть «дерзновенный запрос пламенной любви к Возлюбленному о вражде Его и торжествующая уверенность ее самой в себе — пред Вседержителем» (с.66).

Возможно, были и другие опыты оправдания Иова, но очевидно, что если и были, то остались в истории русского богословия только частными мнениями, такими, как мнение Бухарева. На месте дряхлеющей первой версии книги Иова в современном учебном богословии воцаряется версия единомышленников доктора Ганнета, и один этот тревожный факт вполне оправдывает наше желание вновь и вновь обращаться к нравственной проблематике этой великой книги.