VI.  Заключение

«Поймите, мне иногда мечтается новый «Онегин». Для разума моего он еще невозможен, не могу себе представить его, но сердцем жду: опять все пронизать такой же гармонией, найти всему имя и место, упорядочить данные мира, одно к одному, – и не так, как теперь, не реакционно-музейно, жмурясь от одинокого наслаждения, вдыхая аромат полуувядшего цветка, а всем существом своим чувствуя влагу, еще идущую от земли.»

Здесь, в словах Г.Адамовича, поэта и литературного критика русской эмиграции, речь, конечно, идет не просто о желании увидеть новое произведение искусства, рожденное опередившим свой век гением; здесь – жажда такого нового века, такой будущей атмосферы жизни, когда все пронизывающая гармония станет для людских душ возможна и необходима. Подобную же, все объединяющую цельность и полноту жизни воочию видел и Д.Андреев, когда в тесноте тюремной камеры, с четырех сторон замкнутой глухими стенами, он мог улавливать предвестия будущих времен:

Дух поздний, и пышный, и хрупкий:

Смешенье в чеканенном кубке

Вина и отстоянных зелий, –

Всех ядов, и соков, и хмелей.

А несколькими десятилетиями раньше из другого пространства – не замкнутого, а, напротив, открытого всем опустошающим историческим ветрам – прозвучал голос М.Волошина:

Далекие потомки наши, знайте,

Что если вы живете во вселенной,

Где каждая частица вещества

С другою слита жертвенной любовью

И человечеством преодолен

Закон необходимости и смерти, –

То в этом мире есть и наша доля!

Но, все же, в какой степени можно верить предвидениям поэтов – самым  безумным и ошеломляющим? Поэтов – которые по самой своей природе исповедуют спонтанность и непредсказуемость творчества, которые более всего ценят артистическую небрежность и изящество формы?  Всегда ли творческий экстаз можно напрямую считать выражением голоса метакультурных высот? И можно ли человеку на такой основе, свободной и недоказуемой, строить философию своей жизни?

Разумеется, ни для кого это не является единственным источником знаний об окружающем мире. Сознание человека формируется всем объемом существующей вокруг него информации: и объективными данными естественных наук, и обыкновенным житейским опытом, и теми явлениями культуры, которые человеком принимаются всерьез, или, по крайней мере, не отторгаются его душевным инстинктом. Но чем дальше, тем яснее человечество ощущает жажду нераздробленного, цельного знания; за разными, совершенно непохожими голосами все чаще слышится единый зов «мирового устья истории». В то время, как искусство фиксирует душевную заинтересованность человека в разрешении философских и даже научных загадок мироздания, сама наука в своих высших проявлениях все явственнее приближается к искусству – и по своей методологии, и по движущим научную мысль творческим импульсам. Вспомним, что свое время толчком к поиску путей реального проникновения в космос стали идеи Н.Федорова, в которых отразилось, пусть смутно и искаженно, внутреннее знание о посмертном пути человека в других слоях Шаданакара. В наши же дни один из создателей космической техники академик Б.Раушенбах немало сил отдавал анализу перспективы и композиции в иконописи и живописи, видя в них отражение духовного знания об иномерных пространствах. Рушатся границы, прежде казавшиеся незыблемыми, между знаниями, полученными традиционным научно-экспериментальным путем и откровениями художников, постигающих законы мира и истории. И все чаще обращают на себя внимания соответствия, иногда и прямые совпадения данных, полученных различными путями познания.

Все яснее становится, что деятельность художника, его духовное напряжение, пусть даже не видимое никому из современников, не может не отражаться в многозначных мирах метакультуры, оказывая влияние в конечном счете и на нашу реальную жизнь. Даже не имея возможности проследить трансфизический механизм этого явления, мы можем наблюдать, как крупица высшего знания, схваченная творческим наитием, делает образ искусства неожиданно близким миллионам людей, превращает его в реальность их каждодневной духовной жизни. Конечно, многие и художественные, и духовные течения вначале проходят стадию замкнутого, элитарного существования. Но энергия провидческой мысли  рано или поздно находит себе путь к множеству сознаний; ощущение соответствия своим безотчетным и безошибочным внутренним представлениям превращает такую мысль в незримую силу, способную и объединить воспринявших ее людей, и определить их совместные усилия. Многие идеи, давшие направление целым историческим движениям, когда-то мелькнули в сознании поэтов как озарения; и лишь по прошествии нескольких поколений, постепенно становясь частью внутренней жизни множества личностей, они превращались в историческую силу.

Как распознать те повороты творческой мысли, что в будущем могут отозваться на судьбах народов, принести или благие, или смертоносные плоды? Единого, универсального рецепта, конечно, никто не сможет дать, но все же Д.Андреев – и своей поэзией, и «Розой мира» – существенно приближает нас к разрешению этих вопросов. Для многих реалий, чье существование на протяжении веков лишь смутно осознавалось художественным наитием, здесь впервые было определено место в многомерном разноматериальном космосе. Становятся понятными связи явлений и событий совершенно различных порядков, которые никто прежде не рассматривал как части единого осмысленного целого. И в этом свете по-новому начинают восприниматься незамечаемые большинством людей события: чей-то порыв вдохновения, чье-то желание увидеть мир сквозь призму захватившего его художественного образа. Все это оказывается элементами грандиозного процесса духовного становления Шаданакара, его непрекращающегося роста и усложнения.

Однажды, ничем не примечательным днем 1903 года, когда А.Блок от столичного шума удалился в «поле за Петербургом» (так отмечено в рукописи), в его сознании стало возникать странное плетение слов, ритмичное и завораживающее. Ясно ли он понимал смысл этих слов, понимал ли вообще? Во всяком случае, поэт их запомнил, и, придя домой, записал.  Потом, вероятно, забыл – и никогда их не опубликовал при жизни. Но они остались зафиксированными, существующими, пребывающими в культуре; и теперь начинает приоткрываться, а в будущем, безусловно, еще яснее обозначится их смысл:

Нам довелось еще подняться,

Не раз упав, не раз устав,

Опять дышать и разгораться

Свершенностью забытых трав.

Взойдя на пыл грядущей пашни,

Подкравшись к тающей дали,

Почуял дух простор вчерашний,

Давно утраченный в пыли.

Еще не время ставить терем,

Еще красавица не здесь,

Но мы устроим и измерим

Весной пылающую весь.

В зеленом сумраке готова,

Как зданья нового скелет,

Неколебимая основа

Вчерашних незабытых лет.

На переходах легких лестниц

Горят огни, текут труды.

Здесь только ждут последних вестниц

О восхождении звезды.