Однажды Самсон, последний из двенадцати великих судей Израиля, шел к филистимлянам свататься к одной из дочерей их народа. Навстречу ему вышел лев, но Самсон «растерзал льва как козленка», ибо «сошел на него Дух Господень» (Суд.14). Когда же он шел назад спустя несколько дней, то «зашел посмотреть труп льва» и с удивлением обнаружил, что в пасти мертвого хищника вместо мух поселились пчелы и дали мед. И Самсон ел этот мед дорогою, и оказалось, что он хороший.
Сказочные метаморфозы, переполняющие этот краткий сюжет, несут в себе откровение потрясающей важности.
Человек растерзал льва, хотя обычно происходит наоборот, и эта необычная смерть произвела необычнейшие последствия. Вместо мух — пчелы, вместо смрада — благоухание, вместо трупного яда — целебный мед. Самсону дано было прозреть духовный смысл этого чуда, который он выразил в форме загадки: «Из ядущего вышло ядомое, и из сильного вышло сладкое». Ему открылось, что удивительная метаморфоза, произошедшая со львом, произойдет когда-то в отношениях Бога и человека. И связана она будет тоже с убийством и с невероятной смелостью, проявленной Человеком. Раньше человек приносил жертвы Богу, и Он принимал их, теперь Бог Сам принесет Себя в жертву людям, и люди будут питаться ею — Его Плотью и Кровью. «Из ядущего вышло ядомое»! Раньше Бог являл Себя только как Сила — творческая, устрашающая, поддерживающая порядок на земле и карающая за преступления. Он требовал от человека подчинения Себе и держал его страхом. Но Он всегда хотел, чтобы человека с Ним связывала любовь. Когда человек оказывается достойным звания сына, а не раба, когда он, подобно Самсону, одолевшему льва, одолевает темные силы, мешающие ему любить Бога, тогда и Бог являет Себя как Любовь. Всесильный Элогим-Шаддай передает Свою власть Иисусу Сладчайшему. «Из сильного вышло сладкое». Смерть во Христе становится началом вечной жизни, медом бессмертия, потому что Сын Человеческий растерзал льва — пожиравшую людей смерть.
Жалко, что этой загадки не встретить в наших катехизисах и духовных руководствах. Она много о чем могла бы напомнить современным «эллинам» и «иудеям». «Эллинам» — о том, в частности, чем Самсон отличается от Геракла, а «иудеям» — о том, чем вера «сынов благодати» отличается от веры «сынов закона».
Когда апостол Павел называет закон Моисея детоводителем ко Христу (Гал.3:24), он в сущности выража:ет центральную идею христианской историософии. Христианство, в отличие от большинства других религий и мировоззренческих систем, усвояет истории положительный смысл. Увиденная в таком телеологическом ракурсе история перестает быть цепью случайных и механических причинно-следственных отношений, она обретает свою «целевую причину», по Аристотелю — конечную цель и смысл. Смысл этот, по учению Святых Отцов, в обожении мира. «Созданный для того, чтобы быть обоженным, мир динамичен, устремлен к своей конечной цели» (14, с.78). Но христианство не только обозначает конечную цель мироздания, оно претендует на обладание реальной властью осуществить эту цель. В этом отношении его можно сопоставить только с буддизмом, который тоже заявляет о способности указать путь человечеству за пределы исторического бытия и положить тем самым конец истории. Главное различие двух религий состоит, пожалуй, в том, что Христос открывает дверь вечной жизни, а Будда — небытия.
Путь к вечной жизни, к обладанию полнотой бытия открывается в христианстве в достижении той высочайшей ступени богообщения, которая была запечатлена словами Сына Божьего: «Кто будет исполнять волю Отца Моего небесного, тот Мне брат, и сестра, и матерь» (Мф.12:50). Породняясь с Тем, Кто «имеет жизнь в Себе» (Ин.5:26) и есть «от начала Сущий» (Ин.8:25), человечество приводит тварь в соединение с Творцом, исполняет эсхатологическое предопределение Царства: «И Господь будет Царем над всей землею» (Зах.14:9). В представлении о том, что люди способны стать «причастниками Божеского естества» (2 Петр.1:4), христианская эсхатология смыкается с сотериологией. В богосыновстве открывается путь не только к индивидуальному спасению, но и к обожению мира. Стремление человека к богосыновству оказывается, таким образом, не только фактором духовного роста личности, но и движущей силой и направляющим вектором мировой истории, ее энтелехией. Впрочем, совпадение это прямо следует из христианского представления о безусловности человеческой личности. Если земная жизнь отдельного человека имеет какой-то смысл, то этот смысл в силу божественного достоинства личности не может быть меньшим, чем смысл вселенской истории.
Евангелие, благая весть о том, что пророчества о наступлении Царствия Божьего сбылись, не ограничивается тем, что возвестил пастухам Ангел на полях Вифлеема. Боговоплощением только открывается цепь событий, в результате которых человек вступает в область богосыновства. Христос, как и Его Предтеча, проповедует только приближение Царства (Мтф.4:17). За Рождеством следует Пасха, за Пасхой — Пятидесятница. Рождение Бога по плоти, вступление Его в историческое бытие подготавливает переход освященной изнутри плоти человеческой из временного бытия в вечность. Воскресение и включение воскресшей плоти в недра Божества подготавливает включение Бога в недра отвергнутой некогда от богообщения плоти, излияние Духа в плоть. В День сошествия Святого Духа на апостолов вечность врывается в земную жизнь. С этого момента Царство Небесное начинает реально прорастать сквозь эмпирическое бытие подобно пшенице, прорастающей сквозь оболочку зерна (1 Кор.15:35-54). В этой точке река священной истории впадает в вечность.
Честертон однажды заметил, что история может представлять, а может и не представлять собой прогресс, однако в любом случае она представляет собой романтическое приключение. Приключенческий роман, как и сказка, обычно заканчивается свадьбой. Земная история заканчивается Пятидесятницей. За ней следует только распад тех тленных оболочек, сквозь которые прорастает вечная жизнь — Апокалипсис, подробно описанный Иоанном. Пророчество Спасителя о скором наступлении конца света — «не прейдет род сей, как все сие будет» (Мтф.24) — не ошибка в определении сроков, а свидетельство о том, что в масштабе священной истории апокалипсис следует непосредственно за проповедию Евангелия Царствия (Мтф.24:14). Брачный пир начинается на земле и заканчивается на небе. Все, что последует Пятидесятнице, является своего рода эпилогом земной истории, кратко сообщающим о том, сколько лет герои счастливо прожили вместе, сколько детей родили и как встретили смерть. Какой бы долгой ни была жизнь героя после счастливой развязки сюжета, сам роман или сказка от этого не станут длиннее, потому что они чаще всего написаны не о жизни героя, а о его борьбе за жизнь, о завоевании им своей будущей жизни. И какой бы долгой ни была жизнь человечества после Христа, история мира уже написана и к ней нечего добавить (Откр.22:18).
Жанровое сходство священной истории и романа говорит о том, что историческое бытие по сути своей романтично, ибо священная история есть не что иное, как откровение Божие о сути этого бытия. Мы можем как угодно относиться к истории: считать, что она ходит по кругу или представляет собой бесконечный прогресс. Все зависит от точки зрения. С точки зрения историка, задавшегося целью проследить, к примеру, за тем, как менялись нравы правителей от неолита до наших дней, история, действительно, может показаться замкнутым кругом, а специалист по истории аэронавтики, напротив, наверняка найдет в ней черты прогресса. Но если мы встанем на точку зрения Библии, концентрирующей внимание на истории взаимоотношений человеческого рода с Творцом, история по своей форме будет напоминать не спираль и не гиперболу, а нечто неправильное, вроде зигзага. В сердцевине священной истории лежит излом, происхождением своим обязанный тому обстоятельству, что у истории этой два творца — Бог и человек. Три точки, образующие излом, суть три состояния человека и космоса: в раю, после грехопадения и по обновлении плоти, в «жизни будущего века», вступившей в нашу земную жизнь с сошествием Святого Духа. Эти три точки образуют ту систему координат, в которой только и можно определить как подлинную меру событий священной истории, так и то, в какой ее точке фокусируется символическое значение ветхозаветных образов. Вот почему с задания этой системы мы начали разговор о том, о чем речь пойдет в оставшейся части книги, — о том, что богоборческий поединок Иакова перерастает рамки национального символа и является символом общечеловеческого порядка.
Если бы мы попытались отыскать на шкале священной истории символ, обозначающий точку наибольшей удаленности человечества от Бога, т.е. собственно точку излома истории, то бесспорным претендентом на роль такого символа была бы Вавилонская башня. Описанием вавилонского столпотворения и последовавшим за ним «рассеянием языков», собственно говоря, заканчивается история ветхого мира. Далее Библия переходит к истории избранного народа, касаясь остального человечества в той мере, в какой оно касалось евреев. Далее начинается восходящая ветвь истории человечества, история детей Авраама. И жизнь Иакова на этой ветви соответствует тому важному моменту, в который меняется стратегия домостроительства. Селекция заменяется взращиванием. Очищенное многократным отсевом (сифиты от каинитов, семейство Ноя от допотопных нечестивцев, семиты от хамитов, Авраам от своего народа, Исаак от Измаила, Иаков от Исава), благословенное семя пущено в рост. Дальнейшее деление этого семени имеет принципиально иной характер. Оно не есть более отделение того, что принадлежит Церкви и вечности, от того, что принадлежит миру и тлению, но есть умножение тела Церкви. Ибо никто более не извергнется вон. Все 12 колен, «весь Израиль» спасется (Рим.11:26). (Речь идет, разумеется, не об индивидуальном спасении, а о жизни рода.) Израиль образует то нерушимое духовное единство, которое, несмотря на политические и религиозные разногласия в среде его потомков, остается вечным знамением и залогом единства Церкви. Лествица Иакова, таким образом, несет в себе пророчество не только о воплощении Сына Божьего, но и о Пятидесятнице, точнее, знаменует собой начало истории обожения мира, завершением которой служит сошествие Духа.
Богочеловеческий организм, «начатком» коего был Христос (Кол.1:18), прообразно начал жить в Иакове. Но так как боговоплощение составляет и сущность, и цель исторического бытия, начало истории Церкви есть одновременно и конец истории профанного мира. Актуализируясь, Церковь переводит внецерковный мир в состояние потенции по отношению к Себе, в роль потенциального источника своего роста. С построением Вавилонской башни, таким образом, история человечества не только перестает описываться в Библии, но просто останавливается. В духовном отношении современный безбожник есть все тот же строитель Вавилонской башни, и конец духовного Вавилона наступит только в конце времен: «пал, пал Вавилон, город великий…!» (Откр.14:8). Вавилон есть некая предельная точка разъединения, заканчивающая собой длинную цепь отпадений человека от Бога.
Сооружение столпа стало конечной точкой длительного духовного пути, которым нисходил человек с райских холмов до топких низин Сенаара. Адам только ослушался Бога, как ослушается ребенок своих любимых родителей. Грех его велик только по своим последствиям. Каин был первым, кто разорвал союз с Богом, превратив отношения, основанные на доверии и любви, в отношения, построенные на «интересах», в марксистском и уголовном смысле этого слова. Убийство Авеля было только следствием убийства в себе любви к Богу. Каин воистину был первым богоборцем. Угрюмый дух обиды на Бога с тех пор не покидал человечества. Даже воды потопа не смогли очистить от него богозданный мир: Хам подхватил знамя Каина. Духовное родство потомков Хама с каинитами обнаруживается прежде всего в их увлечении идеей цивилизации. Ужасавшие израильтян своими укреплениями вознесшиеся «до небес» города хананеев (Числ.13:29; Втор.1:28) были воплощением великой мечты Каина, которую он вдохнул в человечество, возведя первый на земле город в честь своего первого сына (Быт.4:17). Этой мечтой, рождающей в наши дни небоскребы, бункеры и подводные лодки, был порожден, по всей видимости, и Вавилонский столп.
Сооружение столпа, согласно преданию, началось под предводительством могущественного хамита Нимрода, первого властителя земли Вавилонской (Быт.10:8-10). Как считают современные комментаторы, колоссальная башня должна была стать по замыслу ее строителей «опорным пунктом владычества, откуда удобно было бы простирать свою власть на возможно большее количество народонаселения» (17). Этот тайный замысел присвоить себе принадлежащее Богу право господства над человечеством было по существу прямым вызовом Богу. Внешне же строительство преподносилось как создание памятника трудовой славе и солидарности. «Сделаем себе имя, прежде нежели рассеемся по лицу всей земли», — говорили друг другу строители (Быт.11:4). В этом тоже был своеобразный вызов, ибо любое прославление человека без воздания хвалы его Творцу несет в себе хамское пренебрежение к отеческому началу, нашедшее свое наиболее яркое и потому символическое выражение в известном поступке Ханаана, навлекшем проклятие на его род (Быт.9:20-25). Вызов был адекватно воспринят. В Вавилонском смешении Богом была осуждена не просто надменность строителей, но сам архетип безбожного домостроительства, начатого еще отвергнутым Каином, попытки устроения жизни без Бога.
Наказанием Божиим был положен предел гигантомании всех последующих сверхчеловеков, заложен механизм саморазрушения безбожных сообществ. Большинство действительно колоссальных империй, основанных на тотальном подавлении свободы, вроде Ассирии или СССР, пало из-за внутренних разногласий, по той причине, что в какой-то момент безбожная объединяющая идея всегда обращается в призрак и бывшие соратники начинают говорить каждый на своем языке, как это случилось с соратниками Нимрода. Не будь этого защитного механизма, дарованного Промыслом, конечное состояние безбожного мира — всемирное тоталитарное царство — могло бы уже тогда, во времена Авраама, стать не только духовной, а вполне эмпирической реальностью.
В православной экзегетической традиции принято видеть «полную новозаветную антитезу» столпотворению в чуде сошествия Святого Духа на апостолов (17). Но в свете вышесказанного это означает, что в качестве антитезы всей нисходящей ветви истории человечества, приведшей к рассеянию народов, сообразно традиции было бы рассматривать весь путь восхождения человека к богосыновству — тот путь к горнему Иерусалиму, в который отправился Авраам из все той же Сенаарской долины. Строительству бастиона мирского могущества, олицетворяемому столпом, противостоит создание Церкви, явленной Иакову в образе лествицы. Нетрудно заметить, сколь противоположны два эти образа: тяжелая и тупая каменная громада, окруженная кострами и чадом кипящей смолы, по которой в поту взбираются озверелые люди, и — невесомые, сотканные из света ступени с Ангелами, неслышно скользящими по ним. Столп вздымается к небу с земли, лествица сходит с неба на землю. Столп остается недостроенным, лествица является готовой. Продолжая эту аналогию, нетрудно, однако, заметить, что один образ лествицы не освещает все грани божественной альтернативы. Картина становится полнее, если мы согласимся увидеть в поединке Иакова прямое продолжение откровения, данного в Вефиле. Духовным стержнем столпотворения было стремление самоутвердиться вне Его, во славу себе. Этому угрюмому богоборчеству «сынов века сего» противостоит благословенное богоборчество Иакова, святое стремление утвердить себя перед лицом Бога, во славу Его. Два образа богоборчества противоположны так же, как два образа домостроительства. Те сами бросили вызов Богу — этот ответил на вызов. Те действовали, собравшись вместе, этот — оставшись один. Те захотели сделать себе имя, а получили рассеянье и бесславье. Этот хотел благословения и получил Имя, составившее ему нетленную славу, и стал отцом народа, прообразующего под этим именем новое и нерушимое единство. Народы стали собираться не вокруг Вавилона, как хотели столпостроители, а вокруг Израиля, когда в пятидесятый день по Воскресении Христовом Его ученики и сыны Израиля обрели дар говорения на разных языках, утраченный человечеством дар быть одним народом.
Таким образом, поединок Иакова, состоявшийся на берегу Иавока, предстает в символическом контексте важнейших событий библейской истории как образ положительного, благословенного и богоугодного богоборчества, являющего по своей сути и форме, по своим мотивам и последствиям решительную противоположность отрицательному и разрушительному богоборчеству, символом которого может служить Вавилонская башня. Поединок Иакова — образ евангельский. Он принадлежит к числу тех ветхозаветных событий, символическое значение которых открылось в полной мере с приходом Христа. И как после воскресения Христова переход евреев через Чермное море, оставаясь достоянием национальной истории, стал еще и символом перехода из области рабства греху и смерти в область свободы и благодати, так поединок Иакова, оставаясь пророчеством о судьбах Израильского народа, стал символом богосыновства, символом вступления в область тех новых отношений между человеком и Богом, о которых пророчествовал Самсон в своей неразгаданной загадке.