1. «Космические врата»

Вначале было брюховыворачивающее перемещение на вертолёте. Потом – автобус, где младших научных сотрудников, пребывавших в самом безобразном состоянии, Борис Моисеевич накормил активированным углём и напоил минералкой. Хотя, помогло это не очень.

Агент, приставленный к Антону, был полной противоположностью Дон Кихота. Это был даже не «злой следователь» вместо «доброго», а какая-то тень вакуума, шайтан, встречаясь со взглядом которого казалось, будто выглядываешь в тоннель метрополитена. «Шайтан» всё время молчал и к тяготам и лишениям руководителя экспедиции, страдавшего от давешней невоздержанности в питии, не проявлял никакого участия.

– Моисеич, спасай. Как будто внутри водоросли растут… Как у полковника.

– Какого полковника?

«Шайтан» настороженно взглянул на учёных. Антон, не разжимая век, ответил Борису:

– Того самого. Которому никто не пишет.

«Шайтан» тревожно переводил взгляд с одного на другого, но сеанс обмена информацией на этом прекратился. Фома, вообще, почивал, приткнувшись головой к подрагивающему стеклу окна. Ему, в отличие от Антона, досталась не минералка, а пиво. Так что кому «водоросли», а кому – «собачья шерсть».

Вика тоже демонстративно отстранилась, не предпринимая никаких жестов протягивания руки товарищам. В данной ситуации это протягивание могло бы принимать форму примирительных шуточек, скроенных из всё тех же выручающих киноцитат.

Но нет. Сидела посторонь, демонстрируя показательный холод и свежевымытую шевелюру. Простенький красный тренировочный костюм был ей вполне к лицу. Которое, впрочем, было отгорожено от Антона забралом модных взглядозащитных очков.

«Вот, гады», – ворочал свои размышлизмы Антон. «Могли бы дать какую-нибудь спецпилюлю. Что им, жалко, что ли? Решили, что ли, посмирять меня? Или «опустить»? Типа, чтоб место своё знал и не зарывался?»

За окном тянулся бесконечный лес. Солнце было скрыто облаками, так что представить, в каком направлении двигался автобус, возможности не представлялось.

«Да и какая, в сущности, разница. Куда надо, туда и привезут. Не заблудятся. Эх, не надо было хереса, зачем пошли на «понижение градуса»»…

«А, впрочем, может быть оно и хорошо»,– внезапная идея успокоила Антона. «Я к ним не напрашивался. Сами вызвали в эту командировку. Не нравлюсь, найдут другого».

Быть может, Антон бы нашёл в себе скрытые внутренние резервы, чтобы изобразить какую-нибудь позу, будь рядом Дон Кихот или кто-нибудь из интеллигентных агентов. Но рядом, через проход, сидел этот «шайтан», само присутствие которого оказывало деморализовывающее воздействие на чувствительного молодого специалиста.

Антон решил не смотреть в сторону шайтана, и вообще прикрыл глаза. Муторность начала снова поглощать всё его сознание, и он изо всех сил постарался не поддаваться силе, норовящей совсем уж превратить его в какую-то грязь. Вспомнилось наставление его старого друга, служившего теперь священником в какой-то из катакомбных раскольнических групп:

«Всякий раз, погружаясь в сон, или пробуждаясь ото сна, необходимо сотворять умную молитву. Чтобы не проваливаться в сон, и не впрыгивать в реальность, но неторопливо входить в новое состояние».

Он попытался было сотворить молитву, но ничего не выходило. В глубине души он и сам не верил в свою способность к этому. Слова позвякивали, будто медяки в опустевшей копилке. Позвякивали, да не звучали.

Антон вспомнил, что о такой ситуации было напечатано не только у аскетов, но и в неадаптированной версии книжки про Робинзона Крузо. Дефо удивительно точно передал то состояние неспособности к молитве, которое рискует схлопотать всякий человек, совершающий сознательную гадость, в надежде на то, что «Боженька добрый, всё равно потом простит».

«Да, сижу в сортире своего «Я». Зам же закрыл дверь за крючок. Теперь надо бы этого крючок нащупать и выбраться наружу».

Автобус притормозил и свернул по дороге, углубляющейся в лес. Через несколько километров миновали шлагбаум, а ещё минут через пять показались аккуратненькие строения, обнесённые забором из проволочной сетки. Остановились возле коттеджа, выстроенного в виде какого-то терема.

Будущие покорители пока ещё непонятно чего выползли из микроавтобуса, а навстречу им из терема уже решительно выдвинулась ладная рослая агентша подчёркнуто арийской внешности. Агентша, впрочем, была без эсэсовской пилотки и даже без кокошника, но зато с бейджиком, на котором славянской вязью было напечатано «Программа «Космические врата»».

– Товарищи учёные, с приездом! Меня зовут Василиса. Всё время карантина и прохождения медкомиссии я буду опекать вас. Сейчас мы разместимся, а потом я познакомлю вас с правилами поведения на базе.

Товарищи учёные поплелись за Василисой.

– Виктория Александровна, Вы разместитесь в теремке, свою комнату найдёте, там на табло над дверью Ваше имя. Борис Моисеевич и Фома Константинович идите к тому домику, там найдёте свои покои, а с Вами, Антон Павлович, пройдём дальше.

Антон совершено равнодушно взирал на красоты базы и смиренно тащился туда, куда влекла его агентша. Наконец, подошли к частоколу. Василиса набрала код, калитка открылась и они вошли внутрь укромного дворика.

«Странно, почему она не активировала электронику своим чипом?» вяло подумал было Антон, но вслух произнёс другое:

– Ого. Внутренняя тюрьма?

– Внутренняя. Но не тюрьма. – И неожиданно добавила: – Антошка, ты разве совсем не узнаёшь меня?

 

2. Василиса, она же бывшая Люба

– Нет. Я никогда не был знаком ни с Василисами, ни с Василинами, ни с кем бы то ни было, кто носил такое имя. Я бы запомнил. Я всегда помню: где, когда и с кем я был.

– Слушай, что-то ты выглядишь неважно. На, выпей пилюлю, через пару минут будешь хоть на человека похож.

– Вот это правильно. А то разговоры разговариваем про космические корабли, а пилюлю дать не можем. Или можем, но не хотим.

– Стой, сейчас дам кружку воды.

– Да, а какие ещё «космические корабли»?

– Ух. Вода живая, что ли? Ну, как какие «космические корабли»? Те, которые «бороздят пространство».

– А, шутка. Я думала, ты имеешь в виду название базы. Ну, что, полегчало? Теперь узнаёшь меня?

Видя, что Антон никак не вспомнит, Василиса продекламировала:

– «Как знать, быть может, он смотрел в зеркало?»

– Люба?

– Теперь – Василиса.

– Нам что, тоже имена поменяют?

– Только тем, кому это очень будет нужно.

– Ну и дела. Пошли, напоишь меня каким-нибудь пойлом.

– Пойлом? Или питьём?

– Ну, питьём, конечно же, питьём.

– Пить я бы тебе не советовала. По крайней мере, пока что. Забракуют, отправят назад, заниматься графоманством.

– Раньше ты меня не считала графоманом.

– А я и теперь не считаю. Я не назвала тебя графоманом, я сказала, что если тебя забракуют, то отправят назад в Филиал – заниматься графоманством.

– Спасибо, хоть не деперсонализируют.

– Брось ты. Не такие уж у нас в конторе мясники.

– А если кто-то из отбракованных проболтается?

– Проболтается о чём? О том, что его привезли неизвестно куда, на неизвестно какую лесную медлабораторию и взяли неизвестно какие анализы? Проболтается, значит не судьба человеку делом заниматься, будет и дальше прозябать.

– А ты изменилась.

– Жизнь, Антошечка, заставила. Жизнь. Ну, хорошо. Попей чайку, поспи. Потом поговорим. Я живу тут же, на «скиту». А я пока что пойду – займусь твоими коллегами.

Напившись отвара (или настоя, кто его разберёт), Антон пытался заснуть. Но ни дорожная усталость, ни даже блаженное освобождение от тягомотного привета от ночной посиделки, – ничто это не могло побороть то состояние некоторой взвинченности, которую он ощутил от встречи с Любой, точнее, теперь уже Василисой.

Василиса была теперь даже, пожалуй, интереснее Любы в юности.

Люба Шевченко была родом из провинции, но, при этом, она была настолько умна и сильна духом, что провинциальность свою даже и не намеревалась прикрывать разно-всякими «имиджами» «продвинутой девушки», всеми этими масками гламура и антигламура. Масками, которые нахлобучивали и продолжают нахлобучивать на себя молоденькие дуры, родившиеся и созревшие в обществах эпохи перехода из одной исторической формации в другую.

Люба была рослой прекрасно сложенной девушкой, несколько грубоватой, чем-то напоминавшей Лилю Брик на известной фотографии, но, при всей этой как бы грубости, она довольно артистично декламировала на нескольких языках. Люба Шевченко была вхожа в самые разные – подчас взаимно конкурировавшие – богемные тусовки, но никогда нигде не покушалась становиться полностью «своей». И нигде не подстраивалась под ту волну, которая была в соответствующем кругу, так сказать, актуальный. Не гримировала себя ни под типичную бутафорскую анархистку, ни под стандартную «женщину-вамп». Люба была всегда сама собой, а одевалась просто и без затей.

Антон был на целый спичечный коробок короче ростом Любы, а потому никогда в молодости не воспринимал её в качестве потенциальной подруги. Хотя она слушала его достаточно внимательно, и воспринимала молодое дарование всерьёз, как человека стоящего, а не как обычного самовлюбленного гения потребления и переработки «информационного контента».

Однажды она даже согласилась сыграть в дипломном спектакле будущей жены однокашника Антона. Спектакль получился довольно непошлым. Антон написал пьесу по мотивам реального случая.

Однажды вечером он возвращался домой от отца, который к указанному времени уже двадцать лет жил отдельно от сына. На мосту Антону встретился человек с явно суицидальными намерениями. Они о чём-то переговорили, и человек передумал сигать в реку. Вернувшись домой, Антон написал пьесу в авангардном стиле – с всякими гипнотизирующими повторами, «револьверами» (т.е. повторами сцен до тех пор, пока один из героев не вносил некое изменение в нарочито повторявшуюся мизансцену, и это приводило к выходу из зацикленности).

Основная идея была в том, что главный герой сам тяготился своим существованием и придумывал лукавый способ уйти из жизни, но типа, не сам. И вот, столкнувшись с самоубийцей, он спасает того от рокового акта, сам приходит в некое состояние эйфорической приподнятости. Но потом всё начинается сначала.

Пьеса получилась не пошлой и имела определённый успех, даже давали интервью приятелям, работающим на поприще телевизионного искусства. Безусловно, немалая заслуга в этом была режиссёра, заслуженного работника культуры, вследствие каких-то интриг очутившегося в Училище Культуры, точнее, Колледже Драматических искусств.

И вот Люба была там задействована в главной роли. Потом они растерялись, поскольку Антон с культурой решил не связываться, углубился в свои гуманитарные исследования, затем стал горячим православным неофитом, потом – как мы помним – столь же непреклонным антиклерикалом. Но в любом случае, он был уже очень далёк от тех, кто так или иначе принадлежал к богеме. За исключением, пожалуй, несостоявшегося барда Бориса Моисеевича и мужа Виктории, Бартика.

 

3. «Здравствуй, утро хмурое»

Настроение у проснувшегося Антона было остро философическим. То есть отвратительность настроения был следствием причин характера не физиологического и не психо-физиологического, но душевного и только душевного.

Присутствие Виктории его постоянно не то, чтобы смиряло в христианском смысле слова, но, как-то подталкивало к тому, чтобы скрипя сердцем свыкнуться с, так сказать, трезвым отношением к себе, к своему месту в мировом идейно-культурном процессе.

События же последних двух дней вскружили ему голову и, похоже, грозились превратить умеренно циничного – во всяком случае, самоироничного, – младшего научного сотрудника провинциального Филиала НИИ в пылкого энтузиаста, готового сворачивать горы и холмы.

При этом, Антон не мог скрыть от самого себя того обстоятельства, что роль дамы сердца, которая стимулировала бы его к совершению поистине эпических подвигов, досталась вовсе не Вике.

Люба, или, как она тут себя называла, Василиса, – вот, кто заполнил всё пространство его воображения!

А ведь в молодости он в общем-то особого внимания на неё – как на женщину – не обращал. Нет, он, конечно, отшучивался на грани фола, дескать, «Два метра красоты – заблудишься расцеловывать!» Но всё это было совершено не всерьёз.

Вдруг он подумал о том, что и Вику-то он совсем не любит. Так, какое-то умствование сплошное: вначале хулиганское желание посоревноваться с красавцем мужем-художником, потом – впадение в страсть, которую сам же себе придумал, затем – угасание страсти и чувства, продиктованные благодарностью по отношению к профессору… Потом – привычка. Но ведь всё это не то.

Не было верного чувства ровного тихого счастья.

Бывало всякое: то накатывало лихорадочное возбуждение, эдакий род неблагого энтузиазма, то сковывала тревога. А вот тихой безмятежности не наступало.

Да и был ли он в принципе способен к спокойной уверенности в том или ином выборе, если не был уверен в себе?

«Был. Был способен, и не нужно прибедняться», – подытожил Антон и рывком покинул своё лежбище. «Знать бы ещё: что тут за НИИ ЧАВО?»

В целом, Антону было по душе то, что некие устроители этого закрытого исследовательского центра были не чужды разумному-доброму-вечному. Что, в числе прочего, проявилось в том, что внешний облик базы «Космические врата» напоминал хрестоматийную «шарашку» из ставшей классикой сатирической повести советских фантастов.

Небо было затянуто облаками, и это даже несколько успокоило будущего покорителя пока ещё неизвестно чего. Солнечное утро к чему-то обязывает. И если ты ничем не озадачен, то оно, одинаково ласковое как к первым, так и к последним, в некотором смысле обличает тунеядцев – как явных, так и потенциальных. А когда нет в нашем поле зрения этого обличающего объекта, то так оно философствовать даже и сподручнее.

Антон прошёлся к берегу речушки, посидел там, наслаждаясь тишиной такой степени, что отсутствовал даже намёк на отдалённое гудение ручных газонокосилок, гудение, способное травить самые благодушно-созерцательные мгновения единения с окружающей средой.

Тут, на базе, никто ничем не гудел, и было тихо.

Было тихо, но сыро. И Антон вернулся в избушку. Там уже хлопотала Люба-Василиса.

– О, Антошечка. Давай, перекусим и бегом в лабораторию.

– А что там, будут брать кровь из пальца?

– Нет, кровь брать не будут, будут отключать от ноосферноой сети.

– Навсегда?

– Как получится.

– Выходит, мы должны пройти некую инициацию умирания для Системы?

– Да, система больше не сможет нащупать того, кто будет отключен.

– О, то-то гляжу, среди ваших все расчипированные. И ты даже имя сменила? Именно поэтому?

– Да, я сменила имя, ибо для меня началась новая жизнь. С чистого листа. Но это не обязательно. Ну, подкрепился? Пошли, время.

– А Дон Кихот нам не говорил о том, что нас отключат, и что назад возврата уже не будет.

– Дон Кихот? Это кто такой?

– Ну, ваш агент. Он за нами приезжал. А раньше он ещё по лесам партизанил.

– А. Понятно. Нет, я уверена, всё он говорил, просто ты, Антошечка, был в состоянии таком специфическом после перепоя. Наверное, недопонял. Ну, что поделать, теперь уже поздно. Ты что, испугался?

– Если честно. То да.

Антон брякнул так искренне и так стремительно, что даже не успел смутиться.

– Боишься утратить остатки свободы?

– Типа того.

– Много её у тебя было? Свободы? От одного щелчка электронной плётки до другого.

– В промежутках я принадлежал себе.

– Одевай шлёпки, тут рядом. Да, небрежность в одежде приветствуется. Ритуалистика.

Антон поплёлся. Положение глупейшее. И совершенно безвыходное. Завербовали по пьяни – прямо как в Британский Королевский Флот.

 

4. Невольный каменщик

Кабинет, в котором производилось расчипирование, теоретически мог бы показаться подозрительным, если бы это осознание могло принести Антону хоть какой-то практический смысл. Поскольку же дёргаться было бессмысленно, он махнул на себя рукой и подчинился манипуляциям стальных рук, облачённых в мягкие перчатки.

Велели самому набирать трёхзначный код на двери. После трёх однотонных сигналов сам толкнул дверь. Всучили тёмные очки, сквозь стёкла которых, естественно, ни хрена не было видно. Понял только, что два агента взяли под руки и повели по спиралевидной лестнице. На втором этаже на голову, наконец, нахлобучили шлем. Правую ногу велели выудить из шлёпанца и поставить на какую-то педаль с электродами.

Вначале аппарат настраивали на индивидуальный код биологического объекта, и перед сознанием Антона появились стандартные картинки красот природы, затем океан, полёт сквозь облака и, наконец, прохождение сквозь пламя. Вполне себе стандартные образы морока, бесчисленное множество раз транслируемые всем потребителям информационных услуг ноосферной сети, в том числе навеваемые и ему. Затем последовал удар в мозг, кратковременная потеря сознания и жжение в области сердца, которое вернуло Антона к реальности.

Открыв глаза, новоявленный член закрытого общества увидел перед собою Дон Кихота. Очки к тому времени были уже сняты кем-то из агентов.

– Антон Павлович, верю, что Вы сделали свой выбор по доброй воле.

Антон хотел было отшутиться на тему того, что выбора ему никто не оставлял, но, вместо этого, просто односложно подтвердил.

– Пусть Вас не удивляет то, кого Вам доведётся увидеть на нашей базе. По нашим правилам Вы должны соблюдать сдержанность в отношении тех, с кем встретитесь. Ибо каждый человек имеет право сказать о себе только то, что сам пожелает сказать. И не следует ничего додумывать за других. Вот, пока и всё. От глобальной Системы Вы отключены теперь. Для неё Вас больше не существует. Между собой будем коммуницировать другими способами.

Сейчас Василиса проведёт Вас на скит, там Вы пробудете в безмолвии некоторое время, а затем нужно будет сделать нооскопирование Вашего сознания.

 

5. Среда

По пути на скит Антон помалкивал. Ему было стыдно за то, что утром, общаясь с Любой, он брякал лишнее, в результате чего мог уронить себя в её глазах. И потом он в который раз за несколько дней получил хороший шварк по мозгам, что тоже не особенно способствовало легкомысленной безоблачности, атмосфера которой как раз и способствует обычно расслабленному трёпу.

Он ожидал, что его приведут на некий объект, где он будет выбрит и посажен в какой-нибудь гигантский кувшин без окон, без дверей. И там, в этом кувшине он, подобно мифическим тибетским отшельникам, должен будет переживать добровольную трансформацию своей личности.

Но нет. Всё обошлось.

Они вернулись ровно в тот же домик, который покинули некоторое время назад. Это придало бодрости. Антон уселся, а Василиса пошла на кухоньку сообразить чего-нибудь перекусить.

– Слушай, Люба…

– Василиса.

– Ну, хорошо. Слушай, Василиса, а чем занимаются твои каменщики?

– Какие каменщики?

– Вольные. И невольные.

– У нас есть люди, которые занимаются полигоналкой. Наверное, вы со своими ребятами войдёте в их группу.

– Да нет, ты меня не поняла. Вот эти шлёпанцы, эти очки – типа в функции завязанных глаз, вся эта – как ты сама точно выразилась – ритуалистика, к чему всё это? Это что, всерьёз? Если так, то зачем? Я не скучающий Пьер Безухов, и не закомплексованный миллионер, мечтающий приобщаться к «избранным». Зачем мне оно надо?

– Я не совсем понимаю: при чём тут «Война и Мир» и миллионеры. Всё же ясно и понятно. Ты будешь заниматься закрытыми исследованиями государственной важности, поэтому необходимо обезопасить твоё сознание от нооскопа Системы. Чтобы никто не мог влезть тебе в мозги.

– Или чтобы я сам не слил куда не следует какой-то инфы…

– Ну, и для этого тоже.

– Понятно. Пригласили в экспедицию. А закрыли в «шарашке», посвятив в масоны. При Сталине хоть озадачивались липовыми обвинениями, чтобы человека посадить на закрытый проект. А тут так просто и без затей.

– А какая тебе разница: где сидеть: в человейнике в капсуле, у себя в деревне при своём Филиале, или тут? Ну, давай предметно. Фома хочет карьеры научной? Хочет. Тут он её сделает за раз. Потом возглавит какую-нибудь лабораторию, ещё и студенточек, почитательниц его научного таланта, получит в виде бонуса. Борис, небось, трясся от страха, что отфутболят его в человейник? Так тут, в «шарашке» – как ты выразился – он станет, наконец, чуть ли и не творцом культуры. Есть же у нас лаборатория, где этот самый культурный потенциал аккумулируется.

– Для чего? Для того, чтобы захватить башни облучения и зомбировать население теперь уже не на разложение, а «на разумное-доброе-вечное»? Может, хватит этой пошлостью мозги мне компостировать. Я в детстве тоже книжки про это читал.

– А что в этих книжках не так? Книжки попадаются разные. Некоторые, как раз, стоит и полистать. Что же касается башен облучения, то никто их захватывать не будет. Это нерационально. Центр находится вне досягаемости… нашей. А вот запустить альтернативную Систему – вот это уже будет другой расклад.

– Слушай, ну ты прямо пламенная революционерка. Жизнь положила на алтарь борьбы с мировым злом.

– А на что нужно было положить жизнь? На кастинги сериальчиков? Потешать разлагающихся потребителей развлекательного контента?

– Прости. Я не прав. Я забыл, кто рядом со мной. Отвык.

– Да ладно, Всё путём. Сам-то как? До сих пор не женился? Фамилия у тебя такая мужественная, девчонки, помню, мечтали заполучить её.

Антон не знал: стоит ли ему говорить о Виктории. С одной стороны у них всё было как-то кувырком и совсем неоднозначно. Нужно ли им создавать союз, в котором просто будут сопребывать бок о бок два одиночества?

Как это ни покажется странным, но Антона прельстила фраза Любы насчёт того, что «девчонки, дескать, мечтали заполучить его фамилию».

«А может быть и она сама – не против?», – подумал Антон и в ту же секунду предал Викторию:

– Нет, что-то никак не складывается.

– Ну, ладно. Я тебе приготовила пожевать того-сего. Отдыхай, размышляй свои размышлизмы. Я пошла заниматься твоими ребятами.

– Погоди. Сама-то чем занималась всё это время?

– Да так. Боролась за права бездомных собачек, после того как поснималась в кине. Вот, от борьбы за счастье четвероногих попала в логово борцов за счастье человеков.

– А в каком фильме снялась? Кого играла?

– Да так. Проститутку в эпизоде.

– ? Ты чего? В фильме про это?

– Да нет. Не про это. И не про то. – Она немного неестественно рассмеялась, – Я не до такой уж степени того… Как тебе могло показаться. Психологическая трагикомедия, где я изобразила потаскушку в десятисекундном эпизоде. Вот вся карьера кинозирки. Ну, давай, потом ещё наговоримся. Я тороплюсь сейчас.

Люба (точнее, теперь уже Василиса) относилась к тому типу молодых женщин, которые могли произвести впечатление, конечно же, не распущенных, но, особ лёгких и беспечных. Не легкомысленных, а таких вот лёгких на подъём. Без масок, кривляний и всякого… такого.

 

6. Многоугольные камни

Всю ночь Антона мучили кошмары. Вначале кто-то пытался достучаться до него. Стучали в закрытое окно, тарабанили в запертую дверь избушки. Затем он очутился уже в своей комнате со стульями и печатной машинкой. Вышел в коридор, а дверь захлопнулась. Коридор оказался комнатой, полной агентов-масонов. И так далее, и тому подобное.

«Господи, помилуй», – вслух пробормотал он тотчас по пробуждению. И решил, что ему срочно нужно в церковь.

– Антоша, ты что-то сказал? Доброе утро, страна!

Василиса сегодня готовила что-то замысловатое и явно не фаст-фудное. Видимо, сегодня ничего суматошного не планировалось. Ну, что ж. Как раз можно будет выкроить немного времени на практическую духовность, а не на теоретическую.

– Слушай, Люба…

– Василиса!

– Ну, хорошо. Слушай, а есть тут у вас поблизости какая-нибудь церковь?

– У нас всё есть.

– Как бы мне туда вырваться?

– Можно съездить, тут недалеко монастырь. Перекусим только.

Борис Моисеевич сразу согласился проехаться. Виктория, сославшись на неважное самочувствие, отказалась. Фома колебался, но его новая знакомая, экстрасенсша Дина, услыхав про поездку в монастырь, эту идею восприняла с восторгом, и, хотя её-то как раз никто не приглашал, навязала всем своё шумное общество. Поехали в том же самом микроавтобусе, правда, теперь уже без Шайтана.

Фома с Борисом Моисеевичем сидели рядом – через проход. Дина уселась рядом с Фомой у окошка и уже через пару минут сама включилась в разговор на тему полигональных конструкций, который вели между собою будущие участники экспедиции.

– Борис Моисеевич, ну, сколько можно одно и то же! Уже почти сто лет или двести, не знаю – от чего отсчёт вести – как толчём воду в ступе вокруг этих многоугольных камней. Яснее ясного же, что все эти  исследователи мегалитов, полигоналки, пирамид – это всё люди, не видящие за деревьями – леса. Это как индийские слепцы из известной притчи, которые на ощупь «исследуют» слона. Один в хвост вцепился, и говорит, что «слон – это верёвка!» Другой – в ногу, третий в хобот…  Ну, и так далее... Но сам  слон при этом остался «невидимкой». Так и тут. Ломают голову над тем: как эти камни выколупывали и складывали из них стены, вместо того, чтобы разобраться: а зачем они городили свои пирамиды?

– Что касается «выемок» – хоть ниш, хоть так называемых «кресел» и «ступеней», то с моей точки зрения они похожи на некие фрагменты огромных размеров конструкции, предназначенной для изменения волновой структуры пространства, – задумчиво ответил Борис Моисеевич. И продолжил:

 – Что-то вроде аналога наших антенн. Либо излучателей. Представьте себе, как воспринял бы какой-нибудь туземец огромные антенны радио-локационных комплексов? Подумал бы, стоят какие-то не то заборы, не то гигантские силки для ловли летающих ящеров.

– Но это человек. Наш с вами друг, товарищ и брат. Пусть и неполиткорректно глуп и недоразвит. А как восприняли бы эти сооружения, например, какие-нибудь вьющиеся растения, обладай они неким крипторазумом?

– Да уж. Туземец ещё может разобраться: каким макаром палки спутаны с железными верёвками. Может, в рамках карго-культа, соорудить некий макет из тростника и лиан. – Согласился Фома с Борисом Моисеевичем. – Но он ведь никогда не поймёт того: а для чего этот частокол был сооружён.

Так и в нашем случае. Инженеры-строители, каменщики вольные и невольные, более-менее разобрались с некоторыми закономерностями и принципами строительства объектов, сочинили более-менее приемлемые гипотезы, отвечающие на вопрос: «Как настроили всё это?» Но никто не может дать приблизительный ответ на более важный вопрос: «Зачем это было построено?»

– Ну, видимо, для поисков ответа на этот вопрос нас сюда и собрали, – включился Антон в разговор товарищей.

– Убеждён, мы должны прорабатывать именно эту версию. Если предположить, что аккуратные выемки гранита из скального массива не являются некой «песочницей», в которой ковырялся бы волшебным совочком какой-нибудь исполинских размеров малыш. Нет, думаю, эти выемочки кажутся хаотичными только для того, кто не предполагает даже: к чему всё это было?

Борис Моисеевич решил аккуратно подвести собеседников к довольно скользкому участку рассуждений:

– То, что это не «карьеры для стройматериалов», не «постаменты для статуэток идолов», и не «полки для аппаратуры инопланетян», – это для меня абсолютно ясно. Возможно, около этих объектов усиливались магические способности. Почему бы не рассмотреть такую версию?

Дина при этих словах одобрительно вцепилась ногтями в правую руку Фомы.

-Да. Это – места Силы! – возбуждённо прошептала молодая «ведунья». И прижалась к скептику Фоме ещё непреклоннее.

– Я немного просматривал: что там думает народ в этом контексте. Есть огромное количество всяческого «околооккультного мусора». – Хватка Дины несколько разочарованно ослабла. Фома продолжал: – Но здравое зерно там есть. Это, видимо, действительно существовавшие структуры. Некая «энергетическая решётка». У «решётки» есть узлы. Ну, и в узлах этой решётки монтировались некие «магические усилители». Под «магией» в данном случае я имею в виду процессы, описываемые в категориях пантеистического материализма.

Дина, несколько успокоившись, вновь вцепилась в Фому. Он, между тем, продолжал:

– Так вот. Похоже, структура была всепланетной. Сейчас остались только ошмётки этой сетки. Возможно, что-то до сих пор «работает».

– Только пользователей давно нет, – сказал Антон, на миг полуобернувшись к товарищам, которых, впрочем, слушал он несколько отстранённо.

– Представьте себе как некий аналог... наши «башни вражьих голосов». Ставили их изначально как вышки сотовой связи, потом включили во всепланетную ноосферную сеть. В принципе, у космистов наших – последователей Вернадского и прочих мистических материалистов – мозги «заточены» на решение задач как раз в плане пантеистическом.

– Узловые точки казались в тех местах, где последующие культуры воздвигали свои святилища. Например, христианские храмы, – вновь подала голос Дина. – Так на их месте возникали центры уже новых цивилизаций.

– Возникли, да не везде сохранились, – Борис Моисеевич снял очки и начал яростно протирать стёкла. – Где и сохранились, но давным-давно заброшены. Где рельеф полностью изменился. Море пришло. Где то пустыни.

– Молодец, Дина! – Фома вырвал руку из ногтей почти уже заискрившей барышни и обнял её освободившейся рукой. – А ведь точно. Если запустить эти генераторы, то можно приглушить зомбо-вышки Системы и перестроить народ на разумное-доброе-вечное!

Автобус свернул с шоссе и тихонько потащился по дороге, уходящей вглубь леса. То и дело приходилось притормаживать и аккуратно преодолевать участки, почти наполовину утратившие истрескавшуюся скорлупку асфальта. После очередного поворота взору открылось озеро, и дальше дорога тулилась уже всё время к его берегу. Вскоре показались заброшенные строения и металлические конструкции снарядов для занятий физкультурой.

– Когда-то тут был Детский дом.

– Был, видимо, не так уж давно, – поддержал разговор Борис Моисеевич. – Стадион не успели распилить на металлолом. А теперь, видимо, и некому. Распиливать. И некуда сдавать.

Тишина как-то внезапно стала неуютной, и Василиса заполнила её.

– Пока ещё монастырю разрешали заниматься с сиротами, как-то жизнь худо-бедно теплилась. Но потом приняли закон о недопустимости клерикализации образовательных учреждений, и всё тут постепенно вымерло. Интернат был, так сказать, градообразующим предприятием, жители посёлка работали тут воспитателями-поварами-сторожами-сантехниками. А как ликвидировали Детский дом, так и посёлку пришёл конец. Но монастырь хоть и захирел, но выжил. Вот, кстати, и он. Приехали. Диана, ты взяла платок? Так. Кто табакозависимый, перекур тут, внутри монастыря курить не положено.

 

7. Монастырь

Перекур решили не устраивать, и Василиса сразу же вошла в ворота, спокойно осенив себя крестным знамением. Дина перекрестилась как-то чересчур артистично, хотя, возможно, вполне искренне. Фома и Борис Моисеевич прошли в калитку не крестясь, а Антон завершил процессию, воровато махнув щепотью. Водитель остался снаружи.

Дорога от ворот вела по направлению к храму, но, не доходя до него, сворачивала вправо – в сторону хозяйственных построек. Сразу возле врат стояла сторожка, перед ней – клумба, пока ещё по-весеннему скудная. Посреди клумбы стояла какая-то скульптура. Вначале Антон решил было, что это – какой-нибудь садовый гномик, но скульптура оказалась уменьшенной копией памятника прп. Серафиму.

Тут из-за туи показалась фигура пожилого послушника в красном свитере, который при виде Василисы достал из кармана чёрную вязаную шапочку с вышитым красными нитками крестиком и тут же нахлобучил её. Затем блаженненький вытянулся в струнку, отдал Василисе честь, приложив два перста к своей шапочке и отрапортовал:

– Здравия желаем! Сегодня – покланяемся копью! Не забывайте о волновом геноме!

Дина, услышав знакомое словосочетание, остановилась было. Но что-то в облике блаженненького её смутило, и она зашагала прочь от этого странного человека. Фома с Борисом Моисеевичем продолжили свою дискуссию на тему полигональных конструкций и прошли мимо старичка, не обратив на него особого внимания. А вот к Антону блаженненький подошёл сам и шепнул ему в самое ухо:

– «Заушенный за род человеческий и не прогневавыйся». – И добавил громко: – Торсионные поля!

После чего совлёк с себя шапочку и удалился за туи.

В пору своего неофитства Антон нередко бывал в монастырях, поэтому его ничего подобное не смутило. Скорее, напротив. Успокоило.

«Всё нормально. Даже блаженненькие свои в наличии».

Фома с Борисом Моисеевичем прошествовали мимо храма в сторону противоположной калитки, ведущей к озеру, Дина, сомнабулически блуждая по территории, подыскивала себе укромное местечко для медитации, а Василиса с Антоном зашли в храм.

В храме было пусто. На лавочке отдыхал после долгой службы какой-то – судя по наперсному кресту – иеромонах.

Василиса подошла к нему и по-простецки поклонилась, коснувшись пальцами прохладного пола:

– Благослови, отче!

– Бог благословит. Что ж так нескладно приехали? Одна служба только закончилась, а другая ещё не скоро начнётся.

– Да мы, отче, спонтанно.

– Ну, присаживайся, лавок всем хватит. И ты тоже, брат, присаживайся.

На Антона опять что-то нашло, и он решил не подходить к иеромонаху под благословение, а просто уселся на ближайшую лавку.

– Земной спецназ приехал в гости к спецназу небесному. Давненько, сестра, тебя не было у нас. Всё тебе некогда. Готовишь реконкисту?

– Ну, отче. Типа того.

– Это правильно. Пока зверь не воцарился, можно и должно покушаться препятствия чинить ему, окаянному.

– А как же слова святителя Игнатия? Про то, чтобы мы и не старались своими жалкими силами остановить поток? – Антон почувствовал лёгкое раздражение.

– Ну, начнём с того, что святитель писал это не Вам. И не мне. И не сегодня. Контекст, как говорится, определяет интерпретацию. Не так ли?

«Ага. Батя из грамотных. Это хорошо», подумал Антон.

– Вы, отче, вижу, приветствуете реконкисту. Может быть, у вас и чин имеется?

– А как же! Видишь, погоны гэбэшные из под рясы торчат.

– Нет, я серьёзно. О каком сопротивлении может идти речь, если всё уже схвачено?

– Во-первых, всё – да не совсем всё. И потом, помнишь притчу про то, как на берег выбросило морских звёзд тыщу штук? Ходил один сердобольный, забрасывал их обратно в море. А ему и говорят: что ты стараешься? Всех-то не спасёшь? Какой смысл суетиться? И что он ответил?

– Что?

– Он ответил, что те морские звёзды, которые спасаются благодаря его суете, суетой это дело не считают. Они спасаются. И он не суетится, а спасает то, что ещё можно спасти.

– Кого у нас можно спасти, если все на добровольную лоботомию согласились.

– А ты тоже согласился?

– Я? Нет.

– Ты что ж, полагаешь, что ты самый умный, самый волевой? А остальные просто зомбаки бестолковые?

Антон промолчал, а монах продолжил:

– Может и мало толку от многих, но «под дождём оказались разными. В основном: чистые, хорошие». Или как там в песне пелось? Уже позабыл.

– «Честные, хорошие…» – поправил Антон.

– Ну вот. Себя-то ты именно таким считаешь. Не правда ли?

С Антоном разговоров о покаянии давно уже некому было водить. Само собой, это ему пришлось не по нраву.

– Да я в курсе, что многогрешный и вообще: хуже всех. Но вы-то? Я имею в виду Церковь? Вас обломали и встроили в подсистему в качестве даже не могу подобрать слова – каком?! Пока вы нужны были для каких-то политтехнологий, вами пользовались. Ну, то коммунистов доконать, то создать иллюзию своей инаковости от остального прочего человейника, то ещё там для каких-то уж совсем частных задач… Потом патриарх Мефодий что-то не так сделал, уж не знаю что – и всё. Прошла любовь и закончилась симфония!

– Как я понял, сам ты себя от Церкви отделил? Иначе откуда это всё: «вы, вас».

– Я себя отделяю от аппарата конфессионального.

– Что: «Бог в душе»?

– Нет. Бог не в душе. Это ад в душе.

– Ну, так-то уже лучше. Значит, кое-что понял. Начинаешь понимать. Хотя и Царствие Небесное тоже внутрь нас есть. Только мы сами от него отгораживаемся.

– И, всё же, – Антон немного освоился и решил всё-таки, наконец-то, высказаться. – Как вы, Русская Церковь, можете стирать с лица плевки и делать вид, что ничего не произошло?

– А что такого особенного произошло?

– Как это: «что произошло»? Народу одурачили голову всякими «вызовами общепланетного масштаба», прочипировали, загнали в человейники, а где был голос Церкви!? Вместо протеста выторговывали, небось, себе места под солнцем, чтобы совсем в утиль не списали?

– Какого протеста?

– Протеста против превращения хотя бы то нашего фрагмента глобуса в электронный концлагерь!

– Нет, я понял, куда ты клонишь. Я спрашиваю о другом: кого, какую часть нашего общества должна была – по твоему мнению – воодушевлять Церковь на сопротивление? И какие формы должно было принять это сопротивление?

Антон молчал.

– И насколько эффективным могло бы стать это сопротивление?

– Отче, я не понимаю: вы что же – совсем нисколечко не уповаете на милость Божию? Всё просчитываете. В политтехнологи заделались?

– Да какая, брат, политтехнология. Просто трезвость.

Василиса, тем временем тихонечко встала и, достав из ящика несколько свечей, пошла ставить их перед образами. Оставив спорщиков одних.

– Трезвость. А то можно сделать красивый жест, а толку от него будет… Вот где сейчас наши ревнители? По лесам болтаются, по дачам сидят заброшенным? Ради чего?

– Они, по крайней мере, свою единственную жизнь живут честно, – попытался огрызнуться Антон, хотя это у него получилось не очень убедительно.

– Да брось ты… «Живут»… Не живут, а выживают. Неизвестно: ради чего.

– Как это: неизвестно ради чего? Ради того, чтобы печать не получить.

– Чип, что ли, имеешь в виду?

– Да. Чип.

Монах замолчал. Эти разговоры про чипирование он разговаривал уже не одну тысячу раз. А, всё-таки, каждый раз умолкал, чтобы проговоренное не выглядело каким-то рапортом из методички. Впрочем, оно, это проговоренное, всё равно, чаще всего именно так и воспринималось.

– Да некого было, на самом деле, объединять для протеста. Православные наши патриоты как обычно разделились на «сто-пицот» сект, партий и фракций, одна праведнее и патриотичнее другой. А народ наш… Если бы в храмы ходил не один из ста, а, хотя бы то, один из десяти – вот тогда можно было бы протестовать: хоть крестными ходами ходить, хоть даже немного побузить.

Антон не ожидал такого ответа, потому оставил при себе заготовленные колкости.

– Так что пришлось действовать иначе. И ошибки его святейшества Мефодия в данном случае уже не играли такой системной роли. Просто он стал символом неудачи. Одной из неудач.

Василиса вышла из храма.

Монах негромко продолжал:

– В общем-то, оказалось, что опираться в дальнейших попытках сопротивления строителям царства антихриста можно только на чекистов и на ту часть отечественных капиталистов, которые – из своих шкурных интересов – яростно сопротивлялись капиталистам-транснационалам. У чекистов тоже были свои шкурные интересы. Но среди них, так же, как и среди капиталистов, достаточно было людей, которые не только любили своё Отечество, но и от всей души отвергали тот Содом, который навязывали транснационалы.

– Но людей-то всё равно прочипировали, загнали в человейники и теперь зомбируют, превращая в скот! Что теперь толку разводить базар про чекистов-патриотов и аскетов-капиталистов!

Монах помолчал и продолжил:

– Народ сам выбрал себе образ, наиболее соответствующий внутреннему его состоянию. Ты сам-то можешь про себя сказать, что тебе так уж чужды похоть плоти, похоть очес и гордость житейская? Не скажешь. И я сам о себе такого не скажу.

Антон поёрзал было, но ничего не ответил.

– А чекисты, по крайней мере, что-то пытаются делать. Как-то ставят палки в колёса этому катку содомскому. Хотя их палки – это, чаще всего, не палки, а соломинки. Да и у катка спицы не предусмотрены. Потому своими способами они не особенно повлияют на сроки воцарения великого лжеца.

Антон усилием заставил себя не тереть кончик носа, чтобы не демонстрировать столь явно своего недоверия к словам монаха.

– Но ведь пытаются. И пытаясь, приближают свои души к очищению. Хотя и могут подзаблудиться. Вот ты и подскажи: что к чему. Ты же грамотный.

Иеромонах решил, видимо, что пора закругляться:

– Ты пойми: чекисты эти не хуже нас с тобой, брат. У нас самих грехов хватает. А мировоззрение, модусы вивенди всякие – это дело наживное. Ты вот человек, видимо, грамотный, вот ты и подскажи. Но слова твои должны быть полновесными. А как они станут полновесными, когда у тебя самого-то большие проблемы с самым главным. Со стержнем. Да я, в общем-то, и сам такой… никчёмный. На милость Божию только и уповаю. Он один нам опора. А мы не впускаем Его в свою душу. Откуда же взяться силам? Откуда взяться стержню?

Антон не спорил, сидел совсем уж тихохонько.

– Ну да ладно. Служба была долгая, а вечерняя ещё впереди. Надо немного передохнуть. Но ты же сюда к нам приехал не на экскурсию? Верно? Пошли, поисповедуешься.

 

8. Как Любовь Шевченко стала Василисой без фамилии

Василиса тем временем гуляла по монастырскому кладбищу. Гуляние это по старинным кладбищам неизменно умиротворяли её. Так было и сейчас.

Василиса, ещё в бытность свою Любой, сразу же после окончания училища культуры подалась в столицу – штурмовать бастионы высших заведений. Ни в одно из заведений не прошла, ни в актрисы, ни в театроведы, ни даже в культурологи. Один господин из комиссии по приёму в киноведы не принял её по простейшей совершенно житейской причине: питал он слабость к маленьким женщинам, которые являли собою воплощение истерического надрыва и прочих печатей декаданса. Люба была девушкой крепко скроенной и полной жизненных сил.

Не устроившись в киноведы, она подалась в кинологи, благо, эта тема собачья была всегда ей по душе. Собачья стихия поначалу была поприщем достаточно хлебным, Люба даже начала было писать книгу о военных кинологах, дрессировавших во время Великой Отечественной собак-подрывников. Материалы к этой книге публиковались в разно-всяких собачье-кошачих и даже охотничьих журналах, и однажды с ней, как с автором материалов, решил познакомиться один читатель.

Читатель, впрочем, к разочарованию Любы, оказался агентом одной из спецслужб, и наша несостоявшаяся актриса решила было устроить комедию, но потом что-то остановило её.

– Знаете что, рыцарь плаща и кинжала. Я, конечно, вошла в зальчик славы звёзд мирового кинематографа, изобразив пра-сти-тут-ку… но Матой Хари становиться у меня планов до сих пор не было.

В ответ на это агент сумел убедить её, что, дескать, никто и не собирается использовать в качестве такого рода агента. Что у неё есть определённый набор качеств, которые она сможет реализовать, принеся существенный вклад в деле того геополитического противоборства, которое вошло в критическую фазу как раз после очередного мирового экономического кризиса.

Интересно, что, пытаясь вытащить из памяти детали самого первого их разговора, Люба, ставшая со временем Василисой, никак не могла вспомнить дословно ни одной из фраз, сказанных агентом. Потом он приносил какие-то флэшки с записями аналитических передач «для чайников, стремящихся разобраться». Там рассказывалось о том, кто из видных фигур и каким образом встроен в ту или иную из противоборствующих групп, объединённых вокруг того или иного центра финансовой и политической силы. Чем отличаются идеологии, исповедуемые представителями противоборствующих за кулисами сил. Каким видят будущее планеты одни, каким – другие. Какими методами пытаются достигнуть своих стратегических целей одни, и что и как им могут противопоставить другие.

Однажды что-то подсказало ей, что в логике одного из головокружительных расследований, что-то не состыковывается. Речь шла о злополучном коронавирусе, точнее, самом начале пропаганды «пандемии».

Блогеры подняли тогда шум, что вся эта эпопея была спланирована заранее, и что существуют доказательства, подтверждающие эту версию. Люба же обратила внимание на то, что два фрагмента якобы одного бумажного текста свёрстаны в разных программах. Сканы текстов об этом просто вопили всякому человеку, мало-мальски знакомому с издательским делом. А работая с журналами, она уже имела некоторые зачаточные навыки оценки вёрстки текстов. Потом она забила цитаты в интернет, и тут же отыскала в сети полные куски текстов, которые оказались принадлежащими совершенно разным произведениям.

– Странно, что на такую простую операцию оказались неспособны ваши детективы, имеющие чины и зарплаты.

– Можете считать, что у Вас, Любовь, уже есть и чин, и зарплата, – простодушно ответил на это агент, который со временем в сознании Любы обрёл уже некоторые человеческие черты, и даже воспринимался ею без нарочитой отчуждённости.

Между тем, ей тогда было уже «под тридцать», а где «под тридцать» – там уже не сегодня-завтра «за тридцать», т.е. читай: «под сорок»… Время ускоряло свой бег. Жизнь никак не складывалась. В собачьей теме она всё больше и больше начинала ощущать себя каким-то маргиналом.

А тут – типа, спасение человечества от глобалистов.

Не так уж плохо для начала.

 

9. Из Монастыря.

– И вот что, Антоний, – говорил на прощание иеромонах Иоанн. – Тебе Господь посылал доброго наставника в пору твоей молодости. Всякое дело проверяй тем, как душа к нему ложится: в смущении ли, в неуёмном восторге? Или там мир и благость. Но, чтоб камертон этот иметь внутри себя, нужно его лелеять. Как есть правильно настроенный музыкальный инструмент, так есть верно настроенная душа. Не можешь в миру нести на себе всё то, что пытались наши неофиты конца прошлого века взваливать себе на плечи, – не взваливай. Чтоб не было крайностей. Открыл утром глаза, сотвори Иисусову молитву столько, сколько сможешь поддерживать внимательное отношение. То же самое – перед тем, как закрыть глаза на ночь. Не занята голова в течение дня ничем – сотворяй эту молитву. Тебя от Системы отключили – вот и слава Богу! Вот и даёт тебе Спаситель шанс уже не отвергаться от него в страну далече.

И вот ещё. Разберись ты со своими бабами. Нехорошо это – одну поматрасил и бросать собираешься. Теперь надумал другой голову морочить. Вот этого не нужно. Разберись с самим собой. Остальное – Господь Сам устроит. Так, как будет полезно и тебе, и тем, кто будет рядом с тобой.

Антон и Василиса зашли в автобус последними. Водитель что-то шепнул Василисе. Она призадумалась, а затем обратилась к пассажирам:

– Товарищи, внимание! Хочу сообщить вам известие...

– Пренеприятнейшее? – переспросил Фома.

– Нет, обыкновенное. К нам едет генерал.

Фома с Борисом Моисеевичем попытались вяленько побалагурить на эту тему, но, трезво оценив степень оригинальности своих острот, затею эту оставили и вернулись к обсуждению мегалитов, сложенных из полигональных конструкций.

Антон размышлял о том, что, конечно же, никаких серьёзных чувств по отношению к Любе-Василисе он не питает, да и не может питать. Его непрерывно уязвляемому Викторией самолюбию льстило то, что его, в кои-то веки, воспринимают всерьёз. В отношениях с дочерью профессора страсти давно уже утихли. Собственно говоря, никаких вспышек-то и не было. Так, протекла крыша после сильного затяжного дождя – и на штукатурке под лепниной образовался потёк бледно-ржавого цвета. Его бы забелить чем-то, но как-то всё не до того было. Так и привыкли к этому пятну на стене под потолком. Остался... расчёт. Нет, не банальная алчность, а просто удобный статус потенциального мужа для полуразведёнки.

«Нужно ли это ему?

А нужно ли это ей?

Когда-то нужно было совершить ритуал разрыва отношений с мужем, ритуал был совершён. Никаких особенных фейерверков эмоций новые отношения у молодой женщины не вызвали.

Дарила ли близость с ним ощущение покоя и уверенности в завтрашнем дне? Очень даже синусоидально.

По всему выходило так, что несостоятельность их отношений целиком и полностью было следствием именно его несостоятельности.

И теперь он собирался предпринять попытку начать морочить голову другому человеку. Той, которая ещё двое суток назад была, всего-то навсего, одним из выцветших воспоминаний молодости.

А если она его сходу отошьёт? Ведь у него не хватит ни силы духа, ни остроумия перевести конфуз в разряд шутки. Создаст сам себе из ничего новую проблему.

Вместо того, чтобы осмыслить тот круг вопросов, ради чего, собственно говоря, эти получекисты-полумасоны их и собрали тут».

Автобус вернулся на базу и остановился у терема. Василиса перепоручила приезжих Дон Кихоту, который отвёл Антона, Фому и Бориса Моисеевича в терем, там усадил за стол и объявил:

– Коллеги, в связи с тем, что для Системы вы в некотором смысле перестали существовать, ваше возвращение в Филиал… во всяком случае, до того, как произойдут некоторые изменения принципиального характера, – не представляются возможными. Посему я предлагаю каждому из вас составить список личных вещей, которые вы бы хотели получить на руки. Наш человек сегодня отправляется в Филиал улаживать некоторые формальности, заодно будет уполномочен изъять из ваших жилищ те предметы, которые вы зафиксируете в ведомостях, бланки которых я сейчас раздам.

Борис Моисеевич пожелал получить фотографии дочерей с семьями, Антону захотелось печатную машинку, а Фома заявил, что «Всё своё он всегда носит с собой». И материалы его исследований хранятся на флэшках, которые он предусмотрительно прихватил.

Василиса принесла чайник с каким-то жизнеукрепляющим питьём, после чего коллегам предложено было подняться на второй этаж, где должна была состояться встреча с генералом.

 

10. Совещание

Помещение, в котором должно было состояться совещание, представляло собою типичную «горницу евроизбы». «Евроизбы» были достаточно популярны в начале XXI века у части антиглобалистически настроенных небедных жителей столицы и области. В помещении Антон не обнаружил ни вырезанных из липы болванов, ни камней, ни даже, на худой конец, рериховского «знамени Мира» – белого полотнища с тремя красными точками, обведёнными красным кругом. Нет, этого не было. В красном углу был образ «Спас – Ярое Око». Стены из калиброванных брёвен были лишены какой бы то ни было наглядной агитации, всё функционально: жалюзи на окнах, кондиционер, довольно крупный экран визора.

Наличие экрана и отсутствие шара в пирамидке лишний раз подчёркивало, что наши герои находятся в зоне, свободной от Системы всепланетной ноосферной сети.

Отчасти горница была уже заполнена специалистами, участвовавшими в проекте «Космические врата», но несколько берёзовых лавок оставались свободными.

Антон побаивался, что сейчас всем им придётся участвовать в акте проявлении лицеприятия, переходящего в открытый подхалимаж. Однако, генерал, стремительно вошедший в горницу, вовсе не стал упражняться в демонстрации военно-морского юмора, скорее даже наоборот.

При появлении генерала все встали с лавок. Вошедший доброжелательно кивнул собравшимся. Повернулся и неспешно перекрестился на образ. Затем занял кресло за столом, стоявшим в красном углу. Жестом предложил всем присаживаться.

– Товарищи, здравия желаю. Мне, как руководителю проекта, приятно видеть среди нас новые лица.

Говорил настолько властно, что повышать голос не было никакой необходимости. Собравшиеся сидели тихонечко, как школьники на открытом уроке в присутствии строгого директора школы.

– Из-за «лужи» доставили вчера кое-какие данные, подтвердившие ранее получаемые сведения, – Говоривший задумался. Но это, впрочем, совсем не походило на актёрскую паузу. Генерал продолжил: – И прежде, чем мы приступим к обсуждению текущего состояния дел в нашем проекте, хотелось бы поделиться с вами некоторой информацией. Речь пойдёт об агентурных сведениях, которые после получения новых данных, перешли из разряда вероятных в разряд достоверных.

Ни для кого не секрет, что специалисты по клонированию, работающие в некоторых исследовательских центрах за рубежами нашей Конфедерации, сумели решить ряд поставленных задач.

Аккумуляция населения в мегаагломерациях способствовала освобождению земельных угодий на значительных пространствах. Это привело к своего рода новому огораживанию. Теперь эти земли перешли в собственность агрохолдингам, а также прочим субъектам финансово-экономической деятельности.

Это всё хорошо известные всем вещи.

Все всё видят, что у кого делается, спутники свою работу делают исправно. Наши коллеги из отдела внешней разведки наблюдают за супостатом. Супостат наблюдает за нами. Никаких таинственных объектов, якобы не существующих на карте, не бывает. На картах есть всё.

Мы тоже есть на их картах. Надеюсь, в качестве одного из медицинских учреждений. Санатория-профилактория. Не напрасно же мы настроили тут теремов и избушек на курьих ножках. Пусть супостат видит: курорт для серьёзных высокопоставленных сердечников, построенный в «этно-стиле». Некоторые из больных даже и оканчивают тут дни своей земной жизни. И Система фиксирует прекращение сигналов, подаваемых чипом того или иного биологического объекта. Кстати, часть персонала – вполне обычные люди, которые ухаживают за совершенно реальными больными, которые наслаждаются природой на территории той части базы, которая дислоцируется за рекой. Это я к тому, что небольшие лобораторно-исследовательские центры имеются и у нас, и за бугром, наши коллеги и партнёры об этом знают и в меру своих сил стараются расширять… так сказать… эрудицию в данном вопросе.

А с недавних пор на угодьях агрокорпораций, находящихся на североамериканской территории, появились объекты хозяйствования, который вызвали у нас повышенный интерес.

Удалось выяснить, что объекты эти представляют собою фермы, выращивающие …клонов людей.

Спрашивается: зачем нужны клоны людей в промышленных объёмах?

Планета до сих пор находится в состоянии перенаселённости. Огромное количество жителей планеты ведёт полупаразитический образ жизни. Следовательно, создание пробирочных людей не может быть обусловлено проблемами нехватки рабочих рук на неких низко квалифицированных работах.

Чтобы ответить на вопрос: «зачем нужны клоны в таком количестве?», необходимо разобраться: «кому выгодно наличие такого количества… извините за цинизм… биоматериала?»

Ответив на этот вопрос, найдём ответ и на первый.

Выясняется: фермы принадлежат медико-фармацевтической корпорации «Мёбиус».

Корпорация давно занимается трансплантациями. И теперь её деятельность выходит на принципиально иной уровень. Теперь уже можно свернуть дорогостоящую программу поиска доноров. Теперь доноров будут выращивать специально под клиента.

– «Отчёт Брэдбери», – вслух произнёс Борис Мисеевич. И сам испугался того, насколько отчётливо прозвучали его слова.

– Простите, что Вы сказали? – спросил генерал.

 – Простите. Я назвал книгу американского фантаста, где как раз упоминалось нечто подобное. Книга вышла ещё в докороновирусную эпоху.

– Продолжайте, пожалуйста.

– В книге описывается, что клонов выращивали специально для того, чтобы у каждого человека, включённого в эту медицинскую программу, всегда имелись «свежие запчасти». Автор, Стив Полянский, кажется, пытался сформировать какую-то общественную волну против этого дела. Но после «негромайдана» американскому обществу стало уже не до протестов такого рода.

– Не до протестов. – Повторил генерал и опять призадумался. Затем он встал и подошёл к экрану.

– Сейчас посмотрим небольшое кино.

Фома почувствовал, что ему всё сложней и сложней удерживать внутреннюю дистанцию по отношению ко всему, о чём говорил сейчас генерал. К тому же ему не понравилось, что эти мистические чекисты, в компанию к которым их угораздило угодить, действуют совершенно шаблонно. Вспоминался старый советский кинофильм, где человека, наотрез отказывавшегося связываться со шпионами, удалось уломать именно после показа кинохроники.

«Сейчас покажут нам жертв концлагерных опытов. И это должно будет спровоцировать у нас, новообращённых, пятиминутку ненависти», желчно поразмыслил молодой скептик.

Генерал включил запись.

– Как видите, перед нами вовсе не некое подобие зловещего лагеря смерти, наподобие тех, которые сооружали нацисты. Узники во вполне сносной физической форме. Кормят их не хуже нас с вами. Пожалуй, даже сбалансированнее. Никаких излишеств, которые могли бы негативно отразиться на обмене веществ. И таким образом повлиять на сохранность «запчастей».

Перед нами вовсе не живые мертвецы нацистских лагерей, но и не амёбы, плещущиеся в колбах со шлангами, как это изображается в триллерах.

Нет, перед нами – вполне физически здоровые …зомби. Не понимающие того, что выращивают их на убой.

Пропагандисты из «Мёбиус» объявили, что они поставили – как это сейчас называется – «амбициозную» – цель: отточить методы поддержания жизнедеятельности организма своих клиентов до такой степени, чтобы можно было худо-бедно дотягивать до 200 лет активной жизни. Это – не предел. Дальше обещают больше. Тем более, что каждый клиент «Мёбиуса» сможет заказывать себе клона неограниченное количество раз.

Со временем процедура заказа клона, его выращивание и последующая трансплантация органов и всего прочего – со слов пропагандистов «Мёбиуса» – станет вполне по карману среднему обладателю всех необходимых страховок.

– Подведём предварительный итог сказанному. На наших с вами глазах создаётся инструмент, позволяющий осуществлять медицинские манипуляции, в результате которых появится возможность продлевать физическую активность человеческого организма на достаточно длительный период времени, – закончил вступительную часть своей речи генерал.

– А теперь подумайте и скажите: много ли найдётся сегодня людей, которые откажутся продлевать активность своих организмов на неограниченно длительный срок?

Присутствующие вежливо молчали. Василиса, на правах любимицы «старых солдат, не знавших слов любви», позволила себе отрапортовать:

– Клонирование неприемлемо для представителей христианства, ислама и иудейства. Люди, для которых вера кое-что значит в жизни, на это не пойдут. Другое дело, что таковых у нас в Конфедерации… процентов семь. Может быть, восемь. Вряд ли больше.

– Иными словами, как только вопрос перейдёт в практическую плоскость, Совет Конфедерации без особых проблем проведёт соответствующие законы. И где-нибудь в Русском Нечерноземье, в медвежьих углах бывшей Тверской или Брянской губерний, начнут строить питомники для выращивания несчастных существ, предназначенных на роль инкубаторов «запасных частей» для клиентов какой-нибудь «дочки» «Мёбиуса».

Генерал прошёлся по горнице и присел на лавку рядом с Фомой. У того душа ушла в пятки.

– Да они уже пытались было пощупать такую возможность. Ещё десять лет назад. Тогда нам пришлось задействовать несколько оперативных групп, которым удалось установить постоянное наружное наблюдение за агентурой. Пока мы аккуратно разрабатывали супостатов, коллеги из Босфорского халифата, – генерал хмыкул, видимо, вспоминая какой-то курьёз, – мы тогда работали с турками бок о бок… М-да… Османы просто с показательной жестокостью ликвидировали большую группу агентов «Мёбиуса», которые пытались на базе заброшенного оздоровительного комплекса на Брянщине создать экспериментальный питомник.

Пока эти башибузуки в праведном гневе сдирали шкуру с одного из пойманных… бесов в человеческом обличье, другие успели подать сигнал через Систему и их просто умертвили свои же. Посредством ноосферной сети, ясное дело. Шарахнули импульс – и готово.

– На территории бывшей Украины сейчас питомники клонов создают в зонах отчуждения – в тех областях, которые когда-то могли стать Новороссией, – вставила Василиса.

– Эх, Любушка, да наш россиянец – такое же дер*мо собачье, как и хохол. Просто их силовики так и остались совецкими прапорщиками. И лижут сраки полякам с утроенной энергией. Междуморье, б**… Прости, Господи! А мы вот пока что воюем с этими сатанистами. Пока ещё можем им мешать.

– Вот Вы, молодой человек, – генерал обратился к Фоме, – наверное, думаете, дескать, старый мясник на старости лет «ударился в религию», и теперь раздувает пожар Четвёртой Мировой?

Фома сидел ни жив ни мёртв. Он примерно так и думал.

– Раздуваю, ребята. Раздуваю. Мы теперь не агентов «Мёбиуса» будем ловить. Нет, не этих микроскопических бесенят. Мы должны сковырнуть всю Систему. Разберёмся вот только – как работали мегалитические генераторы, запустим их с Божией помощью. И расхреначим эту Систему ноосферную. А не будет Системы – тогда мы за несколько часов передушим всех этих гнид, что сидят тут на теле нашего народа как клещи. Сидят они тут как клещи, эти бесы в человеческих обличьях, да копытцами потирают, дескать, «хочешь, Ванюшка, развеяться, на тебе, футболы-хоккеи с Евровидениями». Сиди только в своей капсуле, да не рыпайся. Они бы и этого Ванюшку уже давно на запчасти пустили, да не совсем ещё комильфо. Да и лучше вырастить клона, там запчасти будут идеальнее.

Я ведь, когда прибыл на вертушке на ту базу, где Эмиль лютовал, нашёл там нескольких ребятишек-клонов.

Видимо, нужно было их чем-то особенным кормить, да где ж нам знать… Корчились эти ребятки – как наркоманы во время ломки. Мы их на вертушку погрузили, думали, успеем привезти в госпиталь, откачать. Нет. Не успели. «Мёбиус», ясное дело, запустил у них в организмах какие-то необратимые разрушительные реакции. Они ж прочипированы были. Один мальчонка скончался прямо у меня на руках. Хрипел, потом дёрнулся – и всё. И головка такая – как у моего сына была в детстве. Волосики тёмно-русые. С золотистым отливом. И две макушечки, а между ними – хохолок непричёсываемый…

Заревел я тогда, и поклялся разделаться с этой конторой. Чего бы это ни стоило.

Я ведь, дорогие мои учёные, могу бойца уложить куском алюминиевой проволоки. Нас этому хорошо научили. Но тут нужна другая проволока. Тут нужно запускать мегалиты, чтобы всю Систему снести. А потом уже передавим конкретных гнид. Мы передавим. А вы, дорогие мои, только разберитесь с этими камнями: как они работают?