1. Воспитанницы пансиона

Полузанесённая песком скорлупа останков рыбацкого судна давно уже стала для юных воспитанниц пансиона тем укромным местечком, где можно было схорониться от назойливых глаз детоводительниц и безжалостных камер слежения. Только тут и можно было под шелест набегающих волн залива обсудить не только всяческие секретики, но даже и поведать друг дружке самые настоящие тайны.

Девочки в форменных сарафанчиках сидели на куске деревянного бруса, который после тысяч таких посиделок стал отполированным до такой степени совершенства, что напоминать стал увеличенную копию тех лакированных деревянных пенальчиков, которыми в конце учебного года директор награждал отличниц.

– Девочки, а вы знаете, что в лесу живут солдаты-афроевропейцы, которые едят детей? Девочки рассказывали, что раньше, когда у нас в пансионе детоводители были злыми и жестокими, некоторые воспитанницы убегали из пансиона в лес, и там их ловили и съедали солдаты-афроевропейцы.

– Да кто же им позволяет поедать детей?

– Девочки рассказывают, что однажды главный колонелло солдат афроевропейцев пришёл к директору пансионата и говорит: «Мы к вам приехали из Африканского Королевства, а у нас принято есть людей. Мы не можем без этого. Раз мы охраняем вас от орд кацапо-монголов, вы должны нам давать на съедение одну девочку в месяц!»

– Ужас! А что ему ответил директор?

– А директор ему говорит: «Разве вы не знаете, что за каждую нашу воспитанницу мы отвечаем перед акционерами-акцепторами? Вот если кто-то сбежит из пансионата и добежит до леса, туда, где заканчивается наша власть, тогда – делайте что хотите!»

По плотному влажному песку у самой кромки воды залива шла Лиза Дзвонык, женщина лет шестидесяти, выглядевшая, между тем, всего-то на сорок. Она работала в пансионате детоводительницей, а, кроме того, помогала приобщать воспитанниц к гармонии трудившемуся тут своему старинному другу, Игорю Соловьяненко.

Проходя мимо ржавого корпуса траулера, валявшегося на сухом песке, будто забулдыга, давно махнувший на свой образ, Лиза услышала детские голоса воспитанниц, слегка приглушённые отслужившим железом. Подошла поближе. Полуистлевшая обшивка не скрывала звуков речи, и часть секретной беседы была расслышана достаточно явственно.

– Вот это ужас! Так страшно окончить путешествие в этом мире! Вернуться в Тело Вселенной через пасти людоедов!

– Думаю, все рассказы про людоедов – это неправда! – Решительно высказалась воспитанница, которая, судя по цвету платья и наличию белой круглой брошки с красной окантовкой, принадлежала уже к старшему звену возрастания.

В обязанности Лизы входило попечение о нервном самочувствии воспитанниц, поэтому она не могла пройти мимо. Да что там! По долгу службы она просто обязана была вмешаться.

– Шалом, девочки! Мир вам, – огорошила секретничавших подруг детоводительница, появившаяся, как обычно, внезапно. – Вот, гуляла по берегу и решила заглянуть к вам. Можно?

Девочки замерли. Только шелест волн.

Наконец, старшая, ну, та самая, на форменном сарафанчике которой была прикреплена круглая брошь, нарушила молчание:

– Лиза, девочки спрашивали меня: правда ли, что за лесом живут афроевропейские солдаты, которым разрешили съедать сбежавших из пансионата детей?

Лиза нервно засмеялась.

– Ну что вы, что вы! Какие-то страшилки про «гроб на колёсиках» и «зелёную руку из темноты».

Воспитанницы внимательно наблюдали за детоводительницей.

Которая тут же взяла себя в руки. Миф про людоедов поддерживали сами воспитатели. Девочки боялись леса, поэтому никто из них не бродил в восточном направлении полуострова. А все остальные части света были водой. Лимана, моря и залива. Далеко не убежишь.

Лиза начала соображать: как же теперь ей выкарабкаться из того двусмысленного положения, в которое она сама себя завела, так неосмотрительно брякнув про страшилки. Беда в том, что воспитанницы пансиона были не простыми детьми. Все они обладали сильно развитой третьей сигнальной системой. Речь идёт о том, что воспитанницы пансиона обладали способностью наблюдать не только за тем, что творилось вокруг, но и за тем, как их собственная душа реагировала на эти реакции.

Они умели наблюдать за своими наблюдениями. И делать соответствующие выводы.

Любому аскету для овладения этой способностью необходимо было постоянно поддерживать инструмент своей души верно настроенным. Ибо как есть верно настроенное пианино, так есть верно настроенная душа. Воспитанницы пансиона обладали этим качеством по факту своего телесного воплощения в облике копий человеческих существ.

В общем, кроме всего прочего, эти дети ощущали дух лукавства. И моментально закрывались, соприкоснувшись с людьми, пытавшимися лгать – хоть беззастенчиво, хоть деликатно и как бы интеллигентно.

В таких случаях персоналу, работающему с воспитанницами, рекомендовано было использовать метод, некогда описанный одним американцем: «Честность – лучшая политика».

– Лиза, это правда, что говорят про людоедов?

– Я слышала об этом.

«Ведь слышала же!?»

– Они действительно вынимали из наших сестёр всё? И таким страшным и бессмысленным образом их тела возвращались в Тело Вселенной.

– Их тела не возвращались в Тело Вселенной таким образом.

«Какое там «возвращение в «Тело Вселенной!» Окончание биологического существования, и все дела…»

– Но людоеды существуют в реальности?

– Конечно, в республиках Африки кого только нет!

Несколько пар внимательных глаз, казалось, сканировали само нутро шестидесятилетней воспитательницы, изо всех сил пытавшейся выкрутиться. Ей показалось, что она – снова стала той девчонкой, которая забыла вызубренную роль, но как-то нужно сдавать зачёт по сценическому искусству. Тут бы сымпровизировать, но… оказывается, что этого-то ей как раз и не дано. И теперь всем будет явлено столь постыдное для амбициозной провинциалки жалкое положение вещей.

Во всём, ясное дело, легче всего было обвинить того, кто  покров этот приподнял.

И на него же перенаправить пока ещё скрытое раздражение, рождённое позором.

Лиза не любила своих воспитанниц.

Она вообще не любила никого, кроме себя.

Но клонов она не просто не любила, а ненавидела и боялась.

Они, клоны, выращиваемые в пансионате, принадлежащем корпорации «Мёбиус», ощущали такое к себе отношение. Они не выражали своей реакции открыто. Просто закрывались, и всякий не слишком духовно чистоплотный человек переставал представлять для них какой бы то ни было интерес.

Девочки-клоны встали и тихо вышли из-под сени опрокинутого на бок корпуса давно уже отходившего своё судна. Оставшись одна, Лиза тяжело опустилась на деревянный брус. При этом она постаралась выбрать то место бруса, которое оставалось не нагретым телами воспитанниц, сидевших тут ещё несколько мгновений назад.

Ну не любила она клонов!

Она и сюда не пошла бы работать ни за какие коврижки, если бы не одно очень важное «но». Работа в корпорации позволяла сотрудникам и самим становиться потребителями услуг «Мёбиуса». Люди со средними доходами пока ещё не могли и мечтать о том, чтобы «Мёбиус» выращивал в одном из своих питомников персонального клона. На это могли рассчитывать либо весьма состоятельные люди. Либо те, кто был предан корпорации, и преданность эта выражалась – в числе прочего – в полной самоотдаче на работе.

2. Пансионаты-инкубаторы

Пансионат, в котором работала Лиза, располагался в заповедной части полуострова Кинбурнская Коса. А где-нибудь в горах Карпат или среди дюн прибалтийского побережья находился один из пансионатов, где выращивался её персональный клон. Согласно этике «Мёбиуса», клиент не имел права предпринимать какую-либо активность, направленную на поиск возможности контакта со своим клоном. Да Лиза на это и так никогда бы не пошла.

Одно дело, знать, что когда возникнет в том необходимость, медики совершат акт «выемки» того или иного органа из тела девушки, выращенной из её клеток. Но совсем другое – принять в своё сознание не абстрактный образ живого существа, вынашивающего запасные части, а образ личности, хотя и почитаемой в качестве «недочеловека» и чуть ли не «биоробота».

Корпуса пансионата мостились в тени разбросанных среди солончаков и степи зарослей акации и небольших рощиц, разнообразивших этот причерноморский ландшафт. Некогда край этот было излюбленным местом отдыха граждан, относящих себя к богеме, регулярно стягивавшихся сюда из самых удалённых уголков некогда общей страны.

Теперь сюда давно уже никто не стекался, поскольку изменилось не только время, но и вкусы. К тому же, страна, вобравшая в себя северное Причерноморье, теперь называлась совсем по-другому, и совсем иные вещи почитались в качестве престижных и стильных, и совсем другие берега стали местами паломничества для фрондирующих работников культурно-массового сектора.

Поначалу разбросанные в этих местах хутора скупались относительно состоятельными гражданами в качестве вилл, но, после появления на побережье нескольких баз Флота Её Величества Королевы Великобританской и Междуморья, процедура получения пропуска в пограничную зону настолько усложнилась, что стало ясно: Кинбурнская коса уже никогда не будет тем, чем она была для творческого люда в краткий миг рубежа тысячелетий.

На северной оконечности полуострова доживал, никак не исчезая, посёлок, жители которого снабжали свежей рыбой и молочными продуктами пансионат, а также румынских пограничников и британских моряков, бдительно следивших за тем, чтобы в обозримом пространстве ничего подозрительного не наблюдалось.

На западной оконечности, примерно в том месте, где во времена «Очаковские и покоренья Крыма» было турецкое укрепление, теперь возвышалась антенна, которую обслуживали румынские пограничники. В самом Очакове, лежащем через лиман, базировались английские моряки.

Ну, а уже в южной части полуострова располагались многочисленные корпуса пансионата.

Лиза выбралась из ржавого укрытия и поплелась в сторону одного из корпусов, где её старинный приятель, Игорь Соловьяненко, занимался с воспитанницами музыкой.

Поначалу детоводительница Лиза Дзвонык, как и многие другие сотрудники, знакомые с подноготной деятельности «Мёбиуса», недоумевала: зачем этих искусственных людей, выращиваемых исключительно в качестве инкубаторов запасных частей для настоящих полноценных граждан, обучать всяким искусствам? Ну, ладно, насчёт питания и свежего воздуха с поддержанием устойчиво уравновешенного нервного состояния ей было ещё всё понятно. Ясно же, что если одних свиней кормят сливами и кукурузой, а других – химикатами с гормонами, то сало от первых пойдёт на стол к тем, кто в этом мире чего-то стоит, а вторые станут основой для фастфудов для тех, кто другого корма и не достоин.

Но такие-то сложности зачем?

Она, конечно же, слышала о том, что клиенты из Демократических Штатов Американских Побережий жаловались на то, что в придачу к запчастям, вынутым из клонов, они получали приступы депрессии и непрекращающиеся сериалы ночных кошмаров. И маги из руководства корпорации решили, что эти состояния являются «приветом» от того духа, который властвовал в питомниках, организованных прямо в закрытых промзонах мёртвых городов «Ржавого пояса».

Поначалу питомники устраивали на фермах в зоне отчуждения. Но дроны, принадлежавшие Разведывательному Управлению Конфедерации Христианских Штатов, выслеживали  эти объекты, вследствие чего защитить ферму от решительных и жёстких действий возрождённого Ку-Клукс-Клана, как правило, не представлялось возможным.

Было решено выращивать клонов в цехах умерших заводов и фабрик. Среди бетона и ржавчины конспирацию соблюдать было технически проще, да, к тому же, боевые отряды конфедератов в города демократов вторгаться не решались.

Но клоны росли тревожными, развивались плохо, словом, клиенты оставались крайне недовольными «Мёбиусом».

На территории Христианских Штатов клонирование человека, само собой, было запрещено. И лиц, уличённых в этой деятельности, в лучшем случае ожидал Суд Линча. А в худшем – допрос с пристрастием.

Запрещено было клонирование и в Евразийской Конфедерации, но в отличие от американских баптистов, в бывшей России с окрестностями население проживало многокультурное и многоконфессиональное, поэтому запрет этот был мотивирован причинами не духовного характера, а морального. Как показала история человечества, категории моральные – штука относительная, поэтому у спецов «Мёбиуса» присутствовала изрядная доля оптимизма относительно перспектив легализации своей деятельности в этой части земного шара.

Тем более, что пансионаты «Мёбиуса», функционирующие на территории Великобритании и Междуморья, – это не урбанистические концлагеря «ржавого пояса» Америки. Клиенты из управленческих органов официально ненавидимой Междуморьем Евразийской Конфедерации, тайно посещавшие пансионаты, могли сами во всём воочию убедиться.

3. О высоком

Клоны-доноры о чём-то подозревали.

Те из них, кто выживал после первой «выемки», становились замкнутыми. Было похоже на то, что они переставали веровать в тот миф, который был разработан специалистами по эсхатологиям и мифологиям специально для того, чтобы эти человеческие существа смогли жить, зная о том, что их неминуемо ждёт.

Согласно этому самодельному пантеистическому мифу, всё во вселенной было взаимосвязано до такой степени, что всякий элемент материального мира служил строительным материалом для другого элемента мира. И смысл существования всякого существа определяется именно этим: «Каждый служит для строительства того, что послужит каждому». Рыба служит для того, чтобы её вынимали из тела моря и употребляли в пищу тем, кто строит внутри своего тела новые органы, которые потом будут «выниматься» для строительства организмов акционеров-акцепторов, которые, в свою очередь служат поддержанию Системы в состоянии бесперебойной работы. А ведь Система – это скорлупа цивилизации, которая, подобно панцирю членистоногих одновременно и поддерживает гармоническое течение процессов на планете, и служит защитой от общепланетных вызовов.

Клоны, достигавшие возраста, когда они уже могли становиться донорами, получали круглый белый значок с красным кантом. После первой «выемки» этот знак заменялся серебряной брошью с красным кругом посередине. И донор продолжал жить в ожидании второй и, чаще всего, последней в его жизни «выемки» запасного – для какого-то клиента – органа.

Лиза вошла в музыкальную студию пансионата и пристроилась в уголке.

Игорь занимался с воспитанницами игрой на разного рода идиофонах. Сейчас его ученицы играли на ксилофонах репертуар, обычный для музыкальных школ – польки и рондо.

Но вот характер музыки начал меняться. На смену беспечным трелям пришли скупые и минималистичные мелодии. Умолк треск ксилофонов и загудели каменные «батоны» литофона, привезённые в пансионат из Америки. Звуки начали мало-помалу вводить Лизу в состояние полусна.

Вступили литофоны, сооружённые из подвешенных нефритовых пластин, одна из воспитанниц играла на каменных шарах различного размера. Порою в этот размеренный гул и клёкот пытался вновь врываться ксилофон, но нежный треск деревянных пластин обрывался властным окриком металлофона.

Во всём этом было что-то от Аарве Пярта, но ещё больше – от неприкрытого гипноза.

И тут Лиза с ужасом обнаружила, что все воспитанницы смотрят именно на неё. Смотрят теми глазами, которые она когда-то, наверное, полвека назад, видела на фресках пятнадцатого века.

«Они всё понимают. Смотрят на меня как на того, кто пресмыкался перед ними в надежде на возможность паразитировать на них!»

Лиза пыталась перебороть оцепенение, навеваемое на неё чарами этой ритуальной музыки, но сил на это было взять просто неоткуда. Она запаниковала было, но, впрочем, вскоре смирилась со своей участью. Ей пригрезилось, что её саму волокут по какой-то каменной лестнице наверх пирамиды какие-то солдаты в песчаном камуфляже, на головах которых – вместо шлемов – были напялены маски индейских чудовищ. Наконец, её уложили на каменный алтарь, и четверо негров – эти воины оказались вовсе не ацтеками, а афроевропейцами с британской военно-морской базы в Очакове – крепко схватили её за руки-ноги. Но схватили не для того, чтобы она никуда не сбежала, об этом не могло быть и речи! Нет, хирург должен был вынуть из неё сердце и вернуть его в тело Вселенной, дабы Солнечное божество распорядилось этой запчастью по своему разумению.

И тут она увидела, что хирург, занёсший уже над ней свой скальпель, оказался вовсе не хирургом, и даже не негром с британской базы, а воспитанницей с брошью, на которой было два рубина.

Такие номерные знаки выдавались тем донорам, которые выживали после двух выемок.

Прекрасная предсмертной красотой девушка смотрела на Лизу с таким выражением, каким смотрят на некогда изрядно досаждавшее, а теперь уже совершенно безвредное насекомое. Засыпающую муху. Которую можно без хлопот раздавить. Но можно и оставить: пусть дальше ползёт в свою щель.

Воспитанница старшего звена в бордовом форменном сарафане, к которому прикреплена была золотая номерная брошь с двумя рубинами, поколебавшись, решила проявить к детоводительнице Лизе Дзвонык снисхождение.

Та вышла из оцепенения. Порывисто встала. Слегка покачнулась. Ухватилась за стенку. Ей так хотелось, чтобы шаги были твердыми, но они получались деревянными.

Выйдя из корпуса, Лиза, наплевав на инструкции, закурила, но, подумав, всё-таки разорвала сигарету и спрятала ошмёток с фильтром в свою сумочку. Возможно, на камеру такая вызывающая оплошность и не попала.

«В крайнем случае, назовём это именно оплошностью, а вовсе не вызовом», подумала она, беря, наконец, себя руки. Сегодня её смена заканчивалась, и нужно было поторопиться, чтобы успеть попасть на катер, ходящий с Косы в Город.

У Соловъяненко тоже сегодня заканчивалась смена работы в пансионате, и он, так же, как и Дзвонык, сегодня утром получил сообщение от Евгения Баратэску, приглашавшего зайти к нему тот час же по возвращении в город. У Баратэску была оформлена виза Евразийской Конфедерации, и он намеревался уже завтра вылетать на какое-то мероприятие.

4. В Пути

Вдоль ограждения той части парка, которая примыкала к бывшему ДК Железнодорожников, а ныне – закрытому клубу «Зиккурат», были установлены огромные экраны визоров, транслировавшие социальную рекламу.

Главными противниками в предвыборной борьбе за места в сейме Причерноморского воеводства на этот раз были две партии: «Новые ЭГОцентристы» и «Новые ЭКОцентристы». Визор «ЭГОцентристов» транслировал музыкальный ролик, изображавший нескольких существ непонятного пола, которые тягомотно скулили насчёт того, что надобно «Навчтись любити // Любити платити // Щоб потiм цiнити»… И так далее, и в том же духе. «Новые ЭКОлогисты» сконцентрировали все свои требования в одном коротком лозунге, который, кстати, озвучивался не на держмове, а на одном из языков национальных меньшинств и звучал так: «Хватит парить!» Пропагандистский ролик потом обыгрывал этот девиз, требуя прекратить врать, а также выбрасывать в атмосферу парниковые газы. В конце ролика с молодыми папашей и мамашей, ведущих за руки ребёнка, произошла метаморфоза: ребёнок исчез, и молодожёны теперь радостно волокли зелёный глобус, вцепившись в него двумя парами освободившихся от семейных забот рук.

Лиза и Игорь быстрым шагом прошли мимо этой агитации, перешли дорогу, свернули в скверик, посредине которого стояла скульптура Тараса Шевченко. Скульптура была испещрена всякими надписями, будто чьё-то тело – татуировками. Граффити теперь некому было оперативно удалять, поскольку скульптуру сняли с баланса коммунальных служб.

– Глянь, «наше всё» стоит как «зэчара» – весь в «мастях»!

Игорь попытался было развеять Лизу, пребывавшую всё время пути в состоянии крайне отстранённом. Но она отреагировала не очень адекватно:

– Не нравится Украина – треба було валить в Рашку.

Игорь аж закашлялся от такого пируэта. Ну, что ж. Нечего было расслабляться! Знал, с кем имеет дело.

Полвека назад они познакомились и даже создали музыкальный коллектив, который пользовался некоторым успехом в среде «продвинутой» прослойки молодого населения нескольких постсоветских городов северного Причерноморья. Прослойки тонкой. И, к тому же, узкой, ибо речь шла о двух-трёх городах этого самого Причерноморья. Даже, пожалуй, не трёх, а, всё-таки, двух. Но, тем не менее.

Да и познакомились они не в вакууме и не сами по себе. Не волею случая, а корысти ради Бориса Херсонского. Именно он некогда собрал всех их вместе, и чуть было не запустил музыкальный проект.

Впрочем, проекты запускать начали несколько позже, а тогда, полвека назад, люди ещё просто собирались вместе, чтобы своим искусством менять мир к лучшему.

Началось всё с акустического дуэта «Последняя Трасса», где Лиза исполняла песни Борьки Херсонского, который подыгрывал ей на гитаре. Кроме того, к выступлениям постоянно привлекались знакомые и приятели, поэтому одной гитарой дело, конечно же, не ограничивалось.

Поначалу Лиза возлагала определённые надежды на поэта, который, как оказалось, всего лишь играл с ней в «Пигмалиона», решив, по глупой гордыне своей, что из этой амбициозной провинциалки он сможет сделать нечто незаурядное. Чего-то незаурядного не получалось, со своей стороны и Лиза начала тяготиться этими лекциями про «немарксистский коммунизм Вудстока» и какие-то особенные свойства Русского языка, песни на котором в молодом и незалежном государстве новыми комсомольцами не очень-то приветствовались.

И однажды, когда к ним на репетицию попала студентка с огромными глазами и самой настоящей бандурой, Лиза даже решила было спихнуть этой романтичной особе постылого поэта, так и не обеспечившего ей выход на профессиональную сцену. Сделать это было несложно, ибо Борис просто поедал глазами молодое дарование с факультета народных инструментов. Но, поразмыслив, Лиза решили, что всё равно пока что никаких предложений от других коллективов не поступало, да и нужно же было где-то обитать. Поэтому от Херсонского она тогда не избавилась, зато группа избавилась от бандуристки.

Это прошло как-то совершенно обыденно и лишено было какого бы то ни было драматизма: вокруг Бориса всегда крутилось много народу, кто-то появлялся, кто-то исчезал, поскольку собственно музыкальная деятельность была для него чем-то сопутствующим, хит-парады на радиостанциях интересовали его мало.

А интересовал его тогда самиздатовский журнал «Без Ярлыка», где в числе прочего разного публиковались всяческие небылицы и абсурдистские теории вроде курёхинских размышлизмов о «Ленине-грибе» или всяком вздоре «о полой Земле». На одну из таких тусовок Игорь Соловьяненко притащил с собой видеокассету с фильмом «Господин Оформитель».

После окончания фильма все сидели просто огорошенные, и Борис авторитетно провозгласил, что нужно делать именно такую музыку, которая прозвучала в только что просмотренной фантасмагории.

– Борис, чтобы такую музыку играть, нужно иметь нормальную студию. Иначе получится репетиция «Весёлых ребят», – сразу же попытался умерить Херсонского Соловьяненко, который как раз был любителем серьёзной музыки – как Свиридова, так и только что прозвучавшего в фильме Курёхина. – Это, всё-таки, не акустические квартирники записывать. Без обид.

Но Бориса вдруг поддержал пассионарный обладатель курчавой бороды и миндалевидных лукавых глаз Евгений Баратэску, известный под незамысловатым прозвищем «Бородецкий». И был он любителем электрических приборов и всяческих экспериментов Брайена Ино и Роберта Фриппа.

– Нужно перестать бояться смотреть электричеству в лицо! – Решительно заявил Бородецкий. – Я имею в виду то, что нужно работать с электронщиной, создавая амбиент и ритмы, но чтобы не получалось пошлых заставок под титры научно-популярных телепередач, соединять электронщину нужно с живыми инструментами: как европейскими, так и всякой экзотикой. Ну и тексты желательно делать умные. Можно даже непонятные. Так даже и лучше.

Правда, тогда у них ничего так и не сложилось, Херсонскому надоело делать из цветочницы аристократку, Дзвонык поняла, что новый звук будет столь же бессильным сделать ей имя, как и звук уже умолкнувший, и они расстались окончательно и бесповоротно. Потом жизнь разметала и всех остальных, хотя Бородецкий вместе с Соловьяненко время от времени продолжали химичить и физичить со звуками.

Тем более, что оба они работали в филиале «Мёбиуса», занимавшемся акустическими исследованиями.

5. У Бородецкого

В квартире Евгения Баратэску, пахло чем-то палёным. Из гостиной раздавался мелодичный гул. В углу комнаты, скрестив ноги по-турецки, сидело какое-то существо с длинным чёрным клювом, одетое в лимонного цвета халат, преизобильно испещрённый золотым галуном. Увенчано существо было невысокой шляпой-цилиндром того же цвета, что и клюв. На коленях существа непокоилась изрядных размеров  сплющенная фляга, по которой наносились аккуратные хлопки. Существо с клювом ударяло ладонями по тазообразной поверхности этого предмета, и то, что казалось флягой, отзывалось глубоким металлическим гулом.

Игорь Соловьяненко вместе с Лизой Дзвонык вошли в квартиру к своему давнему другу, пригласившему их для того, чтобы пообщаться по-свойски и в домашней обстановке обменяться мнениями по ряду рабочих вопросов. Они знавали Бородецкого уже около полувека, но до сих пор не могли вполне привыкнуть к его причудам. Тех же, кто был приучен узнавать милых и немилых по ковидным маскам с противоатмосферными очками, не могли сбить с толку никакие личины из реквизита комедии дель арте.

Так что бодрый подтянутый специалист по акустическим системам, а по совместительству ещё и наставник молодёжи на поприще овладения законами музыкальной гармонии, быстро пришёл в себя и сообразил, что перед ними вовсе не злой дух и не голограмма – как плод злой шутки, – но некто, упражняющийся игрой на металлическом барабане ханга. И этот некто – конечно же…

– Бородецкий, где такую шляпу достал?

Существо схватило рукой собственный клюв и приветственно приподняло всю эту кожаную конструкцию над головой.

Из-под маски на пришедших выглянуло лицо ветхозаветного пророка, будто бы сошедшее с репродукций Рембрандта. Нет-нет, не с репродукций, что вы! Конечно же, с оригиналов. Миндалевидные очи Евгения Баратэску искрились лукавством.

– Вот, совлёк с себя шлем спасения. Собираюсь сегодня на «Квартирник у Горгоны». Подбираю реквизит. Хотел было сделать колпак в виде клобука Египетского Тота, но, боюсь, кто-то мог бы посчитать такую маску глумлением над патриаршим куколем. – Бородецкий ухмыльнулся. – Да, что греха таить, сам именно так и посчитал. Потому просто нагуглил и прикупил такую добротную вещицу. Италия. Маска чумного доктора.

Лиза и Соловяненко продолжали стоять на месте, осваиваясь с очередным изменением интерьера давно знакомого им обоим жилища. На этот раз Баратэску убрал из гостиной комнаты вообще всё, задрапировав стены чем-то бежевым. Всюду были развешаны крупные чёрно-белые фотографические снимки, обрамленные разнобойными паспарту. Видимо, художник готовился к выставке и подбирал варианты оформления своих работ,  развесив свои новые фотографические снимки так, чтобы можно было придирчиво их осматривать и пересматривать.

– Вот, выбросил ненужный сор. Вещам и зрению – простор. Проходите, что соляными столпами стоите. Лиза, хочешь сакэ?

Лиза была в курсе, что у Баратэску всегда можно полакомиться чем-нибудь экзотичным, и воспринимала эти походы в гости в качестве неплохой возможности расширять опыт новых чувственных впечатлений.

– Давай.

– А нету.

Лиза с неприкрытым недоумением восприняла глупейшую шутку, которую позволил себе этот утончённый эстет, но обидеться не успела, поскольку хохочущий хозяин помещения уже радостно тискал своих старинных друзей, заявив им о том, что он, дескать, «решил начать борьбу с гортанобесием!»

– Борюсь! Пора привыкать к простым и сильным впечатлениям. Сейчас у православных верующих – Страстная Седмица. Надо пить узвар из сухофруктов. Вы будете пить узвар?

– Сами лакайте, – Дзвонык всё-таки решила обидеться. И тут же отправилась бродить по гигантской кухне в поисках чего-нибудь непостненького. За три недели вынужденного вегетарианства она уже успела соскучиться по мясной пище.

– Ладно, Бородецкий, давай, наливай водки и рассказывай: что там приключилось.

– Со мной пока ещё ничего не приключилось, приключения впереди. Собираюсь Херсонского навестить в Мордоре. – И крикнул Лизе: – Ладно, Лиза, я пошутил. Принеси, детка, водки! Там, в холодильнике, где ж ей ещё пребывать!

Затем – снова негромко Игорю:

 – У нашей Лизы, не иначе, опять дорожная тоска? Она – как сизый голубок, ей мир понятен, неглубок…

– Это что, Борькины?

– Нет, Бобкины.

– Гребенщикова?

– Не совсем. Боба Дилана. Может, слышал, был такой КСП-шник «за лужей». Глобалисты ему ещё Нобелевку всучили. Но у Борьки есть тексты не хуже.

– А как ты его собираешься сюда вытаскивать? Кому он тут нужен?

– Никому. Никто никому, в сущности, не нужен. Каждый – сам за себя. И лишь Один – за всех нас. О, Дзвонику мiй, умница, и огурчики нарезала. Давай, разливай. Соловьяненко баснями не кормят.

– Лиза, слышала…

– Услышит сейчас. – Баратэску недовольно перебил Игоря. И добавил примирительно: – Всему своё время. Давайте за встречу.

Игорю не понравилось то, что Бородецкий так резко одёрнул его. Зачем нужна была эта демонстрация иерархии в их отношениях?

Игорь Соловьяненко был ровесником Евгения Баратэску и Лизы Дзвонык. Это был скромно одетый подтянутый моложавый дядечка с аккуратным седым ёжиком. Выглядел моложаво. Но не молодо. В отличие от Баратеску и Дзвонык, которым по виду было не более сорока.

А теперь Игорь Соловьяненко работал вместе с Евгением Баратэску в проекте «Starless. Bible black», сокращённо «эс-би-би». Проект был одним из филиалов «Мёбиуса», официально занимался исследовательской деятельностью в области акустики.

Баратэску тоже, как и Соловьяненко, занимался ещё и инженерными исследованиями, но он мог себе позволить поиграть в эксцентричного барина, чьё имя мелькало и в музыкальных тоннелях виртуальной сети, и во вполне осязаемых выставочных залах.

В филиале он играл достаточно значимую роль. Руководство корпорации поставило перед ним простую цель, добиться которой поначалу казалось не так просто.

Он должен был приучить сознание потребителей информационного продукта к той мысли, что «Мёбиус» желает всем добра. Что там трудятся вовсе не садисты-сатанисты. И что бояться «Мёбиуса» не нужно. Не нужно демонизировать трансплантологов, выращивавших клонов, в качестве живых инкубаторов запасных органов.

6. Репутационные потери

Имена людей, разработавших сам принцип выращивания клона специально «под заказчика», широкой общественности не ведомы. Время ещё не пришло. Возможно, оно не за горами, но, тем не менее, пока положение одних обязывает, положение других – принуждает.

Тем более, что филиалы «Мёбиуса» в ржавом поясе Демократических Штатов Американских Побережий, принесли корпорации устойчивую репутацию самых настоящих извергов и людоедов.

Теперь Евгений Баратэску прорабатывал стратегию и тактику информационной кампании, призванной «сорвать шаблоны восприятия» относительно всей темы с трансплантацией.

– Соловей, когда-то очень давно я никак не мог понять вот какой вещи: нам, пришедшим после перестройки в Церковь… а, ты же, вроде, и не приходил? Ну, ладно. Так вот. Нам, приходящим в Церковь, рассказывали о том, какие масоны ужас-ужас! А потом оказывалось – что и тот был братом, и этот, и куда ни плюнь: везде масон. И все они – порядочные интеллигентные дворяне, не какие-то там любители колдовства и гильотин.

И однажды меня судьба свела с человеком, который занимался тогда всяческими информационными делами и делишками. Он мне на пальцах рассказал: как масонские пиарщики выставили весь католический, а заодно и православный миры – на всеобщее посмешище.

Вначале они сами же подстёгивали антимасонских публицистов к тому, чтобы те сочиняли «христианские книги ужасов». Даже и спонсировали косвенно подобного рода проекты. Не все, конечно же, но такую… Наиболее отмороженную «жесть».

Когда эти образы уже укоренились в массовом сознании, наступал следующий этап. На почти что всеобщей волне интереса ко всему «альтернативному», эти писания, ранее служившие элементом консервативного христианского мифа, теперь уже перекочёвывали в интернеты, где в агрегаторах соседствовали с рассказами про рептилоидов и про перипетии записей альбомов каких-нибудь Дип Пурпле или что-то в таком роде. В общем, становились достоянием общественности.

Потом эта мифология, уже доведённая до очевидного абсурда, с лёгкость необыкновенной вдруг начала тотально со всех сторон буквально выглумливаться. Причём идеи-то выдумывались вовсе не «православнутыми», а как раз теми же самыми креативщиками, которые теперь их лихо выстёбывали. Но под раздачу попадали как раз те, кто эти вещи некогда публично озвучивал на страницах и аккаунтах. Выглумив всякую чушь, которой была полна околоконсервативная мифология, пиарщики прошлись по антимасонствующим консерваторам.

Наконец, заключительным этапом этой информационной кампании были информационные вбросы про то, какие, на самом деле, масоны были хорошими и замечательными, и как плохо, что общество наше нетолерантное до сих пор пребывает в плену стереотипов, сфабрикованных такими-сякими религиозными фанатиками.

Ну, как?

– Круто.

– Вот я сейчас работаю над пропагандой «Мёбиуса».

– А зачем его пропагандировать? Тут же и так наши боссы работают спокойно и уверенно.

– Надо в Рашке народ перезомбировать. «Мёбиус» там собирается работать.

Родители Игоря когда-то давно, ещё в прошлой жизни, приехали сюда, в этот город северного Причерноморья, с берегов совсем  другого моря, и ему было неприятно, когда Россию, пусть и принявшую облик Евразийской Конфедерации, глумливо обзывали «Рашкой».

Игорь налил себе водки, выпил, вытер пальцами губы и шмыгнул носом. Закусывать не стал.

– Ну, я чем могу помочь в этом деле?

Но Бородецкий почувствовал, что настроение у Соловья подпорчено, поэтому решил немного сменить атмосферу. Он встал из-за стола, вернулся в свой угол, отодвинул в сторонку жестяную хангу и взял в руки гитару.

– Собираюсь сегодня на «Квартирник у Горгона». Попою там всякие песни. Кстати, маска чумного лекаря куплена как раз для этого мероприятия.

– Ты уже говорил про это.

Бородецкий заиграл всякие частушки.

Народ, надев намордники,

Расселся по домам...

А Божии угодники

Глядят на этот страм.

Игорь слегка оттаял, слушая пение своего старинного приятеля и коллегу. Лиза поначалу взвизгивала в вульгарно-фольклорном духе, но Бородецкий так на неё зыркнул, что она поперхнулась очередным возгласом.

А есть ли эпидемия?

Теперь уж всё равно...

Дожить до понедельника

Не каждому дано.

Бородецкий попел ещё, затем отставил гитару в сторонку, встал, нахлобучил маску и в таком образе поклонился публике.

– Ну, это-то точно не Боба Дилана, – отозвался Игорь, показывая, что он снова норме. – Чьи куплеты?

– Чьи куплеты, это мы выясним. А исполнял их Борька как раз во время первой волны коронобесия. Вот за эти самые куплеты ему и перекрыли кислород. А вовсе не из-за «пятого пункта», как он по наивности своей полагал раньше, и продолжает так считать до сих пор.

– Можно подумать, что в этих строках прямо такая уж крамола…

– Да как сказать. Политическая нация Евразийской Конфедерации построена на «трёх китах»: «евразийцем» становятся все те, кто любит праздновать Победу; любит ненавидеть «пендосов» и любит бояться коронавируса.

– А на каких «трёх китах» построена политическая нация нашего благословенного «Остатка белой Европы»?

– Сейчас подумаю. Так. Дружное презрение к кацапо-монголам. Дружная ненависть к бескультурью. Дружный страх перед коронавирусом.

– Выходит так, что без этой темы со склеиванием в дружном страхе-коронабесии, уже нигде у вас не получается.

– Выходит, так. Политические нации нынче фабрикуются по одним и тем же матрицам. Дружно ненавидим соседа; дружно боимся коронабеса. Ну, для разнообразия, дружно что-то почитаем в качестве идола. Гражданской, так сказать, религии.

– А ты не боишься, что перейдя красную черту, тебя тоже забанят? Как и Борьку.

Бородецкий немного помолчал. Потом начал вполне серьёзно:

– Нет. Не боюсь. Я серьёзным пацанам из нашей конторы показал примерный маршрут своей многоходовочки, так что теперь могу позволить себе повыёживаться. Понимаешь, есть среди нас ещё изрядная доля тех, кому противна вся эта пропаганда. Я публично выстёбываю пропагандистскую машину. Причём не тех священных коров, которых касаться нельзя, и не то, что всем уже осто…ло, типа этой санта-барбары с тем, какие русские ужас-ужас «ватники», а мы, типа, культур-мультур. Поглумлюсь над «масочниками», ну, теми, кто истерически фанатеет от гигиены. Скандал будет? Будет. Страшный и ужасный? Нет, среднепопсовый. Но вполне достаточный для того, чтобы и сформировать потенциал для следующего медийного шага. А заодно и душу отведу.

Соловьяненко пил, но теперь уже закусывал. Евгений перешёл в решительную контратаку.

– И потом. Игорь, опять ты этот порожняк начинаешь гнать: «мы», «вы». Я тебя в быдло не записывал, а себя патрицием не считаю. Просто вовремя пристроился к теме. Так что не обижайся, что слегка наехал на тебя. Тут нужно кое-что деликатное выведать у Лизы. Для дела. Про Борьку. У них же что-то там было в молодости. А мне на днях с ним встречаться. И не просто встречаться. А вытаскивать его сюда.

– Не понимаю: зачем тебе его сюда вытаскивать? Что: надоело с местными разговаривать разговоры о высоком, и теперь решил, что можешь себе позволить за казённый счёт побаловать себя разговорами с тем, с кем вдруг приспичило пообщаться?

– А почему бы и нет? Если за казённый счёт!

Бородецкий засмеялся, упиваясь ролью показного циника, и налил, наконец, себе.

– И это тоже есть. Когда денег нет, думаешь только про то, где бы чего пожрать. Голодные везде одинаковы. А вот серьёзно отличаются между собой именно сытые. Сытость – вот момент истины. Кто как потратит свой лишний шиллинг. Или шекель! Но ещё больше различаются между собою те, кто по-разному тратят шекели казённые!

Бородецкий махнул водочку и продолжил:

– Если серьёзно, то Борька же тоже занимается полигоналкой. Так что, вытащив его сюда, я решу одним махом несколько проблем. Отыграю очередной акт пиара «Мёбиуса»; обрету человека, с которым вот уже несколько десятков лет хотел бы поиграть всякие песни и пляски; и, наконец, наша лаба в «эс-би-би» получит исследователя, которому есть, что сказать по существу изучаемой нами проблемы.

Заодно попробую отыскать одного дедулю, который владеет какими-то записями по длинным черепам и полигоналке. Записями, сделанными ещё до Второй Мировой. Причём, дед серьёзный. Никаких сканов, никакого электричества, никакой цифры. Только аналоговые носители. Только фотокопии дневников.