Михаил

Михаил у нас художник. Роста он чуть ниже среднего. Слегка коренаст. С вечно нечесаной копной волос на голове. Узким овалом лица. Михаил чем-то похож на Джима Морисона. Но совершенно не похож на наших провинциальных «Джим Морисонов». Наши «Морисоны» любят напяливать на себя мрачный образ. Смотрится это комично. Сидит такой «Морисон» весь вечер в какой нибудь компании. Молчит. Вдруг дико смеётся. Начинает вещать: «Я – Бог, ты – Бог, она – Бог. И вообще, главное – это убить кролика внутри себя». Все над ним смеются. Но потом надоедает. Наконец, человека посылают куда подальше. Тогда обиженный гений закатывает истерику. Идёт сводить счёты с жизнью. Все бросаются его успокаивать. Говорят ему, что он умный, хороший и стихи гениальные пишет. «Морисон» доволен: какое-никакое, а признание. Однако, всем своим видом показывает: жизнь и смерть для меня – пустые слова. Свести счеты с жизнью мне так же просто, как муху на оконной раме придавить.

Таковы наши провинциальные «Джимы Морисоны». Актеры, а не нормальные люди. Михаил, может быть, тоже актёр. Но тогда его роль прямо противоположна. Михаил криклив, жизнерадостен, энергичен. Кажется, какая-то особая, своя Вселенная бурлит вокруг него в солнечном водовороте. Тысячи проектов одновременно носятся в воздухе: концерты, вечеринки, дружеские сейшены, выставки для художников и т.д. Всё хочет организовать Михаил. Всех «построить», чтобы ни один «неформал» без дела не шатался.

Познакомился с Михаилом в середине мая у Яны (недели за две до её отъезда в Питер). Помню, как он влетел с грохотом на кухню. Долго жал мне руку. Мы всё выясняли, где могли видеться. Михаил настаивал на том, что мы общались на вторых «весенних крокодилах». Честно сказать – не помню, с кем я там общался. Был преизлиха пьян. Но, чтобы не обидеть Михаила, я сделал вид: как же, помню, виделись, очень хорошо пообщались. Михаил тут же успокоился и сел к столу пить кофе. Выпив кофе, Михаил стал шумно благодарить хозяйку. Звучало это так:

– Покорнейше благодарю за кофе, прекрасная Яна Владимировна. Просто нет слов: чудесный напиток.

– Ой, спасибо, – сказала Яна и хихикнула.

Михаил поднес правую руку к сердцу и, слегка привстав на стуле, продолжил:

– Прекрасная Яна Владимировна, не откажите ли мне в просьбе отведать ещё чашечку этого прекрасного, обоюдоострого напитка?

Хихикая, Яна ответила:

– Не откажу, Михаил, э-э-э как по батьке Вас?

– Вячеславович, Вячеславович, – ответствовал сияющий Михаил.

Пока Яна ставила кофе, Михаил извлек из пакета что-то большое, аккуратно завернутое в бумагу.

– Вот, – сказал Михаил и сразу стал грустным, – «Журавля» закончил.

– Покажешь? – спросила Яна.

–  Конечно, – ответил Михаил и стал разворачивать бумагу. «Журавлём» оказалась картина, писанная на холсте. Холст был аккуратно заправлен в рамку. «Журавль», собственно, – большой темный овал в центре холста. В середине овала телеграфный столб с оборванными проводами. На столбе распята большая птица. Журавль. Вокруг столба безрадостный багрово-коричневый фон – холмики, холмики наподобие барханов в пустыне, какие-то грязные разводы, что-то вроде болота, вдали какое-то мрачное полуобрушенное сооружение.

«Вот оно, чистилище», – подумал я. «А птица, конечно же, символизирует распятую душу… Да, тема картины вопиюще не вяжется с жизнерадостностью автора».

– Ну, как? – спросил нас Михаил и нервно засопел носом.

– Здорово, – сказала Яна. Подумав, добавила:

– Только безрадостно как-то. Слишком депрессивно.

– Вот-вот, – продолжил я. – Прямо душа распятая в чистилище получилась, в образе птицы, журавля.

– Душа в чистилище! – Подхватил Михаил. И осекся:

– Но, ведь, идея чистилищ еретична. Это у католиков. А у православных… мытарства.

– Пусть будут мытарства, – согласился я. – Это же одно и тоже.

– Нет, не одно и то же! – взорвался Михаил. Подумав, сказал:

– Слушай, ты меня извини, но тебе надо обязательно с отцом Олегом познакомиться.

– А кто это? – говорю я. Сам думаю, что не зря меня судьба свела с Михаилом. Через него выйду на «духовных» людей.

– Ну, ты даёшь, не знать отца Олега! – Гремит Михаил. – Это же известный батюшка. У него в двадцати км. от города миссионерский центр.

– Он православный? – Осторожно спрашиваю я.

– Ну естественно! – почти кричит Михаил. – Так, вы едете к отцу Олегу?

– Я нет, – отрезает Яна, – я в Сибирь еду.

– Жаль, очень жаль. А ты? – спрашивает меня Михаил.

– А когда ехать? – говорю я.

– Ну, я поеду летом. Может, даже через месяц – отвечает Михаил.

– Хорошо, давай телефонами обменяемся. Я поеду.

– Прекрасно, – говорит Михаил, – прекрасно!

Святое место

9 утра. Я и Михаил покидаем палубу пассажирского катера. Сзади нас безбрежная водная гладь. Лиман плавно переходит в море. По ту сторону, за песчаной косой, ничего, кроме далёких берегов Турции. Даже не по себе.

Спереди большое село. Крутой берег реки. На берегу небольшая церковь.

– Вот и приход отца Олега, – говорит Михаил.

Церковный двор. Михаил крестится. Я тоже крещусь. Михаил говорит:

– Ты неправильно себя крестным знамением осеняешь. Надо справа налево. А ты слева направо.

– Точно справа налево? – уточняю я.

– Точно, – серьёзно говорит Михаил.

– А, я-то почему-то думал, что креститься надо от сердца, к правой стороне…

Стоим посреди церковного двора. По одну сторону храм, по другую – какое то длинное одноэтажное здание, похожее на барак. Сбоку от «барака» хозяйственная пристройка. Целый дом. Появляется церковная бабуля. Словно из ниоткуда. Платок на голове, лицо красное и злое. Наверное, из-за жары. 9 утра, а уже плюс тридцать в тени.

Приезжает сам отец Олег. Пыхтя, выбирается из «Жигулей». Роста отец Олег среднего, телосложения тучного. Лицо у отца Олега круглое, добродушное. Интеллигентное. Солидная рыжая борода. Волосы рыжевато-русые.

Михаил подскакивает к о. Олегу. Смешно по-утиному кланяется. Батюшка его крестит. Благословляет, значит. Наконец, Михаил представляет меня:

– Вот, батюшка, Вадим. Желает приобщиться к Православной вере.

– Ну, здравствуй, Вадим, – говорит о. Олег и расплывается в улыбке. Я не знаю как себя вести. Почему-то коротко, по-военному, киваю головой.

– Нет желания у Вадима, – продолжает о. Олег и лукаво щурится, – начать приобщение к нашей святой Церкви с маленького послушания? Чуть-чуть на храм Божий потрудиться? У нас тут небольшое строительство.

– Конечно, есть, – отвечает за меня Михаил. Я молча соглашаюсь, кивая головой.

– Замечательно, – говорит о. Олег. Смотрит на часы:

– Я сейчас Игоря с Андреем пришлю. Ну, Михаил, разберётесь. Я в епархию. К вечеру буду. А вы уж до обеда потрудитесь. А потом загорайте, купайтесь, книжки читайте. Приобщайтесь, в общем. А вечером пообщаемся. Ну, с Богом.

Кряхтя о. Олег лезет в машину. Усевшись, вытирает платком лоб.

– Батюшка благословите, – радостно кричит Михаил.

– Бог благословит, – отвечает о. Олег и уезжает.

Приходят Игорь с Андреем, с ног до головы перепачканные цементом.

– Это наши труженики, – шепчет мне на ухо Михаил, – готовятся в монастырь ребята, а сейчас на послушании у батюшки.

Игорь небольшого росточка. Крепкий, жилистый, подвижный. Весь как будто бы из комочков, из сгустков нервной силы. У Игоря пышная кучерявая борода, черные глаза. Андрей, напротив, голубоглазый великан, с окладистой, русой бородой. Бледным, словно из сна взирающим лицом. Весь такой медлительный, бесстрастный, неземной. Андрей больше похож на будущего монаха, чем Игорь.

– Спаси, Господи, – говорит Игорь.

– Спаси, Господи, – отвечает Михаил.

По мирской привычке жму перепачканные цементом руки тружеников.

Андрей тих и немногословен. Игорь резок, но тоже немногословен. Переходим сразу к делу и выясняется, что дел-то особых и нет. Со слов Игоря, на объекте утром кончился цемент. Андрей сегодня идёт в сельсовет по этому вопросу. Так что делать сегодня нечего. Ну, разве что яму за сараем выкопать. Батюшка давно просит.

Идём копать яму. Разговорчивый Михаил представляет меня Игорю как рок-н-рольщика. Я уточняю:

– Рок-н-рольщика на перепутье. Может уже и бывшего рок-н-рольщика…Кто знает.

– Почему так? – Спрашивает Игорь и хитро щурится.

– Потому как тот стиль, в котором я играл, меня сейчас полностью не устраивает.

– Панк-рок, – корректирует меня Михаил.

– Но совсем бросать творчество не собираюсь, – продолжаю я, – хотелось бы, конечно, что-то светлое записать.

– В общем, у тебя середина на половину, – говорит Игорь.

– Как это? – спрашиваю я.

– Как-как, ты же не собираешься рок свой бросать, хотя и понимаешь сатанинскую тьму рока. Вот, говоришь, хотелось бы, что-то светлое записать. Брат, возможно ли в роке светлое, Божье?

– Возможно, Игорь, возможно, – отвечает вместо меня Михаил.

– Не обольщайся Михаил. Впрочем, со временем сам поймешь, что весь рок от дьявола. Когда церковным человеком станешь.

– Категорически не согласен, – эмоционально возражает Михаил, – да, не считаю себя воцерковленным, но никогда не соглашусь с утверждением, что весь рок от сатаны. У того же Гребенщикова есть песни о Боге.

– Да, ложка меда в бочке с дёгтем. – Игорь обводит нас суровыми, черными глазами:

– Я шире скажу: всё искусство от сатаны! В лучшем случае, от человеческого тщеславия и суетного ума.

– А Достоевский, а Лесков, что у батюшки на книжной полке стоят, тоже, по-твоему, от сатаны?! – Кричит Михаил.

– Погоди, не кипятись, – говорит Игорь тихим, но очень жестким голосом, – вспомни лучше наш прошлый разговор. Искусству сродни слово искусственный. Это раз. Ещё, словечко это близко к слову искушать. Это два. А, Михаил, слово-то само за себя говорит. А ты говоришь: «Не соглашуся никогда».

Михаил с силой втыкает лопату в землю. Хочет веско возразить, но не находит сразу слов.

– Вот и Башлачёв тоже считал, что искусство сродни искусственному, – вклиниваюсь я в спор, – потому свои песни называл не искусством, а естеством.

– Кто такой Башлачёв? – спрашивает меня Игорь.

– Гениальная личность, – говорю я. – Поэт в полном смысле слова был. Правильней рок-поэт. Писал гениальные, просто гениальные песни!

– А почему был? – интересуется Игорь.

Тут я опрометчиво выдаю:

– А, да он с собой покончил. В 88-ом из окна выпрыгнул. Думал, телом разобьётся, а душой улетит с грешной земли.

– Что я говорил?! – Гремит Игорь, – что я говорил, а, Михаил? Вот живой пример того, куда ваш рок ведёт! Это надо, до чего бесы человека довели. Полетит. Ага. Как же. Вверх тормашками. Прямо в ад. К чертям на сковородку.

– Игорь, что ты несёшь, прости Господи! – Кричит Михаил, – нет в аду никаких сковородок!

– Может и ада, по-твоему, нет? – Спокойно вопрошает Игорь. – Греши, сколько хочешь. Ничего не будет.

Всё. У Михаила лопнуло терпение.

– Я не говорил, что ада нет, – обиженно роняет Михаил. Отправляется быстрым шагом курить. Я иду за ним. Почти бегу. В голове вертится строка из песни Башлачёва: «нету Рая, нету ада, никуда теперь не надо». За воротами Церкви Михаил стремительно остывает. Закуриваем.

– Зря я о Башлачёве сказал, – говорю я.

– А-а-а, – машет рукой Михаил, – Игорь тоже, по-своему, прав. А я разнервничался, раскричался. Дурак.

– В каком смысле прав?

– Игорь судит как будущий монах. Как аскет. С аскетической точки зрения искусство, естественно, помеха на пути к Богу. Зачем монаху Достоевский? Достоевский нужен тому, кто ещё только двигается, только начал движение к Богу. А монах читать романы Достоевского не будет…

«Да, к мирскому искусству в Церкви не очень хорошо относятся», – размышляю я, прокручивая в голове слова Игоря. – Только теперь начинаю понимать, чем меня взяла «Роза Мира». Оправданием творческого начала. Одним словом, есть Пушкин, а есть Серафим Саровский. Оба полюса, по Андрееву, бесценны.

Возвращаемся. Михаил просит Игоря простить его за резкость. Игорь просит прощения у Михаила. Михаил с Игорем обнимаются. Умилительная сцена.

Молча копаем яму. До обеда.

Обед. Короткая молитва на церковнославянском. Вроде бы понятно, и в то же время не совсем понятно, о чем молитва. Обильная трапеза. Постная, но очень обильная. Дома я так не ем. Напились с Михаилом горячего чая. Жара под сорок. Пот с нас течёт ручьями. Не знаем, куда себя деть. Идём на речку. С Андреем. Андрей рассказывает нам своим грустным голосом, как через Гребенщикова пришёл в Церковь. Михаил толкает меня в бок:

– Видишь, Игорь был не прав.

Я приободряюсь. Есть среди православных люди рок-н-ролла.

Искупались. Сидим на берегу. Метрах в пятидесяти от нас загорает весёлая компания. Несколько сельских парней и какая-то бабёнка. Все пьяные (и это в такую жару). Трёхэтажный мат вперемежку с «суржиком». Гогот.

– Ох, ох, ох, – вздыхает Андрей, – последние времена…

Вечером приезжает о. Олег. Идем к о. Олегу в гости. Батюшка живет в полукилометре от Церкви. В здоровенном двухэтажном доме. Во дворе дома куча ребятишек. Двор просторный. В другом конце двора что-то ещё и строят грандиозное. Какой-то дом. Да, батюшка крепко пустил корни. Располагаемся на летней кухне. Приносят огромный пузатый самовар. Идиллия. 19-й век. Кажется, время остановилось. Остановилось в хорошем смысле слова. Чайная церемония. Во главе стола батюшка. Рядом его супруга. Матушка, значит. Потом старший сын. Игорь с Андреем. И я с Михаилом.

– Ну, как приобщение к Церкви. Нравится у нас? – спрашивает меня о. Олег.

– Угу, – киваю я головой, – жарко только.

– Да-а, – философски тянет о. Олег, вытирая пот со лба.

– Поработали?

– Батюшка, яму почти выкопали за сараем, – бойко отвечает Игорь, чуть привстав и наклонившись вперёд всем корпусом.

– Цемент закончился на объекте, – грустно говорит Андрей, – Степаныч разводит руками, говорит, что ничем пока помочь не может. Вот если б недельку подождать, говорит.

– А-а-а, – машет рукой о. Олег, – разберёмся. С Божьей помощью.

И снова ко мне обращается:

– Покушали?

Киваю головой.

– И на речку сходили?

Киваю головой.

– Первый раз оно, конечно, непривычно, – задумчиво говорит о. Олег. – А как у нас с молитвой?

С молитвой у меня плохо. Говорю:

– Не молюсь, не знаю молитв.

– Надо, надо навыкать к молитве! – Вдохновенно говорит батюшка. – Молитва должна стать как дыхание. Только с молитвой откроется полнота Православия. А без молитвы всё у нас противоречиями да средневековыми предрассудками кажется. Поэтому надо, надо молиться!

«Молитва, как дыхание», – думаю я. «Что-то из области медитации. Да, духовная практика важна. Батюшка прав».

– Вы крещены? – Спрашивает меня о. Олег.

– Да, крещён, но в Церкви после крещения не разу не был.

– Почему? – допытывается батюшка.

– Понимаете, крестился я в очень несознательном состоянии…после службы в армии…вообщем не серьёзно отнесся к своему крещению.

– Понимаю, – говорит батюшка, – дань моде.

– Именно, – приободряюсь я, – четыре года назад это было. В России ещё я жил. Все вокруг крестились, и я решил: «покрещусь-ка на всякий случай». Пошел и покрестился, вместе с другом. Естественно, из обряда ничего не понял, помню только, что в Церкви очень хорошо пахло свечами и ладаном.

– Значит, вы ничего не знаете о Церкви? – вопрошает батюшка.

Я пожимаю плечами. Идиотски улыбаюсь. Батюшка начинает рассказывать о таинствах Православной Церкви. Говорит долго, путано. Я перестаю понимать, о чем он говорит. Потом Игорь что-то спрашивает по поводу изгнания бесов. Оказывается, есть такая практика в монастырях. Но батюшка вопрос Игоря игнорирует. Батюшка отвечает Михаилу. Михаил спрашивал, как ему, православному, понимать мироточение статуй Богородицы на Западной Украине. Батюшка что-то говорит о полуправославной, полукатолической вере «западняков». И заключает:

– Пускай они там себе мироточат. Полнота истины все равно у нас.

Хочу спросить, что думает о. Олег по поводу «Розы Мира». Но язык словно к гортани присох. А ну, как сейчас батюшка рассмеётся и скажет: «Дерьмо, твоя «Роза». От бесов. Полнота истины у нас». Спрашиваю о НЛО.

– Инопланетяне – это бесы, – говорит о. Олег.

Согласен. У Андреева – это игвы. То есть те же бесы.

Михаил спрашивает:

– Может ли сатана творить миры?

Батюшка отвечает:

– Не может.

В высшем, транцидентном смысле о. Олег прав, – думаю я. Но на планетарном уровне, православные, кажется, недооценивают силы зла. Есть целые миры и цивилизации зла. Да, творить, в смысле, как Бог творит, сатана не может. А вот захватывать и переделывать Божье творение, превращать миры в ад, может.

Стемнело. Собираемся с Михаилом в дорогу. Батюшка нас, поначалу, отпускать не хочет. «Куда вы, на ночь глядя. Катера может не быть». Но, в конце концов, благословляет. Просто не знает, что мы идем в город пешком. Так бы не благословил. Игорь дает мне в дорогу книгу иеромонаха Серафима Роуза «Жизнь после смерти». Спасибо ему. Михаил выклянчивает у батюшки Флоренского. Что-то об иконах.

Ну, вот и всё. Вышли на пустынную трассу. Идем в сторону города. Вокруг непроницаемая южная ночь. Душная и безлунная. Всё земное в кромешной мгле. Трасса угадывается по слабым темным контурам лесопосадки, по краям дороги. Зато разверзлись небеса. Над нами ярчайший шатер звёзд. Отчетливо виден Млечный Путь. Меня посещает восторженное, философское настроение.

– …Батюшка говорит, что Роуз принадлежит к консервативному крылу Церкви, – рассказывает мне Михаил.

– А сам батюшка? – спрашиваю я.

– Вроде бы, либерал, – отвечает Михаил, подумав.

– Это хорошо, – говорю я. – Наверное, за либеральным крылом будущее русского Православия.

– Наверное, – соглашается Михаил. А из меня уже лезет «Роза Мира». Меня несёт. Говорю вдохновенно. Гораздо вдохновеннее, чем у Ивана на кухне. Михаил подозрительно молчит. Он не читал «Розу», но об Андрееве слышал. Слышал, от Андрея, что якобы был архиерейский собор, где обсуждали «Розу Мира». Андреев был признан сумасшедшим.

– То есть, попросту, от него отмахнулись, – говорю я, – ведь, если автор «Розы» сумасшедший, то и смысл его труд обсуждать…Да, согласен, не всё у Андреева совпадает с Православием. Но зачем же отмахиваться от человека. Сумасшедший….Вот оно, консервативное крыло! Вот они, Серафимы Роузы. Ничего не хотят менять.

– Менять что? – сонно спрашивает Михаил.

– Устаревшие догмы и положения в Церкви.

– Зачем? – тревожно спрашивает Михаил.

– Чтобы Православие стало доступней современному человеку. Это раз. Два, наступает новая религиозная эпоха. Эпоха объединения светлых религий. Перед приходом антихриста. И Православие, как религия наиболее строго хранящая Христа, должна занять достойное место в грядущей «Религии Итога»…

Михаил испуганно на меня смотрит. Но ничего не говорит. Молчим. Усталость наваливается на нас. Идем уже очень долго, а спасительных огней города всё нет.

В город входим утром. Без слов расстаёмся. Спать.

Проснувшись вечером, листаю Роуза. Суровый мужик. Действительно, консерватор. «Духовный опыт только в Церкви…Спасение только в Православии...Духовный опыт вне Православия на 99,9% от бесов!» Получается, всё, что вне Церкви, от бесов. Представляю себе «картинку» – миллиарды китайцев, индусов, мусульман, иудеев, католиков, буддистов, синтоистов идут в ад. Толпами! Нет. Нужно время, чтобы такой ужас осмыслить. А так, поездкой доволен. Записываю в свою тетрадку: «Теперь у меня есть святое место».

Вопрос Витамина

Прошло три недели, и мы снова засобирались в миссионерский центр к о. Олегу. На этот раз едем втроем: я, Михаил и Витамин.

По приезду замечаю, что Игорь с Андреем как-то косо на меня поглядывают. Возвращаю Роуза Игорю. Игорь сочувственно улыбается. Даёт другую книгу Роуза:

– Это книга откроет тебе глаза, – говорит Игорь. Книга называется «Православие и религия будущего».

– Спасибо, – говорю я и пожимаю плечами. Ничего не понимаю, на что мне должна открыть глаза «эта книга». Но догадываюсь. «Шестым чувством» чую: виновато моё пристрастие к «Розе Мира». И точно! Подходит ко мне Андрей, грустно улыбается и говорит:

– В городе есть секта «Розы Мира». Человек двадцать, не больше. Теперь они с сатанинским «Белым Братством» вступили в переговоры. Будут соединяться. Вот так-то, брат, увлечение «Розой Мира» до чего доводит. – Андрей грустно вздыхает.

В моей душе клубок противоречивых чувств и мыслей. С одной стороны, благодарен за то, что сообщили важную для меня информацию. В городе есть люди «Розы Мира»! Есть! Но с другой стороны, как возможно соединение с «Белыми Братьями»? Нет. Никогда не поверю! Если это так, то это не люди «Розы Мира». Андрей что-то путает. Или попросту меня пугает. Чувствую себя «опущенным» еретиком. Прокаженным. На меня смотрят как на больного. Все! Игорь, Андрей и даже Михаил. Да, и даже Михаил. Все, кроме Витамина. Но почему православные так категорически отвергают духовность вне стен Церкви? Почему?! Неужели все неправославные идут в ад?!

Подходит Михаил. Хлопает меня по плечу:

– Не обижаешься? Это я про «Розу Мира» сказал.

– Нет, – говорю я. Жалко улыбаюсь.

Приезжает о. Олег. С ним ещё один поп. Ещё толще о. Олега. Огромный просто. На весь церковный двор несётся его низкий, трубный голос.

– Диакон с города. Из собора. Друг о. Олега. О. Борис, – шепчет мне на ухо Михаил.

– О, сегодня нас больше – говорит о. Олег и улыбается. Благословляет.

– И как же нас зовут? – обращается о. Олег к Витамину.

– Ярослав, – говорит Витамин и переминается с ноги на ногу.

– Желаете приобщиться к Церкви? – спрашивает о. Олег. Витамин начинает говорить о сублимациях своего сознания. О. Олег слушает сочувственно. Наконец Михаил, не выдержав, перебивает Витамина:

– Желает, батюшка, желает. Иначе б здесь не был.

– Сублимации сублимациями, – гудит подошедший о. Борис, – а с духовной жаждой лучше не шутить.

– Ну, что ж, – потирает руки о. Олег, – духовную жажду надо утолить. Не желаете чуть-чуть на храм Божий потрудиться? У нас тут небольшое строительство.

Михаил отвечает утвердительно. За всех.

– Прекрасно, – говорит о. Олег, – что у нас сегодня?

– Батюшка, яму докопать бы надо, – говорит Игорь.

Идём копать яму.

Витамин тараторит без умолка. Копает и говорит. Копает и говорит. В ушах от него уже звенит. Вдруг замолкает. С облегчением вздыхаем. Минут пятнадцать блаженная тишина. И тут Витамин выдаёт:

– У меня, к вам, отцы, вопросик.

– Ну, – недружелюбно тянет Игорь.

– Будут ли святые счастливы в раю, зная прекрасно о вечных муках грешников в аду? – говорит Витамин с ехидной улыбкой на лице.

– Ну, ты даёшь, Ярослав, – выдыхает Михаил, – почти в рифму вопрос.

Андрей задумчиво смотрит ввысь. Игорь сбивчиво отвечает. Что-то, вроде:

– На всё Воля Божья… нам знать не дано… подобные вопросы от греховной страстности ума… надо о собственном спасении помышлять…

– Нет, вы мне, любезные отцы, ответьте, – не унимается Витамин, – будут ли святые счастливы, зная о муках грешников?

Игорь разводит руками:

–  Что за постановка вопроса, от лукавого вопрос.

–  От лукавого?! – злобно вопит Витамин, – от лукавого! Какое, блин, человеколюбие у вас здесь!

Тут ввязался в спор я. На стороне Витамина.

– Как можно со спокойной совестью мириться с чудовищностью идеи вечных мук?

Что тут началось! Сперва мне ответили, что совесть надо очистить покаянием. А покаяться мне есть в чём. Например, в увлечении «Розой Мира». Потом перекинулись на личность Даниила Андреева. Кричали, что Андреев сумасшедший и книга у него оккультная…В общем, не сложился у нас диалог. И послушание наше расстроилось. И яму опять не выкопали. И на душе у меня скребли кошки.

Днём побывал в библиотеке о. Олега. Нашёл изумительную книгу: «О божественном мраке и Божественных именах», или, «Мистическое богословие» Дионисия Ареопагита. Сразу неприятный осадок с души пропал.  Да, что не говори, есть в Православии глубиннейшее эзотерическое знание. То, о чем Дионисий говорит, внешне на буддизм похоже. Но внутренне, буддизм провисает, по сравнению с концепцией «Божественного Мрака». Вот это я понимаю – Православие! Только с концепцией зла по Дионисию не согласен. Зло не может быть только недостатком добра! И тем более не может быть этаким гармоничным завершением Вселенной! Зло – это активная богоборческая сила, всё наглее вторгающаяся в наш бренный мир. Зло – нарушение Божественного плана бытия…Ну да ладно, меня испортил Даниил Андреев.

Витамин зовёт покурить. Неугомонный. Только выходим за ворота церковные Витамин тут же сигарету в зубы. А вслед за нами, как специально, бабуля выходит. Та самая. С красным лицом. Увидела сигарету в зубах Витамина, как понесла: мол, мы сюда не спасаться приехали, а сатане угождать. И пойдем в пекло, вместе с бесовским дымом. Лепечем извинения. Витамин всё прикладывает руки к сердцу. Ретируемся, как можно быстрее, в сторону лесопосадки. Лесопосадка метрах в ста от Церкви. Конечно, сами виноваты, что закурили не там где надо. И все равно, на душе опять небольшой горький осадок.

Вечер. Торжественный самовар. О. Олег и о. Борис. Степенная беседа о пользе поста. Витамин ехидно хихикает. Толкает меня в бок. До меня доходит: разговор о посте как-то не вяжется с тучным обликом батюшек. С этого Витамин и хихикает. Сволочь, однако. Нахихикавшись, задаёт снова свой коронный вопрос:

– Будут ли святые счастливы в раю, зная о вечных муках грешников?

Игорь давится чаем. На ухо ему что-то шепчет Михаил. Все трое (Михаил, Игорь и Андрей) недружелюбно смотрят на Витамина. А тому только этого и надо. Витамин испытывает наслаждение оттого, что ставит своими вопросами в тупик. Заставляет себя ненавидеть. Вот и батюшек, кажется, своим вопросом немного врасплох застал. Минуту, две длится тишина. Наконец, о. Олег отвечает. Начинает издалека. Мол, большинство Святых Отцов и учителей Церкви под вечными муками понимали не столько печи, сковородки и котлы со смолой, сколько саму богооставленность грешника. То состояние, что он выбрал добровольно. Сам. Ад – место, где нет Бога. Грешник хоть и мучим бесами, но в аду он как бы в своей среде, той среде, к которой он свою душу предуготовил уже здесь, на земле. В среде своего греха, которым он тайно услаждался в земной жизни. А вот явление небесного света для него подлинная мука. Божественный свет нестерпимо жжёт грешника. Ибо выявляет его безобразный вид. Его ненависть к Богу. Так что стоит ли грешника в рай переселять? Если ему плохо от Божественной Любви.

– М-да – растерянно тянет Витамин. Спеси как не бывало. Логические построения Витамина дали сбой. У меня же от картины, нарисованной о. Олегом двойственное чувство. Более красивой и гуманной концепции, оправдывающей муки вечные, слышать не доводилось. Действительно, зачем печи и сковородки. Если просто тоска и томление духа. Ну и плохая компания бесов. Сиди себе в аду с одной мыслью: только бы Бог не пришёл, только бы Бог не пришёл… Нет. Жуткая концепция. Получается, по ту сторону жизни и смерти напрочь отсутствует движение. В раю те, кто успел покаяться в земной жизни. В аду же те, кто это сделать не успел. И так вечно, вечно, вечно. Ничего изменить нельзя. Не успел покаяться, до свидания. Пошёл в ад.

Ум кипит во мне. Не согласен!!! Очень хочу поспорить с батюшками. Как циник Витамин. И не могу. Не могу! Вот, что значит тайный непротивленец. Толстовец. А попросту, малодушный человек. Пусть не по-моему, но «мир, дружба, жвачка».

А Витамин не сдаётся:

– А святые? – севшим голосом спрашивает он.

– Что, святые, – говорит о. Олег, – святые денно и нощно молят Господа о помиловании всех грешников.

– Ну, это сейчас молят, – не унимается Витамин, – а потом. После Страшного Суда. Когда одни в вечное блаженство пойдут, а другие, в вечную муку. Что же святые, в своем вечном блаженстве, напрочь позабудут про грешную часть человечества. И с легким, хе-хе, подчеркиваю, легким сердцем предадутся небесному счастью?

Смутно вспомнилась не то виданная, не то читанная где-то католическая картинка. Вверху блаженствуют святые. Внизу жарят грешников. Один святой стоит на самом краю облака и с непостижимой, загадочной улыбкой созерцает пытки грешников. Жуть!

– Праздный вопрос, – гремит о. Борис.

– Это почему? – обижается Витамин.

– Почему, почему? – о. Борис блестит стеклышками очков, – потому, дорогой, что есть в мире вещи, которые нам, нашим падшим умом не постичь. Давай, сперва, поработаем на спасение наше. Очистим наш больной, падший ум смирением. Бог даст, спасёмся, там увидим. Конечны или бесконечны муки. И что святые в раю делают. И вообще, что оно такое, милосердие Божье? И есть ли у него границы. И как оно проявляется по отношению к грешникам в аду? Всё узнаем. Со временем. Но не здесь.

Витамин присмирел. Задумчиво качает ногой. Вздыхает и говорит:

– Да, не ограничивай милосердия Божьего.

– Вот-вот, – подхватывает о. Олег…

Уезжаем вечерним катером. Вдвоем. Без Михаила. Михаил провожает нас на пристань. Ждем катер, и вдруг Михаил мне говорит:

– Теперь ты понял ошибку Андреева?

– То есть?

– Ну, как ты не понимаешь, изобразив жуткие муки, материалистический характер страданий в аду, Андреев вынужден был прийти к идеи временности адских мук. К мысли о спасения всех. А то, слишком уж жуткая картинка получается.

– Ну, не знаю, – говорю я, – мне представляется наоборот. Совесть православных интеллектуалов не может смириться с чудовищностью вечных мук. Вот и придумывают, мол, грешники, в аду, в своей среде, а в раю им плохо.

– Дак, что тебе не нравится?

– Всё не нравится.

– Еретик, – вздыхает Михаил.

Подходит катер.

– Иди, спасайся, – говорит Михаилу Витамин, – а нам в обитель греха пора. В город.

– Еретики, – ещё раз вздыхает Михаил и заключает нас в крепкие объятия.

Садимся в катер. На душе опять хорошо. Рад за Михаила. На «еретики» не обижаюсь. Ибо сказано было с любовью. Даже душу согрело. И отцы теперь с теплотой вспоминаются. Надо будет обязательно приехать сюда. Ещё и ещё раз. Хотя, отцы так на вопрос Витамина и не ответили. Ну да ладно. Главное, сам Витамин непривычно спокоен и тих. Задумчиво качает ногой.

Кутерьма крестился!

Удивительная история. Видел на проспекте Ленина Андрея Кутерьму. Слегка пьяного. В руках Андрея была бутылка пива, почти допитая. И рубашка у него была расстегнута. А на груди в лучах заходящего солнца вызывающе горел нательный крестик...

– Крестился, – с ходу заявляет Кутерьма. От удивления не знаю, что сказать. Ярый поклонник Кастанеды крестился!

– Крестился благодаря орлу. Можно так выразиться. Странно звучит, понимаю, – Андрей делает «затяжной» глоток из бутылки, смеётся.

– Какому орлу? – я удивлённо хлопаю глазами.

– Кастанедовскому – отвечает Андрей с брезгливой гримасой на лице.

– А, что, Кастанеда разве про орлов писал?!

– Эх, мужик, – Андрей снисходительно смотрит на меня, – не про орлов, про орла…По Кастанеде, чтобы спастись, надо убежать от орла, обмануть его. Обычно, если человек умирает, его жизненную суть, ну, то есть, душу, этакий мифический вселенский орел пожирает. И всё…человека нет, никакой посмертной судьбы, ха-ха!

– Мрачная перспектива, – говорю я, – что-то из жизни насекомых.

– А язычество, вообще, штука мрачная. Особенно нео-язычество…Жизнь насекомых, ха-ха.

– Ну, да, – говорю я, – по «Розе Мира» насекомые не имеют индивидуальной души, у них души коллективные. Например, отдельно взятая муха – это некий сгусток энергии. Не больше. Если муху прихлопнуть, то никакого посмертия она знать не будет. Сгусток энергии выйдет из раздавленной телесной оболочки и вольётся в коллективную мушиную душу. Можно сказать, что муха будет пожрана этакой большой вселенской мухой. И всё. Почти по Кастанеде

– Нет, не всё, – Кутерьма кидает пустую пивную бутылку в мусорный бак, бутылка глухо звякает. – Не в орле дело, дело вот в чем: для того, чтобы орла обмануть, нужно воскреснуть. Воскреснуть, понимаешь! – Кутерьма взволнованно разводит в разные стороны руки и слегка машет ими, как кастанедовский орел. – Ну, у Кастанеды, понимаешь, прямо нет этого слова – воскреснуть. Ну, примерно это подразумевается. То есть, чтобы орла обмануть, надо уйти с Земли вместе с телом, забрать тело с собой в посмертие, то есть, не умереть вообще! А это и есть – воскреснуть!

Андрей вдруг «остывает», задумчиво смотрит на свои ладони.

–  Ну да, воскреснуть, – соглашаюсь я и нетерпеливо спрашиваю:

–  Но, а ты-то сам, как крестился? Что, орла обманул?!

– Ха, орла обманул, но ты даешь, мужик!..У меня всё прозаично, собственно и рассказывать нечего.

– И всё же?

Андрей застенчиво вздыхает, – да, что рассказывать…у Кастанеды всё полной мутью кончается, то есть, ясно: никто не воскрес. Тогда я стал думать – а кто вообще воскрес? Ну и естественно, первое, что мне на ум пришло – Христос воскрес! Потом я узнал ещё, что Богоматерь когда умерла, то тоже не нашли Её тела. И апостол Иоанн Богослов, тоже тела его не нашли. То есть, они тоже воскресли. Ну, опять, мужик, всё с Христом связанно. А вот кто бы воскрес вне христианства – никого не вспомнил. Нет таких! Тибетские ламы не в счёт, они перевоплощаются, а не воскресают. Тогда я решил, что в христианстве должны быть какие-то особые практики, ну, или тайные там ордена монашеские, где практикуется уход с Земли вместе с телом, то есть воскресение. А тут как раз Витамин подвернулся, поехали, говорит к отцу Олегу, в миссионерский центр. Я и решил, поеду, расспрошу там людей про эти особые практики…

Андрей опять задумчиво смотрит на свои ладони.

– Ну, что дальше? – нетерпеливо спрашиваю я

– Что, ну! Дальше известно. Приезжаем с Витамином к отцу Олегу, а там праздник, Успение Богородицы. Отстояли торжественную службу, мужик, такая благодать! С меня просто все вопросы повылетали, о чем спрашивать, такая благодать! Всё и так ясно. И полезла с меня вся кастанедовская муть. Вернулся домой и на две недели слёг, чуть ли не воспаление легких. Пока болел – сны мне нехорошие снились: Дон Хуан верхом на огромном черном псе снился, и змеи какие-то снились и маленькие красные человечки. А один раз просто собаки снились, очень много собак. Они все вокруг меня вертелись, зубами клацали, как бы напасть хотели, но какая-то сила им сделать это не давала. Но главное, мужик, не это – запах! Ты бы знал, как от собак жутко разило псиной! Как разило! Проснулся и чуть не блеванул. Фу! Короче, все эти сны, мне как бы через них Господь показывал: вот, мужик, жизнь в Боге, то, что ты чувствовал у отца Олега, а вот жизнь в аду – сны. Выбирай, человече…Вот…Я и выбрал. Как только выздоровел, поехал к отцу Олегу, сам поехал и крестился. Ты бы видел, как отец Олег рад был!…Вот…Что рассказывать, остальное – гордыня одна.

Андрей вздыхает и извлекает из кармана брюк мятые украинские карбованцы. Пересчитывает. Следует заманчивое предложение, – пойдем по бутылочке пива, отметим моё крещение.

Делаю «фарисейскую мину» на лице, а сам мысленно потираю ладони: отчего бы не выпить пива по случаю такого чудесного события – Кутерьма крестился! Не каждый день такие события бывают!

– Слушай, ты ж крестился, тебе, вроде как, нельзя? Хотя, я не против.

– А-а, – машет рукой Кутерьма, – грешен, понимаю. Ну, да в последний раз. Завтра, все равно, с Витамином едем к отцу Олегу. Будем на строительстве храма работать.

– Хорошее дело, – говорю я. – Только странно, храм же у батюшки есть.

– Не знаю, – говорит Кутерьма и икает. – Сказано: строительство храма...

Искренне рад за Андрея.

Гараж двухэтажный

Едем к о. Олегу. Я и Иван. Интересно посмотреть, как там наши труженики. Витамин и Кутерьма. Приезжаем. Во дворе Церкви не души. Странно. Растерянно оглядываем церковный двор.

– Пойдём, – говорю Ивану, – в комнатах для паломников посмотрим.

Комнаты находятся в том самом длинном одноэтажном строении. Как барак. Входим. По правую руку кухня. На двери кухни замок. Совсем странно. Где бабуля?!

Слева узкий, полутемный коридор. Иконы по стенам. Массивные полукруглые своды. Всё построено на века. Тяжеловесно. Традиционно. В Воздухе запах лампадного масла. Дверь в одну из комнат, слегка приоткрыта. За дверью кто-то «мучает» гитару. Стучим. Слышится голос Андрея Кутерьмы. Входим и с облегчением вздыхаем – нашлись, нашлись наши «труженики»!

Андрей сидит на какой-то допотопной кровати. В руках гитара. Одна рука, кстати, перебинтована. И вид у Андрея какой-то потерянный. Улыбается что-то там, про себя.

– Где, – спрашиваем, – Витамин?

– А, – машет перебинтованной рукой Андрей, – сбежал. Два дня поработал и сбежал. Тунеядец.

– Чего так?

– Говорит, не может от рассвета до заката камни с цементом ворочать. Физически нездоров. Достал он тут всех своей заумью. Ох, достал!

– А где, кстати, все, – спрашиваю я.

– Да-а, неудачно вы приехали, – тянет Андрей и всё чему-то улыбается. – Батюшка в городе. Будет только поздно вечером. Игорь нас, кажется, покинул. А Андрея батюшка благословил на пару дней домой съездить. Ну а Варвара Григорьевна, свечница наша, у себя, по хозяйству…А меня чуть током не убило, – радостно сообщает Кутерьма. Показывает перебинтованную руку.

– Эко, меня угораздило! На три метра ударом тока отбросило. А руку я об кирпичи повредил. При падении, ха-ха. Ну, ничего. Целый двухэтажный гараж батюшке выложили. Вот сижу, думаю…

– Постой-постой, – перебивает Андрея Иван, – какой гараж, вы разве не на Церковь работали?

– На Церковь, – соглашается Кутерьма, но тут же поправляется, – то есть, на батюшку, конечно.

Я вспоминаю грандиозную стройку во дворе у батюшки. Я-то думал, дом строят. Оказывается, гараж.

– Зачем о. Олегу двухэтажный гараж? – говорю я. Андрей пожимает плечами:

– Вот и я о том же. Зачем? Батюшку и так в селе недолюбливают. Говорят, мол, живёт слишком на широкую ногу. Приход небогатый, а он так хорошо живёт. Понятно, бизнесом занимается. Чего ему в городе с утра до вечера пропадать. А бизнесом заниматься грех священнику. Эх, мужики, хороший человек батюшка наш. Кто б меня ещё в Церковь привёл. Но, вот, любит копеечку. Что здесь поделаешь?

– Бесплатно работали? – Спрашивает Иван.

– На шару, – смеётся Андрей. – На Церковь же вроде как.

– Вот видишь, – говорю я Ивану, – как эгрегор Церкви священников во мрак вгоняет. Хороший человек, а копеечку любит.

– Точно-точно, – соглашается Иван, – ещё и ребят, получается, обманул. Они думали Церковь, оказалось гараж.

– Мы добровольно работали, – обижается Андрей. Но его никто не слушает.

– Помнишь, в «Розе Мира», – говорю я Ивану, закатив глаза под потолок, – спор иосифлян и нестяжателей.

– Помню, а что? – спрашивает Иван.

Я продолжаю.

– Побеждают иосифляне, сторонники крупного монастырского землевладения. На мистическом теле Церкви постепенно образуется как бы тёмно-эфирный нарост. Эгрегор, состоящий из житейских попечений о материальном благе. То есть, когда человек во время молитвы к Богу думает о вещах сугубо земных.

– Вот, откуда дух материальной наживы, – заключает Иван.

– Хорошо ещё, – говорю я, – что над Православием эгрегор слабенький. Не как над католичеством. И особенно над иудаизмом…

– Ха-ха-ха, – хохочет Андрей, – но вы, мужики, блин, даёте! Давно я матюгов не слышал. Ха-ха-ха. Какие, на фиг, эгрегоры. Что-что, а эгрегорами я больше не балуюсь. Батюшка тоже…

– Да, ты не понял о чем речь, – говорит Иван. – Эгрегор, что мы имели ввиду…

– Ага, – перебивает Андрей. – Слышал я эти оккультные штучки…Мужики, умоляю, не надо. Давайте я лучше вам песню спою.

– Спой, – говорит Иван. И Андрей поет:

Я хочу фиолетовый дождь,

А мне рисуют бесцветное небо,

Мне говорят о гармонии жизни,

Но я знаю, я знаю – всё это ложь…

Обрывает пение.

– Извините, мужики. Но уже не могу. Не прёт. Мирское.

Ого, от поклонника Кастанеды ничего не осталось. Нет больше Кутерьмы. И, слава Богу…

Решили батюшку не ждать. Ехать домой. Не последнюю роль в решении сыграл батюшкин гараж, гараж двухэтажный. Вроде как мелочь. А так нехорошо на душе. Осень на душе. Всё у о. Олега казалось мне если и не святым, то, по крайней мере, иным. Иным, по отношению к жлобскому миру, с его гаражами и «Мерседесами». И тут на тебе.

Батюшка, ну зачем Вам гараж двухэтажный?!

P.S. Решил вместе с Иваном  людей «Розы Мира» искать. Для начала надо узнать адрес той самой общины, которая якобы с «Белыми Братьями» объединяется. Там посмотрим.