РАСПУТИЦА

...по минному полю любви.

Башлачёв

Я хотел бы просто – дышать.

Я хотел бы просто – идти.

Это вечное слово: Прощай.

Это вечное слово: Прости.

Стою на перекрёстке дорог.

Одна – туго свёрнута в круг;

и по ней можно только нестись.

Вторая – в мёртвую петлю;

и по ней можно только ползти.

Ну а третья – прямая тропа:

на колени вставай – и к цели!

Плата не высокая для раба –

за временный рай – кандалы и цепи.

Остальное пространство – минное поле любви.

Мне всё чаще снится слово: Судьба.

1989, 1994

АВГУСТ. ГРОЗА

Стена дождя – от Невы дотуда,

где небо ищет снов

и свободная совесть пророчит нам чудо.

Перед глазами – круги зонтов.

Сверкает на оконных стёклах чешуя,

слетевшая с хвостов русалок.

На уличном лотке (и в моде, и в цене!),

накрытый целлофаном, спит Иешуа,

по имени Булгаков.

Стою один. И будущее мне

поёт о прошлом. И острее ветра

печаль двух сфинксов. Нева ль пред ними?

Нил?.. Какие дикие, безумные седины

у этой грустной, доброй Леты!..

И смотрят сфинксы – в сердце человечье.

И вот уже скользит незримо

судьба по краю времени – там бездна!..

Гибель?.. одиночество?..

Надежда на осечку?..

Мимо, мимо, мимо...

При вспышках солнечного бреда,

играя с небом в творчество,

парит земля, от ласк дождя сырая,

чуткая, любимая, живая.

1989, 1996

***

Пахнет детство игрушками.

Бедный лес – стружками.

Ночь – грёзами.

Море – солёными звёздами,

слезами и простотой.

Глаза пахнут душой.

Городской перекрёсток – газом

угарным и суетой.

Войны – болью и мясом.

Нашатырь – сердцем.

Быт – смертью.

1989

УСТАЛОСТНОЕ ВЫКРАШИВАНИЕ

Когда глаза ушли под веки,

когда ты к телу подлетел со стороны...

А вокруг – тишина...

Только слово: Любовь

отражается в траурном мире

как слово: Война.

1989

***

Перелистнул страницу...–

не драться ж снова дураку

с невинной мельницей судьбы!

И впереди –

пустеющая даль

и задохнувшаяся сушь

угаснувшей любви;

и память сердца:

далёкий свет и жалость,

возвышающая душу.

1989

***

Любовь смешна со стороны, а доброта – глупа:

время надругалось – мы повзрослели.

1989

***

Днём светлее ум, а ночью – сердце.

Днём ближе к жизни, ночью – к смерти.

1989

***

Ложатся строки помимо воли сами на бумагу.

И дальше жить возможно лишь по ним.

И жизнь – почти что средство.

Язык – как будто господин.

1990

***

Может, эта стезя – ложь:

юность – тщеславная блажь?

Может, рано под творчества нож

лечь добру и злу: нужен стаж?

1990

***

Помнишь, милая моя,

миг один? где ты и я

словно песня: на устах

жизни чистая роса.

Воздух свеж, прозрачен.

Солнце. Сосен мачты.

Вереск. Мальчик. И над ним,

помнишь, радуги был нимб?

Не забыла ли, верна

мигу твоему из сна?

1990, 1999

ВЕРБНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

По кладбищу старинному идут

из бело-синей церкви люди...

А маленькая девочка,

рыдает на снегу...

– Да что ты плачешь, девочка?

Да как тебя зовут?

– Вот сломанная вербочка...

Сапожки ножки жмут.

Такие они тесные,

так больно ножки жмут...

И улыбнулась девочка:

– Меня Любовь зовут.

1990

***

Суровая проза жизни

вызывает терпкие песни смерти.

Терпкие песни смерти

вызывают судорожную дрожь в жилах.

Судорожная дрожь в жилах

вызывает болезни сердца.

Болезни сердца

вызывают любовь и слёзы.

Так оставим суровую прозу!–

и как звёзды и грёзы,

и как ветер и дети,

мы с тобою на этом свете

станем в рифму

целоваться и петь.

1990

***

Вечер.

На глади прозрачной воды – моя тень.

Солнце!

оставь же меня у реки –

дай мне ещё один день.

Я отдохну и вернусь:

и новые песни, как прежде, тебе

принесу –

и останусь навеки с тобою.

Минуты прозрения так коротки.

И воздухом в умной, проточной воде –

в крови прижилась, растворилась грусть.

И линия жизни – этот след на ладони

от пожатия страха прохладной руки –

голосом неподкупным, как поступь судьи,

жестоким и ржавым, как буква закона,

твердит без намёка на споры сквозь поры мои,

без перерыва, без отдыха, тупо и монотонно:

"За тобой – только право на последнее слово.

И обжалованью не подлежит

ни мера, ни час приговора".

Я ищу адвоката, я кричу о покое!..

А на глади притихшей воды чуть дрожит

моя огромная синяя тень.

И ночь уж нахмурила брови –

две мохнатые чёрные тучи

над алой полоской заката.

"Ты потерял ещё один день,

ты упустил ещё один случай",–

сказало мне Солнце голосом брата

и опустило веки.

И наступила ночь.

1990

***

Стихает боль – и мир стихает.

И грим на лицах вновь – не жжёт.

Ложь – наш испытанный пароль:

бесплатный вход

в ворота временного рая...

Как мёд из сот губами,

душою выбираю я из сора –

из сора древнего, вторичного, сего –

всё то же серебро восторга;

но теперь – восторга моего!

"Бессмыслица" любви пока жива –

и мы смываем грим с лица...

Как это странно – мы совсем иные,

как это сладко – мы – живые!

Я смех принёс тебе в ладонях.

Проводим смерть в обратный путь!

На плечи – лёгкий гроб.

Прими, земля: мы смерть хороним.

Коней – в галоп!

И небо – в грудь!

И сердце – в сердце,

губы – в губы...

1990

***

Чтобы близким не сделать больно,

окровавил уздой коня

я в глухой тишине ночной.

И над тайной озимых стихов

с красным ртом любовь

перешла на шаг...

Не поймёт мой конь,

почему я так

оскорбил его!

Отомстит он мне...

1990

***

Затвердевшей моей вины

тишина – комом в горле.

Каждый выдох с болью.

И плохие – немые сны.

Вижу себя в изголовье

и почему-то со стороны.

Я стою – и не сдвинуться с места.

Никого! Только бьётся в бреду старик...

Это друга последствия смерти?

Или новой болезни крик?

Как трава – асфальт,

сердце – тихий стих

разрывает так.

1990

***

Душа, как мотылёк,

в любовь с огнём играет.

То чуть мелькнёт, то полыхает

над ночью голос многоок.

Зажёгся новый огонёк!..

А мир был чей-то бред.

Так умер человек.

Воскрес – Поэт.

1996

***

Любовь моя! мы на пороге

жизни Новой.

И я тех лет подвёл итоги,

где Слово

привело меня к тебе...

И вот теперь –

в крови страстей, войне сует –

чутьём звериным я ловлю

не смерти рёв, не славы звон,

нет: я люблю! и слышу зов

иных высот, иных времён.

Мир – на пороге Вечности.

Застыл, отёк, но ждёт

ещё каких-то новостей!

Не прыгнуть выше головы

рабам ума. Ну что ж. Живёт

последним днём – любя –

лишь избранный. Отныне

каждый шаг наш – выбор:

жизнь или

Бессмертие.

1991, 1999

***

Зачем обидел я тебя?

Случайностей полно на этом свете –

и может день любой последним быть.

Как я посмел забыть о смерти –

как я посмел вчера не жить?

Зачем обидел я тебя...

1991

***

Между мною и небом – стекло.

Между словом и делом – стекло.

По-другому и быть не могло...

И солгут, присоветуют близкие.

Охладят, заметут дальние.

Телефонный диск щёлкнет искрою –

и взорвётся сердце,

этот искренний погреб с воспоминаньями...–

стих запишется... сон рассеется...

мы не свидимся: мир спокойнее,

терпеливее и прочней.

Не хватает лишь лёгкой гармонии.

Доживём без таких мелочей.

1991

КРИЗИС БАНАЛЬНОСТИ

Банален ты, как мир, который в капле отразился.

Банальна жизнь твоя: вот пенится, журчит!.. и умолкает;

и дальше смертью уж течёт – невидимо, веками.

Так – здесь – течёт стекло.

И сквозь него привычный свет струится –

и преломляется в прекрасный Лик тем зреньем,

что точит плоть и оживляет камень,

в них с корнем выжигая зло.

Так тлеет тело, лечит время.

Художник-память

вновь преломляет прошлое в мечту.

Так руки Господа наш труд

однажды преломили в хлебы.

Но кто заметит, что ты с миром поделился небом?

кто шифр рифмованный прочтёт?

кто вены вскроет тайне?

перешагнуть банальность кто рискнёт?..

Кому ты нужен здесь, свидетель с потрохами!

И жизнь – вода. И смерть – как лёд.

Любовь – весна. И скоро ледоход.

Глядь, предъявляют черти грешный счёт.

А чем платить тебе... стихами?

Брось их: стишки нужны больным.

Себя здоровым видит чёрт –

он этой платы не возьмёт.

Любимый не судим.

1991, 1996

***

Тщеславия угар тяжёлый и тягучий:

слепая и тупая з-лобность:

бездарность – мой кошмар!

Суди ж раба, мой дар!–

жги плетью песен лучших

меня, мой тайный голос:

судите, строки вещие, своих

надуманных соседей черновых

и режьте по живому – вы правы –

за слабость дней,

тех, долгих, где не так, как пел,

я жил...– и к этому привык –

и лгать и предавать умел,

и, растеряв друзей,

погрязший по уши в обидах,

бежал на поводке у мира...

Не подавая вида,

пройдёте мимо...

Вот ваш суд.

1991

***

Можно ли привыкнуть к одиночеству?

Трудно.

Особенно – среди любимых.

Не дай мне бог сойти с ума:

утратить чувство юмора,

эту лёгкую мудрость одиночества.

1991

***

Идёт предвечная война...

О небо синее! Весна!

Святые ваши имена

просты, как боль сердечная.

С очей моих спадает пелена –

я возвращаюсь снова к вам,

свободы цельные слова,–

оставив чуждые скрижали,

где суть моя распалась на детали.

Я столько вязких дней

в скорлупке, наспех сшитой из идей,

болтался в море мёртвых строк.

Их суета сквозь швы сочилась,

переливалась через низкие борта.

Её ладонями старательно черпал

я: уповал на справедливость!

И надорвался. Голову накрыл руками

и на дно посудины упал.

Скорлупка вскоре накренилась,

вздохнула облегчённо и утопла.

А я в беспамятстве ветрами

был выброшен на камни

в законом избранной стране.

Там люди страшные живут:

меня там сосчитали!

И дым и свет там без огня,

поэзия без тайны.

Там правит бал уют.

Там дружбы нет.

Там бог зеркальный.

1991, 1999

КОНЕЦ ВЕКА

Громада двинулась и рассекает волны.

Плывёт. Куда ж нам плыть?..

Осень. Пушкин

Старинная вода,

отрубленной рукою –

у времени стихов Серебряного Века,

у времени мечты о Веке Золотом –

с невинной детской кровью

ты смешана была

по воле человека,

рождённого тобою под алою звездою,

которая, взойдя

(откуда ждали), разум

младенца просветила,

молвив: "Ты – судья.

Ложь – прежнее светило.

Кадило – только дым, смола.

Поэзия – беспомощный туман

и праздный блуд.

А бог есть страх и тьма".

Благословляя войны,

церковь подтвердила

грубой звезды слова.

И, горячо поверив в своё имя,

сыновья

над Матерью больной

вершили суд...

И ты круги своя –

от брошенных камней, крестов и тел –

через года, под гладью льда

нам в память донесла,

старинная вода,

замешанная густо на крови.

Весной

на тех кругах качаешь корабли

беспамятных племён,

солёная.

К Большой Воде несёшь ты их,

чтоб кинуть спящими на мель

или разбить о риф?

В руках неверных сыновей

скрипят о ржавые уключины

вёсла,

пытаясь совладать с бурлящею пучиной.

Но злое эхо от проклятий замученных людей

их настигает!–

и гребцы,

уж спятив,

ломают вёсла, руки, спины...

Расплаты ужас души рвёт –

движенья судорожны,

невпопад:

один – вперёд,

другой – назад,

и каждый третий под себя гребёт...

1991

ДРЁМА

Звук сломан, ложен свет:

разрушенного слова

каждого не перечесть значений.

Чем дальше видел я свой путь

сквозь дрёму встречных лет,

тем непонятней было мне:

где сон – где явь.

Во сне нет страха высоты –

а значит есть полёт.

Но пробужденье настаёт –

и сразу буквы лгут,

спускаешься на землю то бишь,

и ходишь, ходишь...

И спать захочешь вдруг.

В коротких промежутках –

жалость... Такая жалость,

с которой не живут.

1991

ТРЕВОГА

В ладонях сердца – радужное солнце.

Не споткнуться бы – и не разбить его...

Роятся, застят свет

предчувствия... Не отмахнуться!

Не уронить бы, Господи,

подарок этот хрупкий,

столь неповторимый...

Светом ярким ослеплённый –

успею ли прозреть:

увидеть и запомнить...

Не успеть – так прикоснуться хоть!..

Тревога, плоть

расплавится от звука

резкого, высокого стихии,

стихии, где роятся,

застят Солнца Лик

предчувствия...

Но песнями я отгоняю их!

И... отдышавшись,

засыпаю на твоей груди,

Тревога.

1991

АВГУСТ

Ты снова взмахнул за окном

багровыми крыльями боли...

И в дом заглянул

под утро,

прервав моей памяти сонную нить...

Летишь предо мною, мой август, мой ветер,

оставляя отметины одну за одной

на судьбе

и играя с судьбой,

как дети – в войну понарошку:

с глупым призраком мира

зовёшь меня в бой,

гадая на датах...

Присев на дорожку

на чемоданах у двери

настежь раскрытой души,

смеёшься лукаво...

Я с ним расстаюсь.

Лишь следы от объятий...

1991

***

Солгать не в силах:

свет солнца, звёзд и глаз ребёнка,

улыбка бессловесная собаки,

музыка небес и песня сердца,

щемящая тоска колоколов,

шум леса и весенняя капель.

Но лгут и критик и поэт,

что ищут жизни смысл:

один – в чужих,

другой – в своих трудах.

Их разум лжёт, желая власти;

и – страх.

Но смерти нет –

и истина не ищущим даётся.

1992

ПЕТЕРБУРГ

Болото. Царь. Судьба.

Из слова град возник

здесь – на костях раба.

У смерти – сфинкса лик.

Стихия и гранит:

стихи растут... И дни

текут за днями... Но

спаси и сохрани –

здесь жизнь объединить

с поэзией в одно!

12 дек. 1997

***

Восторг высот – без низкого труда –

не помнит глубины. До дна

души не исследив, лжи не узнать

под маскою бесспорного добра.

Без мук ночных нет правды дня.

Ужасней тьмы кромешной свет

вторичный – без огня,

как похоть жизни тех, кто у Креста

делил Распятого одежды. Грех –

только пустота. Но нет злей ямы,

чем "божий страх" разнузданной морали:

бог – властный судия – есть дьявол.

Бог – дуновение надежды

для падших, крест опыта –

для верных.

В Его влюблённых шёпотах

рожденье всех вселенных.

Как волны на песке – века

истории, как мифы – берега.

Искусство – бег от молота

времён. Но смерть бежит лишь веры.

Пережитое зло – лишь первый

шаг в пути ученика...

1997

СУИЦИД

Что стоишь усталый,

что в пути поник ты

головой свободной,

человек разумный?

Отшумели бури,

и лесные тайны

мёртвыми упали

вкруг царя природы.

Посреди пустыни

встали небоскрёбы:

в мире удовольствий –

победивший разум!..

Трон комфорта прочен.

Молча в жилах льётся

лунный смех, лоснится

скука, ищет грязи,

тянет, плоти чистой

алчет униженья...

Стыдно, страшно, сладко...

Вдруг – свободы путы

с тонким визгом рвутся!..

Утром кафель вымыт.

Здравы дни, как цифры.

Вечера – с семьёю.

В воскресенье – церковь...

Табурет откинут.

Беспричинной злобой

затянула горло

стерильная петля.

22 янв.1999

ДВЕ ТАЙНЫ

О женщина, ты жизнь!

Мужчина же – поэт.

Меж вами – пропасть: след

паденья Духа Лжи.

Лишь тонкой нитью – память;

и бережно дрожит

в душе двух свечек свет,

двух тайн – сольётся пламя –

и смерти убежит

свободный человек.

7-8 февр. 1999

СЧАСТЬЕ

Ночью подкралось к нам счастье, когда

стало так пусто, так страшно...

Время всходило над нами. Беда

грузно цеплялась за прошлое наше;

вечно болела, шипела сквозь кашель...

Время взошло – и беда умерла.

Помню, ты стрелки часов подвела

и улыбнулась... На скомканном платье

кольцами вилось законное счастье:

"Душу, вкусившую здесь полноту,

искренность снов и объятий,

нежность зеркальную и наготу

тел очарованных, кто мне оплатит?!"

Платим тебе мы, судья, ростовщик –

щедрое, мягкое счастье:

ты не один подарило нам миг,

прожитый миг... – Так платите! – И платим.

Ложью, враждою, разлукой – кто чем:

выбор богат. Но и долг необъятен.

Жадное счастье – приказчик ночей,

тот что над памятью только не властен;

эта тоска – этот долг – до конца,

до онемения белого страсти...

Вещая память родного лица –

в неупиваемой чаше небесной...

Счастье мельчает... Две чайки над бездной.

2000