Феномен
Всему виной была лужа – огромный, илистый мутно-серый уродец из дождевой воды и уличной грязи, который лениво разлегся посреди районного центра, совсем рядом с рынком, где-то на унылых задворках блистающего мраморным фасадом здания районной администрации.
Приехав в город по давно накопившимся делам, я нёсся сломя голову из пункта А в пункт Б. Стараясь всюду побывать и везде успеть, я мало что замечал вокруг…
Тут-то она меня и поймала.
Плача от досады, грязный, обутый лишь наполовину, я стоял на краю лужи и почти безнадёжно всматривался в её мутные хляби. В этот самый момент меня окликнул Иван Иванович.
Иван Иванович – большой писатель. Настолько большой, что далеко не все догадываются об истинных размерах его писательского масштаба.
Нимало не обращая внимания на моё бедствие, Иван Иванович, предусмотрительно не доходя нескольких шагов до лужи, торжественно стоял в позе Брюсова. Скрестив на впалой груди хилые ручонки и высоко задрав подбородок, он вопрошал, глядя одновременно на меня и куда-то мимо, поверх.
– Ну что, Джон, прочёл ты мой последний роман в «Твоём Безвременнике?»
– Прочёл. – Вымолвил я, с остервенением растирая кулаком заплаканное лицо и не отрывая взгляда от лужи.
– Ну и как? – Продолжал играть Брюсова Иван Иванович.
– Нормально. – Выпалил я машинально и тут же понял, что совершил нечто непоправимое.
– То есть как… нормально?..
Сходство Ивана Ивановича с Брюсовым в эти секунды увеличивалось пропорционально возрастанию его удивления моим безрассудным поступком. Писатель такого уровня не может писать нормально. Даже «хорошо» звучало бы хлёсткой пощёчиной его благородной музе. Он бы, конечно, по-человечески простил меня, но вот его муза этого не сделает никогда.
Я понял, что пропал. Желая хоть как-то смягчить свою участь, я жалко промямлил:
– Нормально для «Безвременника», а то они там в последнее время такое печатают, что будь здоров! Без зубной боли от такого чтения не останешься.
– И кто же это, например? – Ошарашенный моей наглостью вопрошал Иван Иванович, медленно бронзовея от величия и негодования и потихоньку превращаясь в памятник поэту-конъюнктурщику.
– Да вот Хоронцевич, например, – неэлегантно вымолвил я, по-прежнему не отрывая взгляда от мутных глубин, поглотивших ту часть моего гардероба, с которой начинается каждый элегантный мужчина.
– Ну-ну… – С глубоко затаённой ненавистью едва слышно приглашал меня к развитию темы надменный истукан.
Тут я окончательно понял, что умер как признаваемый за такового писатель, по крайней мере, в зоне досягаемости рук Ивана Ивановича. А руки у него были предлинными и простирались аж до столицы.
Всё дело было в том, что неосторожно упомянутый мной Хоронцевич помимо тошнотворно-бездарных романов строчил хвалебные рецензии на опусы Ивана Ивановича. Рецензии эти, будучи совсем не рядовым функционером от литературы, Хоронцевич размещал не только в «Безвременнике», но и в других маститых изданиях, неприступные бастионы которых дружно капитулировали под натиском его высокой литературной должности. А ещё дело было в том, что Иван Иванович делал алаверды – строчил в ответ не менее хвалебные рецензии на труды Хоронцевича, восторгаясь неисчислимыми литературными дарованиями последнего. Печатались они всё в тех же недоступных простому смертному литератору изданиях-бастионах.
Справедливости ради надо признать, что Иван Иванович, в отличие своего сановитого коллеги, был совсем не лишён литературного дарования и в начале творческого пути писал дерзко, оригинально и с выдумкой… Однако, об этом сейчас уже мало кто помнил. Сам же Иван Иванович то ли стеснялся вольнодумства собственной молодости, которое между тем вывело его в широкую литературу, то ли стеснялся того, что предал идеалы молодости в угоду конъюнктуре сиюминутного спроса. Как бы то ни было, Иван Иванович тщательно скрывал от других метаморфозы своего творческого пути, всем своим видом показывая, что был таким всегда. Одним словом, показывал всем, что уже родился великим. Памятником, так сказать, и родился. В этом заключался несомненный феномен Ивана Ивановича.
Я почувствовал, как быстро уменьшаюсь в росте под тяжестью взгляда Ивана Ивановича. В следующее мгновение мне подумалось, что это не я уменьшаюсь, а Иван Иванович растёт.
Но как же?!
Да очень просто – у каждого памятника есть свой постамент. Настала пора ему появиться. На моих глазах неподвижно застывшая фигура живого классика медленно, словно на эскалаторе, бронзово возносилась куда-то вверх. Голова, шея, ворот рубахи, скрещенные руки, брючной ремень, колени, сандалии…
– Н-ну! – Требовательно напомнил о себе откуда-то сверху Иван Иванович.
– Да галиматью полную пишет это ваш Хоронцевич! – Выпалил я, решив, что терять мне уже нечего. – Одни потуги на большое, а таланта-то нет.
– Как это – нет? А последний роман «Предсказуемая смерть»? – Гулко и бронзово летело свысока.
– Вот именно – всё очень предсказуемо и неинтересно! – Дерзновенно бросил я вверх, шаря рукой в водоёме и не поднимая на собеседника головы.
– Ы-ых! – Донёс до меня ветер обрывок неизвестно чего – то ли ответной реплики Ивана Ивановича, то ли ругательства мелькнувшего поодаль пьяного дворника.
Надпись на постаменте ярко золотилась на солнце, была очень красива, но не разборчива для моего глаза. Невысокая массивная чугунная ограда распространяла величие и торжественность вокруг.
– Ы-ах!.. – Продолжало нестись над округой.
– Да мне-то какое дело?! – Крикнул я, швыряя оставшийся без пары ботинок в кусты.
– А-а-ох! – Оглашало окрест.
Ничего не ответив на это, я снял носки, засунул их в карман и поплёлся к автобусу.
– У-уууу! – Возмущённо гудело мне вслед где-то в телеграфных проводах.
Пионеры возлагали к постаменту цветы и приносили клятвы верности.
– Клянёмся! – Дружно чирикали детские голоса.
– Ё-о-о-о-мса!!! – Вторя им, бронзово разливалось в атмосфере.
Автобус на Забугорную прибыл по расписанию.
Всему виной была лужа…