Начальная 638-ая школа, физкультурная

(воспоминания А. Охоцимского)

В первый раз во второй класс

Из-за сильного заикания меня не отдавали в первый класс, и в детский сад моя нога также не ступала. Зиму первого класса я провел на даче в Абрамцево, занимаясь по программе с бабушкой. Бабушка относилась к советской школе с высокомерным пренебрежением и, по-моему, собиралась и дальше учить меня дома. Но родители в конце концов проявили решимость и отдали меня в ближайшую школу, расположенную на улице Губкина. Чтобы попасть во второй класс, потребовалось пройти небольшой экзамен по письму, чтению и арифметике.

Первого сентября 1965г., вооруженный букетом гладиолусов в собственный рост и не ожидая от будущего ничего хорошего, я отправился в школу. Говорят, что я сказал: «и так до пенсии», но я этого не помню. Шок этого ужасного дня запомнился надолго. Никогда не покидавший дома и всегда бывший под опекой бабушки или мамы, я вдруг был выброшен во внешнюю среду, которую совсем не знал. Мир книг, мыслей и воображения был, и в известной мере, так и остался для меня более важным и истинным, чем реальный мир, в который меня вдруг швырнули, как щенка в холодную воду. Меня даже не предупредили о существовании двух видов туалетов, и я начал свой школьный день посещением неправильного заведения, чем вызвал насмешки одноклассников.

Вооруженный книжными представлении о добре и зле, я оказался среди закаленных ветеранов, прошедших горнило детских садов и ясель. Они не читали Фенимора Купера, зато умели бить в поддых и делать подножку. Зимой они сопровождали меня до дома и с мерзким хихиканием наступали сзади на мои калоши, которые их очень веселили. Калоши в то время вышли из употребления у молодежи и вызывали смех, хотя еще продавались в магазинах, и отец и дед их носили. В теплое время года выяснение отношений происходило на стройплощадке, где песок смягчал падения¹.

Наручные часы и японская ручка

Через месяц после начала школы наступил день рождения, и я получил на восьмилетие наручные часы. Нужны они мне были или нет, и чего мне хотелось на самом деле (машинку с педалями), никого, конечно, не интересовало. Я смотрел на эти часы с грустью. Часов в классе ни у кого не было, и бить очкарика с часами было, очевидно, еще слаще ... Часы, однако, были прекрасные. Они пережили все драки и падения и служили мне много лет.

Другим ценным подарком была чернильная ручка, привезенная отцом из Японии, куда он ездил на космическую конференцию. Следует понимать, насколько важным предметом для школьника была чернильная ручка. Во втором классе мы еще писали открытыми железными перьями, которые макали в чернильницы, встроенные в парты. Эта технология, нелегкая и для взрослого, обрекала не слишком аккуратного восьмилетнего ребенка на стрессы, кляксы, замечания и грязные пальцы. Требовалось филигранное искусство владения промокашкой (которая тогда прилагалась к любой тетради), ювелирная точность нажатия на перо и хорошее знание свойств разных видов бумаги. В третьем классе уже полагалось иметь свою перьевую ручку. Однако отечественные ручки были плохого качества. Чернила на кончике пера застывали и переставали поступать; перо начинало царапать по бумаге всухую. Тогда свинчивали заднюю крышку и слегка подкручивали поршень, подталкивая чернила к перу. На кончике пера выступала капля чернил, которую надо было сбросить на подготовленную промокашку. Перо увлажнялось, и ручка начинала писать. Имелись в продаже и дорогие ручки с золотым пером, которые школьникам, конечно, не покупали. Важной принадлежностью любой перьевой ручки был колпачок. Его надо было беречь как зеницу ока, так как без него ручка теряла смысл. Для ношения ручки мамой был пошит специальный узкий чехольчик, прикрепляемый к внутреннему карману школьного пиджака: если ручка выпадала из колпачка, она оставалась в чехольчике и не могла испачкать пиджак чернилами.

Японская ручка имела скромный вид и безотказно выводила ровные и тонкие линии. Писать такой ручкой было, конечно, большим облегчением. На кончике пера у неё был наплавленный шарик, который примерно через год отлетел, так что пришлось вернуться к репертуару магазина канцтоваров, благо что он находился в соседнем подъезде.

В этот же период стали появляться шариковые ручки. Отец привозил из-за границы красивые ручки «Паркер», с которыми обращались как с драгоценностью . Теперешнее отношение к ручкам как к обезличенному расходному материалу развилось гораздо позднее в связи с их удешевлением. Первые советские шариковые ручки пошли из Прибалтики. Я их прекрасно запомнил и хотел бы указать фото, но все, что удалось обнаружить в Интернете, представляет более поздние образцы. В школе к шариковым ручкам относились как к орудию дьявола (видимо, считалось, что они портят почерк). Пришедши как-то на урок с прибалтийской ручкой, я был изгнан из класса и отправлен домой с замечанием в дневнике. Когда их стали разрешать, я точно не помню, но в старших классах они уже были у всех.

Страна Пионерия

Вспоминая наше идейное воспитание, я думаю, что его следует разделить на два направления: воспитание советского патриотизма и привитие собственно коммунистической идеологии. Вторая компонента была очень слаба и в начальной школе почти отсутствовала. Не помню никаких попыток излагать коммунистические доктрины на детском уровне. Реальная накачка официальной идеологией началась в университете.²

Советский патриотизм на уроках явным образом также не внушался и специально не обсуждался, но как бы подразумевался как часть взрослого мира. В каждом классе функционировал пионерский отряд, куда входили все, кроме самых отпетых второгодников. Наш отряд назывался «имени 28-ми панфиловцев» и имел в качестве гимна соответствующую песню. Пионерская деятельность была поставлена вполне формально, и никаких костров и походов я не помню вообще. Зато хорошо помню пионерские линейки – род военизированных смотров-парадов. Отряды выстраивались стройными рядами в физкультурном зале. Командиры рапортовали о готовности, отряды проходили маршем, руки взлетали в пионерском приветствии. Для этих событий девочкам полагалось иметь пионерскую форму, отличную от обычной школьной: белые блузки с синей юбкой. Мальчики приходили в повседневных серых костюмах, но в белых рубашках. И, конечно, с пионерским красным галстуком. Носить пионерский галстук мне нравилось – видимо потому, что я вообще люблю галстуки и сожалею, что они постепенно выходят из употребления³. Явиться в школу без галстука или не в школьной форме было немыслимо – таких случаев я вообще не помню.

В нашем доме была районная детская библиотека, в который я был постоянным клиентом. Детские книги советских авторов четко контролировались, и читающий ребенок неизбежно получал приличную порцию идейных клише, растворенных, впрочем, во вполне качественном в целом литературном материале. Некоторые исторические романы раскрывали любопытные аспекты истории, которые замалчиваются сейчас. Хорошо помню книжку о веселых и добрых скоморохах в древней Руси, которых преследовали злобные православные церковники при поддержке княжеских держиморд. Книжка кончалась расправой над скоморохами и публичным сжиганием их гуслей на костре⁴. Сейчас этого автора, наверное, привлекли бы за оскорбление чувств верующих ... Впрочем тема книг и чтения заслуживает отдельного очерка.

Мой идейный облик формировался не столько в школе, сколько под влиянием детских книг и периодической прессы, как взрослой, так и детской. Я регулярно просматривал журнал «Огонек» и газеты. У меня был специальный альбом, куда я наклеивал фотографии и сообщения, связанные с полетами в космос. Так как космические полеты были секретной тематикой, информации о них, помимо сообщений ТАСС, было немного. В сравнении с теперешним «взрывом» мемуаров на космические темы, мы почти ничего не знали.

Обилие чисто детских газет и журналов было удивительным. Мне выписывали «Пионерскую правду» и журнал «Пионер», в котором публиковались, в числе прочего, вполне достойные исторические романы Лидии Воронковой на темы античного мира. Помню, что в «Пионерской правде» публиковался поразительный фантастический роман, в котором пленный советский офицер, использовавшийся гитлеровцами для экспериментов с антигравитацией, получил способность летать и превратился в ночного Бэтмена-мстителя... Глядя в прошлое, ясно видно, что военные темы образуют четко очерченный идейно-независимый стержень нашего патриотического воспитания и вообще национального духа. Впрочем, также хорошо я помню безногих ветеранов на улицах, катающихся на самодельных досках, поставленных на маленькие колесики на шарикоподшипниках. Их бедность и заброшенность бросались в глаза, и их было очень жалко. С течением времени они постепенно исчезли, освободив дорогу чисто кинематографическим образам войны.

Учительница и ученики

Нашу учительницу звали Клавдия Федоровна. Она больше всего запомнилась мне ужасным хамством, которым я проявил свое гнусное зазнайство в первый же школьный месяц. На уроке читали рассказ эстонского автора, в котором фигурировал мальчик по имени Вильям. В это время я начал заниматься дома английским, и мне резануло ухо, что учительница произносила это имя с ударением на втором слоге. Мне стало жалко её «серости», и я решил, вежливо подняв руку, её поправить, объяснив, что в имени «Вильям» ударение ставится на первом слоге. Бедная Клавдия Федоровна настолько обалдела, что вообще никак не отреагировала. Я почувствовал, что сморозил что-то не то и быстро заткнулся, так что все это проскочило, как будто ничего и не было.

Вообще наш класс был характерен чисто советской смесью детей совершенно разных социальных групп. Помню еще одного «академического» ребенка, Мишу Глазова, который работает сейчас в США⁵. Вместе с тем присутствовали дети из барака, который располагался в то время во дворе и уже давно снесен и забыт. Однажды я в него зашел и был потрясен невероятным контрастом барачного быта с уровнем комфорта обычных квартир. Там жили те, которых москвичи презрительно называли «лимита» (теперь эта социальная ниша заполнена мигрантами из Средней Азии). Барачные дети отличались от московских почти так же резко, как отличаются друг от друга расы или нации; по мере взросления они почти однозначно переходили в категорию «шпаны», терроризируя «приличных» детей.

На уроках мальчиков принудительно рассаживали с девочками. Моя постоянная соседка Оля Хрущева была настолько идеальна во всех своих проявлениях, что казалась неземным существом, олимпийской богиней чистоты и аккуратности. Возможно, именно благодаря ей я с ранних лет стал видеть в женщине не столько человеческое существо, сколько стихию особого порядка. Похоже, что имя «Ольга» ассоциируется у меня с высшими уровнями этой стихии и всю жизнь обладает надо мной особенной властью в хорошем соответствии с духом мистической «именологии» Павла Флоренского.

Физкульт-привет!

638-ая школа не была в прямом смысле спортивной, но имела физкультурный «уклон». Прекрасно организованные уроки физкультуры были для меня пыткой, так как я был настолько неловок, что не мог даже перекувырнуться. Спасало то, что я часто болел. Во втором классе я переживал ту стадию привыкания к микробам и вирусам, которую большинство детей проходят в ясельном возрасте. Врача вызывали на дом. Приходил замотанный участковый врач и без долгих разговоров выдавал справку на неделю или две. Маме также давали на это время освобождение от работы «по уходу за ребенком». После каждого гриппа автоматически выдавалась отдельная справка об освобождении от физкультуры еще на 2 недели. Предъявив её физкультурнику, я радостно садился на скамейку запасных и пересиживал урок без потерь для самолюбия.

Уроки физкультуры были военизированы. Класс строился. Назначенный командир класса подавал команду «Равняйсь! Смирно!», затем маршировал к учителю и рапортовал о готовности. Учитель приветствовал класс, и класс хором отвечал «физкульт-привет!» Помимо полноценно оборудованного гимнастического зала, в школе была еще и хорошо оснащенная лаборатория, в которой детей периодически обследовали, измеряя силу и скорость реакции. Несмотря на все эти достоинства, профиль школы не вязался с моими данными, и после 4-го класса родители перевели меня во «французскую» школу №672, располагавшуюся за универмагом «Москва». О ней пойдет речь в следующем очерке.

Последние дни в физкультурной школе были отмечены необычным воспоминанием. В конце мая я увидел в школьном дворе двух ладных гигантов-старшеклассников, которые с удовольствием боксировали, играя мускулатурой красивых обнаженных торсов. Они были невероятно классичны и теперь сливаются в моем представлении с греческим скульптурами или изображениями атлетов на керамике. Это видение бокса, как высокой мужской игры, настолько запало мне в душу, что уже в 50-летнем возрасте я стал неизвестно зачем заниматься кун-фу и оставил это занятие, лишь получив как следует пару раз «по мозгам». Бокс приоткрыл мне дверь в мир прямого телесного контакта, где твоя судьба решается не думаньем, а быстрыми точными движениями и мгновенной реакцией. Я увидел иное измерение жизни, резко отличное от скучного мира повседневности (дом-работа-магазин), в котором людей нельзя не только бить, но и даже трогать, где все проблемы решаются говорильней, и вообще непонятно как реализовать свою мужскую природу.