672-ая школа, она же 75-ая французская

(воспоминания А. Охоцимского)

Почему меня перевели, начиная с 5-го класса, именно во французскую школу, я до сих пор точно не знаю. За универмагом «Москва» симметрично располагались в вершинах прямоугольника четыре школы: английская, французская, обычная и математическая №2. Как будет ясно из дальнейшего, мой главный жизненный путь пролегал через школу №2. Французская школа оказалась на этом пути лишь кратковременной двухгодичной остановкой.

Ходить в эту школу было дальше, чем в 638-ую. Надо было переходить широченный Ленинский проспект, по которому с ревом и свистом носились автомобили, пусть не в том количестве, как теперь, но с не меньшими скоростями. Кратчайший путь в школу пролегал через пешеходный переход «зебра», на котором машины в то время даже не замедляли ход. Более дальний, но безопасный путь проходил через подземный переход у универмага «Москва».

Отдавать детей в языковые школы было тогда, как и сейчас, признаком хорошего тона. Французская школа была выбрана, видимо, потому, что английским я уже 3 года занимался дома. Впрочем, эта школа превратилась во французскую лишь в год моего перехода¹. При мне сменили табличку «Директор» на «Directeur», а на буфете появилась надпись «Cantine». Французский начинали со 2-го класса, и количество языковых уроков было больше обычного. В процессе преобразования школы из обычной во французскую предполагался длительный переходный период, в течение которого старшие классы доучивались по-старому. С нами же было решено начать французский по программе обычной школы, в которой иностранный язык начинался в 5-м классе. В советских школах не было обязательной привязки к английскому, и существовали редко используемые альтернативные наборы учебников по французскому и немецкому. Напомню, что в середине столетия основным школьным иностранным языком был немецкий.

Вообще, степень унификации школьных программ в СССР была поразительной. Все школьники огромной страны, от Камчатки на востоке до Бреста на западе и от киргизских пустынь на юге до арктической тундры на севере, открывали в один и тот же день одни и те же учебники на одной и той же странице. Это было удобно как для школ, так и для школьников, а также гарантировало определенный уровень обучения независимо от педагогических талантов преподавателей. Каждый год в июне я заходил в книжный магазин и приобретал в отделе «учебная литература» полный комплект стандартных учебников на будущий год вместе с набором атласов и контурных карт. Цены на учебники были копеечные.

Предметы и кабинеты

Если в начальной школе я сидел, как в тюрьме, 3 года на одной и той же парте в одном и том же классе, с тупой покорностью уставившись на одну и ту же поднадоевшую «училку», то с 5-го класса жизнь стала разнообразнее и даже в чем-то свободнее. Каждый предмет преподавался в своем кабинете, между которыми мы постоянно перемещались. Богато оборудованные и завешанные плакатами и картами кабинеты производили сильное впечатление, особенно кабинет биологии со скелетами и чучелами. Учителя теперь были специалистами. В этом качестве они вызывали уважение и заражали своим искренним энтузиазмом к предмету. Все они были дамы, кроме историка. Историк показывал диафильмы. В полуподвале был класс, оборудованный шторами. Там стоял диапроектор, и мы, с удовольствием погружаясь в темноту, созерцали на полотняном экране цветные картинки, изображавшие строительство египетских пирамид или морские бои греков с персами.

Возникла свобода в выборе места и соседа. Можно было даже сидеть на разных местах в разных кабинетах и разнообразить жизнь, меняясь местами и соседями. Теперь мальчики сидели с мальчиками, а девочки – с девочками. В этой новой жизни сосед был важным элементом классного бытия. Хороший сосед мог что-то тихо подсказать, одолжить ластик, а то и карандаш, и не залезал локтем на чужую половину стола. Классические деревянные парты с откидным наклонным верхом остались в начальной школе. Теперь мы сидели по двое за простыми столами на фанерных стульях с трубчатыми железными ножками.

Появились и новые обязанности. В связи с тем, что на всю школу была одна уборщица, мы должны были по очереди (парами) мыть свой кабинет (т.е. кабинет нашей классной руководительницы, математички). Это называлось «дежурство». Надо было придти после уроков, поставить стулья на столы ножками вверх, принести ведро воды, вымыть пол шваброй, аккуратно вытереть классную доску и прополоскать используемые для этого тряпки. Доски были двух видов: классические, покрытые черной клеенкой, и новые, из буро-зеленого стекла, издающие при писании мелом неприятный скрежет. Дежурный также выполнял мелкие поручения, например бегал в учительскую за мелом.

В начальной школе моя успеваемость была не блестящей, и я стал «хорошистом» лишь в четвертом классе. С тех пор доля пятерок в дневнике медленно, но неуклонно росла, достигнув максимума в выпускном классе. Исключение составляла физкультура, по которой мне великодушно ставили тройку, и столь же великодушно игнорировали её в общем зачете. Свобода в выборе места в классе оказалась полезной, так как теперь я стал всегда садиться на втором-третьем ряду, с которого плакаты и написанное на доске были хорошо видны. В соответствии с принципами советской офтальмологии, очки мне выписывали «с отставанием», чтобы близорукость прогрессировала медленнее. Поэтому в начальной школе, где меня посадили в середине класса, я не всегда мог разобрать текст на доске. Теперь эта проблема была решена. Вообще, я становился с возрастом более внимательным и медленно, но верно адаптировался к школьной системе. Однако, ощущение отсиживания и отбывания срока все равно оставались и, покидая школьное здание после положенных пяти-шести уроков, я смотрел на широкое небо над головой и вздыхал с облегчением.

Страна уже перешла на пятидневную неделю, но это не относилось к учебным заведениям. В субботу учились так же, как и в рабочие дни. К школе относились всерьез и с почтением, и никому и в голову не могло придти уехать в субботу на дачу только потому, что родители уже свободны. Кроме того, отец продолжал ходить на работу по субботам еще много лет после введения пятидневки.

Готовимся к труду и обороне

Уроки физкультуры в теплое время года проходили на стадионе Дворца Пионеров, где можно было бегать настоящие стометровки на гаревой дорожке и прыгать во взрослую яму для прыжков. По всем видам легкой атлетики существовала четкая система нормативов, которая увенчивалась в выпускном классе длинным списком обязательных для всех норм ГТО². Зимой территория Дворца Пионеров использовалась для лыжных уроков, единственного спорта, в котором я был конкурентоспособен благодаря дачному опыту. Дворец Пионеров был огромен. Он был задуман с размахом, превышавшим реальную потребность: там было невероятное количество разных кружков, и все равно он казался почти пустым. По дорожкам иногда проезжали учащиеся автошколы на «Москвичах» с двойным управлением (в СССР можно было получить в 16 лет т.наз. юношеские права). Вся эта территория была огромным пустырем, поросшим кустами, в которых прятались соловьи-разбойники среднего школьного возраста, собиравшие дань с путников. Одинокий школьник, мирно следующий на кружок рисования, вполне мог столкнуться с группой серьезно настроенных подростков, преграждавших ему дорогу с категорическим требованием: «Дай 10 копеек!³». Для таких случаев рекомендовалось иметь с собой адекватное количество мелочи во избежание осложнений.

Труд был чисто советским предметом, который в наше время заменен на международно-стандартную «ориентацию в мире». В СССР предполагалось, что ориентацию в мире задает родная партия, а каждый выпускник школы должен владеть напильником, пилой и молотком. Для занятий трудом было даже построено отдельное здание, которое использовалось всеми соседними школами. Любопытно, что труд был единственным предметом, где мальчики и девочки занимались совершенно отдельно друг от друга. Даже на физкультуре, несмотря на различие требований и нормативов, мы почти всегда были вместе или рядом. Здесь же девочек учили шить или готовить, причем нас иногда приглашали на дегустацию. Что касается «мужского» труда, то, невзирая на прекрасное оборудование, от него не было большого толка из-за частой смены и постоянной бестолковости преподавателей. Учителя труда были не нормальные дипломированные педагоги, а отставные пролетарии, видимо уволенные за пьянство. Запомнился один колоритный мужик. Он был красив, ходил в хорошем сером костюме с галстуком и внешне напоминал популярного тогда артиста Олялина. При этом он качался на ходу и был явно не способен к отправлению педагогических функций, предоставляя изготовление табуретов нашему собственному воображению. Когда мой одноклассник Боря Михайлов у него что-то спросил, он был послан на три буквы... Это был первый и последний эпизод в моей школьной жизни, когда учитель вел себя подобным образом.

В шестом классе у нас ввели начальную военную подготовку (НВП). В противоположность ожидаемому от армии духу унификации и порядка, НВП была вовсе не стандартизована. Все зависело от вкусов, фантазии и связей военрука. Нам посчастливилось: в конце мая нас повезли в подмосковную саперную часть, накормили в солдатской столовой и отвели на полигон стрелять из автомата Калашникова. На полигоне нас построили, и офицер медленно пошел вдоль строя, всматриваясь в лица. Вдруг он поманил меня пальцем. Меня усадили перед открытым цинком с патронами и велели набивать магазины для всей группы (по 10 патронов). Потом, в качестве вознаграждения, офицер загнал в мой магазин еще 4 патрона. Стреляли мы на настоящем полигоне с земляной стенкой в бумажные мишени с расстояния 100 метров. До сих остались в памяти легкость и непринужденность стрельбы из АК. Предохранитель было велено перевести вниз на одну позицию для стрельбы одиночными, но один балбес все же перевел на 2 щелчка, раздалась очередь, и его сразу удалили. Впоследствии я долго мучился вопросом, почему для снаряжения магазинов выбрали именно меня? Уже будучи взрослым, я наконец понял, что офицер просто прочитал в моих глазах, что мне не придет в голову воровать патроны.

Друзья и враги

В новой школе у меня как-то сразу установились в классе спокойные нормальные отношения, и даже свои второгодники меня особо не задевали. На этом фоне болезненно воспринималось насилие старшеклассников. В отличие от взрослой дедовщины (в тюрьмах или в армии) здесь речь не шла о какой-то системе взаимоотношений, унизительной ритуальности или иерархии послушания. Били просто для удовольствия. Уверенные в своей безнаказанности и праве сильного, юные садисты подлавливали младших в темном углу или в туалете и били куда им нравилось, часто в живот или в пах. В силу разницы весовых категорий, сопротивление могло лишь ухудшить участь жертвы. Конечно, этим занимались немногие старшеклассники, но остальные лишь крайне редко пытались их образумить. Ни о каком организованном сопротивлении или заступничестве речи не было: каждый был за себя. Дружба с одноклассниками сводилась к совместному времяпровождению и самопожертвований не предусматривала. Красивый принцип «один за всех, а все за одного» не работал.

Запомнился один эпизод, уникальный тем, что завершился заслуженным возмездием. Как-то зимой после школы я шел сзади школьного здания по тротуару, покрытому толстым слоем льда⁴. Вдруг из-за угла показался сын нашей классной руководительницы, строгой и справедливой математички. Хулиганистый веснушчатый недоросль шел с приятелем, которому он с гордостью демонстрировал свои новые перчатки из кожезаменителя. Видимо желая показать их в действии, он походя съездил меня по физиономии, и я кувырнулся спиной на лед, как оловянный солдатик. В этот самый момент из-за угла показалась мать, и его лицо перекосилось от ужаса. Я быстро ретировался, с удовлетворением улавливая знакомый голос математички, которая никогда не кричала, но умела наводить страх «металлической» интонацией.

Туалет был жутким местом. На переменах его заполняли курящие старшеклассники. Толчки были заполнены плавающими окурками и часто оказывались засорены. Об индивидуальных кабинках и деревянных сиденьях не было и речи, и закаленные советские школьники садились «орлом»⁵ у всех на виду. Домашним детям вроде меня мамы выдавали куски газеты для подкладывания под изнеженные бедра. Туалетная бумага вообще была в дефиците, и в общественных туалетах отсутствовали даже приспособления для навешивания рулонов. В основном пользовались бумажными квадратиками, нарезанными из газет⁶. Такие квадратики я постоянно имел в заднем кармане брюк. Понятно, что школьного туалета я боялся как огня и предпочитал терпеть до дома⁷.

Главным позитивным моментом в новой школе было то, что у меня появился друг, Андрей Языджи⁸. Вдруг появился собеседник, с которым можно было обсудить реально важные вещи, такие как эпизоды Троянской войны или подвиги персидского царя Кира. Андрей был прирожденным отличником и, помимо общей начитанности, успевал следить за всеми уроками и все делал с самой искренней добросовестностью. Как-то на уроке рисования надо было что-то изобразить к 7 ноября (День Октябрьской Революции). Андрей великолепно нарисовал крупным планом Ленина, выступающего с броневика. Этот рисунок акварелью был настолько качественнее того, что у нас вообще рисовалось, что он до сих пор стоит у меня перед глазами. Учительница рисования не знала, что делать – она не предупредила нас, что пытаться рисовать Ленина нам не полагалось. Она была в очевидном затруднении и, поколебавшись, поставила Андрею «4», хотя рисунок по качеству тянул на «5+».

Андрей был красив лицом и фигурой и физически развит. На физкультуре он был также совершенен, как и на остальных уроках. Единственной его проблемой было, похоже, само это совершенство, к сокрытию которого под личиной ложной скромности он не прилагал достаточных усилий. В классе возникла группа активистов, желающих поставить его на место. Какие методы при этом использовались, догадаться нетрудно. Однако Андрей не был легкой добычей. Его отец, уже пенсионер, жил жизнью сына и был активен в родительском комитете. Он не собирался сдаваться без боя и отдавать единственного сына на растерзание. Нашей классной даме пришлось созвать собрание. С присущей ей прямотой, она поставила вопрос ребром: «За что бьёте Языджи?» Обвиняемые не выказали ни малейшего раскаяния и выкатили в ответ телегу жалоб на Андрея: он высокомерен, он зазнайка, он даже «портит Охоцимского». Нравственный авторитет учителей в советской школе был невысок⁹: несмотря на явное требование учителя, мир не наступил, и Андрею пришлось перейти в параллельный класс.

На тему хулиганства вспоминается один поразительный эпизод. Класс толпился в закутке на 5-м этаже перед кабинетом биологии в ожидании урока. Девчонки шушукались в углу, лицом друг к другу, выставив наружу косы с белыми бантами. Особенно роскошная коса была у Иры Прытковой, красивой девочки с рано развившимися формами. Вдруг какой-то тип из другого класса с наглой ухмылкой поднес горящую спичку к хвостику её косы. Коса моментально вспыхнула, образовав факел почти до потолка. Подруги Иры, проявив расторопность, граничащую с героизмом, мгновенно придавили пламя тем, что попалось под руку. Резко запахло палёной курицей. Ира заплакала, а одна из девчонок отвесила поджигателю затрещину. Этим он и отделался¹⁰. Никто никому не жаловался, а Ира пришла на другой день уже без косы.

Проблемы со школьным насилием, по крайней мере для нас с Андреем, были решены лишь с переходом в математическую школу. Весной 6-го класса он как-то подошел ко мне в раздевалке и с заговорщическим видом объявил, что сейчас математика «решает всё». Математика - это круто. Так думает его папа, и поэтому он переходит в соседнюю математическую школу. Так как там надо сдавать вступительный тест, он ходит туда на подготовительные курсы. Он вдохновил меня к нему присоединиться, и так началась та новая жизнь, о которой расскажет следующий очерк.