Б. Н. Делоне, его внуки и Веничка Ерофеев
(воспоминания А. Охоцимского)
Математик Борис Николаевич Делоне, член-корреспондент Академии Наук, жил неподалеку. Нас разделял только участок И. М. Виноградова. Дача Делоне была настолько густо заселена детьми, внуками, родственниками и знакомыми, что он сам, маленький седенький старичок, был там мало заметен. Казалось, что и дача не его, а ему там просто дают пожить. Он гулял по поселку быстрым туристическим шагом в совершенно вытертых ситцевых «пионерских» шароварах неопределенного серо-голубого оттенка, и ничто не предполагало в его внешности известного альпиниста, именем которого были названы горная вершина и перевал на Алтае.
Борис Николаевич приходил иногда к нам на дачу звонить по телефону в Москву и с удовольствием задерживался, чтобы рассказывать разные истории. Словоохотлив он был необыкновенно, и его монологи, как правило довольно интересные, могли продолжаться часами. От него я впервые узнал про И. Р. Шафаревича, который был его учеником. Он описывал Шафаревича как математика от Бога и вундеркинда – тот сдавал экзамены в Московском Университете экстерном, еще учась в школе. Он рассказывал, что перед войной совсем юный Шафаревич пришел к нему на мехмат и сказал, что хочет заниматься алгеброй (т.е. высшей алгеброй). Осенью 1941 года Борис Николаевич потратил немало сил, чтобы освободить 18-летнего Шафаревича от мобилизации на рытье противотанковых рвов на основании его исключительного таланта. Дальнейшая научная карьера Шафаревича проходила с таким же блеском и с опережением обычных сроков. О его более поздней публицистической деятельности Борис Николаевич отзывался, как о чем-то малосущественном, как будто сожалел, что он тратит на это свои силы.
Обитатели дачи Делоне настолько ассоциировались с его личностью, что мы порой коллективно называли их «Делоне» вне зависимости от их реальных фамилий. Лучший друг моего детства, его внук Сергей, не именовался иначе как «Сережка Делоне», хотя его настоящая фамилия была Шаров. Это был широкоплечий мускулистый красавец, одаривший своей дружбой меня, неуклюжего очкарика, пытавшегося скомпенсировать свою очевидную неполноценность обильным чтением и мечтами о великих подвигах. Читал он еще больше меня. Кроме того он прекрасно рисовал, играл на гитаре и даже писал песни «под Высоцкого», что возносило его в моем представлении на недосягаемую высоту. Высоцкий вообще был его кумиром. От него я впервые услышал необычную по тем временам мысль, что Высоцкий – лучший поэт своего времени.
Другой внук Бориса Николаевича, Вадим Делоне, поэт и правозащитник, был членом «великолепной семерки», организовавшей в 1968 году символическую демонстрацию на Красной площади против вторжения в Чехословакию. Вадима я впервые увидел в 1973 году после его освобождения из тюрьмы. На работу его не брали. Говорили, что он работал одно время осветителем в Театре на Таганке у Ю. П. Любимова. У Вадима было красивое волевое лицо. Он держался со значением, постоянно курил «Беломор» и иногда играл с нами в пинг-понг и настольный хоккей. Вадим жил на даче у деда вместе со своим младшим братом Михаилом, который был «просто» студентом мехмата. В 1975 году оба брата были лишены советского гражданства и получили политическое убежище во Франции. Борис Николаевич в связи с этой драматической историей вызывал в поселке всеобщее сочувствие.
Михаил был обладателем необыкновенной коллекции долгоиграющих пластинок, основного носителя доброкачественной музыки в ту эпоху. В его коллекции было несколько сотен дисков как современной, так и старинной музыки. Там были такие раритеты, как фламандская средневековая музыка, редкие собрания романсов и т.д. Комната Михаила, где, по-моему, ночевал и Сергей, напоминала по уровню комфорта медвежью берлогу, однако там стоял проигрыватель с высококачественной акустикой (по тогдашней терминологии «вертушка»), на котором можно было слушать эти сокровища. Как он мог собрать такую коллекцию при убогом выборе пластинок в открытой продаже, так и осталось для меня загадкой.
Меня, в то время старшеклассника, интересовало окружение Вадима, которое я представлял себе как профессиональных революционеров, людей мысли и действия, напряженно размышляющих о будущем страны, пишущих политические платформы и распространяющих подпольную литературу. Однако кружок молодых людей, который я однажды застал у Вадима, был скорее тусовкой молодых «хиппующих» нигилистов. В комнате было накурено, все пили водку и рассказывали вперемешку политические и прочие анекдоты. Густота табачного дыма соперничала с густотой анекдотного мата. Девушки в этой компании были в джинсах и с длинными распущенными волосами – так тогда полагалось – и выражались, пили и курили совершенно так же, как парни. Вся эта публика, само собой, была вполне интеллигентная. Вперемешку с анекдотами о Ленине Вадим еще говорил о нём что-то в издевательском тоне. Вадим, очевидно, был в этом театре солистом, остальные – подпевающим хором. Для Вадима все вопросы были решены, все мосты сожжены, все Рубиконы давно перейдены. Дискуссии или сомнения в его присутствии были неуместны.
Вспоминая этот вечер, я поражаюсь, насколько пророчески эта молодежь выразила некоторые черты будущей эпохи: как глумление над поверженными кумирами прошлого, так и открытое употребление мата в присутствии другого пола. Другой предтеча матерного века, писатель Венедикт Ерофеев («Веничка»), впервые сочетавший «истинный русский язык» с художественным словом, тоже довольно долго жил на даче Делоне. Он запомнился как эффектный, довольно красивый молодой человек с копной черных с проседью волос. В 1973 г. ему было 35 лет. На своего персонажа из поэмы «Москва-Петушки», к тому времени уже написанной, он был похож очень мало. В отличие от большинства дачной публики, он выглядел как человек, следящий за своей внешностью. У него был умный и ясный, слегка высокомерный взгляд, в котором было нетрудно прочитать осознание своей особенности и какого-то связанного с этим груза. Говорил он на совершенно нормальном правильном языке. Никакого мата и вообще языка, присущего его персонажам, я от него не слышал. Однако склонность к сюрреализму, парадоксам и эпатажу чувствовалась в его анекдотах и рассказах, в целом относившихся к обычной диссидентской тематике того времени. В нем чувствовался непрерывный творческий процесс. Он как бы присутствовал и отсутствовал одновременно и говорил отчасти для собеседника, а отчасти продолжая какой-то бесконечный внутренний диалог с самим собой. В нем как будто все время варился и проговаривался материал его прозы, из которого выходила на бумагу только небольшая часть. Я думаю, что он написал так мало не от лени или пьянства, а от высокой требовательности к себе. Я знал его недостаточно, чтобы спорить с теми авторами, которые ставят пьянство в центр его образа жизни, но он в то время совершенно не выглядел алкоголиком, и пьяным я его тоже не видел ни разу. Он скорее казался представителем иного, более высокого мира. Он запомнился мне сидящим на пне перед домом в несколько напряженной позе, в красивом белом джинсовом костюме. Он сидел неподвижно с совершенно прямой спиной и смотрел в одну точку. Когда я прошел мимо, он посмотрел на меня очень серьезным и несколько недовольным взглядом, как на нарушителя своих размышлений.
Во всех этих обитателях дачи Делоне было что-то настоящее, какая-то сила и размах личности, что-то от героев Хемингуэя или Высоцкого. С ними хотелось пойти в разведку, но было здорово и просто сходить в лес за грибами или поговорить за чаем. Среди бесконечного разнообразия тем, которые тогда обсуждались, полностью отсутствовала только одна – деньги. Вообще отсутствие интереса к экономической теме сильно отличало тогдашнее диссидентство от революционеров прошлого. Никто в сущности не был против социализма как такового – хотелось свободы и правды и возможности быть несогласным. Идея раздавать огромные заводы и фабрики в частные руки нам бы не приснилась и в кошмарном сне.
Непрактичный Борис Николаевич всегда был арендатором своей дачи и, в отличие от большинства обитателей поселка, так и не стал её собственником. Эта была его позиция: он считал, что академические дачи должны принадлежать Академии. После его кончины в 1980 году все его семейство исчезло из поселка и из моей жизни навсегда.
ГЕНЕАЛОГИЯ ДЕЛОНЕ ПО МУЖСКОЙ ЛИНИИ
Pierre Charles Delaunay – врач в наполеоновской армии (по некоторым сведениям ирландец, первоначальное написание фамилии Deloney), попал в плен в 1812 г., принял российское подданство, женился на смоленской помещице Тухачевской.
Борис Петрович Делоне – военный врач, участник русско-турецкой войны 1877-1878 гг., был ранен. Был женат на графине Дмитриевой-Мамоновой.
Николай Борисович Делоне (1856-1931) – ученый в области теоретической и технической механики, ученик М. Е. Жуковского, автор книг и учебных пособий, один из первых планеристов Российской Империи.
Борис Николаевич Делоне (1890-1980) – математик и альпинист, чл.-корр. АН СССР, автор книги "Вершины Западного Кавказа".
Николай Борисович Делоне (1926-2008) – физик, доктор наук, автор трудов в области нелинейной оптики.
Вадим Николаевич Делоне (1947-1983) – поэт и правозащитник
Сергей Александрович Шаров-Делоне (внук Бориса Николаевича, род. 1956) – архитектор и реставратор, автор книги «Люди и камни Северо-Восточной Руси, ХII век», участник правозащитного движения.