Нас поселили на втором этаже. Комендант общежития – невысокая пожилая женщина, немного медлительная и малоразговорчивая – сообщила нам, что мы пока единственные его обитатели. Она же выдала нам матрасы и одеяла и показала крохотную комнатку, в которой нам предстояло жить.
Комнатка была прямоугольной формы. По длине комнатки, вдоль стен, стояли две кровати, между ними был узкий проход, настолько узкий, что мы с отцом Иваном едва в нем развернулись.
Комната оканчивалась самым обычным окном с давно нестиранными мутно-серыми занавесками. Под окном стояла небольшая тумбочка с полуоткрытой покосившейся дверцей. Возле тумбочки сиротливо скучал пустой банный таз. В тазу лежала дохлая муха.
На прощание малоразговорчивая комендантша вручила отцу Ивану ключи от обычных входных дверей и ключи от больших решетчатых ворот, что заграждали единственную лестницу на второй этаж. Об этих железных воротах комендантша почему-то беспокоилась более всего:
– Хлопцы, коли уходите, зачиняйте1 браму. – Сказала она и несколько раз повторила, – зачиняйте браму, коли уходите, не забывайте, зачиняйте браму.
При слове «брама» я зябко повел плечами. Но тут же, вспомнил, что «брамой» называют не только проходы в холмах, но и обычные ворота. Комендантша ушла. А меня еще раз передернуло. На этот раз от холода. Внутри общежития было неправдоподобно холодно, как в ледяном доме.
– Я в сельсовет, за обогревателем, – сказал отец Иван, и я увидел, как изо рта у него вышла струйка пара.
– Помочь?
– Не надо, я сам.
Отец Иван ушел, а я решил осмотреться. Первым делом поглядел в окно. Оно выходило на северную сторону здания (меня снова передернуло от холода); на безлюдный пустырь, плотно заросший могучими старыми деревьями и молодыми деревцами, хилыми, искривленными от нехватки солнца. За деревьями не было видно ничего, но я уже знал, что за пустырем находится небольшой одноэтажный клуб, где иногда устраиваются дискотеки и еще реже торжественные сельские собрания.
Сразу за нашим окном рос огромный и корявый от старости каштан. На его голых ветвях я заметил очень странные и большие серые наросты. Я даже не знал, что подумать; форма наростов казалась мне смутно знакомой.
Один из наростов пошевелился. На мгновение мигнул большой круглый глаз. До меня, наконец, дошло – да это же огромные ночные птицы, совы или филины. Я их не очень различаю. И сколько их, целая стая! Надо будет отцу Ивану показать, страшная глушь, – подумал я и вышел в коридор.
Несмотря на небольшие размеры здания, коридор казался длинным и таинственным. Восточная его часть утопала в мягком и пыльном полумраке, а в западную часть (в эту сторону коридор оканчивался окном) били первые косые лучи клонящегося к закату солнца.
Я подошел к коридорному окну и заглянул в него. С этой стороны деревьев не было. За окном так же простирался пустырь, но только не такой большой. На пустыре пучками росли колючие кусты, наподобие тех, что попадались нам в степи по бокам дороги и возле Брамы.
Вернулся отец Иван с дорогим финским камином под мышкой.
– Ну и холодина здесь, – сказал он. – На улице намного теплее. Опять пришла весна. Небо ясное, солнышко даже пригревает. Я уже первые листочки видел.
– Так, может, пойдем на улицу греться?
– Пойдем на улицу греться, – задумчиво повторил отец Иван. – Парадоксально звучит. Нелепо – пойдем на улицу греться. А то замерзнем дома.
Я вспомнил про сов.
– Это еще не все парадоксы. Соседей наших хочешь посмотреть?
– Соседей?!
Я подошел к окну и подозвал отца Ивана.
– Смотри, – сказал я и показал рукой на сидящих сов, чем-то, действительно, напоминавших огромные серые наросты выцветшего мха, или лишая.
– Что за очередная напасть, – батюшка сощурился. – Похоже, живые существа… совы?
– Угадал.
– Ничего себе, никогда их в таком количестве не видел… Ладно, будем жить с совами… Если не замерзнем.
Камин был включен «на полную» и поставлен в проходе между кроватями. Мы сели, каждый на свою постель и в нетерпении вытянули над финским чудом техники озябшие руки.
– На улицу не пойдем, – сказал отец Иван, когда первое живительное тепло побежало по рукам. – Надо нам, брат, комнату хоть маленько прогреть. Нам здесь спать. А вообще… странные тут дела творятся. Все хуже, чем я думал… Ключей от церкви нет. Приход, если он был, непонятно где. Странно, чем же здесь Василий занимался? Или голова сельсовета не в курсе церковных дел? Странно.
Отец Иван помолчал, потом снова тихо заговорил, обращаясь уже не столько ко мне, сколько вслух отвечая на свои собственные мысли:
– Конечно, голова не в курсе… Конечно. Но в том случае, если они тайно, как ранние христиане, собираются… Кино и немцы. Никогда б не поверил. Однако тут же Брама, как же я забыл, аномальная зона, у всех, наверное, вывих сознания…
– И феноменальная глушь, добавил я. – Совы под окном.
– Что? – Отец Иван очнулся. – Ах да, глушь… Так вот, староста здешней церкви исчез. Или вместе с отцом Василием исчез, или после него. Правда, с месяц назад он появлялся. Рассказывал, что переехал жить в Алексеевку. Однако ходят упорные слухи, что его нет в этой самой Алексеевке. Верней, был да сплыл. А вместе с ним и ключи от церкви. А теперь, представь, мы начинаем нашу миссию со взлома церковной двери. А? Какой подарок иеговистам для антицерковной пропаганды! Короче, брат, надо, во что бы то ни стало, ключи отыскать. Вот… А ты говоришь совы под окном.
С минуту мы молча грели руки. Отец Иван заговорил снова:
– Да, еще те немногие, что церковь посещали, чем-то сильно напуганы. Все, как воды в рот набрали. Никто ничего не бачив; яка церква, нема у нас ни якой церкви... Бред.
– Почему бред, – спокойно возразил я. – А иеговисты. Неужели ты думаешь, что они тут спокойно будут смотреть на то, как в их законной глухомани православная церковь появилась. Или будут тут интеллектуальные диспуты вести. Нет. Достаточно было посмотреть на перекошенное от злости лицо того корейца, что меня подвозил. Тут, батюшка, иллюзий никаких.
– Да нет здесь у меня иллюзий, – вздохнул отец Иван. – Неужели ты думаешь, что я прямо такой уж либерал. Просто я с крестом и анафемами не собираюсь тут бегать. Но то, что они, иеговисты, сектанты, тут, брат, сомнений быть не может.
– Более того, – продолжил я с видом знатока сектологии, – здесь, в глухомани, они могут быть и опасной сектой. Зачем им здесь городская дипломатия. К тому же смотри, возьмем корейцев иеговистов. Они имеют поля. А для местных тут вряд ли какая работа есть. Все ж наверняка развалено. Получаются, работодатели кто? Корейцы-иеговисты. Так что, думаю, им было несложно запугать людей церковных. Вдобавок, церковных без пяти минут.
– Соображаешь, – воскликнул отец Иван и рассмеялся, хлопнув меня по плечу. – Молодец, Дима, мозги есть. Я тоже об этом подумывал. А теперь, самое интересное! Староста у отца Василия также был корейцем!
– Что ж, – пожал я плечами, – корейцы тоже спасаться хотят.
– Истинно так, но не здесь ли собака зарыта… Хорошо. Завтра сходим до одной певчей. Голова дал адрес. Она вроде как в небольшом конфликте с отцом Василием была. Может, что выясним… Ладно. Холодно… И кушать хочется.
Отец Иван порылся в своем дипломате и извлек на свет Божий пачку чая, луковицу и два засохших пряника.
– И это все?
– Все, – сказал отец Иван. – Будем поститься. Как раз Великий Пост.
Мы выпили по чашке крепкого чая и съели по прянику. Однако вместо того, что б хоть немного насытиться, я, напротив, почувствовал острое чувство голода. Крепкий чай согрел и взбодрил организм. И вслед за оживлением телесной жизни пришло здоровое ощущение голода.
Но больше всего доканывал холод. Казалось, что он проникает в самую душу и там леденит чувства и мысли. Делает их вялыми и тупыми. А вместе с голодом еще и мучительно тупыми, животными.
Камин работал на полную мощность весь вечер, но температура в нашей крохотной комнате не повысилась ни на один градус. Мы так и просидели над камином, не раздеваясь, в куртках. «Чудо финской техники» могло согреть лишь наши озябшие руки, а уже в спины нам дышал ледяной холод. Видимо, стены общежития за короткую, но ветреную и холодную зиму успели промерзнуть до основания. Теперь прогреть их не так-то просто.
Спать также легли в куртках. Мало того, пришлось надеть шапку – мерзла даже голова. В замерзшей голове навязчиво крутилось строка из песни Гребенщикова: «Боже, храни полярников с их бесконечной зимой…»
– Хорошее начало для нашей миссии, – сказал в ледяной сумрак отец Иван. – Осталось нам замерзнуть здесь, и будем мучениками. Представляешь? Какой шум поднимется. Епископу сообщат. Епископ соберет епархию и скажет: поп Иван и его псаломщик так старались задание выполнить, что замерзли насмерть. Представляешь?
Я живо себе представил, как утром находят наши замерзшие тела, как собирается епархиальная комиссия, дабы почтить двух великих мучеников, что умудрились в конце марта замерзнуть насмерть. И ни где-то там, в степи, а в обычном общежитии.
Картина получалась столь нелепая, что я улыбнулся и тут же рассмеялся. Батюшка, впрочем, тоже хихикал. Не знаю, но от смеха стало как-то теплей. Я даже и не заметил, как задремал.
Снился мне Николай, что выходил улыбаясь из Брамы. А в руках нес полный казанок горячей вареной картошки.
Спустя какое-то время Николай приснился вновь. Он опять выходил из Брамы. На этот раз в руках у него был большой горшок с землей, а в горшке росло то самое белое дерево, что было в моем видении возле Брамы. Николай аккуратно поставил горшок на землю, наклонился и стал что-то искать в сухой прошлогодней траве. Я двинулся к нему, но он (как это бывает обычно во сне), вдруг куда-то исчез.
Передо мной вновь возник Холм, из моего видения. Вершина Холма была озарена мягким звездным светом – в небе горели необычайно крупные жемчужные россыпи звезд. И опять я увидел те три дерева, из видения. Они вновь хотели мне что-то сказать. И, кажется, я их почти понимал… Но тут проснулся. Заснул снова. Увы, больше сновидений не было.