12

Умывшись, я спустился в столовую. Сидя в заполненном просторном зале столовой и неторопливо жуя обыкновенную пшённую кашу, я ощущал себя принцем, дающим торжественный обед по случаю своего тезоименитства. Мне представлялось, что вся эта разношёрстная жующая масса – мои гости, проникнутые чувством торжественности события.

Через двадцать минут зал опустел и мои «гости» разбрелись-разбежались по своим делам, так и не нарушив возгласами славословий в мою честь, торжественности момента.

Я вышел на улицу. Утро было морозным и солнечным. Настроение было приподнятым. Его не мог испортить даже порядком пожелтевший синяк, всё ещё сидевший на моей скуле.

Я ощутил, что соскучился по Вовчику с Петровичем и двинул в учебный корпус. Нашёл их без особого труда. Они сидели в одном из классов и занимались реставрацией какого-то, на мой взгляд, вполне исправного стенда.

Увидев меня, они поздоровались со мной так, будто мы расстались только вчера вечером, а синяк на скуле был у меня всегда. При этом они ни на секунду не прервали своего бестолкового занятия.

Приподнятое настроение сразу улетучилось. Я развернулся и пошёл в город. Я бродил, наверное, не меньше двух часов, когда мои блуждания привели меня на одну из центральных улочек города. Улочка была довольно широкая, но очень короткая, метров сто, не больше. Раньше я никогда на ней не был, хотя часто проходил мимо неё. Улочка была пешеходной и представляла собой нечто вроде торгового ряда.  По обе её стороны сплошной стеной были выстроены магазины, магазинчики, павильоны, ателье и закусочные. В промежутках между входами в заведения продавали картины и изделия народных промыслов, пели под гитару и аккордеон, или просто просили милостыню, сидя у стены на корточках с выставленной перед собой замызганной шапкой или обувной коробкой.

Улочка была оживлённой и грязной. Я несколько минут бродил между лоточными развалами картин и книг, а потом моё внимание привлекло чьё-то пение. Два высоких худых парня,  видимо, студенты, пели под гитару старинную песню о том, как казаки собирались на войну. Пели очень красиво, на два голоса.

Я подошёл к ним и невольно заслушался. Постояв так немного, отошёл к противоположной стене и сел на перевёрнутый разбитый ящик, опершись о стену спиной. Парни пели, разгоняя своим пением холод, прохожие кидали им в раскрытый футляр мелкие деньги, а я слушал и думал о чём-то своём и приятном.

Слушать мне пришлось совсем недолго. Перед моим лицом возникли два спортивного вида субъекта в распахнутых модных дублёнках, с золотыми цепями поверх свитеров.

– Ты это, короче… жертва милитаризации, – один из них смерил меня презрительным взглядом, видимо, прикидывая, какой барыш я могу принести, – если хочешь тут капусту рубить, разрешение должен спросить. Разрешение денег стоит. А то прёшься в чужой огород не спросясь.

Второй «спортсмен» кивал головой в такт словам товарища.

– Ну так чё, будем разрешение покупать, или проблемы создавать будем? – говоривший вынул руки из карманов своей дублёнки и продемонстрировал здоровенные кулаки, унизаные золотыми перстнями разных калибров, а затем, для убедительности, ленивыми движениями постучал кулаком правой руки в ладонь левой.

До меня дошло, что меня приняли за попрошайку. Я стал глупо озираться по сторонам и заметил на асфальте рядом с собой обувную коробку, в которой лежала одинокая денежная бумажка. Я не знаю, лежала ли она там до моего прихода, или же её бросили уже, когда я занял это место, и имела ли вообще эта замызганная банкнота какое-нибудь отношение к происходящей истории, но на душе всё равно, сделалось тоскливо.

Я что-то пролепетал про произошедшую ошибку, про то, что был не так понят и про что-то ещё. Этот же, говоривший, быстро и без лишних слов подвёл итог нашей дискуссии. Коротким замахом тренированной ноги он сильно ударил своим тяжёлым ботинком в ящик подо мной. Ящик жалобно скрипнул и рассыпался, повалив меня на грязный утоптанный и заплёванный снег.

Я поднялся и, не отряхиваясь, заковылял прочь. В спину понеслось довольное ржание.

Мне резко стали противны люди. Я не мог видеть их лица. Я не хотел слышать их голоса. В этот момент моё горло душил вопль отчаянной обиды на всё человечество.

Я знал, что где-то недалеко, правее этой злосчастной улицы, находилась река, у которой обрывался город, и я двинулся к ней. Минут через десять, я вышел на пустынную, покрытую снегом набережную. Широкая река была скована льдом, по которому, о чём-то споря, прыгали вороны. Я спустился к реке и сел прямо на снег.

Снег здесь был чистым и пушистым, совсем не таким как в городе. А ещё тут было тихо и очень спокойно. Я зачерпнул полную пригоршню снега и умыл им своё лицо. Колючее прикосновение снега приятно обжигало кожу и бодрило. Запахнув поплотнее бушлат, я уселся поудобнее, засунул руки в рукава и стал смотреть на реку и на прыгающих на ней ворон.

Эти скачущие, отчаянно ругающиеся птицы, которые меня, кажется, совсем не замечали, были сегодня моими самыми близкими друзьями. И эта охваченная льдом могучая сибирская река, это бездонное синее небо над головой сегодня были безраздельно моими. Только моими и ничьими больше…

Я просидел так до ранних сумерек. С их наступлением вороны прекратили своё веселье, дружно взмахнули вверх и с криком улетели в сторону города, поближе к теплу и к людям, оставив меня совсем одного. Я увидел в этом довольно грустный символ. Мне показалось тогда, что даже эти вороны были лучше и естественнее вписаны в человеческое общество, чем я, один из не самых худших его представителей. Глядя им вслед, подумалось, что своим скорым отлётом вороны желали сказать мне именно об этом.

Очень хотелось есть и я, вдруг, явственно ощутил, что порядком замёрз. Поднявшись на ноги, я тоже заковылял к городу.

К своему пристанищу я пришел, когда на улице было уже совсем темно. Проходя мимо здания учебного центра, остановился у его входа и несколько секунд стоял в нерешительности, а затем, плюнув себе под ноги, зашагал дальше, к общежитию. Столовая давно была закрыта, в комнате я еды никогда не держал. Я мог поужинать у Вовчика с Петровичем, но мне совсем не хотелось видеть их пьяные лица и слушать их пьяные всхлипы, поэтому я лёг спать голодным.

В увлекательных книжках часто пишут про то, как к герою в такие моменты его жизни, обычно при свете вечерних звёзд, является чудо в виде какого-нибудь доброго и надёжного человека, неожиданно оказывающегося рядом и  протягивающего руку бескорыстной помощи в самую трудную для героя минуту. Эх, если бы так было и в жизни! Ко мне никто не явился.  Никто не подал мне руки.

13

Однообразная и длинная сибирская зима закончилась неожиданно. Когда чего-то очень долго ждёшь, то приходит оно всегда неожиданно. Это не я сказал, а кто-то другой, до меня. Но это совсем не меняло сути произошедшего – долгая зима закончилась неожиданно.

Раньше капели и птиц о приходе весны возвестили люди. Да-да, люди. С окончанием зимы жизнь в областном оборонно-спортивном обществе стала заметно оживать: в коридорах и классах появились во множестве незнакомые мне люди, плотным графиком пошли занятия, уезжали и приезжали машины, что-то куда-то перетаскивали и перекладывали, привозили и увозили.

Вовчик с Петровичем тоже изменились. Теперь в их совместных занятиях я стал улавливать определённый смысл, в движениях у них появились сноровка и какая-то весёлость и, самое главное, они стали обращать на меня больше внимания. То и дело теперь Вовчик, завидев меня, широко улыбался, встряхивал головой, а затем,  не отрывая взгляда от моего лица, будто находил в нём источник неиссякаемого вдохновения, глубоко и мечтательно вздыхал и произносил что-то типа: «Эх, дружище, ну мы с тобой им теперь покажем!» Гориллоподобное же лицо Петровича помимо традиционного кивка головой стало вытягивать некое подобие резиновой улыбки, предназначавшейся мне. Надо было знать Петровича –  какое неслыханное радушие и внимательность к другому человеку с его стороны.

Когда взошла трава, Вовчик с Петровичем засобирались на аэродром. Теперь в их поведении обнаруживалось что-то от повадки охотничьих собак, не находивших себе места в преддверии травли вставшего из спячки медведя.

– Дружище! – услышал я как-то утром позади себя голос Вовчика.

Как обычно, я слонялся по коридорам учебного центра и от нечего делать, подглядывал в приоткрытые двери учебных классов. От неожиданности я остановился и медленно обернулся.

Вовчик улыбался мне во всю ширь своего щербатого рта.

– Дружище! Не хочешь ли попрыгать с парашютом?

Я встал как вкопанный, открыл рот и с изумлением смотрел на Вовчика.

– Ну так что, хочешь?! – энергично пытал меня Вовчик.

Так и не закрыв рот, я согласно кивнул.

– Ну вот и лады. В воскресенье с утра едем, не теряйся!

Где уж тут было потеряться. Этим же вечером я нашёл Вовчика с Петровичем в одном из классов, чтобы устроить им подробный допрос. Лётчики пили чай со сгущёнкой. Отсутствие спиртного на столе поначалу сбило меня с толку, но, приглядевшись, я увидел, что не ошибся. Это были Петрович с Вовчиком.

– А, дружище! Подваливай к столу. – махнул мне рукой Вовчик.

Петрович встал со своего места, подошёл к шкафу, встроенному в стену класса, извлёк из него эмалированную кружку, вернулся на своё место и поставил кружку передо мной. Вовчик налил в кружку чая и весело уставился на меня.

– Ну, так что там с прыжками? – спросил я его, отхлебнув горячего чая из кружки.

– Да всё путём. Я ж тебе говорил – в воскресенье заезжаем на аэродром. Там счас пожарники прыгают. Ну и ты под эту марку сиганёшь.

– А пожарным зачем прыгать? – удивился я.

– Как зачем? Тайгу тушить. Жара начнётся, так и будет полыхать везде. В иные места только с воздуха и можно попасть. Вот этих гавриков со всей области и собирают на отработку прыжков. Обязательная программа. Толку от этих небесных воинов почти никакого, зато начальство отчитается о полной готовности к сезону пожаров.

Петрович авторитетно кивнул и засунул в рот кусок хлеба, густо намазанного сгущёнкой.

– Страшно как-то без подготовки. – струсил я.

– А ты что, раньше никогда с неба не сигал? – удивился Вовчик, словно впервые увидел человека, не имевшего дела с парашютом.

– Никогда.

– Бывает. – вставил философски Петрович.

– Бывает. – виновато согласился я.

– Ничего, поправим. – ободрился Вовчик. – Вообще-то на наземную теоретическую подготовку отводится минимум двое суток…

Он почесал затылок.

– Так, когда же проходить?! Сегодня пятница!

– Да ты не переживай, дружище, мы это дело ускорим без ущерба для качества. Инструктаж пройдёшь по дороге. Чувствую я в тебе лётную кровь.

«С чего бы это? – подумал я. – Наверное, с трезвых глаз».

…В воскресенье рано утром загрузились в армейский ГАЗ с кунгом и поехали. Кроме нас троих в просторном кунге разместились инструктор-парашютист Олег – рослый атлетично сложенный парень, и две кокетливые девицы, лет двадцати трёх каждая.

Едва сев на своё место, Олег скрестил руки на груди, привалился к стене и закрыл глаза. Девицы же наоборот, проявляли необычайную живость, без остановки стреляли глазами по сторонам, говорили больше и громче положенного в таких случаях, и хохотали по любому поводу, делая это особенно громко. Из всего этого я заключил, что девицы изрядно нервничают, но никак не мог понять причину их нервозности.

Внешне девицы выглядели весьма нелепо – довольно рослые и статные, они были облачены в синие лётные комбинезоны с чужого плеча с подвёрнутыми рукавами курток и брючинами, на лицах у них красовался парадный макияж, а на ногах – кокетливые туфельки с умопомрачительной длины шпильками.

Вовчик непринуждённо болтал с девицами, Петрович внимательно слушал беседу, периодически кивал и дарил девицам свою шикарную улыбку. Я не принимал в этом участия. Уставившись в окно, я разглядывал дорожный пейзаж и никак не мог избавиться от тревожившей меня мысли – мы уже в дороге, но когда же будет инструктаж? Судя по обстановке в будке, никто не собирался меня инструктировать. А ведь обещали по дороге инструктаж! Обманули! Забыли! Тревожное чувство во мне всё нарастало, но, чувствуя определённую неловкость перед незнакомыми девицами, я стеснялся задать Вовчику с Петровичем мучавший вопрос.

Ситуацию вскоре прояснила одна из девиц. Поймав паузу в разговоре, она вцепилась в лицо Вовчика пристальным взглядом и, старательно пряча тревогу, но не теряя кокетства в голосе, произнесла:

– Вовчик, мы уже едем-едем, а когда же будет инструктаж?

– Да, в самом деле, был обещан инструктаж по дороге. Когда же? – вслед за подругой произнесла вторая девица, отличавшаяся некоторой высокомерностью и высокопарностью слога, и тоже упёрла свой пристальный взгляд в лицо Вовчика.

«Ах, вот оно что! – усмехнулся я про себя, – вот она причина нервозности. Ну что, Вовчик, тоже почувствовал в них лётную кровь? И когда только успел? Давай, объясняй, а мы послушаем».

Эти слова нисколько не смутили Вовчика. Широко оскалив рот, он радостно тряхнул головой.

– Конечно, по дороге инструктаж обещан. Всё будет, как и обещано.

– Так начинайте! – наседали девицы.

– Да рано ещё.

– Как это, рано?!

– Так в самолёте инструктаж будет. По дороге в самолёте. Поняли?.. А вы чего решили подумать?

Вовчик, довольный собой, заржал, Петрович растянул резиновую улыбку шире обычного, Олег открыл глаза, бросил на Вовчика выразительный ироничный взгляд и снова закрыл глаза.

– Ну девки дают! – эта фраза адресовалась Вовчиком мне. – Трепыхаются чего-то, суетятся. Чего суетиться? Всё будет путём. Правда, дружище?

Я вяло улыбнулся Вовчику и отвернулся к окну.

Дальше ехали молча. Девицы скисли и умолкли, Вовчик повернулся к Петровичу и стал тому негромко что-то рассказывать, я же, не отрываясь смотрел в окно.

Выехали за город, некоторое время бежали по шоссе, а потом свернули на ухабистую грунтовую дорогу. За окном поплыли поля, перелески, деревни и деревеньки, пасущиеся стада, ручьи и речушки, мосты и мостики через них. Я поймал себя на мысли, что пейзаж за окном меня уже не волнует так, как это было почти год назад, во время моего бегства. Уже не было в нём мистической таинственности незнакомого мира, и пасущиеся стада коров не вызывали моего душевного трепета, как раньше. Единственное, что меня волновало в тот момент, это подлинная красота здешних мест. Удивительно красивые места.

Проехали пару деревенек, стали въезжать в третью. При въезде в неё на привязи пасся телёнок. Привязью служил двигатель от вертолёта, валявшийся в пыли на обочине дороги. Это я определил по тому, что рядом пылился безжизненный вертолёт, лишённый «сердца». Повсюду вокруг него валялись в беспорядке запчасти.

От этой неожиданно открывшейся тоскливой картины я издал звук огорчения. Упадок, в чём бы он ни выражался, всегда огорчает неравнодушную натуру.

Оторвавшись от своей болтовни, Вовчик посмотрел на моё печальное лицо, а потом перевёл взгляд за окно.

– Хочешь на вертолёте покататься, дружище? – Вовчик так и сказал, «покататься».

– Хотелось бы, наверное. – промямлил я.

На самом деле, мне очень хотелось этого.

– Ну, тогда решено, покатаешься.

– А на каком? Что за модель?

Я уже представлял себе красивое и блестящее чудо техники, на котором скоро полечу. Для ясности картины в моём воображении недоставало некоторых деталей, которые я хотел получить у Вовчика.

– Да на этом. – он простодушно кивнул в сторону груды металла с теленком на привязи.

– А разве  э т о  летает?!..

От изумления я приоткрыл рот.

– Конечно, летает. Борька Сырцов позавчера тут застрял, обломался по мелочи. Ну и пришлось раскидать. Завтра железку выточат, Борька снова всё скидает, и вперёд.

Кататься сразу расхотелось. Картина была такая, на мой взгляд, ужасная, что теперь меня никто не смог бы убедить, что «это» летает.

Я произнёс что-то невнятное, означавшее, что пока, несмотря на все мои желания, не имею никакой возможности к прогулкам на вертолётах.

Вовчик пожал плечами и вернулся к своей болтовне.

Часа через два с половиной после выезда, мы были на месте. Сразу при въезде на аэродром располагались административные и жилые бараки, склады, столовая, медпункт и много ещё чего. Просторное поле аэродрома, занимавшее всю оставшуюся часть небольшой равнины, с трёх сторон было окружено сопками. С четвёртой стороны по единственной пыльной дороге приехали мы. Вдоль поля красными игрушечными фигурками красиво выстроились двухместные учебные самолётики «Як». На их фоне пара «Ан-2», нескромно выползших на поле и стоявших особняком, казались гигантами.

Мы выгрузились из машины.  Вовчик с Петровичем передали меня с девицами в надёжные руки Олега, и ушли по своим авиационным делам. Для начала Олег повёл нас на склад вещевого имущества выбирать ботинки, шлемы и парашюты.

Вся территория аэродрома была запружена колоритного вида мужиками самого разного возраста. Были они плохо бриты, ещё хуже стрижены и уж совсем нечёсаны. Одеты же они были во все мыслимые и немыслимые виды амуниции цвета хаки, различавшейся, кроме кроя, ещё степенью жёванности. На ногах каждого красовались кирзовые сапоги с форсисто заломленными голенищами. Разбившись на кучки, мужики о чём-то живо и весело разговаривали. Увидев девиц, они, вдруг, стали сопровождать своё общение взрывами дружного хохота, больше походившего на лошадиное ржание, а некоторые, те кто помоложе, как бы между прочим, стали важно прохаживаться поодиночке в поле зрения женского пола.

– Пожарные. – кивнул в их сторону Олег, лицо которого тут же озарила ироничная улыбка.

– А чего они гуляют? – глупо хлопая ресницами, спросила первая девица.

Обе девицы, прибыв на аэродром, уже не скрывали своего испуга. Испуг действовал на них оглупляюще. Сказать по правде, я тоже был немного напуган, но вида не подавал.

– По нормативу у них десять прыжков разной степени сложности. Сегодня – седьмой прыжок, с планирующим парашютом.

– Так чего они не прыгают? – девица была неумолимо последовательна.

– Скорость ветра великовата.

– А мы?! – девицы крепко сцепились руками.

– Стихнет, наверное. – невозмутимо сказал Олег.

Мы вошли в склад. Олег стал подбирать нам снаряжение. Я всё ещё верил в неизбежность своего прыжка, о котором уже сожалел, поэтому со всей серьёзностью взялся за дело. Девицы сходу заупрямились и сказали, что им никакие ботинки не нужны.

– Но как же вы будете прыгать? – удивлялся инструктор. – На шпильках даже и думать нечего. На пожарников не смотрите – они перед каждым прыжком на грудь хорошо принимают, без этого в самолёт никак не сядут. Так что, им и в своих кирзачах вполне комфортно.

Девицы не глядя, схватили по паре первых попавшихся под руки парашютных ботинок на толстой подошве, прижали их к груди и быстрым шагом направились к выходу.

Подобрав себе ботинки, я переобулся. Отложив в сторону парашют и шлем для меня, мы с Олегом вышли наружу. Девицы с ботинками, прижатыми к груди, затравлено смотрели в нашу сторону.

– Вы посидите пока в классе. Как ветер стихнет, я вас позову.

Олег отвёл нас в один из бараков. Там он усадил нас с девицами в каком-то помещении, действительно, похожем на учебный класс, и ушёл.

Оставшись без свидетелей (я, видимо, был не в счёт), девицы швырнули ботинки в угол и возбуждённо-напуганно посмотрели друг на друга.

– Как хочешь, Наташка, а я отсюда только в машину выйду, когда обратно поедем. – сказала подруге вторая, высокомерная.

– Я тоже, Катюша, только в машину. – сладкоголосо вторила ей первая.

«Паршиво», – подумал я, плюхнувшись на стул и взяв со стола подвернувшуюся под руку тетрадку.

Тетрадка оказалась журналом прыжков какой-то спортсменки. Меня удивило несоответствие между сотнями, записанных в активе прыжков и почти юным возрастом прыгуньи. Когда успела столько напрыгать? Вот девка даёт! Мастер спорта уже! А жить когда же?

А может это и есть настоящая жизнь? Ты-то сам, чего нажил?

Мне стало грустно, даже тоскливо. Подленькое чувство зависти этой незнакомой мне девушке окончательно испортило настроение.

Машинально я стал листать пухлую тетрадку:

дата… областные соревнования в… оценка: «отлично»…

дата… зональные соревнования в… групповой прыжок … фигура… категории сложности… оценка: «хорошо»… замечание: разброс группы при выполнении фигуры…

дата… соревнования где-то там… снова «отлично»…

дата… республиканские соревнования в… оценка: «удовлетворительно»… замечание: грубая ошибка при отделении от самолёта…

дата… соревнования… групповой прыжок… оценка: «неудовлетворительно»… (надо же, бывает и такое), замечание: грубая ошибка при отделении… смерть одного из спортсменов группы.

Я швырнул тетрадку на стол и пошёл из барака. Настроение стало совсем поганым. Ветер, напуганные девицы, теперь эта тетрадка… надо было найти Олега, чтобы он внёс ясность. Видать, опасное мероприятие мне предстоит. Хотелось знать, насколько опасное.

Олега я нашёл на лётном поле. Он стоял с кем-то из аэродромных (им оказался один из лётчиков «Ан-2») и разглядывал небо. Увидев меня, Олег махнул, подзывая. Я подошёл.

– Ну что? – в моём вопросе звучала надежда.

На то, что не прыгнем – так думал я; на то, что прыгнем – так думал Олег.

– Нормально. – обнадёживал он. – Ветер шесть метров в секунду, это допустимо, хоть и предельно, только вот круговой, зараза… Ну ничего. Мы вас во-о-он над той сопкой выкинем. – он распростёр пятерню в сторону высокой сопки километрах в двух-трёх от аэродрома. – Здесь приземлишься.

– Где? – теперь настала моя очередь поглупеть.

– Здесь. – Олег топнул ногой.

Ещё не веря в сказанное, я перевёл взгляд с него на лётчика.

– Ага. – подтвердил тот.

Внутри меня всё опустилось, душа сжалась в комок и стала бешено колотиться, словно мячик для пинг-понга, где-то под кадыком, готовая вот-вот вырваться наружу. А может, это было сердце. Мои знания человеческой анатомии и физиологии в этот момент просто не работали. Да и может ли быть у души анатомия? Или может?

Всё спуталось от страха в голове. Я стал противен сам себе. Придётся прыгнуть, чтобы заглушить это противное чувство. Тут я вспомнил про тетрадку и про обещанный инструктаж, и быстренько сообщил об этом Олегу, попутно, стараясь скрыть тревогу, выразил сомнение в безопасности затеи с прыжками.

Инструктор с лётчиком громко рассмеялись.

– Ничего тут опасного нет. Дэ-пятые – это вечная модель, безопаснее скафандра космонавта. Раскроется, как миленький. Запасной даже не понадобится.

– А как же тетрадка?!

Опять я услышал дружный смех в ответ.

– Так это всё по баловству, из пижонства. Со временем у нашего брата добавляется мастерства и притупляется чувство опасности. Вот и думает наш брат, что любые выкрутасы ему по плечу, начинает хулиганить в воздухе. Результат – в тетрадке. Но тебе это не грозит – у тебя класс совсем не тот.

Я облегчённо вздохнул. Инструктор с лётчиком снова дружно рассмеялись.

– Ну, инструктаж, так инструктаж. Пошли.

Мы втроём двинулись к одному из «Ан-2».

Подойдя к самолёту, вскарабкались в открытую дверь.

– Смотри. Всё очень просто. Сюда цепляем карабин, подходим к двери, правую ногу сюда, руки вот так, на груди, сильнее толкаемся в сторону и летим.

– И всё?!

– Всё. Услышишь хлопок над головой, значит всё в норме. Да ты  это почувствуешь. Только ноги поджимай, когда приземляться будешь, и набок вались, а то физиономию повредишь о землю.

Я получил ещё несколько немудрёных рекомендаций и на этом инструктаж закончился. Уложились не в два дня, а в две минуты.

Инструктор с лётчиком ушли, а я остался «чтобы потренироваться». На самом деле мне нужно было психологически настроиться, привыкнуть к самолёту и к мысли о необходимости прыгать.

Подошёл к порогу, встал, как положено, и глянул вниз. До травы не было и метра, но я тут же представил, что лечу над проклятой сопкой и подо мной восемьсот метров. Ноги мои предательски задрожали…

Я так и не прыгнул. Всё обошлось без моего участия. Ветер не только не стих, но и нагнал густых облаков. Прыжки отменили.

Не пришлось мне бороться со своей трусостью. Да и девицам тоже повезло. Узнав, что прыжков не будет, они истерично и громко засмеялись, кинулись обниматься друг с другом, но из класса так до самого отъезда не вышли.

Уехали вечером на той же машине. Мои товарищи с инструктором остались на аэродроме. Взамен их мы с девицами получили в попутчики двух промасленных уставших механиков, которые всю дорогу молчали. Молчали и девицы, прижавшись друг к дружке и радуясь, что всё обошлось. Я тоже молчал и тоже тихо радовался.

Едва приехали к учебному центру, девицы шмыгнули в темноту дворов по-соседству, и больше я их никогда не видел. Машина с механиками поехала дальше, а я остался снова один, стоя на залитой светом уличных фонарей дороге.

«Ну что, парашютист, какие планы на вечер?»

Планы мои в последнее время не отличались разнообразием. Решив и в этот раз не устраивать никаких революций, я привычно побрёл в общежитие «чистить перья» и укладываться спать.