– Что за фарисейство! Что за монополия на Истину?! – воскликнул я, удивляясь самому себе, и понюхал какой-то неведомый мне цветочек, растущий прямо на дереве. Цветок пах ладаном. Точь-в-точь как в церкви. – И о каком здравомыслии речь, раз мы уже здесь.

– Дима, – всплеснул руками отец Иван, – я тебя не узнаю!.. И ты за то, что бы молебен деревьям служить?! Ничего себе борец за чистоту веры!.. Ладно. Раз даже Дима настаивает, тогда служим. А потом пойдем птичкам проповедовать. И мышам. Как католические святые.

– Не деревьям, стражам, – поправил Николай. – Простите, не моя прихоть, они просили, им интересно.

– Но и спел бы им что-нибудь, там, Иже херувимы, или что-то в этом роде, – недовольно пробурчал отец Иван. – Ладно. Служим…

Молебен прошел на одном дыхании – полный контраст с тем, что было в общежитии. Девственная Природа не противоречила, а только дополняла слова молитвы. В какой-то момент я даже ощутил полное соборное единение со всем этим миром и Творцом.

Ближе к концу молебна почувствовал спиной чье-то присутствие. Обернулся и чуть не вскликнул от изумления. Только что сзади нас ничего не было и вот, словно из ниоткуда, выросли три величественных дерева. Но в изумление, даже в испуг, меня привело ни это – деревья были из моего видения и сна! Один в один!

Одно дерево похоже на березу, но светлее березы. Другое похоже на клен. И третье, самое причудливое. Теперь я разглядел его лучше. Дерево было хвойным, но породы мне совершенно неизвестной. Хвоя на ветках дерева росла небольшими аккуратными пучками. Хвоя была длинной с серебристым оттенком, а ветви (то красных, то коричневых, то желтых цветов) казались пестрыми и причудливыми.

Мой взгляд невольно задержался на последнем дереве. Пока я его разглядывал, на него упал луч солнца. Что-то ярко блеснуло, на мгновение я зажмурил глаза, а когда открыл, то вместо дерева увидел высокого, стройного юношу в нелепом, пестром балахоне. Я сразу подумал – передо мной Ангел. На лице юноши сияло такое искреннее дружелюбие и внимание, какое я не встречал нигде в человеческом мире. Юноша улыбнулся и даже успел помахать мне рукой, прежде чем вновь стал деревом.

Я толкнул Николая:

– Это стражи?!

– Да, это стражи, – коротко подтвердил Николай.

– Невероятно! Стражи, в образе деревьев из моего видения! Невероятно!

Молебен закончился. Отец Иван повернулся, увидел деревья и, видимо, понял все. Он произнес короткую, но пламенную проповедь о том, что в доме Отца Небесного обителей много. А значит, и много у Бога других детей, кроме человека. И они также нуждаются в мире духовном, в благодати и в Спасительной Божьей любви. 

 А потом опять что-то ярко сверкнуло, на месте белого дерева появилась очень высокая человеческая фигура, с ног до головы укутанная в длинное белое одеяние, словно в саван. Фигура двинулась, поплыла в нашу сторону. Остановилась в нескольких метрах от нас, вежливо склонив голову.

В первые мгновения, больше от неожиданности, меня и отца Ивана охватил страх. И странное оцепенение. Но вот страж приблизился к нам, и от всей его фигуры дохнуло такой добротой и мудростью, что все страхи тут же развеялись. Я подумал, что это, наверное, старший среди делегации стражей.

Лицо стража было скрыто за опущенным капюшоном. Виднелась только небольшая, совершенно белоснежная и немного кучерявая бородка.

– Мы благодарны вам, – сказал он немного глухим и в то же время напевным голосом, и низко нам поклонился. 

В ответ Николай смешно приложил руку к сердцу и сказал (как мне показалось вычурно театрально, как в плохом фильме про индейцев):

– Я и мои друзья приветствуем тебя, страж с холма Серебряных Деревьев. 

Внезапно страж обратился к отцу Ивану:

– Почему вы не хотите поделиться Истиной с деревьями? Разве Истина принадлежит только вам?

Отец Иван промолчал, видимо, на время лишившись дара речи.

– Понимаю, вы не воспринимаете деревья всерьез, – продолжил белый страж, – как и многое другое… Да будет вам известно, уважаемый служитель Кон-Аз-у… – Страж произнес очень длинное и красивое слово, которое, впрочем, словом можно назвать условно; причем уже «у» звучало как птичье «фью», а далее шла просто непередаваемая игра звуков, отдаленно напоминающая и птичье щебетание, и шелест леса.

– … Тот, которому Вы служите и поклоняетесь, – сказал страж, – мы и деревья знаем Его. Знаем дольше вас. Но не как Воскресшего, по-другому. Мы, конечно же, помним, что Кон-Аз-у… – (опять «птичье щебетание и шелест») – принял ваш облик и ходил по земле. Зачем он воплотился среди вас – нам непонятно. Но не наше дело судить дела Кон-Аз-у… Он Воскрес, и пути многих существ распрямились. Мы ждали, что вы споете нам о том, как это было. Но вы, вы объявили нас бесовской нечестью и уничтожили священные рощи! Вы назвали нас бесами, а это неправда. Те, кого ваш народ называет бесами, они нам также враги! А потом вы изобрели машины и убили много, очень много деревьев! Очень много! – Страж задохнулся, вся его фигура дрогнула, словно от сильной боли или гнева:

– Не будем об этом. Может, мы что-то не понимаем. Сам Кон-Аз-у… ходил среди вас. А вы не изменились! Вот почему нам было важно услышать вашу песню Ему.

Большой белый страж помолчал. Потом вдруг коротко всплеснул своими руками-ветвями (мне на мгновение почудилось, что это ветви, на которые налетел ветер):

– Прошу меня простить! Я не представился… Мое имя… нет, по-вашему, оно вряд ли произносимо. Зовите меня просто Белодрев. Капитан меня так зовет. Я не против. Ваши имена мне известны. Теперь познакомьтесь с моими друзьями. 

Оставшиеся два стража приняли человеческий облик. Тот, что был в длинном пестром балахоне, подошел первым. Тут только я заметил, что у него пышная копна волос медного цвета, безбородое лицо с разными глазами. Один глаз был зеленый, второй небесно-голубой.

– Зовите меня… Пестрый, – сказал страж.

Третий страж был похож на Белодрева, только ростом чуть ниже. В темно-коричневом одеянии-саване, без капюшона. У третьего стража было вытянутое узкое лицо, обрамленное длинными каштановыми волосами, и небольшая аккуратная борода. Представился он совсем просто – Клен.

– От нашего друга Капитана, – с достоинством сказал Пестрый, – нам известна цель вашего похода. Мы поможем вам.

– Но обсудим это не здесь, – подхватил слова Пестрого Клен. – Здесь наше временное служилище. Мы наблюдаем за дорогой от Брамы. Поговорим лучше на Холме. Под Серебряными Деревьями. Там спокойней.

– Я и Клен покинем вас… до вечера, – сказал Белодрев.

– А я проведу вас на Холм, – сказал Пестрый.

Белодрев и Клен стремительно растворились среди деревьев. Пестрый спустился к реке и там, ожидая нас, что-то напевал и взбалтывал воду голыми ногами.

– Да уж, нет слов, – сказал отец Иван, словно очнувшись, – прости, Николай, за маловерие. Да, можно теперь я буду тебя называть Капитаном, как и эти, стражи?

– Отец Иван, о чем речь! – воскликнул Капитан-Николай. – Называй как тебе удобней.

– А почему именно Капитан? – спросил я Николая.

– Сам не знаю, – пожал плечами Николай. – Знаю только, что я у них Капитан Брамы. Видимо, смысл прояснится позже.

– Красиво: Капитан Брамы. Что ж, Николай, теперь ты для нас тоже Капитан Брамы.

– Кстати, это их удивительное щебетание, или слово… как там – Кон-Аз-фью и что-то такое далее – это они так Христа называют? – спросил отец Иван.

– Да, где-то так, – ответил Капитан, – с одной поправкой, того Христа, что ходил некогда по дорогам Палестины, они не знают. Если, конечно, я сам все это правильно понимаю.

– Ладно, – сказал отец Иван, – не будем показывать наше маловерие Пестрому, идем.

Закинув на плечи свои дорожные пожитки, спустились к реке. Увидев нас, Пестрый прекратил петь и весело прокричал:

– Смотрите, смотрите, вы привлекли своими молитвами даже реку. Обычно она у нас еще сонная в это время.

Река была неширокая, мелководная, чистая и прозрачная. Прямо над рекой струилось мягкое, женственное, голубоватое сияние. Я подумал, что это остатки тумана. Но это был не туман, это сияла сама вода! Я почувствовал нечто необычное: казалось, река смотрит на меня и знает обо мне. Возникло непреодолимое желание зайти в воду, омыть ноги, омыть лицо. Что мы тут же и сделали, снова сбросив с плеч рюкзаки. Пестрый не возражал, а был наоборот рад.

Вода в реке оказалась не ледяной, как я предполагал (все же еще апрель), а приятной и прохладной. Вода как будто проходила сквозь ноги, вымывая всю застоявшуюся муть изнутри. Волны чистоты поднимались от ступней ног выше и выше, пока не охватили все тело.

Я спросил об ощущениях отца Ивана и Капитана. Они примерно испытывали то же. Мы умылись и вышли из реки совершенно бодрыми. Тут же тронулись в путь. Пестрый повел нас вдоль берега реки, в северном направлении. Мы быстро шагали под сенью нескончаемого ряда плакучих ив. На том берегу реки так же шли ивы.

– Эта река когда-то текла и в нашем обыденном мире, – нарушил благоговейное молчание Капитан. – Потом, в послевоенное время, начали строить всякие оросительные системы и загубили речушку. Наконец, военные, у них там в той стороне, куда мы, может быть, пойдем, была небольшая станция ПВО; так вот, военные вообще ее засыпали, чтоб дорогу быстрей провести. И река полностью умерла. Осталась безжизненная канава с одной стороны и пересыхающее летом небольшое болотце – с другой. И все.

– А здесь, как видите, – продолжил рассказ о реке Пестрый, – она еще жива.  Но постепенно тоже умирает. Становится все мельче и мельче. Плоть реки истощается. Хотя мы и стараемся поддерживать в реке жизнь. И вы своей песней Кон-Аз-у… реке немного помогли. Она так же, как и мы, вам благодарна.

Пройдя не менее километра по берегу реки, мы подошли к маленькому пешеходному мостику. Перейдя по нему речку, повернули на восток. Какое-то время двигались по дну небольшого оврага. Дорога ощутимо шла в гору. Овраг кончился, и мы оказались на открытом пространстве, у подножия большого холма. Дальше дорога делала большой изгиб и постепенно заворачивала на юго-восток, к вершине холма, к Серебряным Деревьям.

Но, ни вершины, ни Деревьев видно не было. Не было видно ничего, кроме исполинского склона и синего неба над ним. В противоположную сторону местность плавно понижалась. Виднелись отдельные кусты, деревца, какие-то камни в отдалении, ямы. Затем все тонуло в непроглядном белесом тумане.

– Смотрите, что там? – отец Иван показывал пальцем на северо-восток. Там, из тумана, смутно проглядывала какая-то возвышенность, непроницаемо-черная, с усеченным верхом. Чем-то неуловимо напоминающая и пирамиду, и курган. 

– Гиблое место, – сказал Пестрый, – курган тьмы.

– Курган? – переспросил я, – послушай, батюшка, а не тот ли это скифский курган, что мы видели, когда шли из Черноморки в Кут. Только кажется, он ближе к Браме был, чем теперь.

– Тот, тот, – подтвердил Пестрый, – скифский. И именно со времен скифских человеков туда и вторглись полчища из преисподней земли, сделали курган неприступным бастионом. А все оттого, что много там жадности скифские человеки захоронили. 

– Гиблое место, – повторил Пестрый и тут же радостно добавил, – но наш путь в противоположный край, в хорошее место. Хоть и в гору. Идемте…