В Сети Интернет публикуется впервые. Вступительное слово Н. Подзолковой, внучки писателя, а также обсуждение книги «Зацветут ещё сады, зацветут!» см. в интерактивной теме.
Раиса Коршунова
Зацветут ещё сады, зацветут!
Глава 3. Коммунизм… Это – для человека. Для тебя, для меня, для всех!
Одевая листья и травы в желто-красный наряд, шла по белорусской земле румяная осень. Помню, выдался теплый денек бабьего лета, и мы, девчонки-старшеклассницы, вместо занятий направились на колхозное поле теребить лен. Большая делянка, светло-коричневая от хрустящих головок льна, была выделена нам. Забираешь в ладонь жесткие стебли и тянешь к себе тугую горсть поспевшего льна. Скорее, скорее – спешишь, чтобы не обогнали товарки. Вот уже лоб становится мокрым, прилипли к вискам пряди волос, но разве это главное? Надо торопиться! Ничего, что под подошвами моих поношенных тапок перекатываются мелкие камешки и твердые комки земли. Вот уже бегут за нами небольшие снопики, связанные нашими руками, одиноко торчат оставленные былинки сорняков. Порядочно сделано, но впереди еще целый неубранный клин.
– Что ж так мало наработали, ударницы? – кричит нам Петрусь. – Не устали ручки белые?
Я разгибаю спину, оглядываюсь и вижу – подъезжают, стоя в телеге, наши ребята – Петрик и Коля-Цыган. Коля два года тому назад отлично закончил десятилетку, но не уехал из колхоза, остался работать трактористом. А Петрик в восьмом классе учится.
– Шабаш, девоньки! – важно изрекает мой двоюродный брат. Он старается подражать Коле – говорит по-взрослому – солидно и значительно, но то, что у Савчука получается просто и естественно, не очень-то удается моему братцу.
– Перекур! – снова напоминает Петрусь.
– Некогда! – кричим мы в ответ. – Нам еще вон сколько осталось!
– Ну что ж, раз такое дело – помочь, видно, придется ударницам, – говорит Коля и становится рядом со мной.
Мне совсем не нравится его насмешливый тон. Я удивляюсь, что он взялся помогать нам – ведь теребить лен испокон веков считается в наших краях исключительно женским делом. Но это же ведь Колька-Цыган. За все он берется, и все горит в его руках.
Искоса наблюдаю, как он сейчас работает. Как и всегда. До чего же жаден до работы! Так и ходят лопатки под выгоревшей рубахой, так и захватывает широкая ладонь большие горсти льна. Шагает Коля так быстро, что я не успеваю работать с ним в темпе. Да разве за ним угонишься! А он незаметно, незаметно отхватывает мою делянку – так, что я сразу резко вырываюсь вперед.
К Коле и Петрусю присоединяются другие ребята, и скоро мы сообща заканчиваем клин и усаживаемся на жесткую осеннюю траву у самой опушки леса.
Я гляжу на пушистые облака, что плывут в голубой бездонной синеве, и забываю обо всем. Любопытно, что они – эти белые, светло-голубые, светло-серые, серо-голубые облака похожи на все – на горы, на диковинных зверей, на уродливых гигантов с причудливо изогнутыми руками-щупальцами, на людей и сказочных богов. Я наблюдаю все это изменчивое великолепие, и мне кажется, что древние греки, именно глядя на облака, и придумали своих богов. Стоит только внимательно вглядеться в причудливые очертания легких белоснежных громадин, как увидишь и могучего Зевса, и ревнивую Геру, и Посейдона с трезубцем. Но это только на какие-то минуты. Горы, люди, звери, диковинные деревья на глазах смешиваются, начинают таять и превращаться во что-нибудь другое. Иногда от громады облаков отрывается небольшой клочок, сначала он потихоньку тянется за остальной грудой, а потом медленно тает. А с человеком не бывает так, когда он один остается?
Из глубокой задумчивости выводят меня голоса. Снова о чем-то спорят наши ребята – Коля Савчук, Васька Тетеря и Петрусь. И как не спорить? Мы уже совсем взрослые. Должно же у каждого быть свое мнение!
Прислушиваюсь. Снова о политике. А как же иначе?
– Много ты понимаешь! Кулаков надо было выселять. А то они понаделали бы дел, – тихим голосом говорит Коля.
– И не только выселять! Уничтожать на месте! – выкрикивает Тетеря.
Васька-Тетеря – комсоргом у нас в школе, и потому быть политиком высшей категории считает своим долгом.
– Не-е-е, – тянет Петрусь. – Не согласный я. Как это – расстрелять? Выгнать из хаты, выслать на Соловки и то… Люди ж они, хоть и кулаки.
– Ну ты что-то уж жалостно говоришь, Петрусь, – насмешливо возражает Коля. А не помнишь, как Нестеренок стельную корову зарезал, чтобы только колхозу не досталась? Помнишь, как нашли у него две гнилые туши – не успел разделать свинок, в землю закопал, а в тот год в деревне все голодали? А не читал ты, как кулаки стреляли из-за угла?
– У нас не стреляли, – упрямится Петрик.
– Не успели, – доказывает Коля. – А забыл, или тебя не было с нами, когда мы оттузили Нестеренка за то, что с кнутом на нас бросался?
Кот… Рыжий Костя Нестеренок. Вот как вспомнили о нем. Давно нет их, Нестерят, в нашей деревне. Выслали куда-то на север. И где он сейчас, Рыжий Кот? Одиннадцать лет прошло с тех пор, как увезли всю их семью.
– Нет, почему же? Помню я Нестеренка, – отвечает Петрусь. Я тогда маленький был. Давно все было, а помню. И как Лилянку он тогда, кнутом. Ременный такой кнут, новый.
Мне неприятно, что Петрик вспомнил о том, как я плакала. И чего они копаются в прошлом?
– Эй, историки! Вы лучше о настоящем потолкуйте, – спешу я переменить разговор.
– Правильно, – отозвался Васька. – Надо смотреть в будущее.
Ох уж этот Васька. И когда он только перестанет говорить лозунгами?
– Ты ему про будущее расскажи, – горячится Тетеря. – А то наш Петрусь и не представляет, в какое время живет и что он строит.
– Не подготовил я политинформацию. Тезисов нет, – откровенно издевается Коля, но Васька не чувствует издевки.
– Ты всегда готов лекцию прочитать, – поддразнивает Петрик. – Рассказал бы… И что будет дальше?
– Коммунизм будет!
– А какой он, коммунизм?
– Газет не читаешь, деревенщина. Не знаешь, что ли?
И Васька-Тетеря надулся, точно на трибуну взобрался, и важно стал разглагольствовать:
– Машины работать будут. Пальцем кнопку нажми – и пошла машина, заработала. В белых перчатках на работу люди пойдут. Труда почти не будет. Какой же это труд – кнопки нажимать? Получай по потребности! Всего вдоволь. Вот как люди заживут!
– Ну это когда еще будет, – тянет Петрусь, – а мы…
– А мы? Мы должны гордиться тем, что создаем для будущих поколений счастливую жизнь.
Я гляжу на Ваську. Такой он хорохористый. Невзрачный, белобрысый, а говорит так, что аж трясется, даже оттопыренные уши горят. Дать бы по ним…
– А сами мы? – допытывается Петрик. – Так и не увидим той хорошей жизни? Когда машины на поле... Чтоб лен руками не теребить, а чтоб машина…
– Все тебе и подай! А разве это плохо, отдать жизнь во имя будущего? Пусть на костях наших зацветут красивые цветы будущего!
Ох и путаник этот Тетеря. Чего только не нагородил, связал мох с болотом, все перемешал. Нет, так нельзя! Сейчас дам ему по мозгам.
Но меня опередил Коля.
– Ты все перепутал, дорогой, – спокойно говорит Савчук.
Я вижу, как он улыбается, какие у него красивые глаза – светло-карие, с темным ободком, ресницы длинные и чуть загнутые на концах, такие черные ресницы, точно их тушью нарочно подкрасили. А упрямый тугой завиток темных волос тянется к виску.
– И не на костях коммунизм будет построен, – продолжает Савчук, – а сами люди будут его строить и сами будут жить при нем. И труд обязательным будет. А насчет белых перчаток, глупости. Нужно будет белые перчаточки в кармане носить, если самому машину ремонтировать придется. Запачкаешь их, перчаточки.
– Мастерские будут! – торжествует Васька.
– Мастерские – мастерскими. А гордость твоя рабочая – где, в кармане, что ли, лежать будет? – тихо спрашивает Коля.
– Мы – колхозники, а не рабочие, – встревает Петрусь.
– Это будет почти что одинаково – что рабочий, что колхозник, – говорит Коля. – Но главное… Главное – все в человеке. Коммунизм – это для человека. Для тебя, для меня, для всех.
Коля задумался, помолчал немного, а потом добавил:
– Главное – люди. Добрые друг к другу, помощники. И сады кругом. Вся земля в садах, и счастливые люди в них. И радуга во все небо, цветистая радуга для людей! – озорно сверкнув глазами в мою сторону, закончил Коля.
– Не согласен! – загорячился Тетеря. – Это мелкобуржуазный уклон.
– Ах, Васенька, тебе бы все наклейки придумывать, – кокетничая, произнесла Вера, моя одноклассница. – Расскажи еще, Коля. А любовь какая тогда будет? – и она тихонько хихикнула.
– Помолчи, Верка. Все тебе хаханьки, – одернул ее Петрусь. А работа, труд – как?
– Что я тебе лектор, что ли? – отмахнулся Савчук.
– Нет, ты расскажи, как люди жить будут? – настаивал Петрик.
– Не философ я, – буркнул Коля.
Я поняла, что Цыган очень рассердился на Ваську, но старается не подать виду.
– И все же – как ты себе труд при коммунизме представляешь? – ломался Тетеря. – Известно, что работать – по способности, получать – по потребности…
– Затвердил как сорока, – вставил Петрусь. – Коля, расскажи!
– Ну что привязался, – рассердился Коля. – Не знаю я.
– А как ты сам думаешь? – не отставал Петрусь.
– Сам? Не знаю... Верю только, что здорово будет. Любимая работа – для каждого. А когда она нравится – работа – человек не устает. Вернее, не чувствует усталости и времени не замечает.
– Не скажи, – вмешивается Вера.
– Правду говорю. Знаете, дедушка Рыгор после работы на конюшне придет домой – и в садок. И там еще до позднего вечера возится. То яблоньки осматривает, то кусты смородины и малины охорашивает.
– Так это он от жадности, – замечает Тетеря.
– Замолчи, не перебивай, а то – в ухо! – обрывает его Петрик. Дальше, дальше, Коля…
– А что – дальше? Вот и при коммунизме так будет. Человек разную работу делать будет, и все ему интересно. Как на праздник на работу будет идти.
– А любовь? – спрашивает Вера.
– Уймись ты… – сердится Петрусь.
– Любовь… – Коля искоса почему-то взглянул на меня и замялся. – Любовь... Она тоже красивая будет. Да ну вас! Что я пророк какой?
– А я, – мечтательно говорит Вера, – представляю себе коммунизм так: прихожу в магазин, беру сколько надо платьев, столько, сколько донесу домой. Тащу их, тороплюсь, задыхаюсь.
– Задохнешься… А работать? – улыбается Петрусь.
– Работать? Мне? Да ты здурев, малец! Так меня же в ту пору кто-нибудь все-таки замуж возьмет. Вот он и будет работать…
Все смеются. Я догадываюсь, что озорная Верка дурит, и понимаю, отчего – ведь рядом – Колька-Цыган – присуха наших борковских девчонок. Я иронизирую про себя: подумаешь – первый парень на деревне…
Спускается тихий вечер. Мы сидим молча и мечтаем. Мы летим над землей, мы самые счастливые, щедрые, добрые. Мы готовы подарить всей земле радость, чудеса. Мы – волшебники, чародеи.
Я думаю о том, что мало только мечтать. Мне самой хочется видеть далекие края, шумные города, пеструю толпу. И почему этот Коля Савчук решил остаться в деревне и работать трактористом? Он же поэт! Так хорошо о будущем думает. И тут же оборвала себя. Он, Коля Савчук, своими руками старается сделать это будущее. Потому и в деревне остался. А такие, как Васька-Тетеря, едва оперятся – сразу же портфель норовят ухватить, неважно какой – лишь бы портфель. А Коля…
И почему я должна о нем думать? И что хорошего находят в нем девчата? Вот хотя бы и Вера. Она неглупая девушка, а ломалась сегодня как последняя пустышка. Оригинальничала. Чтоб только Цыган хоть разок взглянул. А он и вправду смотрел на нее. Ну и пусть! Я ведь все равно скоро уеду в Москву. Окончу школу и уеду. А потом… Пройдет много лет. Я стану учительницей. И вот однажды иду я вдоль шоссе. Рядом со мной – мои ученики. Мы возвращаемся с экскурсии. Идем усталые, но довольные – столько интересного увидели. А навстречу нам… Ну, да – Колька-Цыган. И смотрит он не на Веру, которая в нарядном цветастом платье идет по другую сторону шоссе, а на меня. Вот!
А, впрочем, зачем я так думаю? Ведь все равно уеду, скоро уеду в Москву. И тогда прощай, Коля Савчук. Пусть у тебя самые красивые в мире глаза, пусть ты самый ловкий в работе и самый умный среди нас…
– Лиляна, что же ты? Пошли! – тормошит меня Петрусь.
Здорово же я задумалась. Все давно уже бросают льняные снопики в телеги, кипит работа, а я замечталась. Разве могли мы знать тогда, молодые и беззаботные, что уже растет хлопок на Среднеазиатских полях, из которого сошьют нам не платья, как думает смуглая сборщица, а сошьют из того хлопка защитные гимнастерки. И наш белорусский ленок – тоже пойдет на войну.
И не знает пастух-скотовод, что из шерсти тех овец, которые сейчас мирно щиплют травку, сделают нам не модные яркие пальто, а сошьют серые шинели. И станут те шинели твердыми от крови и грязными от пыли и земли.
Мы читали газеты и с тревогой следили, как черные тучи войны заволакивают небо. Но мы тогда, по молодости и беспечности, не представляли себе той страшной опасности, которая угрожает нам.
История шла ко второй мировой войне. Вряд ли тогда мы задумывались и о том, какое страшное трагическое будущее ожидает и наших сверстников – молодых немцев, из сознания которых фашисты вытряхнули лучшие движения души – нежность, любовь, ласку, стремление учиться, делать открытия в науке, заниматься искусством, строить, создавать. Наших сверстников-немцев фашизм одел в грязно-зеленые шинели, сунул в руки автоматы и швырнул на фронт – завоевывать, убивать, разрушать, грабить, насиловать. Но все это было потом. Еще не было падения Парижа, еще не было даже финской войны.
Все наше горе, все наши беды были еще впереди.