Мы начинаем логико-философский анализ философии Соловьева с его работы “Философские начала цельного знания”, впервые опубликованной в 1877 г. Почему именно с этой работы? Во-первых, сам автор считал ее одним из значительных своих произведений и потому назвал ее в “Списке сочинений”, составленном в 1890 г. по просьбе Я.Н.Колубовского для третьего тома перевода Иберверга “История философии”. Во-вторых, эта работа не столь тематична, как “Оправдание добра” или “Чтения о Богочеловечестве”, она ставит своей целью введение в проблематику всеединства вообще, но не разработку какого-то отдельного ее раздела. Наконец, это по-настоящему логико-философское произведение Соловьева, в котором он анализирует статус и структуру логики всеединства, употребляя для этого термин “органическая логика”. И хотя “Начала” не закончены, но как раз логическая их часть прописана близко к полноте. Здесь мы не ставили себе целью анализ социально-культурных особенностей русской философии всеединства. Для этого можно посоветовать обратиться, например, к (1). Также предполагается минимальное предварительное знакомство читателя с основными представителями и идеями русской философии всеединства. В плане историко-философском можно ознакомиться с философией всеединства, например, в (7, 17). Мы ставим себе задачу смены принятой точки зрения на русскую философию всеединства, обнажения ее неизвестного до сих пор “пневматического” смысла. Новизна такого подхода вынуждает нас к довольно кропотливой работе по крайней мере с рядом оригинальных текстов, наиболее концентрирующих в себе идеи философского логоса.

В Собрании сочинений В.С.Соловьева второго издания под редакцией С.М.Соловьева и Э.Л.Радлова “Философские начала цельного знания” помещены в первом томе. В силу большей доступности, мы будем цитировать некоторые произведения Соловьева, в том числе и “Начала”, по I, под которым в рамках первого раздела мы будем иметь в виду т.2 из I.

“Начала” состоят из пяти глав: 1. Общеисторического введения с подзаголовком “О законе исторического развития”, 2. “О трех типах философии”. Последующие главы (3 – 5) посвящены идеям органической логики: 3. “Начала органической логики: характеристика цельного знания”. 4. “Начала органической логики. Понятие абсолютного. Основные определения по категориям сущего, сущности и бытия”. 5. “Начала органической логики: относительные категории, определяющие идею как существо”.

В первой главе Соловьев подходит к проблематике философии с точки зрения цели и смысла человеческого существования. Отдельные цели нашей жизни в конце концов требуют всеобщей цели человечества, а эта последняя предполагает идею развития в истории. Так возникает задача для философии понять свое предназначение в историческом развитии человечества.

Анализируя развитие, Соловьев выясняет следующие его условия: 1) развитием предполагается субъект развития – тот, кто развивается, 2) этот субъект не может быть простой субстанцией, но “только единое существо, содержащее в себе множественность элементов, внутренне между собою связанных, то есть живой организм”(I, С.141), 3) развитие – это только внутреннее (имманентное) развитие организма (преимущественный автогенез), 4) развитие – это ряд изменений, и в этом ряду есть начало и конец (=этот ряд конечен).

В целом, развитие есть ряд изменений, имеющий начало (первый момент развития), конец (третий момент развития) и множество промежуточных этапов (второй момент развития). “Общая формула, выражающая эти три момента, есть закон развития”(I, С.142). Т.о. закон развития – это задание развития в его целостности, в единстве всех его моментов. Зная один момент, мы, благодаря закону развития, знаем и все иные его моменты. Здесь в достаточно сильной мере Соловьев стоит на позициях органического преформизма, т.е. идеи свёрнутости в зародыше организма всего организма в целом. Развитие не прибавляет ничего нового, но лишь разворачивает и упорядочивает целое, предданное в зародыше. Поэтому и получить зародыш из целого можно на основе двух основных сил: изменения состояния частей (их потенциализации) и нарушения их расположения в иерархии целого (смешения).

Соловьев набрасывает логику происходящих изменений при развитии, следуя здесь Гегелю и Спенсеру: в первом моменте развития существует недифференцированное равновесие частей организма, во втором моменте – неравновесная дифференцировка (она может быть либо более-менее одновременная, как в биологических процессах, либо последовательная, с периодическим господством одного из начал, как в ментальных процессах), в третьем моменте – дифференцированное равновесие, соединение единства и полной актуализации частей.

Соловьев отмечает особенность органического равновесия, сравнительно с таковым в неорганической природе (простым равновесием): равновесие в организме предполагает различие всех элементов (частей), и здесь равновесие выражается в нахождении каждой части на своем месте в иерархии организма, а не просто равенстве частей как в случае неорганического равновесия.

Каждому моменту развития соответствует его динамический аспект – сила, удерживающая и подвигающая структурно-морфологический принцип соответствующего момента. Т.о. можно выделить в развитии первую, вторую и третью силы, доминирующие в соответствующие этапы развития.

Итак, прежде чем приступить к исследованию развития в истории, Соловьев находит необходимым очертить общую проблематику теории развития. Возвысившись в теоретическую область, теперь можно с чувством нового масштаба вернуться к истории как прикладной области общей теории развития. Эта теория глубоко органична в изложении Соловьева, субъект развития – организм, и Соловьев делает оговорку об основаниях применимости органического мировоззрения к историческим субъектам (обществу, народам и т.д.). Здесь нужно избежать двух крайностей – биологизма, т.е. прямого рассмотрения исторических субъектов как биологических организмов, и органического атомизма – когда организмами считаются только субъекты некоторого выделенного уровня, с достаточно высокой степенью целостности своего тела (клетки или индивидуальные биологические макроорганизмы).

Возражая последнему, Соловьев утверждает многоуровневость бытия организма. Он пишет: “Обыкновенно, когда говорят о человечестве как о едином существе или организме, то видят в этом едва ли более чем метафору или же простой абстракт: значение действительного единичного существа, или индивида, приписывается только каждому отдельному человеку. Но это совершенно неосновательно” (I,С.145). Итак, в идее организменности человечества заключена более чем метафора. Человечество, а значит и исторические индивидуальности вообще (нации, народы, государства и т.д.), – тоже существа и организмы, хотя и более “разряжённые” в своем теле, чем тело человека. Здесь Соловьев указывает на относительность этой “разряжённости”, собирательный характер тела любого организма: для какого-нибудь эритроцита в нашем теле это последнее такая же абстракция, как для нас – тело человечества. “...мы признаём человечество как настоящий органический субъект исторического развития,” – заключает Соловьев (I, С.145).

Но здесь нельзя впасть и в другую крайность – крайность биологизма, излишнего отождествления исторических организмов с биологическими. Соловьев замечает: “Обыкновенно за образец для общечеловеческого организма принимают организм животного, причем между ними приводятся различные параллели и аналогии, часто доходящие до смешного; между тем животное тело есть только частный случай организма... синтетический взгляд на общую историю человечества сохраняет специфические особенности духовного организма, не сводя его к организациям низшего порядка, и определяет его отношения из самой идеи организма, а не из случайных аналогий с другими низшими существами”(I,С.176-177.Выделено мной – В.М.).

Итак, здесь мы сталкиваемся с одной из важнейших предпосылок Соловьева и вообще философии всеединства, что будет неоднократно отмечаться в последующем анализе. Это органическая картина мира, идея организма, проявляющаяся на разных уровнях существования. Организм не есть только животный организм, но, например, и организм исторический. “Животное тело есть только частный случай организма”, существует некоторая “идея организма”, обобщающая биологический организм, есть некоторое фундаментальное знание (“синтетический взгляд”) об организмах, существах вообще, включающее в себя знания о частных существах – биологических или исторических, или еще каких-то. Учение о развитии любого организма и существа – часть этого знания, и Соловьев обращается к нему, исследует его, предваряя им свой анализ истории человечества.

Универсальное знание о существах и организмах – это универсальное знание о живом, некоторая “философская биология”, философия и учение о жизни. Био-логия. Но то, что названо сегодня биологией, конечно же не может вместить в себя всей полноты универсальной идеи существа. По имени, это биология, учение о живом, по значению, –  нечто гораздо более общее. Предваряя уже сейчас дальнейший анализ, можно заметить, что в русской философии всеединства очень сильны идеи философского витализма – первичности живого, жизни как концентрированнейшей формы бытия. Но vita – тоже жизнь, корень vit – латинизированный вариант bioV’а, вобравший в себя более универсальное звучание “жизни”. Отсюда скорее не био-логия, но вито-логия. Витология – так можно обозначить учение о живом вообще, включающее в себя возможность существа быть воплощенным в разных телах и разных онтологиях. Витология в своем философском и методологическом звучании приводит к витализму.

Хотелось бы сразу же оговориться по поводу используемого нами термина «витология». Правилом хорошего тона при образовании неологизмов на основе греческого и латинского языков является, как известно, допущение возможности смешанных греко-латинских терминов только в том случае, если смысл термина не может быть передан средствами одного из языков. Для термина, выражающего идею науки о живом, казалось бы, вполне можно было бы обойтись средствами только греческого, используя давно используемое слово «биология». С этой точки зрения возможность монолингвистического решения существует, и использование термина «витология» может показаться выражением дурного тона. Следут однако заметить, что с термином «биология» сегодня очень прочно связан четко оформленный смысл, ограничивающий рамки понимания феномена жизни только животными и растениями. Распространение своих теорий на область, например, исторических организмов современная биология ни в коем случае не предполагает. Тем самым представление об организме и субъекте резко суживается. Биология предстает не вообще как наука о живом, но как наука о весьма определенных формах жизни. В то же время мы нуждались в термине, в точности совпадающим с буквальным смыслом термина «биология» как «науки о живом», но в гораздо более универсальном звучании идеи «жизни». С этой точки зрения, можно представить сложившуюся смысловую ситуацию таким образом, что для идеи «жизни» в современном восприятии греческого языка как бы нет сегодня подходящего эквивалента – bioV оказался жестко связанным в современной европейской культуре с чем-то, гораздо более узким, чем идея жизни в ее универсальном звучании. Греческий термин обнаружил себя принадлежащим уже не только греческому языку, этот термин вобрал в себя сопутствующие социокультурные детерминации своего словоупотребеления в современной культуре. Такого рода ситуацию можно проинтерпретировать как своего рода смысловой аналог отсутствия в греческом языке подходящего словесного эквивалента и разрешение на билингвистическое словообразование. Так мы решились на использование латинско-греческого термина «вито-логия», имея в виду, что корень vit – латинизированный вариант bioV’а, вобравший в себя, благодаря философии витализма, гораздо более универсальное звучание идеи “жизни”. Отсюда скорее не био-логия, но вито-логия. Наконец, автору приятно ощущать в термине, призванном выразить в первую очередь идею синтеза естественнонаучной (греческой) и гуманитарной (латинской) культур, символизацию этого синтеза уже в своей билингвистической форме.

Обращаясь к идеям организма и развития вообще, Соловьев чувствует потребность в универсальном знании о живом, в витологии. С позиций витологии как фундаментального знания он обращается к истории. Здесь мы сразу почувствуем, что это не просто история, но просвечивание в истории универсального логоса о живом вообще, это история как прикладная витология.

Во всяком организме есть части (органы) и системы, проникающие все части. Это верно и по отношению к организму человечества. Части его – племена и народы. Системы его, проникающие любое племя и народ, – системы общественного бытия, основанные на воле, представлении и чувстве.

Итак, единый субъект человечества должен быть подразделен на подсубъекты – таков первый шаг при изучении крупных субъектов в витологии, когда можно отвлечься от отношений субъекта с другими субъектами. Членение субъекта может быть двоякое – экстенсиональное, на части, и интенсиональное, на системы. В субъекте можно выделить экстенсиональные и интенсиональные подсубъекты. Это деление, стоит заметить, не абсолютное. В свей абстрактности это просто два “ортогональные” друг к другу деления, которыми обнаруживается некоторая двумерность всякого субъекта (организма). Однако, в рамках конкретной онтологии экстенсиональные подсубъекты задают план некоторого первичного деления, онтологическая фиксация которого приводит к возможности относительно высокой самостоятельности выделенных подсубъектов как независимых субъектов. Иное дело – интенсиональные подсубъекты (моменты-качествования, по Карсавину, – см. ниже). В данной онтологии невозможно их реальное обособление, т.к. бытие экстенсиональных субъектов требует слиянного со-бытия интенсиональных субъектов. Народ можно представить себе в исторической онтологии обособленно существующим, волю этого народа – только в абстракции.

Соловьев подчеркивает, что именно интенсиональные подсубъекты (деление организма на системы, а не на части) “составляют собственно содержание (интенсионал – В.М.) исторического развития, и потому на них мы и должны остановиться”(I,С.146). Здесь некоторая асимметрия: Соловьев уделяет больше внимания системному (интенсиональному) членению организма.

Соловьев очерчивает трех системных подсубъектов общечеловеческого организма. Это: 1)общественная жизнь как воля, составляющая основу практической деятельности людей, 2)общественная жизнь как представление (знание) – основа теоретической деятельности, и 3)общественная жизнь как чувство, олределяющее творчество (художество) человека.

Внутри каждой сферы могут быть выделены три формы-степени: экономика (семья), политика (государство) и религия (церковь) в первой, наука (факт), философия (идея) и теология (абсолютное существо) во второй, и техническое, изящное художества и мистика в третьей. В качестве обоснования выделения именно трех форм в каждом интенсиональном подсубъекте человечества Соловьев использует схему трех причин: материальной (causa materialis), формальной (causa formalis) и целевой (causa finalis). Заметим, что в этой аристотелевской схеме причинности нет четвертого основания: causa efficiens, т.е. действующей причины. Это вполне объяснимо на основании того, что Соловьев рассматривает структуру существ, и тем самым деятельная причина уже предположена. Любое существо в своей деятельности (и это тоже на уровне витологических обобщений) использует материал, оформляет его и подчиняет выполнению своих целей. При достаточном развитии субъекта он выделяет в себе подсубъекты, акцентирующие в своих деятельностях тот или иной ее момент. Намечается еще одно интенсиональное деление – на материальный, формальный и финальный подсубъекты. Это второе деление должно выражаться  в параллелизмах соответствующих уровней (экономики и науки, государства и философии, и т.д.) первого интенсионального деления.

Окончательно субъект оказывается трехмерным (экстенсиональное измерение и два интенсиональных, причем, второе интенсиональное измерение (деление) столь же интенсионально по отношению к экстенсиональному, что и первое), и два интенсиональных измерения Соловьев представляет в таблице (I, С.153). Здесь структура общечеловеческого организма представлена синоптически: после всех делений на подсубъекты субъект вновь собран воедино, но уже единство его – дифференцированное. Это и есть синопсис.

Осуществляя описанное структурное представление общечеловеческого субъекта, Соловьев стоит перед следующими основными проблемами: 1) проблемой реальности вводимых дроблений, в связи с чем теоретические целостности должны хорошо поддерживаться выявленными в реальности членениями (такова, например, интерпретация трех причин в практической сфере делением на семью, государство и церковь, и т.д.), 2) проблемой независимости вводимых целостностей: элементы разных измерений не должны выводиться друг из друга, 3) проблемой полноты исследуемых измерений: любой исторический субъект и его деятельность должны вполне раскладываться по степеням и формам выделенных “базовых” субъектов. Две последние проблемы во многом решаются признанием ментальной базисности в европейской традиции за трихотомией “воля-представление-чувство” и тетрахотомией аристотелевских причин.

Все описанные проблемы – проблемы введения субъектного базиса (аналогично введению системы координат в трехмерном пространстве) в некотором пространстве субъектной онтологии, которой в данном случае служит пространство мировой истории. Субъектная онтология – это та реальность, в которую воплощен субъект, т.е. которую он представляет и чувствует, с которой связаны его ценности и в которую он воплощен через свое тело, в которой он действует и живет. Это как бы бытие сквозь внутренний мир того или иного существа, с точки зрения восприятия и переживания его субъектом. Вовне субъектные онтологии чаще всего даны как факты, т.е. некоторые фрагменты единой жизнедеятельности субъекта (субъектная онтология – это и есть вся совокупная жизнедеятельность некоторого субъекта). Создать теорию субъектной онтологии в этом случае означает создать модель такого субъекта, жизнедеятельность которого совпала бы с исследуемой онтологией (в ее фактичности). Соловьев именно это и пытается сделать по отношению к фактам такой субъектной онтологии, как мировая история. Теоретическое представление субъекта этой истории предполагает его дифференциацию на подсубъекты, множество которых исчерпает полного субъекта и предстанет как базис пространства субъектной онтологии. Этим выполняется задача теоретического описания функционирования субъекта, т.е. обратимой составляющей его жизнедеятельности. Следующий шаг – теоретическое представление необратимой компоненты жизнедеятельности, которая в “Началах” отождествляется Соловьевым с развитием общечеловеческого субъекта.

Подчеркивая объективное значение общественной жизни только в ее связи с абсолютным (I, С.146) и примат сферы творчества (а в ней – мистики) (I, С.153-154), Соловьев раскрывает свою устремленность изучить субъектную онтологию истории в ее усовершенности – как необратимое развитие и приращение абсолютного.