Пытаясь в некоторой мере проиллюстрировать важность конструкций ментальной диады и ментального многообразия не только в русской философии всеединства, но и в рамках философской логики вообще, мы позволили себе привести здесь в качестве приложения наше небольшое исследование о Хайдеггере. Этот текст следует рассматривать как выражение своего рода предварительной работы по отношению к философии Хайдеггера, намечающей основные направления дальнейшего более строгого исследования по реконструкции философского логоса Хайдеггера как одного из вариантов логики всеединства (если последнюю трактовать как философскую логику вообще – см. часть 1, глава 3, § 2).  

В общем случае в языке есть некоторое и, как кажется, еще не до конца ясно осознанное измерение (назовем его условно “Х-измерением”) варьирования вербального смысла. Наш тезис состоит в том, что именно в границах этого измерения осуществляются ментальные техники Мартина Хайдеггера. Неясность указанного измерения напрямую коррелирует с трудностью восприятия хайдеггеровского “возможного мира”. Мы ставим себе задачей в данном приложении прикоснуться к проблеме “декодирования” текстов Хайдеггера с точки зрения прояснения ментальной структуры Х-измерения. В качестве “плацдарма” наших рассуждений комментаторского характера мы выбираем небольшое, но важное с точки зрения самого Хайдеггера, произведение “Zeit und Sein” (см.31. Далее нумерация страниц после цитат соответствует этому изданию), в котором философ прикасается к “продумыванию до конца того, что изложено в “Бытии и времени” относительно деструкции онтологического учения о бытии сущего” (С.87).

 Измерение языка – это некоторая его ментальная степень свободы, в рамках которой возможно варьирование любой единицы языка, причем это варьирование несводимо к другим подобным языковым актам. Например, измерения языка могут задаваться парами “синтаксис – семантика”, “логика – прагматика” и т.д. Иллюстрацию идеи Х-измерения можно продемонстрировать на примере.

Рассмотрим ряд вида:

                     “он(она) есть”, “ты еси”, “мы есмы”, “я есмь”.

Это ряд варьирования глагола “быть” по лицам в старославянском языке, утерянный в современном русском языке, но сохранившийся в том числе в немецком языке. Что растет в этом ряду (а то, что нечто растет, кажется достаточно очевидным)? Растет “личностность”, “непосредственное присутствие”, “ктойность”. Движение в этом и есть движение в рамках Х-измерения.

У всякого измерения есть две грани, пропорция которых задает “просвет” измерения и парностью которых возможно обозначить само измерение. Одну грань Х-измерения, абсолютизирующую “Яйность”, будем обозначать далее как “L-статус” варьируемой единицы языка (от “limit” – предел, понимая ментальную конструкцию “Я” как систему обеспечения ментальной предельности вообще – см. об этом у Франка: часть 2, глава 4, § 3). Другую грань Х-измерения – грань “он-ности” – обозначим через “М-статус” (от “mediana”– то, что между “присутствиями”-пределами = опосредованное). Итак, идея Х-измерения языка предполагает, что всякая единица языка – слово-понятие, предложение-суждение, текст-замысел – может варьироваться, меняя в себе пропорции М– и L-статусов. Условно мы это можем изображать в форме ряда:

     (*)                У-есть,    У-еси,    У-есмы,    У-есмь,

например:

            время-есть,    время-еси,    время-есмы,    время-есмь,

если У – это “время”. В качестве У могут выступать целые предложения и тексты, например:

“История бытия определяет себя в событиях истории”-есть,

“История бытия определяет себя в событиях истории”-еси,

“История бытия определяет себя в событиях истории”-есмы,

“История бытия определяет себя в событиях истории”-есмь.

Ситуация с Х-измерением в языке, однако, такова, что далеко не для всех единиц языка (а еще вернее – для подавляющего меньшинства из них) сам язык содержит хорошо обработанные многообразия, выражающие варьирование единиц языка в рамках Х-измерения. Речь здесь должна идти о совокупной системе средств языка – грамматических, логических, фонетических, ментальных, социокультурных и т.д., которые лишь в своем единстве способны обеспечить реальное простирание бытия языковой единицы в “просвете” Х-измерения. Таково например многообразие личных местоимений, но оно уже перестает быть очевидным по отношению к понятиям “бытия”, “времени” и т.д. С этой точки зрения мы выдвигаем следующую гипотезу (Х-гипотезу): Основной замысел феноменологии и в том числе философии Мартина Хайдеггера состоял в том, чтобы систематически развить новую степень свободы в языке, выражающую ментальное протяжение Х-измерения. Наше последующее изложение мы попытаемся выстроить как ряд попыток предварительного обоснования – насколько это вообще возможно в рамках столь небольшого текста – выдвинутой гипотезы на материалах работы Хайдеггера “Время и бытие”.

Своему основному устремлению – “мыслить бытие, не принимая во внимание обоснование бытия сущим”, т.е. “мыслить бытие без сущего” – Хайдеггер остается верен и в “Zeit und Sein”, считая в этом свою позицию даже быть может более последовательной, чем в “Sein und Zeit”. Бытие и время для Хайдеггера – то первое, за чем уже всё остальное, и то последнее – за которым уже себя утаивающая предельная очевидность. Здесь еще возможен дискурс и возможна философия, но этот слой уже последний в таком роде. “Дальнейшее – молчание”. Возвращая бытию и времени тайну предельного, Хайдеггер отмечает их парадоксальный характер для субъект-предикатного мышления: они взаимоопределены, но ни об одном из них нельзя говорить как о предикате другого. Бытие и время – не сущие, но “предметы” (Sache – как предмет мышления, то, что под вопросом). Они не “есть”, но “даны” (Es gibt Sein, Es gibt Zeit – “дано бытие”, “дано время”, где “Es” – неопределенно-личное местоимение). Хайдеггер пишет: “Этой переменной (т.е. “Es” – В.М.) мы изменили лишь словоупотребление. Вместо “есть” мы говорим “дано”.

Чтобы добраться через языковые выражения к самим предметам, мы должны показать, как это “дано” дает себя увидеть и испытать. Подходящий путь туда будет таков, что мы должны разобрать, что же дается в этом “дано”, что означает бытие, которое дано, что означает время, которое дано. Соответственно, мы попытаемся взглянуть на это Es, которое дает нам бытие и время. Взглянув на него, мы станем предусмотрительными и в другом смысле. Мы попытаемся ввести в поле зрения это Es и его давание и напишем это “Es” с большой буквы” (С.83). Итак, здесь Хайдеггер сжато, чуть ли не формульно, очерчивает схему своего дальнейшего исследования. Он намерен исследовать бытие и время в ином статусе – не как “бытие(время) есть”, но как “бытие(время) дано”. Причем, подобная смена статуса воспринимается Хайдеггером на уровне языковой “переменной”: “Y есть” может быть заменено на “Y дано” (“Es gibt Y”), где на место Y могут быть подставлены в том числе (но в первую очередь) бытие и время. Первая задача исследования Хайдеггера – исследовать бытие и время в новом статусе (“бытие, которое дано” и “время, которое дано”). Вторая задача – “взглянуть на это Es, которое дает нам бытие и время”, т.е. на новый ментальный статус как “переменную” – “Es gibt Y”, во всей его чистоте. Пока все это – “лишь изменение словоупотребления”, и здесь необходимо еще “добраться через языковые выражения к самим предметам”.

Итак, заметим здесь следующее: 1) Хайдеггер предполагает нахождение бытия и времени по крайней мере в двух статусах, 2) В таких статусах могут находиться и другие языковые единицы, коль скоро “место” в статусе мыслится Хайдеггером как “переменная”, 3) Хайдеггер считает, что один из статусов (“Y есть” = “Y как сущее”) доминирует в языке и не нуждается в своей разработке. Более того, необходимо преодолеть засилие этого статуса и вернуть в язык (либо разработать заново) другой статус (“Y дано”), 4) Особенно нуждаются в статусе “Y дано” философские понятия, и в первую очередь – понятия “бытия” и “времени”. 

Теперь вернемся на некоторое время к нашей Х-гипотезе. Из этой гипотезы вытекает, что если бы Хайдеггер ставил своей задачей разработку в языке Х-измерения, то он попытался бы проварьировать по крайней мере наиболее базисные языковые единицы в рамках Х-измерения, разрабатывая языковое определение М– и L-статусов этих единиц. Хайдеггер попытался бы обобщить эти исследования и выработать своего рода “ментальную технику”, позволяющую варьировать языковые единицы по Х-измерению, независимо от конкретного вида единиц (переход на уровень “переменных”). В том случае, если бы для языковых единиц один из статусов оказался бы уже хорошо разработанным, а второй статус отсутствовал или был “атрофирован”, то из Х-гипотезы должно вытекать повышенное внимание Хайдеггера к разработке второго статуса. Именно это мы и наблюдаем, неясной остается лишь проблема, как именно связаны М– и L-статусы со статусами Хайдеггера “Y есть” и “Y дано”. Мы связывали идеи М– и L-статусов с пределами “Яйности” и “он-ности” в ряду (*). Но теперь логику рассуждений можно было бы и перевернуть: принимая, что Хайдеггер разрабатывает новое измерение языка, можно было бы эту идею Х-измерения не наполнять заранее никаким конкретным содержанием, но взять в качестве М– и L-статусов именно те статусы языковых единиц, которые разработаны самим Хайдеггером. Назовем статус “Y есть” М-статусом Y, а статус “Y дано” – L-статусом Y. С этой точки зрения мы избавляемся пока от необходимости объяснения диссонанса между нашим “Яйным” L-статусом и “он-ным” характером хайдеггеровского L-статуса (напомним, что “Y дано” – это “Es gibt Y”, где “Es” – неопределенно-личное местоимение). Но позднее мы все же попытаемся синхронизировать эти два представления L-статуса и попробуем показать, что противоречий здесь нет.

Итак, М-статус Y – это Y как сущее, и это состояние Хайдеггер считает достаточно очевидным. Все усилия философа направлены на прописывание L-статуса, и в первую очередь он делает это по отношению к бытию и времени. Посмотрим же, что именно происходит с бытием и временем, когда они погружаются в L-статус (попутно мы сможем постоянно сравнивать L-статус этих языковых единиц с их М-статусом, набирая полноту Х-измерения).

Бытие в L-статусе – это “присутствие” (Anwesen – В.М.), “позволение присутствовать” (das Anwesenlassen – В.М.), причем: “Позволение присутствовать проявляет свое собственное (das Eigenste – В.М.) в том, что оно выводит в несокрытое (das Unverborgene, alhqeia (греч.) – В.М.). Позволить присутствовать означает – раскрыть, ввести в открытое. В раскрытии играет давание, а именно то самое давание, которое в позволении присутствовать дает присутствие, т.е. бытие... Чтобы мыслить собственное бытие, требуется оставить его как основу сущего (как М-статус – В.М.) в пользу играющего давания, скрытого в раскрытии, т.е. ради дано. Бытие принадлежит этому дано в давании как дар” (С.84). И далее: “Давание, которое дает только свой дар, однако при этом удерживается и уклоняется, такое давание мы назовем посылом” (С.86). Здесь “посыл” (das Geschick – судьба) – это дар судьбы, ниспосылание судьбой (см. С.182). “По мере того, как каждый раз бытие удерживается уклоняющимся посылом, оно раскрывается мышлению со всей эпохальной полнотой своих изменений” (С.87).

Итак, бытие в L-статусе – это “присутствие”, которое может быть осуществлено по отношению ко всякому сущему (т.е. Y в М-статусе может быть переведено в Y в L-статусе), но легче это сделать по отношению к “крупным” сущим – таким как исторические эпохи (С.86), “исторические изменения присутствия” в формах высших понятий различных философских систем (С.85). Ближе к “присутствию” античность и особенно досократическая философия. Но в пределе: “Все, что можно установить исторически, находится внутри истории. Раскрытие богатства изменений бытия выглядит прежде всего как история бытия” (С.85-86). “Присутствие” – это результат выведения в “несокрытое”, т.е. перевести Y в L-статус означает сделать Y “несокрытым”. В этом случае само давание, выведение окажется сокрытым, потаенным – это давание как “посыл”, как “дар”. Именно это позволяет “присутствию” “раскрыться со всей эпохальной полнотой своих изменений”, где “эпохальный”, “эпоха” – от “эпохе” (epoch), т.е. удержание в себе всего по собственной полноте, ис-полненности.

Здесь мы узнаем вечные конструкции философского логоса, облеченные в напряженный энергийный язык Хайдеггера. Бытие как “присутствие” – это нечто исполненное и самоочевидное, заполнившее собой ментальную тотальность сознания и потому переставшее быть “чем-то” = “сущим” = соотнесенным с иным. Все выходящее за рамки тотальности “присутствия” удерживается от бытия и тем самым обеспечивает своим удержанием тотальность тотализованного “присутствия”, в том числе такова сама процедура тотализации (“давания”, “посыла”). Тотальность беспредпосылочна и пред-дана всему = подарена всему. Итак, бытие как “присутствие” – это абсолютизированное (тотализованное) бытие, бытие, сделанное самоочевидным (“несокрытым”) и безусловным. Y в L-статусе – это Y как безусловное = тотальное = “несокрытое”. Перевод Y в L-статус – это его абсолютизация. Хайдеггер вновь освежает вечные интуиции: всякое сущее способно войти в “несокрытое”, стать “даром” и “посылом”, “всей эпохальной полнотой” (тотальностью) нашего мышления (L-статус). И оно же может угаснуть в “сущем”, “бытии, понимаемом в смысле сосчитанного или поддающегося калькуляции запаса всего, имеющегося в наличии” (С.85) – таков М-статус. “Скалькулированное” и “сосчитанное” – таков М-статус. Во всякой линейке-калькуляторе есть пределы калькуляции, которые за-дают сосчитывание, но сами измерены быть не могут (L-статус), и есть то, что улавливается калькуляцией, лежит между пределами и только и определяется тканью их отношения (М-статус). 

Прочтем теперь с этой точки зрения следующий отрывок: “Эпохи налагаются друг на друга так, что первоначальное посылание бытия как присутствия закрывается все больше и больше. Лишь снятие этих завес – а это и означает “деструкция” – даст мысли пред-варительно заглянуть в то, что снимет с себя покровы, оказавшись посылом бытия” (С.87). Эпоха в ее настоящем, т.е. во всей силе ее “эпохе”, – это эпоха в L-статусе, ставшая тотальностью-бытием, т.е. данная в своем “первоначальном посылании бытия как присутствия”. Время приводит к “налаганию” эпох друг на друга, в результате чего те эпохи, которые были в L-статусе, “закрываются все больше и больше”, т.е. уходят из “непотаенного”, понимание их становится все более и более условным и опосредованным – таков М-статус эпох. “Деструкция” – это акт возвращения эпохе ее статуса “посыла бытия”, возвращение ей предельности самоочевидного и “несокрытого”, возвышение до L-статуса. Таким образом, эпохи могут быть “посылами бытия” и могут все более “закрываться”, т.е. эпохи могут быть в двух статусах: “эпоха дана” (L-статус) и “эпоха есть” (М-статус), возможен переход из одного статуса эпохи в другой.

Далее, Хайдеггер например пишет: “Историческое же истории бытия определяет себя из ниспосылаемого в каждом посыле, а не из смутно представляемого события истории” (С.86). Здесь опять-таки речь идет о том, что историю можно понимать двояко: 1) Можно представлять историю как последовательность сущих-событий (Geschehen), каждое из которых “закрыто” от “непотаенного”, т.е. “смутно представляемо” = определено в М-статусе, 2) Возможно и такое представление истории, где каждое “историческое” “определяет себя из ниспосылаемого в каждом посыле”, т.е. дано как “посыл” бытия, как “непотаенное” = определено в L-статусе. Примерно так, как это было представлено выше, мы в данном случае имеем дело с двумя языковыми единицами вида:

(1)  “История определяет себя в событиях истории”-в-М-статусе,

(2)  “История определяет себя в событиях истории”-в-L-статусе.

Суждение (1) и есть то, что записано в кавычках. Суждение (2) конструируется Хайдеггером на основе “деструкции” понятия “историческое событие”, т.е. перевода его в L-статус, где

“историческое событие”-в-L-статусе  =  “история, ниспосылаемая себя в каждом посыле”.

Фраза (1) – это фраза в М-статусе = М-фраза, фраза (2) – это та же фраза, но в L-статусе = L-фраза. Языки, состоящие из соответствующих фраз, можно называть М– и L-языками. Философия Хайдеггера – это существенно философия, использующая L-язык. В пределе Хайдеггер стремится перевести все языковые единицы в L-статус, для чего ему существенно необходим энергийный язык, использующий все средства L-статуса современной западноевропейской языковой культуры. Начиная с определенной стадии, L-язык выходит за рамки философской прозы, требуя средств L-статуса, передаваемых языками мистики и поэзии. С этой точки зрения вполне понятна эволюция феноменологии в лице позднего Хайдеггера ко все более мифо-поэтическому дискурсу.

Отметим отличие методологии L-статуирования языковых единиц от диалектической логико-философской традиции. Хайдеггер пишет: “Для таких случаев (т.е. для случая тех понятий, которые как “бытие” и “время” взаимодетерминируют друг друга, выходя за рамки субъект-предикатных отношений логических сущих – В.М.) в философии известен выход. Противоречие оставляют, даже заостряют и пытаются это противоречащее и из-за этого распадающееся высказывание собрать в некое всеохватывающее единство. Этот метод называют диалектикой. Предположим, что можно привести в согласие противоречащие друг другу высказывания о бытии и времени через их охватывающее единство, тогда это был бы, конечно, выход, т.е. ход, уводящий от вопроса, от положения вещей, так как этот ход не вел бы ни к бытию как таковому, ни ко времени как таковому, ни к их взаимному отношению” (С.82). Т.о. Хайдеггер признает возможности диалектики как возможной философский техники, но его не устраивает безвопросность диалектических решений, которые замещают реальные отношения относящихся гомогенным внутри себя “всеохватывающим единством”. Ведь в этом случае бесполезно ставить вопрос об отношении бытия и времени как таковых, такое отношение будет замещено “единством”, в котором уже нет относящихся – ни бытия, ни времени. И хотя такой ход мысли возможен и имеет права на существования, по мнению Хайдеггера, но по-прежнему требует своего самостоятельного рассмотрения философская техника работы с тем отношением бытия и времени, в котором относящиеся даны как таковые, – и перед тем как они исчезнут во всеохватывающем диалектическом единстве. Такова именно ментальная техника L-статуирования языковых единиц, при котором происходит тотализация каждой языковой единицы, но в этой тотализации не исчезает гетерогенность тотализуемого. Более того, “присутствие” способно впустить в себя и собственное отрицание: “Неотвязнее всего проявляет себя широта охвата присутствия тогда, когда мы осознаем, что и отсутствие, как раз и оно, остается определенным через присутствие, иногда усиленное до жути” (С.85). Чем казалось бы это не диалектика, где “заостряют” противоречие “до жути” ? Но для Хайдеггера диалектическая традиция в конечном итоге слишком беспроблемна, рассматривая свои противоречия как нечто переходимое на пути к безвопросному синтезу. “Диалектика” Хайдеггера, если все же применять этот термин, – это приторможенная перед разрешением в каждом высшем единстве и доведенная подчас “до жути” ментального напряжения своих полярностей диалектика (правда, хайдеггеровская “жуть” не эмоциональна, но скорее вербальна – существенное выскакивание из  накатанной траектории понимания обязано у Хайдеггера преимущественно вербальным средствам L-статуса). Отношение бытия и времени у Хайдеггера не столько разрешает вопрос, сколько ставит его во всем напряжении собственной парадоксальности. Особенно таков L-статус времени, к которому мы теперь и переходим.

Переходя ко времени, Хайдеггер несколько угашает L-статус бытия-“присутствия” и обнаруживает его как настоящее времени, что определяет углубление проблематики бытия как переход к L-статусу времени (см. С.87). Здесь “Es” как переменная L-статуса передается от бытия ко времени. Итак, заметим: переход к L-статусу времени “закрывает” в какой-то мере L-статус бытия, переводя его из бытия-“присутствия” в бытие-настоящее, где настоящее – один из моментов времени (этот “один из” – маркер М-статуса).

Постепенно переходя к L-статусу времени, Хайдеггер постоянно соотносит его с М-статуированным временем. Последнее – это время как “череда моментов теперь, следующих друг за другом”, “скалькулированное время”. Такое время одномерно (см. С.88-89). Но в таком времени нигде нет Времени, т.е. времени-в-L-статусе = собственно времени. Более того, “чем точнее, с технической точки зрения, и исчерпывающее измерение хронометра, тем меньше прибор дает повод задуматься собственно о времени” (С.89). Т.о. М– и L-статусы времени дополнительны: приготовление одного статуса обернется разрушением другого. Время в L-статусе – это “присутствие” как дление, “вхождение в длительность” (anwahren). Но когда “присутствие” длится, оно приближается к чему-то и затем удаляется от него. Эту последнюю фразу мы построили в М-статусе и спешим сделать поправку на L-статус: указанное “что-то” нужно возвести в L-статус (ср. с «поправками на вечность» в философии всеединства). Хайдеггер изначально дает L-статуарную формулировку в следующем виде: “Присутствие отправилось к нам, идет к нам, обращаясь, настоящее означает: вхождение-в-пребывание-навстречу-к-нам, к нам – людям” (С.89). Т.о. “что-то” возведением в L-статус оборачивается здесь “человеком”, который “так стоит внутри прихода присутствия, обращающегося к нему, что он становится восприемником этого дара, присутствия, которое дано...”(С.90). Sein оборачивается Dasein. Итак, время в L-статусе дано как “простирающееся присутствие” – простирающееся в настоящее, в побывшее и в будущее. Сделав шаг в сторону “Бытия и времени” и положив в основу длящегося “присутствия” Dasein, Хайдеггер впускает в тотальность “присутствия” его иное, но вскоре спешит вернуться к более сильному L-статусу, с позиций которого Dasein теперь уже кажется М-статусом: “Теперь дело выглядит так, как будто из-за этого указания в сторону человека мы сбились с пути, на котором хотели бы помыслить собственное времени (время в L-статусе – В.М.). В известном смысле это верно” (С.90).

Окончательная L-формулировка времени проводится Хайдеггером в два этапа: во-первых, он строит М-фразу определения времени, затем оговаривается о необходимости “компенсации” на L-статус этой фразы, и, во-вторых, выстраивает L-фразу. Этот фрагмент для нас особенно важен в силу явного проговаривания Хайдеггером всех промежуточных этапов L-статуирования. Вначале Хайдеггер дает М-фразу: “Приход наступающего в качестве пока-еще-не-настоящего подает и выводит одновременно то, что уже-более-не-настоящее, побывшее, и наоборот, побывшее само протягивает будущее” (С.91). Конечно, это уже не совсем М-фраза: некоторые элементы в ней уже L-статуированы. Таковы: будущее – как “пока-еще-не-настоящее” (точнее: “пока-еще-не-присутствие”), прошлое – как “уже-более-не-присутствие”, связь настоящего, будущего и прошлого – как “взаимодержание и подавание друг другу” (das Ver haltnis). Такого рода примеры заставляют ввести класс таких промежуточных языковых единиц, в которых часть элементов может находиться в М-статусе, часть – в L-статусе. Не устраивает Хайдеггера в этой промежуточной фразе еще один элемент, который кажется ему слишком М-статусным: речь идет об “одновременности” во взаимоотношении моментов времени. Ведь само время (время в L-статусе) – не сущее, и потому ему не могут приписываться предикаты, в том числе “одновременность” (заметим, что реально и сам Хайдеггер не может избавиться совершенно от субъект-предикатных конструкций, но он повсеместно ослабляет М-статусы подобного рода конструкций, вводя предикаты в L-статус, что именно и делает субъект неопределенно-личным “Es”, а субъект-объектную связку в М-статусе “есть” превращает в L-статуарную связку “дано” (“Es gibt”). Поэтому реально Хайдеггера не устраивает слишком сильное звучание “есть” в “одновременности”, т.е. с языковой единицей может быть тесно связан статус ее употребления, так что языковая единица вообще становится знаком соответствующего статуса. В этом случае плодотворнее вообще отказаться от выражения иного статуса через данную языковую единицу, используя иные языковые единицы. Особенно тяготеют к L-статусу неологизмы, хотя в общем случае это большая и интересная проблема – какие именно средства языка способны обеспечить L-статус. Пока мы можем констатировать, что Хайдеггеру гениально удавалось использовать эти средства, причем объем их влияния выходит за рамки поэтических средств и поддается переводу).

Отмечая М-статус “одновременности”, Хайдеггер формулирует установку на его элиминацию (эпохе по отношению к нему, идея чего лежит в основе феноменологической редукции вообще). Он пишет: “... нам будет запрещено говорить, что будущее, прошедшесть и настоящее имеются в наличии “одновременно”” (С.91). Далее Хайдеггер формулирует L-статус “одновременности” – это “просвет друг-друга-подавания будущего, прошедшести и настоящего”. В конечном итоге это всё то же “простертое присутствие”. “Основано ли это простирание на том, что оно нас достигает, или же оно достигает нас, потому что оно есть в себе простирание? Разумеется верно последнее” (С.91). “Достичь нас” означает здесь “стать несокрытым”, безусловно данным, т.е. тотальным. “Простирание” – это та полнота безусловности и “несокрытости”, которая заключена во времени. Поэтому Хайдеггер здесь по сути дела спрашивает: “Подчинена ли тотальность времени тотальности вообще, либо тотальность вообще – тотальности времени?” Подтверждая последнее, Хайдеггер лишь по иному утверждает, что тотальность времени в этом случае совпадает с тотальностью вообще, т.е. время дано в L-статусе. Хайдеггер отмечает парадоксальность подобной конструкции: “... мы обнаружим в отсутствии, будь это побывшее, будь это будущее, некий способ присутствия и обращения, который никоим образом не совпадает с присутствием в смысле непосредственно настоящего. Итак, следует принять во внимание: не каждое присутствие необходимо будет настоящим. Странный предмет” (С.91). L-статус времени – это в особенной степени “присутствие”, вобравшее в себя свое отрицание, хотя моменты этой гетерогенности L-статуса отмечались уже и в бытии. Но как это может быть? Как тотальность может меняться и быть нетотальной, разделенной в себе. Только через еще более немыслимую тотализацию себя, вбирающую в себя свое иное, и на этом парадоксальном уровне “присутствия” возвращающая себя в элейское “единое”. Вернее здесь говорить о “всеедином” – трансрациональном совпадении “единого” с собой. Тотальность времени такова, что “она сближает наступление, прошедшесть и настоящее друг с другом тем, что она удаляет. Ибо она оставляет побывшее открытым, тем что она отказывает ему в наступлении в качестве настоящего. Это сближение близости оставляет открытым приход из будущего, тем что оно задерживает настоящее в его ходе. Сближающая близость имеет характер отказа и задержания” (С.93). Тотальность такова, что она сливает в себе все моменты времени, но так, что и удерживает их в их разделенности, выделяя тем самым неохваченное собою внутри себя. Но парадоксальным образом именно такая тотальность по-настоящему тотальна, вплоть до включения в себя своего иного. Такое время уже не одномерно, но четырехмерно, поскольку каждый момент времени – настоящее, прошедшее и будущее, – став тотальным, обретает самодостаточность самостоятельного измерения, но в то же время (это “в то же время” должно быть понимаемо с поправкой на L-статус, конечно. И здесь вполне применимо употреблявшееся нами выше понятие «трансструктуры») немыслимо пронизывается “просветом” самого Времени – как четвертой тотальности-измерения (см. С.92-93). 

Наконец Хайдеггер подходит к третьему этапу своего рассуждения. Он резюмирует в качестве краткой сводки свои предшествующие исследования по бытию и времени:

“Давание в “дано бытие” проявило себя как посыл и как судьба присутствия в своих эпохальных изменениях.

Давание в “дано время” проявило себя как просвет простирания четырехмерной области” (С.94).

Итак, L-статус бытия приготовлен как “посыл присутствия” = ментальное тотальное и безусловное.

L-статус времени приготавливается как “просвет” = трансрациональная тотальность, впускающая в себя троякость своих тотальностей-отрицаний.

В обоих случаях мы имеем дело с тотальным (безусловным), но в первом случае оно более спокойно в себе и совпадает с собой, сближаясь с элейским “единым”. Во втором случае тотальность “присутствия” особенно напряжена и парадоксальна, расширяясь до “присутствия отсутствия”, вбирая в себя “присутствие” своего иного. Первое – это “посыл”, второе – “просвет”.

Но даже L-статусом времени еще не исчерпана вся полнота “несокрытого”. Остается некоторый предельный остаток напряженнейшего и почти неуловимого зияния, отделяющего тотальность времени от последней мыслимой тотальности. Именно этот остаток позволяет обнаружить даже после освоения “присутствия” времени способность удивиться чему-то еще – “загадочному “Это” (Es), которое мы называем, говоря: дано время, дано бытие” (С.94). Здесь “несокрытость” “присутствия” усиливается Хайдеггером до предела всякой выразимости даже в рамках L-языка самого Хайдеггера.

Здесь пришла пора поговорить о выразительных возможностях языка вообще, и Хайдеггер обращается к этой теме. Он набрасывает идеи конструкции фразы-суждения в L-статусе. Суждение в М-статусе – это суждение вида “Х есть Y”, где Х – субъект, Y – предикат. Суждение в L-статусе – это суждение вида “Es gibt Y” (“дано Y”) – ср. с идеей тетического суждения у Франка. С переходом к L-статусу субъект Х переходит в стоящее за неопределенно-личным местоимением “Es”, предикат Y тотализуется (дается как “несокрытое”). Но как мыслить это утаенное за “Es”, если все до сих пор сказанное можно отнести к L-статуарным его предикатам, и в конце концов так можно представить вообще все произносимое в языке, даже в L-языке. Даже в L-языке мы всегда погружены в тотальность L-предикатов и не можем пробиться к их L-субъекту – именно в силу условий тотализации предикатов (само давание утаивает себя). Хайдеггер пишет: “Произносимое в “дано бытие”, “дано время” “Es” называет, вероятно, что-то превосходное, во что мы здесь еще не вошли” (С.95). И далее: “Ввиду того, что в предложениях “дано бытие”, “дано время” речь идет не о сущем, а пропозициональная структура предложений была унаследована нами от греко-римских грамматиков исключительно для высказываний о сущем, ввиду этого, нам и следует принять во внимание возможность того, что высказывания “дано бытие”, “дано время” – это не те предложения, которые навсегда застыли в пропозициональной структуре субъектно-предикатных отношений. Но все же как иначе должны мы ввести в поле зрения это “Es”, которое мы произносим, говоря “дано бытие”, “дано время”? Именно так, что мы отныне мыслим это “Es” по способу давания, которое принадлежит ему: давание как посыл, давание как просвет простирания” (С.95-96). Итак, Хайдеггер отказывается от характеристики L-субъекта (“Es”) самого по себе, вне L-предикатов. L-субъект вполне определен “способом давания” L-предиката, составляет минимизированное сущее (М-статус), остаток которого присутствует как “последнее приращение” исчезающего сущего в намекающем указании на то, что едва мнится в качестве источниковости тотализованного “присутствия” предиката.

Только при таких оговорках можно наконец ввести третье “присутствие” (L-субъекта), пронизывающее “присутствия” бытия (“посыл”) и времени (“просвет”). Это “обособляюще-высвояющее присвоение” (das Ereignis), “присутствие” как “событие”, оно обособляет бытие и время в их особности и единит далее непереходимой тотальностью их тотальности. Но по отношению к das Ereignis необходимо особенно ужесточить эпохе М-статуса, вплоть до крайней апофатичности: “Что остается сказать? Лишь одно: Das Ereignis ereignet – Присвоение присваивает. Этим мы говорим о том же самом, исходя из того же самого – для того же самого” (С.100). Ведь для того чтобы не удовлетвориться L-субъектом и пытаться определить его чем-то высшим, пришлось бы открыть еще более “несокрытую” тотальность, но тогда по определению все предешествующее касалось не последних границ выразимого. Если бытие и время взяты как “присутствие”, то далее их L-субъекта идти некуда – ведь именно так введено Хайдеггером “присутствие”.

Хайдеггер замечает: “Событие – это не высшее всеохватывающее понятие, под которым можно расположить в определенной иерархии бытие и время. Логические отношения порядка здесь нам ничего не скажут” (С.98). Но не следует спешить и впадать в противоположную крайность полного отрицания подобных конструкций – ведь они явно слышны в рассуждениях Хайдеггера, иначе ему не пришлось бы делать эту оговорку. Что же принципиально выводит за рамки “логических отношений порядка”, по мнению Хайдеггера? Ответ таков: “Потому что пока мы мыслили бытие и следовали за его собственным, оно оказалось протянутым сквозь простирание времени даром посыла присутствия” (С.98). “Дар посыла присутствия”, т.е. L-статус бытия, – вот что делает ограниченными “логические отношения порядка”, которые тем самым относятся Хайдеггером к миру сущего (М-статуса). Т.о. отношение трех “присутствий” – “посыла”, “просвета” и “события” – это и не отрицание “логических отношений порядка”, но и ни в коем случае не эти последние. Остается одно – возвести “логические отношения порядка” в L-статус. Здесь мы касаемся проблемы распространения идей М– и L-статусов не только на языковые единицы, но и на структуры вообще (идея трансструктуры). Возможны структуры в М– и L-статусах, например, структура порядка на некотором множестве. Что именно будет меняться в структуре при ее переходе к L-статусу – отдельная проблема. Здесь мы ее только отмечаем.

Итак, мы попытались проанализировать ментальную технику Хайдеггера как языковую деятельность по варьированию единиц языка (в первую очередь бытия и времени) в рамках Х-измерения. Пока для нас Х-измерение не было наполнено конкретным содержанием, но рассматривалось на уровне новой степени языковой свободы вообще, предполагающей пределы двух статусов всякой языковой единицы. Эти статусы мы обозначили как М– и L-статусы и обратились к выяснению их смысла в конкретной работе Хайдеггера “Время и бытие”. Теперь мы можем сделать следующий вывод. L-статус языковой единицы Y у Хайдеггера – это Y как “Y дано” (“Es gibt Y”), что означает взятие Y как “присутствия” = “несокрытого” = ментальной тотальности и безусловности нашего сознания. М-статус языковой единицы Y у Хайдеггера – это Y как “Y есть”, что означает взятие Y как “сущего” =  ментальной нетотальности и условности нашего сознания. Идея Х-измерения предполагает, что варьирование к М– и L-статусу может быть проведено по отношению к любой языковой единице, в частности, любая единица языка может быть введена в L-статус (сделана “феноменом”), в связи с чем феноменология в самом деле ничего не добавляет к бытию, но лишь меняет точку зрения на него. Здесь возникают две крайние позиции по отношению к подобного рода ментальной технике. Одна из них подозревает, что все сказанное феноменологией – это все уже известное и лишь иначе произнесенное. За каждой L-фразой она открывает соответствующую ей М-фразу, обнаруживая изоморфизм М– и L-языков. Отсюда делается вывод о ненужности L-статуса вообще и представление о феноменологической технике как плодовитой деятельности по порождению “лишних сущностей”. Противоположная позиция, которая в наибольшей мере присуща апологетам от феноменологии, пытается совершенно отрицать связь М– и L-конструкций и скатывается в разного рода феноменологические спекуляции, проявляющиеся чаще всего в наложении “табу” в рамках феноменологического сообщества на явно высказываемые М-эквиваленты L-фраз. Попытка подобного рода “объективации” воспринимается как “дурной тон”. “По умолчанию” тем не менее постоянный перевод на М-язык совершается в любом, даже самом замкнутом, феноменологическом сообществе. Обе позиции одинаково крайние и одинаково вредны для настоящего развития феноменологической техники. Реальная ситуация скорее всего состоит в проблеме выяснения истинного соотношения между М– и L-языкам и привития культуры безопасного и поощряемого движения по всему ментальному протяжению Х-измерения. Скорее всего М– и L-языки находятся в более сложном отношении друг с другом, нежели изоморфизм, что делает их одинаково значимыми. Выяснение этого отношения и составляет, по нашему мнению, реальную проблему феноменологии (в частности, см. наше Приложение 5, в котором делается попытка выявить некоторые свойства L-языков, свойства L-противоречивости, отсутствующие в М-языках).

Наконец, заметим, что пресловутая “критика метафизики”, провозглашенная в том числе феноменологической традицией: мыслить бытие без сущего, предстает теперь в свете установки на построение философского дискурса в рамках L-языка. Реально это чаще всего означает “приглушенное” использование М-языка с постоянно делаемыми поправками на L-статус. С этой точки зрения философия Хайдеггера, например (только в плане своего логоса конечно), – это вполне философия Гегеля или Соловьева, по отношению к которым систематически применяется компенсация на L-статус предикатов сущего (в смысле Соловьева), что во многом налагает “эпохе” на само сущее.

В силу понимания “Я” как ментальной тотальности (сравни с анализом субъективности как «непосредственного самобытия» и идеей «сильного L-статуса» у Франка) мы теперь можем синхронизировать первоначально интерпретируемый нами L-статус как предел “Яйности” с трактовкой L-статуса Хайдеггера. Это может вызвать обвинения в сведении “присутствия” к “сущему” (“субъекту”), на что можно заметить, что L-статус трактуется нами не просто как “Я” (“самосознание”=”субъект”), но как тот предел ментальной тотализации (абсолютизации), к которому мы несомненно ближе, поднявшись от сущего-“он” к сущему-“Я”. С этой точки зрения неопределенно-личное “Es” у Хайдеггера следует трактовать скорее как тот предел ментальной тотализации, к которому ближе “Я”, нежели “он” (вспомним о связи Sein и  Dasein). Неопределенная личность “Es” – это угашение определенности за счет сверхусиления личностного тотального, но не достижение той неопределенности личностного, которое связано с его ослаблением в объектно-сущем.

Наконец, заметим, что описываемые выше конструкции можно выразить в рамках некоторого ментального многообразия μ_H, в качестве модусов в котором выступают все возможные языковые единицы. Поскольку Хайдеггером предполагается феномен экранизации и, по-видимому, голоморфности языковых единиц, то можно предположить, что μ_H – это ментальное многообразие со всеединством. Если Х – какой-либо немаксимальный модус из μ_H, то для Х определены L-статус, Х↓_L, и М-статус, Х↓_М, в связи с чем ментальные техники Хайдеггера во многом могут быть рассмотрены как перевод Х из М-статуса в L-статус и призыв пользоваться таким L-языком, т.е. языком, в котором все языковые единицы даются в L-статусе. Существенное отличие, однако, подхода Хайдеггера от философии всеединства состоит в наложении гораздо более сильного «эпохе» на выражение максимального модуса M¹ («сущего» Соловьева). Выразить этот модус мы не можем, так как это предполагало бы уже некоторый М-статус этого модуса, что невозможно. Это вполне соответствует тому факту, что только для максимального модуса M¹ в ментальном многообразии μ_H не определен М-статус. Поэтому для языковых единиц, выражающих M¹ (das Ereignis), необходим предельно сильно приготовленный L-статус.